Давно это было, еще во времена татарских набегов. Тучей налетали татары из восточных степей и, словно паводок, заливали польские земли. Никому от них не было спасения. Деревни и города предавали они огню, стариков и детей убивали, а молодых в ясырь — в полон — угоняли.
Из татарской неволи рыцарей выкупали короли, богатые горожане — своих родных, а крестьян кто выкупит? Вот и оставались они в плену-неволе, пока смерть не выкупит. Разве что убежать посчастливится.
Посчастливилось Всемилу — убежал он из татарского плена.
Сколько дней, сколько ночей шел он на родину — не счесть! Дожди поливали его, солнце жгло, ветер насквозь пронизывал, холодал он и голодал.
Но ему все нипочем. Торными дорогами идет, глухими тропками, степью раздольной, лесом дремучим: тоска по дому гонит его вперед. И кажется ему, нигде такой золотой пшеницы нет, пригорков таких привольных, ручьев серебристых, как в родном краю, где Висла течет.
Вот пробирается он бескрайней прикарпатской пущей. Кругом лес да лес, ни единой души нигде. На рваной сермяге — пыль чужедальних дорог, за’ спиной сума потертая, а в суме все его богатство: краюшка хлеба, пузырь с молоком — добрых людей подаяние, да горстка монет, что на дороге нашел.
Идет, ягоды собирает и ест, а хлеб да молоко не трогает, напоследок оставляет, когда голод совсем доймет.
Вдруг из-за дерева старичок выходит. Сгорбленный, борода седая, палкой подпирается.
— Здравствуй, странник!
— Здравствуй, дедушка!
— Добрый человек, нет ли у тебя хлебушка? Совсем я изголодался, еле на ногах стою.
— А почему, дедушка, ты ягоды не собираешь? — спрашивает Всемил.
А старик в ответ:
— Ах, милок! Это молодому легко: нагнулся, ягодку сорвал и пошел дальше. А старые кости не гнутся.
«Старость — не радость,— думает Всемил.— Надо помочь старику. А с меня и ягод хватит!»
Вынул из сумы хлеб и старику протягивает:
— На, дедушка! Ешь на здоровье.
Обрадовался старик. Одной рукой краюшку схватил, другой дудочку из-за пазухи достает.
— Возьми дудочку на память. Может, пригодится.
Как встретились они невзначай, так и расстались, и каждый в свою сторону побрел: один — на восток, другой — на запад.
И десяти шагов не отошел Всемил, оглянулся, а дед как сквозь землю провалился.
«Небось за деревьями не видать его»,— подумал Всемил и зашагал дальше.
Вот кончился лес, и расстилается перед ним пустошь, солнцем опаленная, сухая, каменистая. Растет на ней травка чахлая да красный чабрец, сухая овсяница колосками шуршит, да ядовитый очиток желтеет. Одно слово — пустошь. Ни дымка, ни жилья не видно.
Час за часом проходит, солнце палит немилосердно, а пустоши конца-краю нет.
«Отдохнуть бы да молока попить»,— думает Всемил и по сторонам озирается — ложбинку ищет, где бы примоститься.
Вдруг поднялся ветер, зашумел, засвистел поверху, а наземь спустился — тучи песка взметнул, свет белый заслонил.
Долго ли, коротко бушевал ветер, а когда улегся, видит Всемил — навстречу ему старичок бредет. Совсем дряхлый да немощный. Тот, которого он в лесу повстречал, против этого молодец молодцом.
— Дай водицы, добрый человек! — прохрипел старик.— От жажды умираю.
Как быть? И старика жалко, и молоко отдавать не хочется.
— Спаси меня! Спаси! — молит старик. Откажешь, утаишь молоко — душой покривишь.
«Авось доплетусь как-нибудь до деревни или на ручеек набреду и напьюсь вволю»,— думает Всемил, достает из сумы пузырь с молоком, конопляную нить развязывает и старику подает.
— Пей, дедушка, на здоровье!
Обрадовался старик. К пузырю приник и все молоко до капли выпил.
Утолил жажду и говорит:
— От неминучей смерти спас ты меня! Чем же мне отблагодарить тебя? Возьми вот кнут, может, пригодится.
Сказал и вытащил из-за пояса можжевеловое кнутовище с конопляной веревкой и хлопушкой из конского волоса на конце.
Тут опять поднялся ветер, взметнул, закружил песок — ни зги не видать.
А когда ветер стих, старика точно не бывало.
Недосуг Всемилу голову ломать, куда старик подевался. Торопится он засветло пустошь пройти и в безопасном месте заночевать.
Под вечер видит он, впереди верхушки деревьев маячат, меж ветвями сизый дымок вьется, а в стороне белеет дорога, колеями изъезженная.
«Знать, деревня близко»,— обрадовался Всемил, и сил у него прибавилось.
По дороге идти ходко, не то что пустошью. Идет он и радуется, что скоро в избе за стол сядет.
Вдруг смотрит — у дороги под деревом старик сидит и горько плачет.
— Ты чего, дедушка, плачешь? — спрашивает у него Всемил.
— Ох, милый человек, беда со мной приключилась! Продал сын в городе поросенка и велел мне деньги домой отнести, а я их потерял дорогой. Теперь невестке на глаза показаться боюсь. Выгонит злая баба меня из дома. А куда я на старости лет денусь? Кому я, немощный да хворый, нужен?
А сам плачет, дрожмя дрожит, будто озноб его бьет. Пожалел Всемил старика.
«Есть у меня деньги в суме. Не заработал я их, а на дороге нашел. Достались они мне легко, легко с ними и расставаться. Отдам-ка я их старику».
— На, дедушка, возьми! — говорит Всемил и протягивает старику деньги.— Да смотри опять не потеряй.
Обрадовался старик, в ноги Всемилу поклонился.
— Вот не ждал не гадал, что счастье такое привалит. Чем же я отблагодарю тебя, добрый человек? Возьми хоть клюку мою, может, пригодится.
Не захотел Всемил старика обижать, взял клюку и пошел своей дорогой. Но не отошел далеко и подумал: «Надо помочь старику с земли подняться». Обернулся, а старика и след простыл.
«Ого! Даром что старик, а побежал, как молодой»,— подивился Всемил.
Вот идет он деревней, к домам приглядывается. В какой постучать, не знает. Боязно ему: а ну как прогонят? Остановился возле одной хаты — двор перед крылечком чисто выметен, песочком желтым посыпан. В саду цветы цветут, а на завалинке кот сидит, умывается. «Зайду-ка я сюда»,— решил Всемил и постучался в дверь. Посчастливилось ему, на добрых людей напал. Накормили его досыта и спать на сеновал пустили.
Наутро Всемил снова в путь отправился. Пришел на то место, где раньше его деревня была, а от родной деревни после татарского набега и следа не осталось.
Дома стоят новые, люди живут в них чужие, пришлые.
«Делать нечего, придется в услужение идти»,— подумал Все-мил. А от людей он слыхал: в замке пастух нужен. Но не коней сторожить, не коров пасти, не свиней, не овец, не гусей, не индюшек… А кого — люди не сказывают, только криво усмехаются.
Отправился Всемил в замок. «Сам разузнаю,— думает,— какой им пастух нужен».
Вот и замок за высокой стеной, к воротам мост подъемный ведет. Сказал Всемил, зачем пришел, и его прямо в покои панские ведут. Выходит к нему важный пан кастелян и говорит:
— Пастух мне нужен, тыщу зайцев пасти на лугу. Прослужишь месяц, не убежит ни один заяц, да еще полный мешок сказок мне расскажешь,— отдам за тебя свою дочь и десяток деревень в придачу. А убежит хоть один — до самой смерти на меня даром работать будешь. Иди подумай, в полдень ответ мне дашь.
Поклонился Всемил пану кастеляну и во двор вышел. Там его слуги обступили, спрашивают: кто такой, откуда да зачем пожаловал?
Утаил Всемил, кто он да откуда. Говорит, в пастухи наниматься пришел, зайцев пасти.
— Вот дурак,— говорят слуги и по сторонам озираются, не слышит ли кто из панских приспешников.— Мыслимое ли дело — за зайцами на лугу углядеть. Да они мигом разбегутся. Много тут до тебя охотников находилось, а теперь до самой смерти на кастеляна спину гнут, точно невольники. Вон погляди: кто камни носит, кто стену вокруг замка возводит.
Глянул Всемил, и страшно ему стало.
«Мешок сказок рассказать —- это для меня не штука,— думает он.— Немало я их наслушался у татар. А вот с зайцами дело потруднее. Ну, да где наша не пропадала!»
А слуги знай твердят:
— Не лезь волку в пасть. Ступай отсюда, покуда цел. Свет велик. Найдешь свою долю, женишься, вольным человеком будешь.
А Всемил: нет и нет. Буду зайцев пасти.
Людям жалко парня: молод он да собой хорош.
Поднялось солнце высоко на небе. Полдень настал. В замке колокол зазвонил — на обед людей сзывает. Всемил к пану кастеляну идет и говорит: согласен, дескать, зайцев пасти. А кастелян рад-радешенек, будет у него новый невольник, даровой работник.
— Иди,— говорит,— в людскую кухню, пообедай. А после обеда приказчик зайцев выпустит.
Так и сделали.
После обеда велел приказчик овин отворить. Прыг-скок, во двор тысяча зайцев выскакивают.
Смотрят люди, что дальше будет. Кто парня жалеет, кто смеется.
«Какой же я пастух без дудочки»,— рассудил Всемил. Дудочку — подарок первого старика — достал и заиграл. Только заиграл, зайцы, что по всему двору разбежались, прыгали да резвились, сбились в стаю, построились по четверо в ряд, как солдаты, и ждут.
Идет Всемил к воротам, а зайцы за ним — скок-поскок — бегут, оглядываются, не отстал ли кто, не забежал ли вперед.
Люди от удивления рты разинули. А приказчик посреди двора столбом стоит, на заячье войско дивуется, даже народ на работу не гонит.
Последняя четверка за воротами скрылась, только тогда опомнились люди.
Вот и луг, где Всемилу велено зайцев пасти.
«Ай да я! — смеется Всемил.— Зайцев выгнал, теперь надо в оба глядеть, как бы они не разбежались».
Воткнул в землю клюку, чтобы не мешала ему за зайцами бегать.
Что за диво!
Зайцы вокруг клюки сбились и, будто их кто на веревочке держит, не разбегаются, травку пощипывают. А когда всю траву съели, Всемил клюку в другое место перенес, в землю воткнул, и опять зайцы пасутся, не разбегаются.
Тут, откуда ни возьмись, прилетели вороны да как начнут каркать. Три самых маленьких зайчонка испугались — ив кусты.
— Эй вы, косые! Куда побежали, ворочайтесь назад! — крикнул Всемил, взял кнут — подарок второго старичка — да как щелкнет.
И в тот же миг зайчишки из кустов выскочили и назад воротились.
«Что за диво! На дудочке заиграю — зайцы за мной бегут. Клюку в землю воткну — они вокруг пасутся, не разбегаются. Отобьется косой, щелкну кнутом — назад
бежит. Видно, не простые это дары, а волшебные»,— рассуждает Всемил.
Вечером пересчитал приказчик зайцев: все!
Считает на другой день: опять все!
На третий день, на четвертый — то же самое!
В замке — переполох. Пан кастелян злится, из себя выходит:
— Как?! Этот мужик сиволапый, этот нищий пастух на моей дочери женится и десять деревень получит? Не бывать тому!
Вот пасет Всемил зайцев на лугу, глядь — от замка к нему колобок катится.
Что такое?
Подкатился колобок поближе. Тут Всемил разглядел — не колобок это, а кухарка.
Как бочка, толстая, а ножки, ровно пеньки, коротенькие.
Бросилась кухарка к Всемилу и заголосила:
— Ой, спаси меня, милый пастушок! Спаси!
А сама передником глаза трет, притворные слезы льет.
— Жарила я зайца для пана кастеляна. А он сгорел у меня, обуглился весь. Что мне теперь, горемычной, делать, где зайца взять? Прогонит меня в шею кастелян, собаками затравит. Спаси меня, продай зайчика!
И пастуху монету сует.
«Ловушка это,— смекнул Всемил.— Хотят, чтоб вечером одного зайца не хватило».
Но виду не подает и говорит:
— Спрячь деньги. Зайца я не продам, не мой он, а панский. Но так и быть, выручу вас. А вы за это спляшите мне. Скучно ведь целый день одному сидеть да за зайцами глядеть.
Кухарка рада, что простака провела и панское приказание исполнила. Правой рукой за правый конец сборчатой юбки ухватилась, левой рукой — за левый и давай вертеться, толстыми ногами перебирать, притопывать. Точно мячик, подпрыгивает, кланяется на все стороны, вкруговую ходит.
Развеселился Всемил, посмеялся вволю, а потом и говорит:
— Ну, хватит, умаялись вы. Сейчас вам зайца поймаю.
Схватил первого попавшегося зайца и кухарке подает. Толстуха зайца к себе прижала, передником прикрыла — упустить боится — и к замку бежит, от счастья ног под собой не чует.
Только на мост взошла, Всемил кнутом щелк! Заяц из передника прыг и назад на луг прибежал. И опять все до единого вокруг клюки пасутся.
Гей! На лугу — веселье, а в замке — грусть-тоска!
Кастелян бранится, панна слезы льет. Кухарка платком повязалась, будто у нее зубы болят, а сама злющая-презлющая, горшками гремит, сковородами стучит, вертелами бренчит, аж гром в кухне стоит.
Как тут быть, как панскому горю пособить?
Кастелян придворных да челядинцев на совет сзывает.
Думали они, думали, как пастуха извести, зайца у него увести, и придумали.
Вот наряжается дочь кастеляна крестьянской девушкой и на луг отправляется.
Юбка на ней старая, линялая, на голове веночек, бусы деревянные, в руках корзинка из ивовых прутьев.
Подходит она к пастуху, улыбается ласково и говорит:
— Продайте мне одного зайчика. Отец хочет в роще зайцев развести. Монахи обложили его оброком: каждый год двадцать зайцев вынь да положь! Самец у нас уже есть, теперь нам зайчиха нужна.
— Да как же твой отец накажет им в лес не убегать, по панскому лугу не скакать?
Перестреляют их охотники — и пропало дело!
— Да он… да они…— запинается панна, что сказать, не знает.— Да отец рощу плетнем огородил.
«Опять ловушка»,— смекнул Всемил и говорит:
— Такой красавице продавать зайца негоже. Выбирай любого, но сперва поклонись мне десять раз.
Кланяется панна пастуху, смиренно да покорно, до самой земли сгибается.
Поймал Всемил зайчиху и панне в корзинку посадил.
— Пусть живет у вас на здоровье и каждый год по двенадцать зайчат приносит.
Обрадовалась панна, корзинку платком прикрыла и бегом к деревне. А у первой хаты к замку поворотила.
Всемил зорко за ней следит, все видит.
Стала она к воротам замка подходить, Всемил щелкнул кнутом, зайчиха из корзинки прыг и на луг прибежала.
Опять в замке горе, опять кастелян придворных да челядинцев на совет сзывает.
Судили, рядили, как пастуха извести, как зайца у него увести. Но так ничего и не придумали.
И решил кастелян сам к пастуху идти, зайца у него просить.
«Чай, я не баба, у меня заяц не убежит. Только бы люди про это не прознали»,— рассудил кастелян.
Посылает он дочку на чердак, велит в сундуке самый никудышный, молью проеденный кафтан найти и ему принести. Надевает он тот кафтан, жгутом соломенным перепоясывается, из конюшни старую клячу выводит, вместо седла дерюгу кладет и тайком из замка едет.
Подъехал к Всемилу и просит этак жалостливо:
— Добрый человек, продайте зайчика подешевле. Хочется хоть раз в жизни зайчатины отведать.
Всемил сразу пана признал, но виду не подает.
— Не годится у такого бедняка деньги брать,— говорит он.— Я вам даром зайца отдам, но сперва исполните мою просьбу.
А кастелян в ответ:
— Почему не исполнить — исполню!
— Вон видите, по меже Барбоска бежит, хвостом машет?
— Вижу, вижу…
— Догоните его и поцелуйте в нос.
Разозлился кастелян: да как он смеет, мужик сиволапый, над барином издеваться!
Но делать нечего. Покорился пан. Не то придется десять деревень отдать да простого мужика в зятья взять.
Съежился пан, будто ниже ростом стал, и спрашивает:
— А через листик можно?
— Валяйте через листик!
Кастелян по меже идет, спотыкается и приговаривает:
— Барбоска, Барбоска! Поди сюда, собачка моя хорошая! Поди сюда!
Не привык деревенский пес к такому ласковому обхождению: приостановился и ждет.
А кастелян перед ним на колени — бух! Лист подорожника сорвал и через лист этот собаку прямо в нос чмокнул.
Идет обратно к пастуху, от злости красный, как свекла.
— Исполнил я твою просьбу,— говорит.
— Как же, видел, видел! Теперь мой черед вашу просьбу исполнить.
Поймал Всемил зайца и кастеляну отдал.
Кастелян покрепче зайца за уши ухватил, на камень влез, с камня на клячонку вскарабкался, трюх-трюх — в замок потрусил.
Вот уж и мост недалеко. Тут Всемил как щелкнет кнутом!
И откуда только у зайчишки сила взялась! Вырвался он из цепких панских рук, с лошади на землю соскочил и на луг помчался. Мчится, белый хвостик мелькает, следом пыль завивается.
Напрасно унижался пан, так ни с чем в замок и воротился. Четвертая неделя к концу подходит. Приказчик каждый вечер зайцев пересчитывает и кастеляну докладывает:
— Все зайцы целы. Как была тыща, так и есть. Переполошился кастелян: как тут быть, как беду отвратить? Велит он четверку лошадей в карету закладывать и к соседям
едет, к таким же, как сам, панам, богатым да знатным. Приезжает и про беду свою рассказывает. А они ему в ответ:
— Чего горевать, отчаиваться до времени! Он еще вам мешок сказок рассказать должен. Тут уж ему не вывернуться! Пусть хоть всю ночь напролет рассказывает, а вы говорите: «Мало! Еще не полный мешок». Вот и станет он вашим холопом.
Послушался кастелян. Собирает он пир, зовет на пир панов, как он сам, знатных да богатых, с женами и дочками.
А когда гости съехались, приказал он большущий мешок из-под овечьей шерсти принести да пастуха позвать.
Проведал про это Всемил, к управителю поспешил и говорит:
— Как же я в этаких лохмотьях в панские покои явлюсь? Поглядел управитель на его рваную сермягу и молвил:
— Твоя правда, пастух! Негоже в панские покои в лохмотьях идти.
Дали Всемилу кафтан тонкого сукна, пояс широкий, сапоги с подковками да шляпу с павлиньим пером.
Искупался Всемил в речке, панский брадобрей ему волосы постриг, подровнял. А как надел он нарядный кафтан, на кухне так и ахнули: молодец молодцом, прямо не узнать!
В трапезной гости за столами посиживают, едят, пьют, веселятся.
— Позвать пастуха! — распорядился кастелян.
Входит Всемил — статен, пригож. Такого тут сроду не видывали. Панны глаз с него не сводят, вздыхают, на дочку кастеляна с завистью поглядывают, и каждая про себя думает: «Вот бы мне такого красавца мужа, не посмотрела бы я, что он пастух…» Дочка кастеляна вздохнула горестно и шепчет:
— Уж больно мешок-то велик!
Встал Всемил, где ему велели, перед ним мешок на распорках повесили, и начал он сказки сказывать.
Рассказывает разные были-небылицы, легенды да предания, что в татарской неволе у костра наслушался.
Одна сказка страшней другой, одна другой диковинней и забавней.
Вот говорит он час целый. Заслушались гости, есть-пить перестали, мыслями в дикие степи перенеслись. Чудится им, будто они на диких конях скачут, в кибитках на голой земле спят, из луков стреляют.
Сколько на белом свете чудес!
Панна отцу подмигивает, знаки делает: загляни, мол, в мешок, много ли он наговорил.
Заглянул кастелян в мешок и только рукой махнул:
— Мало! Еще дно просвечивает. Тут Всемил говорит:
— Хватит этих ужасов да страхов! Расскажу-ка я вам веселую историю. Вот сижу я как-то раз на лугу и зайцев пасу. Глядь — прямо ко мне бедняк на кляче трусит.
Кафтан на нем старый-престарый, молью траченный, вместо седла — дерюга, вместо стремян — прясла. И был тот бедняк как две капли воды на нашего пана похож. Глаза, точь-в-точь как у нашего пана, серые, волосы, как у нашего пана, седые…
Кастелян забеспокоился, на скамье заерзал. «Что это он болтает? Вдруг гости догадаются?»
— Попросил у меня бедняк зайца, а я ему и говорю…
Кастеляна холодный пот прошиб. «Сейчас расскажет, как я пса в нос целовал».
Не вытерпел кастелян, к мешку подбежал да как закричит:
— Хватит! Хватит! Мешок уже полный! А дочка ему вторит:
— С верхом! Сказки на пол высыпаются.
Так стал Всемил зятем знатного пана кастеляна.
Отзывы о сказке / рассказе: