Они по уши влюбились друг в друга. Утверждали это. Знали. Упивались этим. Если они не любовались друг другом, то обнимались. Если не обнимались, то целовались. Если не целовались, то являли собой болтушку из десятка яиц в постели. А сготовив этот удивительный омлет, вновь начинали смотреть друг на друга и узнавать звуки.
В общем, на их долю выпала Любовь. Напечатайте это слово большими буквами. Подчеркните. Выделите особым шрифтом. Добавьте восклицательные знаки. Устройте фейерверк. Разгоните облака. Впрысните адреналин. Подъем в три ночи. Сон в полдень.
Ее звали Бет. Его — Чарлз.
Без фамилий. Да и по именам-то они называли друг друга не часто. Каждый день они находили для своего любимого (любимой) новые имена, некоторые из них шептались только глубокой ночью, особенные, нежные, шокирующе откровенные.
А потом что-то случилось. За завтраком у Бет вырвалось едва слышно: «Хвать».
Чарлз поднял на нее глаза.
— Что?
— Хвать, — повторила она. — Игра такая. Никогда в нее не играл?
— Даже не слышал.
— А я играла в нее много лет.
— Из тех, что продаются в магазинах?
— Нет, нет. Я сама ее придумала, можно сказать, что сама, оттолкнувшись от старинной истории о приведениях или от сказки-страшилки. Хочешь поиграть?
— Это мы посмотрим, — и он вновь принялся за яичницу с ветчиной.
— Может, поиграем вечером… Она забавная, — Бет кивнула, чтобы добавить убедительности своим словам. — Обязательно поиграем. Именно сегодня. Тебе понравится.
— Мне нравится все, что мы делаем.
— Только она напугает тебя до смерти, — предупредила Бет.
— Как, ты говоришь, она называется?
— Хвать.
То был долгий и сладкий день, потом они читали чуть ли не до полуночи. Наконец он оторвался от книги и посмотрел на Бет.
— Мы ничего не забыли?
— Ты о чем?
— Хвать.
— О, ну конечно же! — она рассмеялась. — Я просто ждала, когда часы пробьют полночь.
Они и пробили. Бет сосчитала до двенадцати, счастливо вздохнула.
— Отлично. Давай потушим свет. Оставим только маленький ночничок у кровати. Вот так, — она прошлась по спальне, выключая лампы, вернулась, взбила его подушку, заставила лечь посередине большой кровати. — Оставайся здесь. Не двигайся. Просто… жди. И увидишь, что произойдет… Лады?
— Лады, — он снисходительно улыбнулся. — Поехали.
— А теперь замри, — приказала она. — Не произноси ни слова. Если понадобится, говорить буду я… Хорошо?
— Хорошо.
— Тогда начнем, — и она исчезла.
То есть медленно растаяла у изножия кровати. Сначала она позволила размякнуть костям. Потом голова и волосы последовали вниз за ставшим бумажным телом. Она как бы складывалась слой за слоем, пока за изножием не осталась пустота.
— Здорово! — воскликнул он.
— Ты же должен молчать. Ш-ш-ш-ш!
— Молчу. Ш-ш-ш.
Тишина. Прошла минута. Ни звука.
Он улыбался, замерев в ожидании.
Еще минута. Тишина. Он не знал, где она.
— Ты все еще за кроватью? — спросил он. — О, извини, — одернул он себя. — Я же должен молчать.
Пять минут. В комнате вроде бы потемнело. Он сел, взбил подушку, улыбка его заметно поблекла. Оглядел комнату, но не увидел ничего, кроме пятна света на стене, отбрасываемого горящей в ванной лампочкой. Из дальнего угла донесся звук, словно там зашебуршала мышь. Он посмотрел туда, но ничего не увидел.
Еще минута. Он откашлялся. Из ванной, буквально от самого пола, донесся какой-то шепот. Ему показалось, что теперь кто-то скребется под кроватью. Но звук этот пропал. Он сглотнул слюну, прищурился. Комнату словно подсветили свечами. Лампа в ванной, в сто пятьдесят ватт, тлела, как пятидесятиваттная. По полу словно пробежал большой паук, но он ничего не увидел. Наконец до его ушей долетел ее голос, вернее, не голос, а отраженное от стен эхо.
— Пока тебе нравится?
— Я…
— Молчи, — шепотом напомнила она.
И затихла еще на две минуты. Он начал чувствовать, как гулко бьется пульс в запястьях. Посмотрел на стену слева, справа, на потолок. И внезапно увидел белого паука, ползущего по изножию кровати. Разумеется, ее руку, изображающую паука. И тут же рука исчезла.
— Ха! — рассмеялся он.
— Ш-ш-ш! — прошептала она.
Что-то вбежало в ванную. Лампочка погасла. Тишина. Горел только ночник. У него на лбу выступила испарина. Он сидел, гадая, а зачем они все это затеяли. Когтистая рука ухватилась за дальний левый угол кровати. Шевельнулись пальцы, рука исчезла. В его груди словно стучал паровой молот.
Должно быть, прошло еще долгих пять минут. Дыхание стало затрудненным, отрывистым. Брови сошлись у переносицы, не желая возвращаться на место.
Что-то шевельнулось в стенном шкафу напротив кровати. Дверь медленно открылась под напором темноты. Нечто выскочило оттуда или еще таилось, выжидая удобного момента, определить он не мог. За дверью чернела бездна, прямо-таки глубокий космос. Силуэты висящих в шкафу пальто напоминали бестелесных людей.
Бегущие шаги в ванной.
Суетливый шелест кошачьих лапок у окна.
Он сел. Облизал губы. Хотел что-то сказать. Покачал головой. Минуло целых двадцать минут.
Слабый стон, далекий, затихнувший смешок. Вновь стон… где? В душе?
— Бет? — не выдержал он.
Нет ответа. Внезапно закапала вода в раковине, где-то открылось окно. Холодный ветер шелохнул тюлевую занавеску.
— Бет, — в тревоге повторил он.
Нет ответа.
— Мне это не нравится.
Тишина.
Ни движения. Ни шепотка. Ни паука. Ничего.
— Бет? — позвал он чуть громче. — Ты слышишь меня, Бет? Не нравится мне эта игра.
Молчание.
— Довольно, Бет, наигрались.
Дуновение ветра из окна.
— Бет? Отвечай же. Где ты?
Тишина.
— С тобой все в порядке?
Молчание.
— Бет?
Нет ответа.
— Бет!
Вдруг он услышал визг, вопль, крик. Тень надвинулась. Сгусток тьмы прыгнул на кровать. На четырех лапах.
— А-а-а! — вонзился в уши вопль.
— Бет! — вскрикнул он.
— О-о-о-о! — ответила черная тварь.
Еще прыжок, и она приземлилась ему на грудь. Холодные руки схватились за шею. Белое лицо надвинулось вплотную. Раскрылась пещера рта и провизжала:
— Хвать!
— Бет! — выкрикнул он.
И заметался, уворачиваясь, но существо вцепилось в него крепко. Бледное лицо, огромные глаза, раздувающиеся ноздри зависли над ним. И облако темных волос, подхваченное ветром. А руки вцепились в шею, а воздух, вырывающийся изо рта и ноздрей, был холоден, как лед. А тело давило на грудь, как могильная плита. Он пытался вырваться, но ноги пришпилили его руки к кровати, а лицо все смотрело на него, полное неземной злобы, такое странное, чужое, незнакомое, что он завопил вновь.
— Нет! Нет! Нет! Прекрати! Прекрати!
— Хвать! — изрыгнул рот.
Такого существа он еще никогда не видел. Женщина из будущего, из времени, когда возраст и прожитое многое переменят, когда сгустится тьма, скука все отравит, слова заглохнут и не останется ничего, кроме льда и пустоты, любовь уйдет, уступив место ненависти и смерти.
— Нет! О Господи! Прекрати!
Из глаз брызнули слезы. Он разрыдался.
Она прекратила.
Холодные руки ушли, чтобы вернуться теплыми, нежными, заботливыми, ласкающими.
Руками Бет.
— О Боже, Боже, Боже! — всхлипывал он. — Нет нет, нет!
— О, Чарлз, Чарли! Извини меня. Я не хотела…
— Ты хотела. Хотела, хотела!
— Да нет же, Чарли, нет, — она сама разрыдалась.
Спрыгнула с кровати, забегала по комнате, включая все лампы. Но ни одна не горела достаточно ярко. Она вернулась, приникла к нему, прижала искаженное горем лицо к груди, обнимала, гладила, ласкала, целовала, не мешала плакать.
— Извини меня, Чарли. Пожалуйста, извини. Это всего лишь игра!
Наконец он успокоился. Его сердце, еще недавно едва не выскочившее из груди, билось ровно и спокойно. Кровь не пульсировала в запястьях. Грудь не сжимало обручем.
— О, Бет, Бет, — простонал он.
— Чарли, — она извинялась, не открывая глаз.
— Никогда больше такого не делай.
— Обещаю, клянусь.
— Ты уходила, Бет, то была не ты!
— Обещаю, Чарли, клянусь.
— Хорошо.
— Я прощена, Чарли?
Он долго лежал, прежде чем кивнул, словно ему пришлось всесторонне обдумать принятое решение.
— Жаль, что все так вышло, Чарли. Давай спать. Можно мне выключить свет?
Нет ответа.
— Мне выключить свет, Чарли?
— Н-нет. Пусть еще погорит, — ответил он, не раскрывая глаз.
— Ладно, — она прижалась к нему. — Пусть погорит.
Он шумно вдохнул и внезапно задрожал всем телом. Дрожь не отпускала его добрых пять минут. Все это время она обнимала, гладила, целовала его, и в конце концов он затих.
Часом позже она подумала, что он заснул, встала, выключила все лампы, кроме одной — в ванной, на случай что он проснется и захочет, чтобы горела хотя бы одна. Когда она вновь залезла в постель, он шевельнулся.
До нее донесся его голос, испуганный, потерянный: «О, Бет, я так тебя любил».
Она тут же заметила ошибку.
— Неправильно. Ты так меня любишь.
— Я так тебя люблю, — эхом отозвался он.
На следующее утро он намазал маслом гренок и посмотрел на нее. Она сосредоточенно жевала бекон.
Поймала его взгляд, улыбнулась.
— Бет.
— Что?
Как ему сказать ей это? Внутри у него что-то изменилось. Спальня казалась меньше, темнее. Бекон подгорел. Гренок обуглился. У кофе был неприятный привкус. Бет сидела такая бледная. А биение его сердца напоминало удары уставшего кулака о запертую дверь.
— Я… — начал он. — Мы…
Как ему сказать, что он боится? Что внезапно он почувствовал начало конца. Того самого конца, после которого не будет никого и ничего, во всем мире.
Отзывы о сказке / рассказе: