Но доктор в ответ на это крепко выругался и схватил жену за плечи.
— Постой, — умоляюще крикнула Анастази, — постой, я их надену!
И она опять взяла в руки одолженную ей принадлежность туалета, но отвращение к этого рода одежде взяло в ней верх даже над ее стыдливостью.
— Нет! Никогда! — воскликнула она, содрогаясь, и отбросила их далеко от себя.
Еще минута, и доктор силой поволок ее к калитке. Тут стоял крестьянин с фонарем. Анастази закрыла глаза, и ей казалось, что она умирает.
Она совершенно не помнила, как ее вынесли сквозь щель калитки и как она очутилась по ту сторону стены. Здесь ее тотчас же обступили соседки и завернули ее в большое, теплое одеяло; таким образом, они положили конец ее мучениям и отчаянию.
Для обеих женщин приготовили кровати, а для доктора и Жана-Мари принесли всякого рода платье и приготовили теплый грог. Остаток ночи, пока Анастази дремала, а по временам, пробуждаясь, плакала и чуть не впадала в истерику. Доктор провел в кресле перед камином, услаждая слух внимавших ему с удивлением соседей, которым он подробно разъяснил причины катастрофы.
— Уже многие годы наш дом грозил рухнуть, — уверял он, — и я это знал, один признак за другим указывали на это: то ослабевали скобы, то появлялись трещины в штукатурке, то стены подавались внутрь или выпячивались местами наружу, а в конце концов, всего каких-нибудь три недели тому назад, тяжелая дубовая дверь моего винного погреба вдруг стала плохо, с трудом отворяться, вследствие того что сели и покосились косяки. Да, погреб! — повторил он озабоченно, сокрушенно покачав головой и на минуту призадумавшись над стаканом глинтвейна. — Ведь у меня там были порядочные запасы доброго вина. По счастью, судьба распорядилась так, что «Эрмитажа» там почти не осталось! Я потерял в этой катастрофе всего одну бутылку этого несравненного вина, ту, которую я предназначал к свадьбе Жана-Мари. Ну, что делать, придется позаботиться о новых запасах, это придаст даже новый интерес жизни! Но вот что печально: я человек уже не в молодых годах, мне начинать все снова трудно, а мой громадный научный труд лежит теперь погребенным под развалинами моего скромного жилища. Он останется незаконченным, и мое имя никогда не увидит славы и известности, о которых я робко мечтал в тишине моего уединения! Все это я отлично сознаю и понимаю, и, тем не менее вы видите меня совершенно спокойным, я хотел бы даже сказать, веселым! Да, друзья мои, даже ваш патер не выказал бы большей покорности своей судьбе и большего стоицизма в подобном случае, не правда ли?
Тем временем стало светать, и с первыми лучами рассвета мужчины, теснившиеся до сих пор у камина, вышли на улицу. Ветер стих, но все еще гнал обрывки темных дождевых туч по мутно-серому небу. Воздух был резкий, режущий, точно морозный, и люди, стоя вокруг развалин обрушившегося дома, дули себе в кулаки, чтобы согреться, и кутались в свои одежды, чтобы защитить себя от пронизывающей сырости этого дождливого, пасмурного дня. Дом доктора Депрэ рухнул окончательно: стены обвалились наружу, а крыша ввалилась внутрь. Теперь он представлял собой просто груду мусора, среди которого там и сям торчали, словно шпили или мачты, обломки бревен и балок. Оставив подле развалин человека для охраны имущества, вся честная компания отправилась в гостиницу госпожи Тентальон разговеться и угоститься за счет пострадавшего. Чарочки весело заходили по столу, настроение у всех стало самое добродушное, а к тому времени, когда компания встала наконец из-за стола и собралась расходиться по домам, на дворе пошел снег.
В продолжение целых трех суток все время падал снег, развалины накрыли брезентами, а безотлучно находившиеся при них караульные никого к ним не допускали.
Семья Депрэ поселилась временно в гостинице госпожи Тентальон. Анастази проводила время на кухне, приготовляя кое-какие лакомые блюда для мужа при содействии восхищенной ее искусством и кулинарными познаниями госпожи Тентальон или же сидела неподвижно перед камином в глубокой задумчивости. Собственно говоря, постигшая их беда весьма мало трогала ее, быть может потому, что за этим ударом последовал другой, более чувствительный для бедной женщины. Сотни раз переживала она трагический в ее глазах инцидент с серыми бархатными штанами. Хорошо ли, правильно ли она поступила тогда, отказавшись надеть их? Или, быть может, она была не права и сделала дурно, что не надела их? Иногда она одобряла свое поведение в эту роковую ночь, иногда же, вся вспыхнув при воспоминании о перенесенном ею позоре, горько раскаивалась и сожалела о том, что не надела панталон. Ни один из случаев во всей ее жизни не вызывал у нее стольких размышлений и столь продолжительной умственной работы. Тем временем доктор казался весьма доволен своим новым положением. Двое из летних жильцов госпожи Тентальон застряли, отстав от остальных своих товарищей, за отсутствием средств для выезда, так как им почему-то не высылали денег. Оба они были англичане, но один из них довольно свободно и бегло изъяснялся по-французски и был к тому же человеком словоохотливым, большим юмористом, живым и веселым малым. С ним доктор мог беседовать часами, заранее уверенный в том, что он будет понят и оценен. Много стаканчиков распили они вместе и много различных тем обсудили к обоюдному удовольствию.
— Анастази, — почти укоризненно сказал жене доктор на третьи сутки после катастрофы, — бери пример со своего мужа и Жана-Мари! Как ты видишь, возбуждение той ночи принесло ему больше пользы, чем все мои микстуры и всевозможные укрепляющие средства, и я замечаю, что он с положительной охотой отбывает свои часы дежурства в качестве охранителя нашего погибшего имущества. А что касается меня, то посмотри на меня — видишь, я сдружился с этими египтянами, и клянусь небом, что мой фараон весьма приятный собеседник. Только ты одна пала духом из-за обрушившегося дома и кое-какого тряпья! Что все это в сравнении с моей «Фармакопеей», моим многолетним научным трудом, который лежит теперь, погребенный под мусором и камнями в этой жалкой деревушке. Что из того, что падает снег! Я весело стряхиваю его с моей одежды! Подражай мне и ты! Я знаю, что наши доходы теперь несколько уменьшатся, так как нам придется заново отстраивать дом, но с умеренностью, аккуратностью, терпением и философией можно все преодолеть и со всем примириться. А пока Тентальоны внимательны и услужливы, стол с теми приятными добавлениями, которые ты нам доставляешь, весьма удовлетворителен. Вот только вино нестерпимо скверное, но я сегодня же выпишу хорошего вина, и мой фараон, я уверен, будет весьма рад выпить со мной стаканчик-другой приличного вина! И тут-то мы увидим, одарен ли он от природы высшей утонченностью человеческого организма — чувствительным нёбом, способным уловить тонкий аромат и вкус вина! Если еще и это, то он прямо-таки совершенство!
— Анри, — сказала жена, печально качая головой, — ты не можешь этого понять, ты мужчина, и мои чувства для тебя недоступны. Ни одна женщина не в состоянии изгнать из своей памяти пережитый ею позор и унижение, публичное унижение!
Доктор не смог удержаться и захихикал.
— Прости меня, возлюбленная моя, но, право, для философски настроенного ума это такие пустяки, что о них даже говорить и упоминать не стоит. И, кроме того, могу тебя уверить, ты была чрезвычайно мила в твоем ночном дезабилье.
— Анри! — возмущенно воскликнула она.
— Ну-ну, я ничего больше не скажу, — поспешил он успокоить жену, — хотя, конечно, если бы ты тогда согласилась… ну да… Кстати, — вдруг прервал он себя, — а где же остались эти мои штаны? Мои любимейшие серые брюки? Верно, лежат там на снегу! — И он кинулся разыскивать Жана-Мари.
Два часа спустя мальчик вернулся в гостиницу с лопаткой в одной руке и странного вида комком платья в другой.
С сокрушенным видом принял доктор этот бесформенный комок из рук мальчика и прочувствованным голосом сказал:
— Они были когда-то брюками! Но теперь их время прошло, их песня спета! Прекрасные панталоны, вы уже больше не существуете! Постой, тут что-то есть в кармане! — И он вытащил смятый комок бумаги. — Письмо! — воскликнул он. — Ну да, я теперь припоминаю, я получил его в самый день катастрофы, когда так свирепствовала буря и я был занят своими наблюдениями. Но, к счастью, письмо еще сохранилось довольно хорошо, так что его можно разобрать. Это от добрейшего бедняги Казимира! Ну, да это не-плохо, что я приучу его немножечко к терпению! — продолжал он с ироническим смешком. — Это ему весьма полезно. Бедняга Казимир с этой своей бесконечной, глупой, пустой, ненужной корреспонденцией доходит прямо до идиотизма. — И, говоря это, доктор осторожно развернул мокрое, отсыревшее письмо, но когда он принялся разбирать его, лицо его сразу омрачилось.
— Bigre! — воскликнул он, вскочив, точно его подкинуло гальваническим током.
Письмо полетело в огонь камина, и в тот же момент его черная ермолка очутилась у него на голове, и он направился к двери.
— Еще десять минут осталось! Если я бегом побегу, то могу еще захватить его, он всегда опаздывает, этот поезд, — бормотал доктор. — Я еду сейчас в Париж, буду телеграфировать оттуда, — добавил он на бегу.
— Анри, ради Бога, скажи, что случилось! — молила жена.
— Турецкие акции! — крикнул он. — Турецкие… акции… — И он исчез за дверью.
Анастази и Жан-Мари остались с мокрыми серыми брюками в руках в полном недоумении. Депрэ уехал в Париж! Это было всего второй раз за все семь лет пребывания его в Гретце, и уехал в деревянных крестьянских башмаках, в вязаной фуфайке и черной рабочей блузе, в ермолке вместо шляпы на голове и с двадцатью франками в кармане. Теперь даже разрушение дома являлось событием второстепенной важности. Пусть бы теперь обрушился весь мир, и тогда бы семья доктора не была более удивлена и поражена, чем в настоящий момент.
Отзывы о сказке / рассказе: