Радий Погодин — Дубравка: Рассказ

Дубравка сидела на камне, обхватив мокрые колени руками. Смотрела в море.
Море напоминало громадную синюю чашу. Горизонт далеко-далеко; видны самые дальние корабли. Они словно поднимаются над водой и медленно тают в прозрачном воздухе.
А иногда море становится выпуклым, похожим на гряду чёрных холмов.
Оно закрывает половину неба. Чайки тогда вроде брызг. Чайки подлетают к самому солнцу и пропадают, словно испаряются, коснувшись его.
Дубравка пела песню. Она пела её то во весь голос, то тихо-тихо, едва слышно. Песня была без слов. Про птичьи следы на сыром песке, которые смыло волной. Про букашку, что сидит в водяном пузыре, оцепенев от ничтожного страха. О запахе, прилетаюшем с гор после дождя.
Пахнут розы. Пахнет прибой. Пахнут горы. Наверно, и небо имеет свой запах.
Дубравка пела о море, о зелёных волнах. Они бегут одна за другой, чтобы разбиться о камни.
Дубравка пела о людях. Люди встречаются и расходятся. К счастью, уходят не насовсем. Хорошие люди живут в памяти, даже говорят иногда, словно идут с тобой рядом. Об этих разговорах тоже поётся в Дубравкиной песне. Их нельзя передать просто. Они покажутся непонятными, может быть, даже смешными.

Дубравка пела о разбитой раковине, о странных мальчишках…

Песня её очень длинная. Может быть, не на один день. Может быть, не на один год. Может быть, на всю жизнь.

Камень стоял в море. Он давно оторвался от берега, сжился с волнами, с их беспокойным характером и, мокрый от брызг, сам блестел, как волна.

Дубравка приплывала сюда, взбиралась на эту одинокую скалу, когда ей нужно было разобраться в своих тревогах, сомнениях, обидах. Камень был её другом.
На берегу у самой воды бродили мальчишки. Они мелко шкодничали на пляже. Зевали от жары и безделья.
− Смотрите, какое облако! Это волна хлестнула до самого неба и оставила там свою гриву.
− Дура, − скажут они и добавят: − Поди проветрись.
Мальчишки − враги.

Ещё недавно Дубравка гоняла с мальчишками обшарпанный мячик, ходила в горы за кизилом и дикой сливой. Лазила с ними на заборы открытых кинотеатров, чтобы бесплатно посмотреть новый фильм. Потом ей стало скучно.

− Вот тебе рыбий хвост, будешь русалкой, − говорили мальчишки.

− Бессовестные обормоты, − говорила Дубравка. А почему бессовестные, и сама не могла понять.

Она смутно догадывалась, что теряет какую-то частицу самой себя. Раньше всё было просто. Теперь простота ушла. Любопытно и чуточку страшно.

В начале лета Дубравка записалась в драматический кружок старших школьников. Её не принимали категорически.

Староста сказал:

− Разве ты сможешь осмыслить высокую философию Гамлета? Ты ещё недоразвитая.

Руководитель кружка, старый, седой человек с очень чистыми сухими руками, усмехнулся.

− «Гамлета» мы ставить не будем. Его смогли одолеть только два великих артиста: Эдмунд Кин и Павел Мочалов. Не нужно смешить людей.

Это он сказал старшим школьникам, чтобы сбить с них спесь и поставить на место. Старшеклассникам всегда кажется, что они умнее всех. Но они слишком обидчивы и не способны к сплочению.

Они возмущались, доказывали, что «Гамлет» для них прост, как мычание. Перессорились между собой. И на следующий день согласились ставить «Снежную королеву».

Роль Маленькой разбойницы досталась Дубравке.

Потом все начали влюбляться. Мальчишки писали девчонкам записки. Девчонки смотрели друг на друга злыми глазами. Они жеманно щурились, поводили плечами и неестественно хохотали по самому пустячному поводу.

Мальчишки вели себя шумно. Авторитетно сплетничали. О понятном старались говорить непонятно. Много восклицали и очень редко утверждали что-либо. Уходя с репетиций, они выжимали стойки на перилах мостов, на гипсовых вазонах с настурциями, толкали девчонок в цветочные клумбы. Некоторые закуривали сигареты.

Дубравку они заставляли передавать записки и надменно щёлкали по затылку.

Сначала Дубравка вела себя смирно, терпела из любопытства. Потом начала грубить.

Девчонки говорили, забирая у неё письма:

− Опять послание. Надоело уже… Ты не разворачивала по дороге?

− Я такое барахло не читаю, − отвечала Дубравка.

Потом она укусила Снежную королеву за палец, когда та погладила её по щеке. Потом она взяла тетрадь, переписала в неё аккуратным почерком письмо Татьяны к Онегину и послала в запечатанном конверте самому красивому и самому популярному мальчишке − Ворону Карлу.

На следующий день мальчишки, кто силой, кто хитростью, заставляли девчонок писать всякие фразы − сличали их почерки с письмом. Только у одной девчонки они не проверили почерк − у Дубравки.

Дубравка сидела на стуле перед сценой. Ей хотелось забросать всех этих взрослых мальчишек камнями. Ей хотелось, чтобы взрослые девчонки натыкались на стулья, падали и вывихивали ноги. Она сидела, стиснув пальцы, и в глазах её было презрение, глубокое, как море у её камня.

К Дубравке подошёл старый артист. Он положил ей на голову сухую тёплую руку. Кивнул на сцену.

− Старшие школьники − бездарный возраст, − сказал он. − Им невдомёк, что самая прелестная сказка называется «Золушкой». Он ласково шевелил Дубравкины волосы. − Ты способная девочка. В тебе есть искренность. Кстати, почему тебя назвали Дубравкой?

− Не знаю…

− Красивое имя… Ты сможешь стать хорошей актрисой. Хочешь?

− Не знаю…

− Самая мудрая сказка на свете называется «Голый король». А искусство − это маленький мальчик, который сказал: «А король-то голый!» Значит, не знаешь, почему тебя назвали Дубравкой?

− Просто назвали − и всё.

Артист снял свою руку с её головы и направился к сцене, очень прямой, очень лёгкий, словно под одеждой у него были натянуты струны и они тихо звенели, когда он шагал.

После репетиции Дубравка шла позади ребят. Мальчишки ещё не угомонились − допытывали, кто отважился послать такое письмо Ворону Карлу. Девчонки отвечали уклончиво, будто знали, да не хотели сказать.

Дубравка забежала вперёд, забралась на решётчатый забор санатория. Крикнула с высоты:

− Это письмо написала я!

Снежная королева расхохоталась деревянным смехом.

− Врёт, − сказала она.

Дубравка перелезла через забор и ещё раз крикнула:

− Глупость вам к лицу! Всем, всем! Вы самый бездарный возраст!

Разбойники и тролли, потеряв своё степенство, полезли на забор. Но у Дубравки были быстрые ноги. Она знала отлично этот сад, принадлежавший санаторию гражданских лётчиков..

Потом она приплыла к своему камню. Был уже вечер. Она думала, почему так красива природа. И днём красива и ночью. И в бурю и в штиль. Деревья под солнцем и под дождём. Деревья, поломанные ветром. Белые облака, серые облака, тяжёлые тучи. Молнии. Горы, которые тяжко гудят в непогоду. А люди красивы, только когда улыбаются, думают и поют песни. Люди красивы, когда работают. А ещё знала Дубравка, что особенно красивыми становятся люди, когда совершают подвиг. Но этого ей не приходилось видеть ещё ни разу.

Волны шли с моря, как упрямые, беспокойные мысли. Они требовали внимания и сосредоточенности. Они будто хотели сообщить людям тайну, без которой трудно или даже совсем невозможно прожить на свете.

Волны следили за ходом времени. Они считали. «Р-ррраз!.. Два-ааа… Р-ррраз!.. Два-ааа…», − без конца, как маятник, непреклонный и вечный.

А на берегу лежали мальчишки − Дубравкины сверстники. Она изменила им, уйдя к старшим школьникам. Мальчишкам было досадно. В них жило чувство неудовлетворённой мести и мужского презрения.

Когда Дубравка вышла на берег, они окружили её кольцом.

− Эй ты, артистка из погорелого театра!

По лестнице на пляж спускались старшие школьники из драмкружка.

− Поддайте ей как следует, − сказали они и прошли мимо.

Дубравка опустилась на тёплую гальку.

Один из мальчишек, толстый, с большими кулаками, по прозвищу Утюг, толкнул её коленом в плечо.

− Поднимайся давай!.. Поговорить нужно.

Дубравка вскочила. Ударила Утюга головой в подбородок. Утюг опрокинулся навзничь. Перепрыгнув через него, Дубравка побежала к лестнице.

Мальчишки бежали за ней, как уличные собаки за кошкой.

У морского вокзала беспокойно кружились люди. Они только что сошли с парохода. Расспрашивали всех прохожих, как проехать к санаториям и домам отдыха.

Дубравка подбежала к молодой женщине с жёлтым кожаным чемоданом.

− Тётенька, можно я постою возле вас?

− Спасибо за честь, − сказала женщина. − Мне очень некогда. − Потом она увидела мальчишек.

Мальчишки смотрели на Дубравку хищными глазами и откровенно потирали кулаки.

− Трудно тебе живётся, я вижу. Ты не бойся, я тебя в обиду не дам.

− Я не боюсь. Просто их больше, − сказала Дубравка. − А вам в какой дом отдыха?

− Мне ни в какой. Я сама по себе.

Свет фонарей падал сверху на волосы женщины, зажигая в них искры. Её глаза мягко мерцали в темноте.

«Ух, какая красивая!» − удивилась Дубравка. Она осторожно взяла женщину за руку.

− Вы комнату снимать будете? Пойдёмте в наш дом. Мы живём в хорошем месте. Вам понравится, я знаю. Там есть одна свободная комната.

Всю дорогу Дубравка бежала боком. Она смотрела на женщину. Горло у неё пересохло от волнения. Дубравка глотала слюну и всё боялась, что женщина сейчас повернётся и уйдёт в другую сторону и след её затеряется в узких зелёных улочках.

«Разве бывают такие красивые?» − думала Дубравка. Она снова тронула женщину за руку. Спросила:

− Скажите, пожалуйста, как вас зовут?

Так они познакомились: девчонка Дубравка и взрослый человек Валентина Григорьевна.

* * *

Дом, где жила Дубравка, имел устрашающе весёлый вид. С одной стороны он был похож на кособокую мечеть, с другой − на греческий храм. Были здесь мансарды, мавританские галереи, крепостные башни, украшенные ржавыми флюгерами. Каменные и деревянные лестницы выползали из дома самым неожиданным образом. Одна из них, железная, даже висела в воздухе, как подвесной мост.

Дом покорял курортников своей безудержной фантастичностью. Вокруг него тесно росли кусты и деревья. Цветы пестрели на стенах, как заплаты на штанах каменщиков. Это были южные растения могучих расцветок и причудливых форм.

Валентина Григорьевна поселилась во втором этаже, в крошечной комнатушке, получив в своё распоряжение железную койку с сеткой, тумбочку, а также вид из окна на крыши, горы и море.

В небе тарахтел рейсовый вертолёт, летающий через перевал в душный областной центр. Ночь стекала с гор, наполняя улицы запахом хвои и горького миндаля.

Внизу, в такой же крошечной комнатушке, на такой же железной кровати, лежала Дубравка. Она думала о Валентине Григорьевне. Таких красивых женщин ей ещё не приходилось встречать в своей жизни ни разу. Может быть, это сумерки виноваты? Может быть, днём Валентина Григорьевна станет обычной? Вечером люди всегда красивые. Вечером не видны морщины. Дубравке было душно под простыней. Она встала с постели и, как была, в трусиках и майке, полезла на улицу через открытое окно.

− Сломаешь ты себе когда-нибудь голову! − сонно проворчала Дубравкина бабушка. − Куда тебя всё время носит?

− Я пойду спать в сад на скамейку, − шёпотом ответила Дубравка. − Разве это комната? Здесь кошка и та задохнётся.

− Иди. В твоём возрасте скамейки не кажутся жёсткими, − сказала бабушка.

Так же как и все постоянные обитатели дома, бабушка сдавала комнату на лето курортникам. Большой нужды у бабушки в этом не было, зато была большая привычка. Бабушка работала сестрой-хозяйкой в санатории металлургов. Она уходила на целые сутки, предоставляя Дубравку самой себе.

Если бы спросили Дубравку, хорошая ли у неё бабушка, она бы ответила: «Лучше и не бывает».

Дубравке не спалось. Она смотрела на окно Валентины Григорьевны, всё в серебристых лунных потоках. Скамейка качалась на гнилых столбиках-ножках. Дубравка ворочалась с боку на бок. Потом встала и крадучись пошла к санаторию учителей.

В большом доме с каменными колоннами свет был погашен. В окнах колыхались шёлковые занавески. Было похоже, что все отдыхающие сидят и курят назло врачам и белый дымок клубится возле каждого растворенного настежь окна. В вестибюле дремала вахтёрша, загородив лицо курортной газетой.

Вдоль песчаных дорожек, вокруг фонтана, который шуршал мягкими струями, жили цветы. Дневные цветы спали. Ночные цветы бодрствовали. Чёрные бабочки щекотали их хоботками и уносили на своих крыльях комочки пыльцы.

Дубравка посидела на каменной кладке забора. Потом тихо соскользнула в сад и, прикрытая кипарисовой тенью, побежала к клумбе с гвоздикой и гладиолусами.

Гладиолусы − очень изящные цветы. Ночью они напоминают балерин. Они будто поднялись на носочки и всплеснули руками.

Дубравка любила гвоздику. Ещё давно бабушка сказала ей, что гвоздика − цветок революции.

Дубравка осторожно срывала гвоздику с клумбы, стебель за стеблем. На заборе она перебрала цветы и, спрыгнув на тротуар, пошла к своему дому.

Бензиновый запах осел на асфальт жирным слоем. В гаражах остывали автобусы. Прогулочные катера тёрлись о причалы белыми боками. В стёклах витрин отражались холодные звёзды. Ночь подошла к своей грани. Она ещё не начала таять, но уже где то за горизонтом вызревал первый луч утра.

Во дворе Дубравка столкнулась с мужчиной. Он снимал комнату в Дубравкином доме. У него было двое ребят-близнецов. От мужчины пахло рыбой и табаком. Звали его Пётр Петрович.

Дубравка спрятала цветы за спину.

− Я вижу насквозь, − сказал мужчина, − ты от меня ничего не скроешь.

− И не собираюсь… − Дубравка встряхнула букет. − Я нарвала их в санатории учителей.

− Зря, − сказал мужчина. − В городском саду гвоздика крупнее.

Дубравка не ответила. Она поднялась на висячую лестницу. С лестницы на карниз. Мужчина смотрел на неё снизу и попыхивал папиросой.

Ну и пусть смотрит. Дубравка дошла до водосточной трубы и полезла по ней к башенке с флюгером. Ещё по одному карнизу она дошла до открытого окна Валентины Григорьевны. Посидела на подоконнике, свесив ноги, посмотрела, как мигает красноватый огонь на маяке. Потом влезла в комнату, нащупала на тумбочке стакан, налила в него воды из кувшина и поставила в воду цветы.

Обратно она ушла тем же путём.

* * *

Дубравку разбудило солнце.

На мощённой плитняком дорожке двое малышей в красных трусиках с лямками насаживали на прутья апельсиновые корки. Малыши били прутьями по подошвам сандалий. Апельсиновые корки летели, как жёлтые ракеты, и мягко шлёпались возле коротконогой белой собачонки. У собаки были страшные усы, лохматые брови, борода клином. Только глаза у неё были добрыми и чуть-чуть грустными. Она пыталась ловить апельсиновые корки зубами, даже грызла их на потеху малышам и морщилась. Потом она поднялась из уютной солнечной лужи под кустом, издала несколько звуков, похожих на кашель, и побежала на середину солнечной реки, которая называлась здесь улицей Грибоедова.

Собачонку звали Кайзер Вильгельм Фердинанд Третий или попросту Вилька. Была она ничья и, возможно, поэтому никогда не голодала. Она зарабатывала хлеб собственной головой, кувыркаясь через неё; собственными лапами, так как умела ходить и на задних и на передних в отдельности. Она знала, что на человека можно тявкать не более трёх раз подряд, иначе тебя сочтут грубиянкой. И ещё она знала: показывать зубы в улыбке гораздо прибыльнее, чем скалить их просто так.

Малышей в красных трусиках звали Серёжка и Наташка. Брат и сестра. Были они двойняшками-близнецами. Когда они ревели, то становились друг к другу спиной, чтобы рёв слышался со всех сторон. Дрались плечом к плечу. Засыпали вместе и просыпались одновременно. По очереди они только задавали вопросы.

Малыши подошли к Дубравке.

− Ты почему на скамейке спала? − спросила Наташка.

Серёжке этот вопрос был неинтересен. Он, как мужчина, полагал, что человек может спать, где ему заблагорассудится. Он спросил:

− Скажи, кто главнее: колдунья, ведьма или баба-яга?

− Все главные, − ответила Дубравка. − Они различаются только по возрасту. Колдунья − это молодая девушка. Ведьма − женщина средних лет. Баба-яга − старуха.

− А есть колдовские дети? − тут же спросила Наташка.

Дубравка давно уже знала, что единственное спасение от вопросов − вопросы.

− Валентина Григорьевна не выходила? − спросила она.

Брат и сестра переглянулись. Сказали хором:

− Какая?

− Очень красивая. Она комнату в той башне снимает.

Дубравкина бабушка высунулась в окно и позвала Дубравку завтракать.

− Как только она выйдет, − наказала малышам Дубравка, − кричите мне.

Серёжка и Наташка важно кивнули.

Не успела Дубравка выпить кружку молока, как во дворе раздался крик:

− Дубравка, она вышла!

Дубравка выглянула в окно.

Посреди двора стояла Валентина Григорьевна. В руке она держала белую пляжную сумку. Платье на ней было тоже белое и узкое, в крупных пунцовых цветах.

Дубравка поперхнулась молоком. Днём Валентина Григорьевна оказалась ещё красивее.

Бабушка посмотрела через Дубравкину голову во двор.

− Радуга, − сказала она. − Дай бог, чтоб не мыльный пузырь.

«Радуга, − подумала Дубравка. − Почему нет такого женского имени?» И спросила вдруг:

− Это ты меня Дубравкой назвала? Почему?

− Так, − ответила бабушка.

Во дворе перед Валентиной Григорьевной, взявшись за руки, стояли Серёжка и Наташка. Они смотрели на неё и деловито кричали:

− Дубравка, она вышла!

Потом Наташка спросила:

− Почему вы такая красивая?

− Потому что я мою уши, − сказала Валентина Григорьевна.

Она хотела ещё что-то сказать, но тут из дома вышел мужчина с такими же тёмными глазами, как у Серёжки и Наташки. Он взял малышей за руки.

− Идёмте немедленно мыть уши. Я тоже буду мыть душистым мылом.

− Вам это вряд ли поможет, − насмешливо сказала Валентина Григорьевна.

− Спасибо, я буду мыть уши без мыла… − Мужчина улыбнулся и повёл ребят к набережной.

Валентина Григорьевна смотрела им вслед, покусывая губы, потом, спохватившись, крикнула:

− Пожалуйста! − и принялась разглядывать дом.

− Нравится? − спросил её кто-то сверху.

Она обернулась, подняла голову. На ступеньке висячей лестницы сидела Дубравка.

− Здравствуйте! − сказала Дубравка.

Встав на цыпочки, Валентина Григорьевна пожала Дубравкину руку, крепко, как хорошему, верному товарищу. Потом спросила, махнув сумкой в сторону набережной:

− Кто этот человек?

− Это Серёжкин и Наташкин отец, Пётр Петрович. Он всегда дразнится. У него не поймёшь, когда он говорит серьёзно. Он прозвал наш дом Могучая фата-моргана.

− Почему?..

− Ему так хочется. Он чудак.

Валентина Григорьевна ещё раз оглядела дом.

− Он и правда похож на фата-моргану.

− Может быть, − согласилась Дубравка, − только я не знаю, что это такое.

− Ничего, − сказала Валентина Григорьевна, − просто забавный мираж.

* * *

Мальчишки лежали на пляже вверх лицом. Они изо всех сил надували животы. Считалось, что к надутому животу легче пристаёт загар. Лежать с надутыми животами тяжело. Скоро мальчишки устали, повернулись к солнцу спинами.

− Попадись мне эта Дубравка! − сказал Утюг ни с того ни с сего.

Его друзья не шелохнулись. Они лежали, словно пришитые к земле солнечными нитками. Им было лень говорить.

Утюг был местный. Прозвище он получил за то, что не умел плавать, как это ни странно.

− Меня вода не держит, − объяснял он. − У меня повышенная плотность организма.

Утюг верховодил на берегу. Он бросал на спины загоральщиков сухой лёд, выпрошенный у продавцов мороженого. Ловил девчонок в верёвочные силки, закатывал им в волосы колючки. Но больше всего он любил посещать салон, где соревновались кондитеры. В этом салоне давали отведать любое пирожное, какое хочешь, душистые кексы и сливочное печенье. Нужно было только заплатить за билет, выслушать лекцию о белках, витаминах и углеводах. Пробовать можно бесплатно. Правда, очень скоро Утюга перестали туда пускать. У него оказался слишком большой аппетит и очень маленькая совесть. Утюга часто били. Но вчерашний Дубравкин удар Утюг считал оскорблением.

− Пусть только появится! − бормотал он. − Что лучше: леща ей отвесить или макарон отпустить?

− И того и другого, − предложил кто-то из ребят равнодушным голосом. − Чем больше, тем лучше.

− Её сначала поймать нужно.

− Вон она идёт! − крикнул Утюг, вскочив на ноги.

Мальчишки поднялись, стряхнули налипшую на животы гальку. Они сумрачно глядели на Дубравку. А та даже не повернула головы в их сторону.

Дубравка шла по пляжу с Валентиной Григорьевной. Это было очень приятно и необычно. Головы загоральщиков поворачивались им вслед. Взгляды были всякие: восхищённые, удивлённые, даже завистливые и злые. Не было равнодушных взглядов. Разогретые солнцем люди, обычно лениво уступающие дорогу, вежливо подвигались. Говорили «пожалуйста» − слово, которое не часто услышишь в магазинах, автобусах и на общественных пляжах.

Валентина Григорьевна и Дубравка выбрали место почти у самой воды. К их ногам подлетел волейбольный мяч. Какие-то загорелые парни прибежали за ним. Они разучились играть в волейбол и долго не могли подхватить мяч в руки. Они бы возились с мячом полчаса, улыбаясь и бормоча извинения, но Валентина Григорьевна сильным ударом отбросила злополучный мяч далеко за спину.

Потом по мелкой воде, громко хохоча и брызгаясь, прошли старшие школьницы из драмкружка. Они украдкой посматривали на Валентину Григорьевну.

− Дубравка, можно тебя на минутку? − сказала Снежная королева, грациозно изогнув спину.

− Что? − сказала Дубравка.

− Почему ты не ходишь в кружок? Ведь ты так хорошо играла, − ласково спросила Снежная королева, глядя через Дубравкину голову.

«Потому что вы злые кобылы, − хотела сказать Дубравка, − у вас только мальчишки на уме», − но промолчала.

− Кто эта женщина? − зашептали девчонки.

− Артистка из Ленинграда, − сказала Дубравка. − Народная артистка республики. Знаменитая.

Девчонки сдержанно загалдели:

− Я говорила!

− Нет, это я говорила!

И только Снежная королева, не в силах совладать с ревностью, пожала плечами.

− Для народной артистки она недостаточно интересная. Серые глаза, подумаешь! Чёрные кинематографичнее. И волосы…

− Нет, красивая! − возразила Дубравка. − Даже очень красивая, это всякий скажет.

− Красивая, − подтвердили остальные.

Дубравка фыркнула надменно и, выгнув спину, как это делала Снежная королева, подошла к Валентине Григорьевне.

− Жабы, − сказала она. − Лицемерки…

Потом мимо них прошли мальчишки… Утюг будто ненароком споткнулся и упал. Поднимаясь, он швырнул из-под ноги целый фонтан мелких камушков.

− Ладно, Утюг, − сказала Дубравка. − Запомни.

Валентина Григорьевна засмеялась.

− Смешная ты, Дубравка, − сказала она. − Ты, наверное, с целым светом воюешь.

− Хороших людей я не трогаю. А Утюг пусть запомнит.

Когда мальчишечьи головы круглыми поплавками заскакали на волнах, Дубравка скользнула в воду и поплыла вслед за ними.

Утюг порядочно отстал от приятелей. Он плыл, крепко вцепившись в надувной круг. Вдруг что-то цепкое обвило его ноги и с силой дёрнуло вниз. Страх − плохой товарищ. Утюг выпустил резиновый поплавок, заколотил руками по воде и тотчас окунулся с макушкой, блестяще оправдав своё прозвище.

Ноги его освободились. Утюг вынырнул, хватил ртом воздух и увидел прямо перед собой Дубравку. Она преспокойно лежала на его круге.

− Тони, − сказала она.

Утюг покорно утонул.

Через секунду он снова вынырнул на поверхность.

− Отдай круг!

− Бери, − сказала Дубравка и оттолкнула круг от себя.

− Ап… − сказал Утюг. − Ап… − Волна забила ему рот мягкой солёной пробкой. Он бултыхался, не надеясь на помощь Дубравки и стыдясь крикнуть в её присутствии. А она плавала рядом. И круг тоже плавал рядом.

Утюг тонул. Глаза его стали жёлтыми, выпученными, как большие янтарные бусины.

− Ладно, − наконец сказала Дубравка. − На сегодня хватит. − Она подтолкнула круг к Утюгу и, нырнув, скрылась в волнах.

Утюг выбрался на берег жалкий и обессиленный. Он уселся возле Валентины Григорьевны. Долго кашлял, поджимал живот и фыркал, выдувая воду из носоглотки.

− Тяжело? − насмешливо спросила Валентина Григорьевна.

− Эх, − хрипло сказал Утюг, − чёртово море!.. Чёртова Дубравка, плавает, как акула!..

А Дубравка топила уже другого мальчишку. Она плавала лучше всех на этом берегу. В море невозможно было поймать её.

− Пей нарзан. Хлебай! − говорила она, влезая на шею своей жертве. − В следующий раз не будете меня задирать.

* * *

С этого дня началась громкая слава Дубравки. Мальчишки мстили ей на берегу всеми средствами, пускались на недозволенные приёмы. Но Дубравку не так легко было застать врасплох. Она всё время ходила под надёжной защитой Валентины Григорьевны.

Дубравка топила мальчишек в море одного за другим. Потом она уплывала на свой камень, садилась там, обхватив мокрые колени, и устало смотрела в море.

Волны бухали тяжело и требовательно. Отступая от берега, они издавали такой звук, словно кто-то громадный всасывал сквозь зубы воздух. Волны поднимали гальку со дна. Круглые камни бежали за морем и грохотали. Казалось, проносятся мимо скорые поезда-экспрессы. Один за другим, один за другим. Куда они мчатся, в какую даль? К каким берегам, к каким океанам?..

Жёлтые пятна на воде сталкиваются, дробятся на сотни пронзительных вспышек. Чёрные мелкие крабы сидят в трещинах скалы, грызут слюдяные чешуйки. Крабы боятся всего, даже птичьих теней.

Отдохнув, Дубравка торопилась обратно на берег, к женщине с большими серыми глазами. В этой женщине был какой-то другой мир, ещё скрытый от Дубравки. Она даже не пыталась в нём разобраться. Но он тянул её сильнее, чем море, горы, сильнее, чем всякие яркие краски земли.

Иногда вместе с Дубравкой приплывала к камню Валентина Григорьевна. Дубравка показала ей раковину. Раковина лежала глубоко на дне, и никто не мог до неё донырнуть. Валентина Григорьевна попробовала это сделать. Она вылезла из воды бледная и долго не могла отдышаться. И долго у неё плыли круги перед глазами, завиваясь спиралями, как известковое тело раковины.

Валентина Григорьевна не мешала Дубравке воевать с мальчишками. Только просила:

− Не трогай, пожалуйста, Утюга в воде. Он и так наказан. − И спрашивала: − Из-за чего, собственно, разгорелась война?

Дубравка отвечала:

− Не знаю… Просто они все уроды. Противно на них смотреть.

Валентина Григорьевна смеялась.

* * *

Однажды вечером к Дубравкиному дому пришла делегация − драмкружок старших школьников вместе со своим руководителем.

Девчонки шли впереди. Они волновались, то и дело поправляли складки на юбках, неестественно приседали, поводили глазами в разные стороны. Мальчишки подобрали свои и без того поджарые животы. Никто из них не совал руки в карманы. Поэтому руки у них казались лишними. Старый руководитель то и дело покашливал. Он был в белом пиджаке. Лицо его было бледным и взволнованным.

Серёжка и Наташка играли во дворе в камушки. Они первыми увидели нарядную делегацию. Первыми успели задать вопрос:

− Вы к кому?

− Мы хотим видеть народную артистку республики, − пересохшими голосами сказали девчонки.

Серёжка и Наташка переглянулись.

− Какую?

− Такую…

Девчонки замялись. Потом одна из них, с голубым платочком на голове (в спектакле она играла Ворону Клару), выступила вперёд.

− Артистка такая… Волосы у неё каштановые. Пышные. Глаза серые. Большие-большие.

− Ага, − кивнули Серёжка и Наташка. Повернулись к делегации затылками, запрокинули головы и дружно закричали: − Валентина Григорьевна!

Валентина Григорьевна выглянула из окна.

− К вам вон сколько людей!

Валентина Григорьевна сошла вниз и с растерянным любопытством спросила:

− Вы действительно ко мне?

− Действительно, − ответила за всех девчонка с голубым платочком на голове.

Ребята, стоявшие в задних рядах, приподнимались на цыпочки, чтобы лучше видеть артистку. Руководитель застенчиво улыбался.

− Мы пришли пригласить вас на генеральную репетицию нашего драмкружка, − разрумянившись от собственной смелости, частила Ворона Клара. − Вы, как прославленная артистка, окажете нам честь. Мы будем очень рады. Мы все вас просим.

Валентина Григорьевна как-то жалобно улыбнулась:

− Но кто вам сказал, что я артистка?

− Мы знаем. Не стесняйтесь! − радостно закричал весь игровой состав «Снежной королевы».

− Нет, я не могу… Это недоразумение…

Видя, что дело принимает неожиданный оборот, старый артист поспешил к ребятам на помощь. Он с достоинством поклонился.

− Дорогой коллега! − сказал он. − Я двадцать лет назад покинул театр. Сейчас многое изменилось. У вас могут быть личные мотивы скрывать своё имя. Но просьба детей всегда была святой для артиста. Даже Василий Иванович Качалов, с которым я имел удовольствие работать на одной сцене…

− Это − недоразумение, − перебила его Валентина Григорьевна. − Никакая я не артистка. Я с удовольствием пойду к вам на репетицию. Но, ей-богу, я не имею никакого отношения к театру… Я просто инженер. Специалист по набивным тканям. − Она споткнулась на слове «специалист», посмотрела на артиста серыми испуганными глазами и добавила: − Я… Я могу показать документы… Извините меня.

− Извините её, − вмешались Серёжка и Наташка. − Она больше не будет.

Стало тихо.

Старшие школьники, казалось, перестали дышать. Но вот тишина сменилась насмешливым пофыркиванием мальчишек и возмущённым перешёптыванием девочек.

Старый артист замигал от волнения и, театрально приложив руки к груди, воскликнул:

− Простите, сударыня!

Потом он деланно засмеялся, стараясь придать недоразумению весёлый, непринуждённый оттенок. Старшие школьники его не поддержали. Они были уязвлены в самых высоких своих чувствах. Валентина Григорьевна сухо поклонилась и поспешно ушла к себе в комнату.

Снежная королева надменно вскинула брови.

− Я говорила: для актрисы она недостаточно интересна.

− По-моему, для актрисы она слишком интересна, − возразил ей Ворон Карл. − Это даже лучше, что она не актриса.

Старый руководитель смотрел на ступеньки лестницы, по которым ушла в свою комнату Валентина Григорьевна.

− Нет границ для прекрасного, − тихо сказал он.

Ворон Карл почесал затылок и вдруг засмеялся громко.

− Стоило унижаться! − фыркнул кто-то из разбойников.

− И всё-таки она красивая, − топнула ногой Ворона Клара.

Старшие школьники сердито смотрели друг на друга. Наконец кто-то предложил пойти «искупнуться». Кто-то принялся надувать волейбольный мяч. Кто-то принялся собирать деньги на билеты в кино.

− Попадись мне эта Дубравка! − сказала Снежная королева.

− А я вот.

Дубравка сидела на подвесной лестнице. Её заслоняли светлые листья алычи.

− Обманули дураков, − сказала она и добавила, посмотрев на старого артиста: − Это к вам не относится.

− Спасибо, − поклонился артист и зашагал от дома в сторону набережной.

− Ну ты и дрянь! − крикнула Снежная королева.

Один из мальчишек кинул в Дубравку щепкой. Ворон Карл опять засмеялся.

− Пойдёмте, − сказал он. − Ну что она вам плохого сделала?

− Ничего, − согласились мальчишки.

А девчонки ещё долго оборачивались и смотрели на Дубравку, щуря глаза, одни от злости, другие от недоумения.

Дубравке было грустно. Она долго смотрела в оконное стекло. Отражение в стекле немножко двоилось. Оно было похоже на старую засвеченную фотографию. Дубравка навивала на палец короткие жёсткие волосы и думала: «Будь у меня такие же волосы, как у Валентины Григорьевны, ни один мальчишка не посмел бы бросить в меня щепкой». Отражение колыхнулось. Это раму качнуло ветром. Но Дубравка успела заметить, как за её головой во дворе появилась Валентина Григорьевна.

Дубравка повернула голову. Валентина Григорьевна села на скамейку возле кустов. В руках она держала книгу, но не читала её, думала о чём-то.

Дубравка хотела подбежать к ней. Но тут из-за кустов вышел руководитель драмкружка.

«Извиниться хочет», − подумала Дубравка.

Старый артист опустился перед Валентиной Григорьевной на колено и заговорил, то взмахивая рукой, то прижимая её к груди. Дубравка услышала слова:

− Я потрясён. Это − наваждение… Я словно воскрес, увидев сегодня чудо. Вы − чудо!..

Артист порывисто приподнялся, и Дубравке показалось, что он весь заскрипел, как старый, рассохшийся стул.

− Эх… − сказал кто-то совсем рядом.

Дубравка посмотрела вниз. Под лестницей, прислонившись к стволу алычи, стоял отец Серёжки и Наташки.

− Красиво, − прошептал он. − Смотри, Дубравка, слушай. Сейчас вступит оркестр.

Валентина Григорьевна сидела растерянная и смущённая. Артист говорил что-то. Размахивал руками. Вскидывал резким движением лёгкие волосы.

Дубравка сунула в рот два пальца. Свистнула что есть мочи, резко, как ударила кнутом.

− Браво! − сказал отец Серёжки и Наташки.

Дубравка спрыгнула с лестницы. Независимо прошла по двору. Обернувшись у калитки, она увидела, как к Валентине Григорьевне и оторопевшему руководителю драмкружка подошёл Пётр Петрович.

Он сказал:

− Не нужно мыть уши душистым мылом…

− Да, − сказал старик. − Вы правы. Я смешон… Но я артист, этого вам не понять.

* * *

Дубравка шла по верхнему шоссе. Оно было очень прямым. Здесь собирались пустить троллейбус. Впереди на раскалённом бетоне блестели голубые радужные лужи. В них отражались облака и деревья. Когда Дубравка подходила ближе, они испарялись и вновь возникали вдали. Они словно текли по дороге сверкающей переливчатой радугой. Они появлялись в нагретом воздухе. Обманывали глаза.

Дубравка ушла по шоссе в горы. Она ходила там долго. А вечером она сидела на парапете набережной, слушала море.

Кто-то тронул её за плечо.

− Дубравка!

Рядом стоял старый артист.

− Дубравка, − сказал он, − я хочу тебе что-то сказать.

Дубравка независимо улыбнулась и заболтала ногами.

− Дубравка, извинись, пожалуйста, перед Валентиной Григорьевной за меня.

− А вы сами разве не можете этого сделать?

− Не могу, − сурово сказал артист. − Я сделаю это позже. И, пожалуйста, не воображай о себе невесть что… − Он помолчал и снова заговорил, но уже мягко, почти нежно: − Может быть, это хорошо, что ты не умеешь прощать. Но от этого черствеет сердце. Я не знаю, что хуже: быть мягким или быть чёрствым. Я знаю, например, что ты обо мне думаешь. Я на тебя не в обиде. Если человек вдруг упал, а потом высоко поднялся, то судить его будут по последнему… − Он не положил на Дубравкину голову своей руки, как бывало. Он просто сказал: − До свидания, Дубравка, − и пошёл на другую сторону набережной. Туда, где шумел народ, где витрины устилали асфальт тротуаров жёлтыми электрическими коврами. И снова Дубравке показалось, что у него под пиджаком звенят струны.

…Ночью Дубравка залезла в санаторий учителей и нарвала там букетик гвоздики.

Она пробралась по скрипучим карнизам, по ржавой водосточной трубе. Она уселась на подоконник в комнате Валентины Григорьевны и на испуганный голос: «Кто это?» − спокойно ответила:

− Это я, Дубравка. Я принесла вам гвоздику.

Валентина Григорьевна поднялась с кровати, уселась рядом с Дубравкой. Сказала грустно:

− Почему искусство такое… непримиримое? Почему так неприятно, когда тебя уличают в том, что ты не принадлежишь к нему?

− Это я наврала, что вы артистка, − сказала Дубравка.

− Зачем?

− Не знаю. Извините меня.

Валентина Григорьевна взяла у Дубравки гвоздику, поставила её в стакан с водой.

− Почему ты мне приносишь цветы?

− Это я знаю, − сказала Дубравка. − Я вас люблю.

Валентина Григорьевна прислонилась к стене.

− За что? − тихо спросила она. − Я ведь ничего не сделала такого… Я понимаю, девчонки иногда влюбляются в артистов, даже не в самих людей, а просто в чужую славу. За что же любить меня?

− Вы красивая… Бабушка назвала вас Радугой.

Валентина Григорьевна села на подоконник, свесила ноги и чуть-чуть сгорбила спину.

− У меня бабушка спросила, не влюбилась ли я в какого-нибудь мальчишку, − продолжала Дубравка, глядя, как переливаются огни вывесок и реклам на приморском бульваре. − Будто я дура. А вы знаете, иногда я чувствую: подкатывает ко мне что-то вот сюда. Даже дышать мешает, и я всех так люблю. Готова обнять каждого, поцеловать, даже больно сделать. Тогда мне кажется, что я бы весь земной шар подняла и понесла бы его поближе к солнцу, чтобы люди согрелись и стали красивыми. Мне даже страшно делается… Разве можно столько любви отдать одному человеку? Да он и не выдержит… А иногда я всех ненавижу. А мальчишек я ненавижу всегда.

Она замолчала. И ей показалось вдруг, что сейчас тишина разорвётся и кто-то злорадный захохочет над ней во всё горло. Потом она успокоилась, и тишина показалась ей значительной, наполненной внимательными глазами, которые благодарно смотрят на неё.

− Расскажи мне об отце этих малышей, Серёжки и Наташки, − сказала Валентина Григорьевна.

Какая-то смутная тревога подступила к Дубравкиному сердцу. Дубравка съёжилась.

− Зачем? − спросила она.

− Просто так… Мне кажется, он славный человек.

− Он странный… Купается ночью. От него табаком пахнет… Зачем вам?

Валентина Григорьевна смотрела на верхушки кипарисов, за которыми на морской зыби перламутрово мерцала лунная тропка.

− Красиво, − сказала она.

− Красиво… − прошептала Дубравка, поймав себя на том, что море и горы стали для неё скучными и мёртвыми, как пейзажи на глянцевитых сувенирных открытках. Она заторопилась домой. Прошла по карнизу и, расцарапав живот о проволоку на водосточной трубе, соскользнула на другой карниз и с него − на подвесную лестницу.

Она кое-что знала об отце малышей Серёжки и Наташки. Раньше она робела перед ним, как робеют ребята перед директором школы. Теперь она чувствовала к нему острую неприязнь.

Он работал в Ленинграде в научном институте. Делал какое-то важное дело. Жена его умерла, когда Серёжке и Наташке было по году.

Говорят, после смерти жены он целую неделю катал близнецов в двухместной коляске и не мог пойти на работу. Потом он забросил коляску, подхватил ребят на руки − отнёс в ясли. Когда малыши подросли, он отдал их в круглосуточный детский сад.

Нынче он приехал к морю на целых два месяца, потому что не отгулял положенный отпуск в прошлом году. Отдыхать он не очень умел. Сам с собой играл в шахматы. Уходил на колхозных сейнерах ловить ставриду. Серёжка и Наташка иногда по три дня жили на попечении соседей. Это он прозвал беспризорную собачонку Кайзер Вильгельм Фердинанд Третий. Встречая курортных знакомых, он говорил:

− Одолжите тысячу рублей. Отдам в Ленинграде.

Соседи и знакомые конфузливо оправдывались, недвусмысленно пожимая плечами. Вскоре они перестали попадаться ему на улице, предпочитая при встрече перейти на другую сторону, или прятались в подъездах домов. А он ходил со своими ребятами или просто один, пропадал с рыбаками на море и, кажется, не жалел ни о чём. Его называли чудаком. Он мог смотреть не мигая. Мог мигать без причины и смеяться в собственное удовольствие.

Звали его Пётр Петрович.

Утром к Дубравке в комнату залезли Серёжка и Наташка.

− Дубравка, что такое лихая пантера? − спросили они.

− Вроде тигра, − сонно ответила Дубравка.

Серёжка и Наташка внимательно осмотрели её, даже пощупали пальцы на её руках и сказали:

− Почему тебя папа Пантерой назвал?

Дубравка вскочила:

− Он негодяй, ваш папа!

Близнецы насупились и молча полезли через окно на улицу.

− Он сам ещё хуже! − крикнула Дубравка, высунувшись из окна.

Во дворе стояли Валентина Григорьевна и Пётр Петрович. Сердце у Дубравки ёкнуло. Она хотела крикнуть: «Не ходите с ним на пляж!» Ей хотелось спросить: «Разве вам плохо со мной?» Но она с шумом захлопнула створки окна.

«Не пойду, − думала она. − Раз ей со мной неинтересно, то и не нужно. Не стану я ей навязываться. Выбрала себе этого… Я сейчас надену ботинки и пойду в горы».

Но вместо ботинок она натянула резиновые купальные туфли. Надела на голову белую абхазскую шляпу с бахромой, свой лучший сарафан и побежала на пляж. Она торопилась. Она боялась опоздать.

На пляже, у самой воды, двое взрослых и двое малышей играли в волейбол.

Валентина Григорьевна увидела Дубравку, улыбнулась и кинула ей мяч.

− Бей, Дубравка!

Дубравка ударила изо всей силы ногой. Мяч упал в море и заскакал на мелкой зыби у самого берега.

Серёжка и Наташка побежали за ним, сердито поглядывая на Дубравку. А она отошла в сторону, скинула сарафан, вошла в воду и поплыла. Нырнёт, вынырнет. Нырнёт, вынырнет. Она заплыла дальше всех.

С берега доносился едва слышный шум голосов, смех, похожий на хлопанье крыльев. Кто-то боязливый визжал. Дубравка поморщилась, перевернулась на спину. Она лежала на воде, раскинув руки. Вода прикрыла ей уши мягкими большими ладонями. Громадное небо сверкало, и глаза не выдерживали его блеска. Дубравка закрыла глаза, потом вдруг перевернулась на живот и резким кролем понеслась к берегу. Она отыскала среди купающихся человека с глазами тёмными, как у Серёжки и Наташки.

− Ну, держись!

Она нырнула и дёрнула его за ноги в воду. Потом забралась ему на плечи.

− Вот тебе!

Пётр Петрович сжал Дубравкины руки. Он погружался всё глубже и глубже. Он смотрел Дубравке в глаза, и было похоже, что он смеётся. Он словно хотел сказать: «Хорошо здесь, под водой».

«Что тебе нужно? Пусти!» − кричала про себя Дубравка. Она не успела вздохнуть перед тем, как упала в воду лицом. Ей было очень трудно сейчас. А Пётр Петрович подмигивал ей:

«Куда ты торопишься? Давай поплаваем… Ты ведь плаваешь, как акула…»

«Пусти!!!»

«Нет, ты посмотри, как здесь красиво…»

Солнце плавало под водой жёлтыми колеблющимися шарфами. Водоросли щекотали Дубравкины ноги. Упругая тяжесть сдавливала ей виски. Шея вздрагивала. Дубравка вспомнила лицо Утюга, когда он тонул возле своего круга. Она чуть не крикнула по-настоящему. Пётр Петрович выпустил изо рта большой пузырь. Пузырь побежал вверх, за ним побежали другие, помельче. Дубравкино тело рванулось к поверхности. Она почувствовала, что руки её освободились. Быстрее! Быстрее!.. И когда Дубравка глотнула воздуха, она всё ещё бешено колотила руками по воде, словно желая выпрыгнуть из неё вся. Небо кружилось. Горы кружились. Совсем рядом плавал мужчина. Он смотрел на неё с сожалением и приглаживал волосы.

− Привет! − сказал он.

Дубравка всхлипнула, отвернулась и быстро поплыла к своему камню. Она взобралась на камень и упала там, тяжело дыша. Ей не хотелось ни думать, ни шевелиться. Может быть, она и заснула бы даже. Но вдруг она услышала позади себя шорох. Вскочила и увидела злорадные лица мальчишек. Они подстерегали её здесь, за камнем, в воде. Теперь они шли мстить за обиды.

Камень высок. Очень высок. Прыгать с него невозможно. Внизу торчат из воды острые выступы.

− Попалась, артистка! − кричали мальчишки.

Позади них, сжимая в руке свой резиновый круг, карабкался толстый, усталый Утюг. Он кричал, отдуваясь:

− Сейчас мы отлупим тебя беспощадно!

На Дубравку посыпались мальчишечьи кулаки. Утюг не бил. Он только приговаривал:

− Я бы тебе дал. Только ты умрёшь от моего удара.

Потом он растолкал мальчишек, помог Дубравке встать и сказал добродушно:

− Слушай, согласна, что ты попалась? Дай слово, что больше не будешь нарзаном поить, тогда мир. А то смотри, сейчас ещё поддадим.

− Буду! − крикнула Дубравка. − Всё время буду!.. Мне на вас и смотреть-то смешно.

Она сделала несколько шагов и прыгнула с камня.

− Убьётся! − закричал Утюг.

Мальчишки подбежали к краю утёса. Они видели, как Дубравка, перелетев острые выступы, почти без брызг ушла в воду. Они проглотили завистливую слюну и честно выразили своё восхищение словами:

− Ох!.. Вот это артистка!..

Потом они горестно уселись на край скалы.

Утюг схватил свой спасательный круг, разбежался и ахнул вниз солдатиком. Вода больно хлестнула его по согнутым коленям, ударила в подбородок, вырвала из пальцев надувной резиновый поплавок.

Когда Утюг вынырнул на поверхность, он увидел пляшущих на камне мальчишек. Они орали ему приветствия. Неподалёку колыхался спасательный круг. Он прощально булькал, выпуская из разорванного бока последний воздух. Почти рядом плавала Дубравка. Она удивлённо и немного испуганно глядела на Утюга.

Утюг тоскливо отвернулся, приготовился тонуть и вдруг, сам того не заметив, поплыл к камню.

Обретённого так внезапно умения хватило ему ненадолго. Он медленно погружался.

− Набери воздуха побольше и ныряй, − услышал он возле себя голос Дубравки. − Не бойся, я помогу, если что…

Плыть под водой было легче. Утюг нырял и вновь выныривал, набирал воздух. Камень становился всё ближе и ближе. Дубравка ныряла рядом. Она вытащила обессиленного Утюга на острые выступы под скалой.

Над их головами промелькнул коричневый мальчишечий живот. Один, другой, третий… Мальчишки прыгали в воду.

− Тут на дне красивая раковина лежит, − сказала Дубравка.

− Умел бы я хорошо плавать, я бы её достал… тебе, − сказал Утюг.

− Она глубоко. До неё донырнуть трудно.

На выступы под скалой лезли мальчишки.

− Ай да Утюг! − кричали они. − Ай да мы!

− Нужно с камнем нырять, − сказал Утюг. − С камнем в руках.

* * *

После обеда Дубравка постучала в комнату Валентины Григорьевны.

− Вот, − сказала она, входя. И поставила на подоконник большую мокрую раковину. − Я её достала для вас. Это та самая… Из глубины… Я ныряла за ней с камнем. С камнем хорошо… Возьмите её с собой. Будете меня вспоминать.

Валентина Григорьевна хотела обнять Дубравку за плечи, но она выскользнула и побежала по лестнице.

* * *

Собака − друг. Собака всё понимает, но ничего не может сказать. Собака сочувствует молча, в этом её преимущество.

Дубравка сидела под лестницей, на соседских половиках, которые были вывешены на перила для сушки. Собачонка лежала у её ног. Она не знала, что в человеческом мире её называют Кайзер Вильгельм Фердинанд Третий или попросту Вилька. Собака смотрела в заплаканные Дубравкины глаза и, конечно, не могла разобраться, почему плачет человек, если он не голоден, если его не побили палкой, не пнули ногой, не переехали хвост тяжёлым тележным колесом.

Дубравка ходила на рынок за рыбой для ужина. Когда она пришла, то увидела Серёжку и Наташку. Они сидели на корточках под окном Валентины Григорьевны и подбирали с земли яркие радужные черепки. Это была разбитая Дубравкина раковина. Из окна Валентины Григорьевны выглядывали сконфуженный руководитель драмкружка, Снежная королева, Ворон Карл, Ворона Клара и Пётр Петрович.

− Дубравка, − сказал Серёжка, − они пригласили всех на спектакль.

У Дубравки дрожали губы.

− Дубравка, − сказала Наташка, − они говорят: жаль, что ты не играешь. Ты хорошо играла…

Дубравка услышала стук каблуков. По лестнице спускалась Валентина Григорьевна.

Серёжка и Наташка подобрали обломки раковины, стали друг к другу спиной, готовясь зареветь.

Дубравка поставила кошёлку с рыбой на окно своей комнаты и побежала. Она слышала, как Валентина Григорьевна кричала ей вдогонку:

− Дубравка, Дубравка, вернись… Он ведь нечаянно…

«Он, − думала Дубравка. − Всё он…»

Дубравка спрыгнула с каменного забора позади дома на другую улицу и пошла по ней вверх к маленьким огородам местных жителей.

Вечером Дубравка забилась под лестницу. Стены здесь обросли плесенью. На старой паутине качались высохшие мухи. Мыши разгуливали под лестницей не торопясь. Собака Вилька приходила сюда ночевать.

− Вот, Вилька, как получается, − бормотала Дубравка. − Ты ведь сама знаешь. Тебе объяснять не нужно.

Собачонка прикрывала глаза. У неё были лиловые веки и сморщенный старушечий нос.

− Она такая красивая, а он… − вздохнула Дубравка.

Собака тоже вздохнула. Если бы она могла думать человеческими категориями, может быть, она и поняла бы смысл этого слова − «красивая»…

− Что она в нём нашла?! − крикнула Дубравка. − Он урод. Насмешник. Бесчувственный крокодил. Он обманет её и будет смеяться. Вилька, ты ничего не понимаешь в людях!

Собака положила морду на передние лапы. Она давно уже научилась разбираться в людях. Она различала их характеры даже по запаху. Если бы люди могли научиться этому искусству у бродячих собак! Но они не желают. Они предпочитают делать глупости. Вилька давно уже догадалась, что Дубравка встанет сейчас и побежит делать странные, ненужные вещи. Она даже прикусила зубами Дубравкин сарафан, словно хотела сказать: «Не уходи, пожалуйста, это тебе совсем ни к чему. Лучше давай выспимся». Но Дубравка пощекотала её за ухом, взъерошила шерсть на собачьей спине и выбралась во двор.

− Спи, − сказала она Вильке.

Потом Дубравка поднялась по висячей лестнице, перелезла с неё на карниз. Водосточная труба. Ещё карниз. Дубравка уселась на окне и тихо позвала:

− Валентина Григорьевна, вы спите?

− Иди сюда, − сказала Валентина Григорьевна.

Дубравка не шелохнулась. Спросила:

− Вы его любите?

− Дубравка…

− Он негодяй. У него пять жён. Шестую он отравил керосином. Он обворовал сберкассу. Он хочет убежать в Турцию.

− Дубравка, как ты смеешь!

− А вот смею. Он прохвост!

Валентина Григорьевна села на кровати.

− Уходи, − сказала она тихо и решительно. − Я тебя не хочу видеть.

Дубравка посопела немного и вдруг выкрикнула:

− А вы… Я тоже знаю про вас. Вы такая же, как и все!

* * *

Где-то у турецких берегов прошёл шторм. Он раскачал море так, что даже у этого берега волны налезали друг на друга, схлёстывались белыми гривами. Падали на берег, как поверженные быки, и с рёвом уползали обратно.

Ветер прогнал всех людей с пляжа. Большие пароходы поднимались над молом, словно хотели присесть на бетон, отдохнуть, отоспаться. Прогулочные катера и рыбачьи сейнеры плясали возле причалов. Было похоже, что они вот-вот начнут прыгать друг через друга.

Люди не подходили к каменному парапету набережной. Он уныло тянулся вдоль бухты, весь мокрый, весь в пене. Брызги долетали до витрин магазинов и кафе. Чайки, вытеснив жирных голубей, садились на крыши домов.

Дубравка лежала на пляже одна. Она знала секрет: если поднырнуть под первую, самую бешеную волну и подождать под водой, изо всех сил работая руками, пока над головой пройдёт вторая волна, то обратным течением тебя унесёт в море. И можно будет плыть, взлетая на гребнях. Небо закачается над головой, и берег будет то пропадать, то появляться. Люди на берегу станут размахивать руками. Говорить всякие слова о безумстве, но в этих словах будет восхищение и зависть.

Дубравка думала об этом просто так. Ей никого не хотелось удивлять. Ей казалось, что море специально разбушевалось сегодня, чтобы успокоить её и утешить. Море было красиво. Оно было красиво так, что все Дубравкины горести потеряли смысл. Она вдруг словно освободилась от всего тесного, неприютного, сковывавшего её последнее время. Потом Дубравка услышала голоса. Она обернулась, чтобы сказать людям: «Смотрите, какое море».

По пляжу шли Валентина Григорьевна, Пётр Петрович, Серёжка, Наташка, старый артист и Дубравкина бабушка.

− Что вам от меня нужно?.. − прошептала Дубравка. Ей стало страшно и одиноко. Она отступила к волнам.

− Дубравка! − крикнула Валентина Григорьевна.

Дубравка повернулась и, побежав вслед за уходящей волной, нырнула под другую, громадную, с опадающим белым буруном. Волна перевернула её, подмяла под себя и протащила по самому дну, по скользким камням. Потом её подхватило обратным потоком и унесло в море.

Дубравка не слышала, как закричали на берегу люди. Она медленно плыла, то поднимаясь вверх, то соскальзывая вниз с пологого загривка волны.

Неожиданно она увидела возле себя человека. Он улыбнулся ей тёмными глазами и крикнул:

− Погодка что надо. Привет!

Он подплыл к Дубравке, и она услышала другие его слова:

− Обратно на берег нельзя. Не получится без верёвок.

Дубравка поняла, что он хотел сказать. При больших волнах вылезти на берег им не удастся. Море ещё раз прокатит по скользкому дну и унесёт. Это только кажется людям, будто любое волнение − прибой, что все волны бегут к берегу.

Дубравка плыла к своему камню. Мужчина плыл рядом с ней, поглядывая на неё то задумчиво, то вдруг с затаённой нежностью. У камня он выдвинулся вперёд.

Волна прижала его к утёсу, потом потянула за собой. Одной рукой он крепко вцепился в трещину, другой подхватил Дубравку.

Волна опала, обнажив облепившие камень водоросли. Но за этой волной шла другая.

Мужчина подсадил Дубравку на выступ, а сам снова вцепился в трещину. Волна накрыла его.

Они лезли наверх. Впереди Дубравка, позади неё Пётр Петрович. С камня был виден берег. Он был недалеко. Метрах в трёхстах. На берегу бегали люди. Пётр Петрович помахал им рукой. Они замахали в ответ. Они кричали что-то.

− Благодарят за спасение, − усмехнулась Дубравка и подумала: «А может быть, он действительно меня спас?..»

Дубравка села на край камня. Ветер плеснул ей на грудь холодные брызги.

Волны у горизонта казались большими, гораздо больше, чем здесь, под камнем. Они возникали внезапно. Дубравке казалось, что камень движется им наперерез. У неё слегка кружилась голова.

Пётр Петрович сел рядом с ней.

− Наверное, катер придёт за нами. Белый катер… Ты не замёрзла? Надень мой пиджак.

− У вас ведь нет пиджака, − сказала Дубравка.

− Ну и пусть, − сказал мужчина. − Ты представь, как будто я тебе дал пиджак. Тогда будет теплее. Ладно?

Кожа у него на руках покрылась пупырышками.

− Хорошо, − сказала Дубравка. − Спасибо… Только он у вас немножко мокрый…