Гая Фортнума разбудила субботняя суета. Он лежал с закрытыми глазами, наслаждаясь каждым ее звуком. Внизу жарится бекон: Цинтия будит его превосходным завтраком, а не криком. По другую сторону коридора Том принимает душ. А в дальнем мире шмелей и стрекоз чей это голос проклинает уже погоду, время и гипертонию? Миссис Гудбоди? Да. Опора христианства, метр восемьдесят без обуви, отличная садовница, вегетарианка и местный философ. Он встал, поднял жалюзи и высунулся, чтобы послушать ее крики.
— Получайте! Попробуйте-на этого! Это пойдет вам на пользу!
— Приятной субботы, миссис Гудбоди!
Старушка замерла в облаке инсектицида, бьющего из огромного распылителя.
— Чепуха! — крикнула она. — Какая может быть приятность со всем этим дьявольским сбродом!
— А что на этот раз?
— Я не хочу, чтобы все воробьи начали чирикать об этом, но, — она подозрительно осмотрелась, — что бы вы сказали на то, что я — первая линия обороны против летающих тарелок?
— Превосходно, — ответил Фортнум. — Скоро у нас будет ракетная связь между мирами.
— Уже есть! — Нацелившись на живую изгородь, она пыхнула еще одним облаком. — Ага! Вот вы где!
Он убрал голову из окна, уже не в таком хорошем настроении, в каком проснулся.
Бедняжка эта миссис Гудбоди. Всегда была воплощением здравого рассудка, а теперь — склероз.
Зазвенел звонок у двери. Он схватил халат и был уже на середине лестницы, когда услышал голос:
— Заказная бандероль для мистера Фортнума.
Он увидел, как Цинтия возвращается от входной двери с небольшим свертком. Он протянул руку, но она, покачала головой: — Это твоему сыну.
Том оказался внизу так быстро, как будто бежал на ста ногах.
— Чудесно! Наверняка с Фермы Больших Болот!
— Хотел бы я так радоваться обычной посылке, — заметил Фортнум.
— Обычной?! — Том торопливо срывал шнурок и бумагу. — Ты не читал последних страниц «Попьюлар Меканикс». Ну, наконец-то!
Все заглянули в небольшую открытую коробочку.
— Что «наконец»? — сказал Фортнум. — Что там?
— Грибы Джумбо-Гигант-Разводи-Сам! Гарантированный доход!
— Ясно, — сказал Фортнум. — Как это я не догадался сразу.
Цинтия взглянула искоса.
— Такие маленькие…
— «Фантастический прирост грибной массы всего за двадцать четыре часа, — Том цитировал по памяти. — Можно разводить в собственном подвале…».
Старшие Фортнумы переглянулись.
— Ну что же, — признала Цинтия, — пожалуй, это лучше, чем ужи и жабы.
— Конечно! — Том убежал.
— Послушай, Том, — мягко сказал Фортнум. Том остановился в дверях подвала. — В следующий раз вполне хватит обычной посылки.
— Да ладно уж, — сказал Том. — Они чего-то там напутали. Думали, что я какая-то богатая фирма. Авиапочта, заказная — кому это по карману?
Двери подвала захлопнулись.
Фортнум, ничего толком не понимая, посмотрел на упаковку, потом бросил ее в корзину. По дороге на кухню он заглянул в подвал. Том уже возился в дальнем углу, разгребая землю граблями. Фортнум почувствовал присутствие жены, она едва дыша, тихонько заглядывала в холодный мрак.
— Надеюсь, это съедобные грибы. Не… поганки?
Фортнум рассмеялся.
— Хорошего урожая, хозяин!
Том поднял глаза и помахал рукой. Фортнум закрыл дверь, взял жену под руку и в отличном настроении повел ее на кухню.
Около полудня Фортнум ехал в машине к ближайшему супермаркету, когда заметил Роджера Уиллиса, своего приятеля по клубу, учителя биологии в городском лицее. Тот нетерпеливо махал ему рукой с тротуара. Фортнум подъехал к тротуару и открыл дверцу.
— Привет, Роджер. Подбросить?
Уиллис торопливо прыгнул в машину и захлопнул дверцу.
— Здорово, что я тебя встретил. Ты можешь минут пять поиграть в психиатра?
Фортнум с минуту внимательно смотрел на приятеля, потом сказал:
— Хорошо. Давай.
Уиллис устроился поудобнее и начал разглядывать свои ногти.
— Проедем еще немного… Все. Хватит. Слушай: что-то не в порядке с нашим миром.
Фортнум беззаботно рассмеялся.
— По-твоему, это в первый раз?
— Нет, нет, я имею в виду, что происходит… что-то странное… что неуловимое.
— Миссис Гудбоди… — сказал Фортнум сам себе и примолк.
— Миссис Гудбоди?
— Сегодня утром она толковала мне насчет летающих тарелок.
— Нет, — Уиллис нервно пососал сустав пальца. — Нет, нет, это не тарелки. По крайней мере, мне так кажется. Скажи, что такое интуиция?
— Осознание того, что долгое время лежало в подсознании. Только не принимай всерьез доморощенного психолога. — Он снова засмеялся.
— Хорошо, хорошо! — Уиллис оживился. — Именно так! Например, что-то собирается долгое время, правда? Ты сплевываешь, не задумываясь, как у тебя собирается слюна. У тебя, скажем, грязные руки, но ты не знаешь, как они запачкались. Ежедневно на тебя садится пыль, но ты этого не чувствуешь. И только когда пыли соберется много, ты ее замечаешь. Так я понимаю интуицию. Итак, что же за пыль осела мне на мозг? Несколько метеоров на ночном небе? Странная погода перед рассветом? Не знаю. Какие-то странные цвета, запахи, звуки, что раздаются по дому в три часа ночи? Гусиная кожа на руках? Не знаю, но чувствую, что пыль накопилась. Как-то вдруг.
— Да, — обеспокоенно сказал Фортнум. — Ну и что?
Уиллис посмотрел на свои руки, лежащие на коленях.
— Я боюсь. Временами страх проходит. Потом боюсь снова, в самый разгар дня. Я был у врача, и мне сказали, что я здоров, как бык. Никаких семейных неурядиц. Джо — отличный парень, хороший сын. Дороти? Она необыкновенная женщина. С ней я не боюсь состариться и умереть.
— Счастливчик.
— Но сейчас речь не об этом. Я панически боюсь за себя, за свою семью, а в эту минуту — и за тебя.
— За меня? — повторил Фортнум. Они как раз остановились на пустой площадке перед супермаркетом. Воцарилась глухая тишина. Фортнум повернулся и посмотрел на друга.
— Я боюсь за всех, — сказал Уиллис. — За твоих друзей, моих, их друзей и так далее. Идиотизм, а? — Уиллис открыл дверь, вылез и уставился на Фортнума. Фортнум почувствовал, что должен что-то сказать.
— Ну, ладно, и что же нам делать?
Уиллис глянул на ослепительно яркое солнце, пылавшее на огромном небе.
— Держи глаза и уши открытыми, — медленно сказал он. — В течение нескольких дней присматривайся ко всему вокруг.
— Ко всему?
— Мы часто не пользуемся даже половиной того, что дал нам Бог. Мы должны слышать больше, иметь более чувствительные осязание, обоняние и вкус. Может, есть что-то необычное в том, как ветер гонит листья по этой площадке. Может, в блеске солнца на телефонных проводах или в песне цикад среди вязов. Если бы мы только могли посмотреть и послушать несколько дней, несколько ночей и сравнить потом наши наблюдения. А потом можешь велеть мне заткнуться, и я заткнусь.
— Это звучит разумно, — ответил Фортнум, легким тоном скрывая свое беспокойство. — Я понаблюдаю. Но как я узнаю, что это именно то, о чем ты говоришь, даже если что-нибудь увижу?
Уиллис внимательно смотрел на него.
— Ты узнаешь. Узнаешь наверняка. Иначе нам конец, всем нам, — закончил он спокойно. Фортнум захлопнул дверцу, не зная, что ответить. Он почувствовал, как щеки его заливает румянец. Уиллис тоже заметил это.
— Гай, ты считаешь, что я… что я спятил?
— Вздор, — сказал Фортнум слишком быстро. — Ты только взволнован, и это все. Тебе нужно взять пару недель отпуска.
Уиллис кивнул головой.
— Встретимся в понедельник вечером?
— Когда хочешь. Заходи.
— Надеюсь, что зайду, Гай. На самом деле надеюсь. — И он ушел. Глядя, как он уходит, Гай почувствовал, что ему не хочется шевелиться. Он заметил, что необыкновенно медленно втягивает воздух, наслаждаясь тишиной. Он облизал губы, чувствуя их соленость, и взглянул на свою руку, высунутую в окно машины, на позолоченные солнцем волоски на ней. По пустой площади гулял ветер. Фортнум высунулся в окно, чтобы посмотреть на солнце, и оно ответило ему могучим, ошеломляющим взглядом, и его ослепительная сила заставила Гая убрать голову. Он вздохнул, потом громко рассмеялся и тронул машину.
Холодный и запотевший стакан с лимонадом. Лед мелодично позванивал в стакане, и лимонад был не слишком теплый и не слишком сладкий. Он потягивал и смаковал его с закрытыми глазами, откинувшись назад в кресле на колесиках, что стояло на тенистой веранде. В траве трещали кузнечики. Цинтия что-то вязала, время от времени с интересом поглядывая на него. Он чувствовал взгляды.
— О чем ты думаешь? — не выдержала она наконец.
— Цинтия, — спросил он, — твоя интуиция в порядке? Угрожает ли нам землетрясение? Может, приближается потоп или в воздухе висит война? А может…
— Подожди, я должна прислушаться к себе.
Он открыл глаза и смотрел, как Цинтия опускает веки и сидит неподвижно, как статуя, положив ладони на колени. Наконец она покачала головой и улыбнулась.
— Нет. Не будет войны. Никакого потопа, даже никакой эпидемии. А что?
— Я встретил сегодня множество пророков гибели. Ну, скажем, двух и…
Ажурные двери веранды вдруг отворились. Фортнум подскочил, как ужаленный.
— Что случилось?
Том вошел на веранду с поддоном в руках.
— Прошу прощения, — сказал он, — в чем дело, папа?
— Ни в чем.
Фортнум поднялся, довольный, что может сменить тему.
— Это твой урожай?
Том торопливо подошел.
— Только часть. Видит Бог, они растут, как на дрожжах. Семь часов, побольше воды и смотрите, какие они большие. — Он поставил корзину на стол между родителями. Урожай действительно был богатый. Сотни маленьких серо-коричневых грибов торчали из влажной земли.
— Чтоб меня… — сказал Фортнум напряженно. Цинтия вытянула руку, чтобы коснуться грибов, но вдруг отдернула ее, сама не зная, почему.
— Я не хотела бы тебя обидеть, но… это точно хорошие грибы?
Том был оскорблен в лучших чувствах.
— А ты думаешь, что я буду кормить вас ядовитыми грибами?
— Вот именно, — сказала Цинтия. — А как их различить?
— Попробовать, — сказал Том. — Если не умрешь, значит, хорошие. Ну, а если падешь трупом… что ж… — Он засмеялся, и это развеселило Фортнума, но мать только скривилась. Она снова села в кресло.
— Я… мне они не нравятся, — сказала она.
— Люди дорогие, — Том со злостью схватил корзину. — Неужели все и всегда в этом доме должно кончаться неудачей?
Он пошел прочь.
— Том… — начал Фортнум.
— А, ладно! — сказал Том. — Все считают, что если молодой человек за что-то берется, то все это плохо кончится. Да пусть все идет к черту!
Фортнум вошел в квартиру в тот момент, когда Том швырнул поддон с грибами в подвал. Потом он хлопнул дверью и выбежал через задний ход. Фортнум вернулся к жене: та избегала смотреть на него.
— Прости меня, — сказала она. — Сама не знаю, что со мной случилось. Я просто должна была сказать это Тому.
Зазвонил телефон. Фортнум вынес аппарат на веранду.
— Гай? — Это был голос Дороти Уиллис. — Гай… Роджер у вас?
— Роджер? Нет.
— Он пропал! Из шкафа исчезли все его костюмы! — Она начала тихонько плакать.
— Держись, Дороти, сейчас я буду у тебя.
— Ты должен мне помочь, должен! Я уверена, с ним что-то случилось. Мы никогда больше не увидим его живым, — всхлипывала она.
Он медленно положил трубку, в которой еще слышались рыдания. Ночные цикады оглушительно трещали. Он чувствовал, как волосы у него на голове поднимаются дыбом. Этого не могло быть, но все же они медленно, один за другим, вставали дыбом.
Проволочные плечики действительно были пусты. Он со звоном сдвинул их в сторону, потом повернулся и выглянул из гардероба на Дороти Уиллис и езде сына Джо.
— Я шел мимо, — сказал Джо, — и увидел, что в гардеробе нет папиных костюмов.
— Все было очень хорошо, — сказала Дороти. — У нас была чудесная жизнь. Я ничего не понимаю, ничего! — Она снова заплакала, пряча лицо в ладонях. Фортнум вышел в холл.
— Вы не слышали, как он выходил из дома?
— Мы играли во дворе в футбол, — сказал Джо. — Папа сказал, что должен на минутку зайти в дом. Я зашел сзади и увидел, что он исчез!
— Он должен был быстро уложить и уйти пешком, иначе мы бы слышали такси, подъезжающее к дому.
Они шли по коридору к выходу.
— Я проверю на вокзале и в аэропорту, — Фортнум заколебался. — Дороти, может, в прошлом Роджера есть что-то…
— Наверняка, не психическая болезнь… — Она помолчала. — Мне кажется, его похитили.
Фортнум покачал головой.
— Не похоже. Выходит, что он собрался, вышел из дома и направился на встречу со своими похитителями?
Дороти толкнула дверь, будто хотела впустить в холл ночной воздух.
— Нет. Они, наверное, как-то вошли в дом и выкрали Роджера у нас из-под носа. — Потом добавила: — Мне страшно.
Фортнум вышел в ночь, полную звона цикад и шума деревьев. «Пророки гибели, — думал он, — провозглашают свои предсказания. Миссис Гудбоди. Роджер. А теперь Дороти. Произошло что-то действительно страшное. Но что, ради всего святого? И как?» Он перевел взгляд на Дороти, потом на ее сына. Джо моргал, стараясь сдержать слезы, потом отвернулся, — и это длилось целые века, — потащился по коридору и остановился у двери в подвал. Фортнум чувствовал, как дрожат его веки, а зрачки расширяются, как будто он фотографировал все это. Джо широко открыл дверь и нырнул в подвал. Двери закрылись. Фортнум открыл рот, хотел сказать что-то, но Дороти взяла его за руку, и он обернулся к ней.
— Ради Бога, — сказала она, — найди Роджера.
Он поцеловал ее в щеку.
— Если это возможно…
Боже, почему он выбрал именно эти слова? Он повернулся и ушел в летнюю ночь.
Вдох, выдох, вдох, выдох, астматический вдох, влажный чих. Кто-то умирает среди ночи? Нет. Это работает миссис Гудбоди, невидимая за изгородью. Насос нацелен, костлявые локти ходят, как поршни. Тошнотворный запах инсектицида густым облаком окутал Фортнума.
— Миссис Гудбоди, вы еще не закончили?
Из-за чернеющей изгороди донесся ее голос:
— Чтоб вас черти взяли! Мошки, водяные клопы, жуки, а теперь Marasmius oreadis. Боже, как они растут!
— Что растет?
— Я же говорю, Marasmius oreadis! Или я, или они, но думаю, что я их одолею. Вот вам! Вот вам! Вот!
Он пошел прочь от изгороди, от удушающего насоса и резкого голоса. Жена ждала его на веранде. Фортнум уже хотел что-то сказать, когда в комнате шевельнулась какая-то тень. Послышался скрип, повернулась дверная ручка. Том исчез в подвале. Фортнум почувствовал, будто что-то ударило его в лицо. Он зашатался. Все было ошеломляюще знакомо, как в снах наяву, где знаешь все наперед, где слышишь слова, прежде чем их произнесут.
До него вдруг дошло, что он стоит и пялится на дверь, что вела в подвал. Цинтия увлекла его в комнату.
— Что? Том? О, я уступила. Эти проклятые грибы так важны для него. Кроме того, им на пользу пошло, что он высыпал их в подвал: теперь они растут прямо на земле.
— Пошло на пользу? — услышал Гай свой голос.
Цинтия схватила его за плечо.
— Что с Роджером?
— Он ушел.
— Ох, уж эти мужчины!
— Нет, тут другое, — ответил он. — Последние девять лет я видел Роджера ежедневно. Когда знаком с человеком так хорошо, знаешь, как у него дела дома: мир или кипящий котел. Его еще не окутал запах смерти. И он не бросился в безумную погоню за своей молодостью. Нет, нет, я готов присягнуть, готов спорить на последний доллар, что Роджер…
Зазвенел дверной звонок. Почтальон молча вошел на веранду и остановился с телеграммой в руке.
— Мистер Фортнум?
Пока он открывал конверт и развертывал телеграмму, Цинтия зажгла свет.
«Я еду в Новый Орлеан. Освободился на минуту. Не принимайте, повторяю, не принимайте никаких посылок!
Роджер»
Цинтия подняла взгляд от бумаги.
— Что он имел в виду? Я ничего не понимаю.
Но Фортнум уже был у телефона и поспешно набирал номер.
— Станция? Полицию, срочно!
В 10.15 телефон зазвонил в шестой раз за вечер. Фортнум схватил трубку.
— Роджер! Где ты?
— Где я? — беззаботно ответил Роджер. — Ты отлично знаешь, где я. Это твоих рук дело. Мне надо было обидеться.
Цинтия по знаку Фортнума подбежала к отводному телефону на кухне.
— Роджер, клянусь, что ничего не знаю. Я получил от тебя эту телеграмму…
— Какую телеграмму? — спросил Роджер. — Я не посылал никакой телеграммы. Полиция ворвалась в наш поезд и вытянула меня на каком-то полустанке. Я потому и звоню тебе, чтобы ты освободил меня от них. Гай, если это какая-то шутка…
— Но, Роджер, ты же исчез из дому!..
— Я уехал по делам. Если ты называешь это исчезновением… Я сказал об этом Дороти и Джо.
— С ума сойти, Роджер. Тебе ничего не грозит? Тебя никто не шантажирует? Никто не заставляет так говорить?
— Я превосходно себя чувствую, здоров, свободен и ничего не боюсь.
— Но, Роджер, а как же твои предчувствия?
— Вздор! Как видишь, со мною все в порядке.
— Но, Роджер!
— Слушай, будь так добр, оставь меня в покое. Позвони Дороти и скажи ей, что я буду дома через пять дней. Как она могла забыть?..
— Забыла, Роджер. Так что, увидимся через пять дней?
— Через пять, клянусь.
Голос Роджера звучал убедительно и сердечно. Фортнум помотал головой.
— Роджер, — сказал он, — это самый безумный день в моей жизни. Значит, ты не сбежал от Дороти? Ради бога, мне-то ты можешь сказать.
— Я люблю ее всем сердцем. Гай, с тобой хочет поговорить лейтенант Паркер из полиции в Риджтауне. До свидания, Гай.
— До…
Но лейтенант уже взял трубку и говорил, не стесняясь с выражениях. Чего, спрашивается, Фортнум хотел добиться, впутывая полицию в это дело? За кого он их принимает? Чего он хочет? Чтобы этот, так называемый друг, был задержан, или его можно выпустить?
— Выпустить, — сумел вставить Фортнум в этот поток слов. Он положил трубку и ему показалось, что он слышит голос, призывающий всех садиться, и могучий рев поезда, покидающего станцию в двухстах милях к югу. В комнату вошла Цинтия.
— Я так глупо себя чувствую, — сказала она.
— А что, по-твоему, чувствую я?
— Кто же мог послать эту телеграмму? И зачем?
Он налил себе виски и долго стоял посреди комнаты, разглядывая стакан.
— Я рада, что с Роджером все в порядке.
— Вовсе нет, — сказал Фортнум.
— Но ты же только что говорил…
— Я ничего не говорил! Он послал эту телеграмму, а потом изменил свое мнение. Но почему? Почему? — Фортнум потягивал виски, меряя комнату шагами. — Что значит это его предостережение насчет посылок? Единственную посылку, которая пришла к нам в этом году, получил Том… — голос его замер. Прежде чем он успел сделать хоть шаг, Цинтия уже была у корзинки и доставала смятую бумагу упаковки, обклеенную марками. Почтовый штемпель извещал: «Новый Орлеан. Луизиана». Цинтия взглянула на мужа.
— Новый Орлеан. Не туда ли поехал Роджер?
В мозгу Фортнума открылась и захлопнулась дверь. Скрипнула другая ручка, открылась и закрылась другая дверь. Пахнуло влажной землей. Он машинально набрал номер Роджера. Наконец отозвалась Дороти Уиллис. Он отлично представлял ее: сидит одна в доме, и везде зажжен свет. Он произнес несколько ничего не значащих слов, потом откашлялся и сказал:
— Послушай, Дороти. Я знаю, что это звучит глупо, но ответь мне: в последние дни вам приносили какую-нибудь посылку?
Ее голос был еле слышен:
— Нет. — Однако потом она добавила: — Нет, погоди; три дня назад пришла бандероль. Но я думала, ты знаешь. Все мальчишки с нашей улицы просто помешались на этом.
Фортнум старательно подбирал слова:
— На чем?
— А разве ты не знаешь? — спросила она. — Разве есть что-нибудь плохое в разведении грибов?
Фортнум закрыл глаза.
— Гай? Ты слушаешь? — спросила Дороти. — Я сказала: нет ничего плохого в разведении…
— …грибов, — отозвался Фортнум. — Да. Нет ничего плохого в разведении… — И медленно повесил трубку.
Занавески развевались, как вуаль, сотканная из лунного света. Тикали часы. Глубокая ночь вплыла в комнату и заполнила ее собой. В ушах у него звучал голос миссис Гудбоди, слышанный утром. Он снова слышал полицейского, ругающего его по телефону с другого конца света. Потом — снова голос Роджера, заглушаемый стуком колес, уносящих его все дальше и дальше. И опять голос миссис Гудбоди из-за изгороди: «Боже, как они растут!» — «Что растет?»
Он вдруг открыл глаза и сел.
Через минуту он был уже внизу и листал энциклопедию. Указательный палец остановился на словах: «Marasmius oreadis» — гриб, обычно растущий на газонах летом и ранней осенью». Книга закрылась.
Он вышел во двор и закурил сигарету среди глубокой летней ночи и затянулся в молчании. По небу пролетел и быстро погас метеор. Деревья тихо шелестели. Хлопнула входная дверь. Цинтия подошла к мужу.
— Не можешь уснуть?
— Очень уж жарко.
— Вовсе не жарко…
— В самом деле, — сказал он, касаясь своих рук. — Правду сказать, даже холодно.
Он дважды затянулся сигаретой, потом, не глядя на жену, сказал:
— Цинтия… А что если?.. — Он замолчал. — А что, если Роджер был прав сегодня утром? И миссис Гудбоди? Что, если происходит что-то страшное. Может, это… — он указал на звездное небо, — может, это вторжение существ из иных миров?
— Гай!
— Нет уж, позволь мне пофантазировать.
— Конечно, нет никакого вторжения, мы бы заметили.
— Скажем, мы заметили бы это только частично, и это выразилось бы неясным беспокойством. Как ты думаешь? Возможно ли нас покорить? И каким образом?
Цинтия взглянула на небо и уже хотела ответить, но он ее перебил:
— Нет, никакие не метеоры и не летающие тарелки. Ничего из того, что мы могли бы заметить. А как насчет бактерий?.. Они ведь тоже прибывают к нам из космического пространства, правда?
— Да, я когда-то читала…
— Миллиарды зародышей, семян, спор и вирусов бомбардируют нашу атмосферу миллионы лет подряд. В эту минуту все мы стоим под невидимым дождем, он падает на нашу страну, на города и… на наш газон.
— На наш газон?
— Да. И на газон миссис Гудбоди. Но люди ее типа всегда что-то выпалывают, распыляют яды, вырывают мухоморы. Чужим формам жизни трудно выжить в городах. Климат тоже имеет значение. Лучше всего на юге: в Алабаме, Джорджии, Луизиане. Где-нибудь на болотах они могли бы вырасти до крупных размеров.
Цинтия рассмеялась.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что этой Большой Фермой или как там ее, ну, которая прислала Тому посылку, руководят грибы с другой планеты ростом по метр восемьдесят?
— Действительно, это звучит забавно, — признал он.
— Забавно? Да это просто смешно! — и она снова расхохоталась, откинув голову.
— О боже! — воскликнул вдруг он. — Происходит что-то странное! Миссис Гудбоди выкапывает и уничтожает. А что такое Marasmius oreadis? Род гриба. Одновременно, по странному стечению обстоятельств, в тот же день приходит посылка Тому! Опять грибы! Мало того, Роджер боится, что может исчезнуть. Через несколько часов он действительно исчезает, после чего телеграфирует, предостерегая нас. От чего? От посылки с грибами для Тома! А сын Роджера на днях тоже получил такую же посылку. Откуда приходят посылки? Из Нового Орлеана! А куда отправляется Роджер после исчезновения? В Новый Орлеан! Видишь, Цинтия? Я не имел бы ничего против того, чтобы все это не было связано между собой. Роджер, Том, Джо, грибы, миссис Гудбоди, — посылки — одно к одному!
Цинтия посмотрела ему в лицо, спокойная, но по-прежнему веселая.
— Не злись.
— Я не злюсь! — Фортнум почти кричал. И вдруг он просто не смог говорить дальше. Он смотрел на дома соседей, в одну и другую сторону улицы, и думал о мрачных подвалах и о соседских мальчишках, которые читают «Попьюлар Меканикс» и все как один посылают деньги, чтобы заняться разведением грибов. Так, как он в их возрасте заказывал по почте химикалии, семена, черепах, различные бальзамы и мази. Во скольких миллионах американских домов растут в эту ночь миллиарды грибов, посеянных наивными мальчишками?
— Гай… — жена коснулась его руки. — Грибы, даже огромные, не могут мыслить. Они не могут двигаться. У них нет ни рук, ни ног. Как они могут посылать бандероли, а тем более, захватить власть над миром? Идем, посмотрим на твоих чудовищ. — Она потянула его к двери в подвал, но Фортнум тряс головой и сопротивлялся.
— Нет, нет, я знаю, что мы там найдем. Ты права, это идиотизм. Роджер вернется на будущей неделе, и мы все вместе напьемся. Иди-ка наверх, в постель, а я выпью стакан теплого молока и приду через минуту… ну, через две…
— Вот и ладно. — Она обняла его, поцеловала в обе щеки и пошла по лестнице в спальню. В кухне он взял стакан, открыл холодильник, начал наливать молоко и вдруг замер. На нижней полке стояла небольшая желтея миска. Но не она привлекла его внимание, а ее содержимое: свежесобранные грибы.
Прошло полминуты, прежде чем Фортнум протянул руку, взял миску, понюхал, коснулся грибов, потом вышел с миской в коридор. Ему было слышно, как наверху Цинтия ходит по спальне, и он уже хотел крикнуть: «Цинтия, это ты поставила в холодильник?», но раздумал. Он уже знал ответ. Не она. Он поставил миску с грибами у подножия лестницы и стоял, вглядываясь в них. Он представлял, как позднее, уже лежа в кровати, при открытых окнах разглядывает стены и рисунки на потолке, созданные светом месяца. В ушах у него звучал собственный голос: «Цинтия»?, и ее: «Слушаю?». А потом ему показалось, что он объясняет ей, будто у грибов могут быть руки и ноги… — «Что? — сказала бы она. — Глупости». А он набрался бы храбрости и, игнорируя ее насмешку, говорил бы дальше: «Что случилось бы, если бы проходя через те болота, какой-нибудь человек насобирал этих грибов и съел их?..». Цинтия не отвечает.
«А в человеке грибы распространяются через кровь, захватывают каждую клетку тела и превращают человека в… марсианина… Приняв такое предположение, мы видим, что грибам вовсе не нужны свои руки и ноги, коль скоро они могли бы жить в людях и постепенно становиться ими. Роджер поел грибов, что вырастил его сын, и стал «чем-то другим». Он похитил сам себя. И с последним проблеском сознания послал нам телеграмму, предостерегающую от посылки с грибами. Нечто по имени Роджер, что звонило нам позднее, было уже не им, а только невольником, пленником того, что Роджер съел. Разве это не логично, Цинтия? Скажи». «Нет, — ответила воображаемая Цинтия, — вовсе не логично, нет!»
Снизу донесся едва слышный шепот, шелест, какое-то движение. Отвернувшись от миски, Фортнум подошел к двери подвала и приложил к ней ухо.
— Том?
Тишина.
— Том, ты там, внизу?
Тишина.
После долгого ожидания он услышал голос Тома:
— Да, папа!
— Уже полночь, — сказал Фортнум, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать. — Что ты делаешь там, внизу?
Тишина.
— Я спрашиваю…
— Смотрю за своей фермой, — ответил наконец мальчик холодным и слабым голосом.
— Вылезай оттуда! Ты слышишь меня?
Тишина.
— Том? Послушай. Это ты положил грибы в холодильник? Если да, то зачем?
Прошло по крайней мере десять секунд, прежде чем мальчик ответил:
— Чтобы вы с мамой съели их, конечно.
Фортнум слышал, как стучит его сердце, он трижды глубоко вздохнул, прежде чем заговорить снова.
— Том? Ты не… я хотел сказать… ты сам случайно не съел немного этих грибов?
— Не понимаю, зачем ты спрашиваешь, — ответил Том. — Да, я их ел. Сегодня вечером. А что?
Фортнум сжал ручку двери. Теперь молчал он, чувствуя, как подгибаются его колени. Он еще пробовал бороться со всем этим бессмысленным вздором.
— Папа? — мягко позвал Том из подвала. — Иди ко мне. — Снова тишина. — Я хочу показать тебе урожай.
Фортнум чувствовал, как ручка выскальзывает из его вспотевшей ладони. Наконец она повернулась.
— Папа? — так же мягко повторил Том.
Фортнум открыл дверь. Подвал тонул в темноте. Он поднял руку, ощупывая стену в поисках выключателя, и тут до него донесся голос Тома:
— Не надо. Свет вреден грибам.
Фортнум убрал руку с выключателя. Проглотил слюну, оглянулся на лестницу. «Пожалуй, — подумал он, — нужно пойти попрощаться с Цинтией. Но откуда эта мысль? Откуда вообще эти мысли? Ведь нет ни малейшего повода…»
— Том, — сказал он, стараясь голосом не выдать тревоги. — Может, я еще не готов, но я иду!
И, спускаясь в темноту, плотно закрыл за собой дверь.
Отзывы о сказке / рассказе: