Роберт Льюис Стивенсон — Клуб самоубийц

Глава II. Рассказ про доктора и про дорожный сундук

Мистер Сайлес Кв. Скеддамор был молодой американец простого и скромного нрава, что в особенности говорило в его пользу, так как он был из Новой Англии, а этот уголок Нового Света, как известно, не слишком отличается вышеупомянутыми качествами. Хотя он был чрезвычайно богат, он все свои расходы аккуратно записывал в маленькую записную книжечку, а для знакомства с парижскими развлечениями он поселился на седьмом этаже одного из так называемых «меблированных домов» в Латинском квартале. Здесь все соответствовало его экономным привычкам, а его добродетельный образ жизни, действительно редкий и замечательный, происходил главным образом от недоверчивости и молодости.

Соседний с ним номер занимала очень красивая и элегантно одевавшаяся дама, которую он в первое время по приезде принимал за графиню. Впоследствии он узнал, что ее зовут просто мадам Зефирин, и что по своему положению ей до графини далеко. Мадам Зефирин, вероятно, чтобы понравиться молодому американцу, старалась как можно чаще встречаться с ним на лестнице и вежливо ему кланялась, а иногда даже обменивалась подходящим словечком, бросала на него сногсшибательный взгляд своих черных глаз и исчезала с шелестом шелка, не преминув при этом показать свою восхитительную ножку и даже чуть-чуть повыше. Но все эти авансы не ободряли мистера Скеддамора, а делали его еще более робким и застенчивым. Она иногда заходила к нему под разными вздорными предлогами и пускалась в болтовню, но он совершенно терялся в присутствии этого высшего существа, забывал весь свой запас французских фраз и только заикался и таращил глаза. Поверхностность и бессодержательность их отношений не спасала его, однако, от шуток и намеков со стороны немногих мужчин, с которыми он водил знакомство.

В номере по другую сторону от американца жил старый англичанин-врач с довольно сомнительной репутацией. Фамилия его была Ноэль, доктор Ноэль. Лондон он оставил не добровольно. У него там была большая и выгодная практика, постоянно увеличивавшаяся. Но ходили слухи, что в эту практику вмешалась полиция и заставила доктора Ноэля переменить арену деятельности. Во всяком случае прежде он был довольно важной фигурой, а теперь жил скромно и уединенно в Латинском квартале, большую часть времени посвящая научным занятиям. Мистер Скеддамор познакомился с ним, и они часто вместе скромно обедали в соседнем ресторанчике.

Мистер Сайлес Кв. Скеддамор отличался некоторыми мелкими недостатками, от которых не только не удерживался, но, напротив, сам потворствовал им и притом довольно сомнительными путями. Главной его слабостью было любопытство. Он был прирожденный сплетник и подглядыватель. Жизнью и в особенности теми ее сторонами, которые были ему еще не известны, он интересовался просто до страсти. Это был настойчивый и упорный расспрашиватель, доводивший свои расспросы до крайних пределов нескромности. Все он исследовал и обшаривал, во все решительно совал свой нос. Получив письмо с почты, он прикидывал на руке, сколько оно весит, переворачивал его во все стороны, тщательно прочитывал адрес, пересматривал все штемпеля. Когда ему удалось случайно найти щелку в перегородке между своей комнатой и номером мадам Зефирин, то он не заткнул ее, а, напротив, расширил и устроил себе нечто вроде наблюдательного «глазка» за действиями соседки.

Однажды, в конце марта, его любопытство дошло до того, что он не мог больше терпеть и расширил щелку настолько, что ему сделался виден и другой угол комнаты. Вечером, подойдя к щели, чтобы, по обыкновению, приняться за свои наблюдения над мадам Зефирин, он с удивлением заметил, что отверстие как-то странно закрыто с той стороны, и услышал чье-то хихиканье. Отвалившаяся штукатурка, очевидно, обнаружила тайну его «глазка», и соседка отплатила ему его же монетой. Мистер Скеддамор остался очень недоволен. Он беспощадно осудил мадам Зефирин и даже разбранил себя самого. Но когда на следующий день он убедился, что она и не думает мешать его любимому занятию, то преспокойно стал пользоваться ее беспечностью и тешить свое праздное любопытство.

На следующий день у мадам Зефирин оказался гость, которого Сайлес еще ни разу не видал. То был высокий, крупного сложения мужчина лет пятидесяти или даже больше. Костюм из пестрой шерстяной материи и цветная сорочка, а также густые, длинные, светлые бакенбарды изобличали в нем несомненнейшего британца. Его суровые мутно-серые глаза произвели на Сайлеса неприятное, холодное впечатление. Во все время разговора, скоро перешедшего в шепот, он свой рот то кривил на обе стороны, то вытягивал вперед губы. Американцу показалось, будто он несколько раз в течение разговора указывал рукой на его комнату, но из всего разговора он уловил только одну фразу, сказанную англичанином несколько громче:

— Я узнал его вкус и снова повторяю вам, что вы единственная женщина, на которую я могу в этом деле положиться.

В ответ на это мадам Зефирин только вздохнула и жестом выразила свою покорность, как делают люди, когда они хотя и подчиняются, но не одобряют.

В этот же день к вечеру «глазок» оказался совершенно загороженным: к стене приставили шкаф с платьем, вероятно по совету коварного британца. Так, по крайней мере, подумал Сайлес. А вскоре привратник подал ему письмо с женским почерком. Оно было на французском языке, не особенно грамотное и без подписи. Молодого американца в самых любезных выражениях приглашали к одиннадцати часам вечера в Баль-Бюлье и просили быть в зале в таком-то месте. В молодом человеке долго боролись любопытство и робость. То он был весь добродетель, то — весь огонь и смелость. В конце концов, задолго до десяти часов, мистер Сайлес Кв. Скеддамор в безукоризненном костюме явился ко входу в помещение Баль-Бюлье и уплатил деньги за билет с не лишенным приятности беззаботным чувством: «А, черт возьми, куда ни шло!»

Был как раз карнавал, и в Баль-Бюлье было людно и шумно. Яркое освещение и толпа на первых порах ошеломили молодого авантюриста, но вскоре он почувствовал возбуждение и необыкновенный прилив храбрости. Он был теперь готов встретиться хоть с самим чертом и прошелся по зале с отвагой настоящего хвата-кавалера. За одной из колонн он заметил мадам Зефирин с ее англичанином. Они о чем-то советовались между собой. В нем разом проснулся его кошачий инстинкт подслушивания и подкрадывания. Он подобрался сзади к разговаривающей паре и услыхал следующее:

— Вот этот мужчина с длинными белокурыми волосами,— говорил британец,— видите, он разговаривет с дамой в зеленом? Это он и есть.

Сайлес поглядел, на кого указывали. Оказался очень красивый молодой человек небольшого роста.

— Хорошо,— сказала мадам Зефирин.— Сделаю все, что могу. Но только имейте в виду, что самой лучшей из нас может не повезти в подобном деле.

— Ну, вот! Я вам за результат ручаюсь,— отвечал ее собеседник.— Недаром же я из всех тридцати выбрал именно вас. Ступайте. Но смотрите — остерегайтесь принца. Не знаю, что за нелегкая принесла его сюда именно в этот вечер. Точно в Париже не нашлось для него другого бала из целой дюжины, кроме этого гульбища для студентов и конторщиков! Посмотрите, как он сидит: подумаешь, царствующий император у себя во дворце, а не гуляющий принц на каникулах!

Сайлесу опять повезло. Он увидал довольно полного господина, очень красивого, с величественными и в то же время необыкновенно вежливыми манерами, сидевшего у стола с другим красивым молодым человеком, на несколько лет моложе его, который разговаривал с ним особенно почтительно. Слово «принц» приятно прозвучало для республиканского уха Сайлеса, и вид особы, которую так титуловали, произвел на него обычное чарующее впечатление. Он отошел от мадам Зефирин и ее англичанина и, пробиваясь через толпу, добрался до стола, у которого присел принц со своим наперсником.

— Говорю вам, Джеральдин, это безумие,— сказал принц.— Вы сами (я рад напомнить вам это) выбрали своего брата для этого опасного поручения, и вы обязаны следить за ним и беречь его. Он согласился провести несколько дней в Париже, и уже это одно было с его стороны большой неосторожностью, если принять во внимание, что за человек тот, с кем он едет. А теперь еще этот бал… Место ли ему тут, когда через три дня должно решиться все дело? Ему следовало бы себя готовить, практиковаться в стрельбе; ему следовало бы подольше спать и делать умереные прогулки пешком; он бы должен был сесть на строгую диету без вина и водки. Неужели этот пес воображает, что мы только комедию играем? Дело серьезное, речь идет о жизни и смерти.

— Я слишком хорошо знаю брата, чтобы не вмешиваться,— отвечал полковник Джеральдин,— и во всяком случае настолько хорошо, чтобы не тревожиться за него. Он гораздо осторожнее, чем вы думаете, и в то же время с неукротимой душой. Если бы тут была женщина, я бы не говорил так решительно, но председателя клуба я смело могу поручить ему и двум лакеям, не задумываясь ни на одну минуту.

— Очень приятно все это от вас слышать,— возразил принц,— но только я далеко не так спокоен душой. Наши лакеи очень ловкие шпионы, а между тем разве этому негодяю не удавалось уже три раза улизнуть на несколько часов из-под их надзора? Будь на их месте простые любители, это было бы ничего, но раз такие опытные ищейки, как Рудольф и Джером, дали себя сбить со следа, то это значит, что мы имеем дело с человеком необыкновенного ума и воли.

— Я полагаю, что этот вопрос я и брат должны обсудить только между собою,— отвечал слегка обидевшийся Джеральдин.

— Я готов это допустить, полковник Джеральдин,— возразил принц Флоризель,— но именно потому вам и следует вполне внимательно отнестись к моим советам. Но довольно. Эта женщина в желтом очень недурно танцует.

И разговор перешел на обычные темы парижского карнавального бала.

Сайлес вспомнил, где он и что ему нужно быть в назначенном месте. Перспектива ему все меньше и меньше нравилась, по мере того как он о ней думал. Толпа подхватила его в свои водоворот и понесла к дверям. Если бы она также и вынесла его вон из залы, он не имел бы ничего против. Но водоворот занес его в угол под галереей, где до его слуха сейчас же донесся голос мадам Зефирин. Она говорила по-французски с тем молодым человеком в белокурых кудрях, на которого ей указал за полчаса перед тем ее англичанин.

— Характер у меня твердый,— говорила она.— Другого условия я не ставлю, кроме того, что подсказывает мне сердце. Но только вы непременно должны сказать это швейцару, и он вас сейчас же беспрекословно пропустит.

— Но к чему же это упоминание о каком-то доме?

— Боже мой, неужели вы думаете, что я своей гостиницы, где живу, не знаю и незнакома с ее порядками?

Она прошла с ним мимо Сайлеса, дружески повиснув на его руке.

Сайлесу вспомнилась полученная записка.

— Через десять минут я, быть может, тоже пойду подручку с такой же красивой женщиной, как эта,— подумал он,— и, быть может, даже с титулованной дамой.

Тут он вспомнил про безграмотность записки и несколько задумался.

— Может быть, она писала не сама, продиктовала своей горничной,— допустил он предположение.

До назначенного часа оставалось лишь несколько минут, и от любопытства и нетерпения его сердце билось все быстрее и быстрее, так что ему самому сделалось это неприятно. Тут он с облегчением сообразил, что его отсюда трудно увидеть. Вновь явились на сцену добродетель и трусость, и он пошел к дверям, навстречу толпе, двигавшейся в это время по противоположному направлению. Потому ли, что эта борьба со встречным течением его утомила, или просто у него переменилось настроение, но только он вдруг повернулся и пошел в обратную сторону, на этот раз не против толпы, а с толпой. Таким образом, он в третий раз сделал круг и остановился только тогда, когда отыскал для себя укромное местечко недалеко от пункта, назначенного для свидания.

Здесь он дошел до крайне мучительного состояния духа, так что начал даже молиться Богу о помощи — он был юноша религиозного воспитания. В конце концов он сам не знал, что ему делать: убежать или оставаться? Но вот на часах стрелка показала десять минут больше условленного часа. Скеддамор ободрился; он оглянулся кругом в своем углу и никого не увидел на условленном месте. Без сомнения, его неизвестная корреспондентка соскучилась и ушла. Теперь он расхрабрился настолько, насколько прежде робел. Ему стало казаться, что он вовсе не трус, потому что, хотя и поздно, а все-таки он явился по приглашению. В то же время он стал подозревать тут мистификацию и сам хвалил себя за прозорливость и за ту ловкость, с которою он сумел не дать себя провести за нос и осмеять. Молодые люди все так легкомысленны!

Вооружившись этими размышлениями, он храбро вышел из своего угла, но едва успел пройти два шага, как ему на плечо легла чья-то рука. Он обернулся и увидел перед собой высокую, очень полную даму с пышными формами. Держала она себя не сурово, и взгляд у нее был ласковый.

— Я вижу, что вы очень самоуверенный сердцеед,— сказала она,— потому что заставляете себя ждать. Но я решила, что непременно встречусь с вами. Когда женщина настолько забывает свое достоинство, что делает сама первый шаг, то ей приходится делать и второй — и прятать свое самолюбие в карман.

Сайлес был поражен ростом и формами своей корреспондентки, а главным образом внезапностью ее появления. Но она скоро успокоила его. Держала она себя с ним просто и мило, вызывала его на шутки и смеялась его остротам. Разогревшись от ее любезностей и от теплого пунша, он очень скоро влюбился в нее по уши и в самых сильных выражениях высказал ей свою страсть.

— Увы! — сказала она.— Я боюсь, не пришлось бы мне потом жалеть об этой минуте, хотя ваши слова доставили мне огромное удовольствие. До сих пор я страдала одна, а теперь, милейший мальчик, нам придется страдать вдвоем. Я не сама себе госпожа. Я не решаюсь пригласить вас к себе в дом, потому что за мной следят ревнивые глаза. Дайте мне подумать,— прибавила она.— Я вас старше, хотя и слабее. Положившись на ваше мужество и на вашу решимость, я со своей стороны должна для нашей обоюдной пользы пустить в ход свое знание света. Вы где живете?

Он объяснил ей, что живет в меблированном доме, и назвал улицу и номер.

Несколько минут она сидела в задумчивости, как будто ломая голову над каким-то вопросом.

— Я вижу, что вы способны быть верным и послушным,— сказала она наконец.— Будете? Да?

Сайлес рассыпался в самых пламенных заверениях.

— В таком случае — завтра ночью,— сказала она с самой ободряющей улыбкой.— Будьте дома весь вечер. Если к вам придет кто-нибудь из ваших знакомых, сплавьте его под каким-нибудь предлогом. Ваш подъезд запирается, вероятно, в десять часов? — спросила она.

— В одиннадцать,— отвечал Сайлес.

— В четверть двенадцатого выходите из дома,— продолжала дама.— Прикажите только отворить себе дверь, но ни в коем случае не вступайте в разговор со швейцаром: этим можно все расстроить. Идите прямо к тому месту, где Люксембургский сад пересекается с бульваром. Там я буду вас ждать. Рекомендую вам в точности последовать всем моим указаниям. Помните, что если вы сделаете от них хоть одно малейшее отступление, вы причините тяжкий вред женщине, которая только тем и виновата, что увидела вас и полюбила.

— Все ваши инструкции исполню в точности,— сказал Сайлес.

— Я вижу, вы уже начинаете смотреть на меня, как на свою возлюбленную,— вскричала она, ударяя его по руке веером.— Но погодите. Всему свое время. Женщины только на первых порах любят, чтобы их слушались, а потом находят удовлетворение в том, чтобы повиноваться самим. Сделайте так, как я вас прошу, иначе я ни за что не ручаюсь. Ах, вот я еще что придумала,— прибавила она вдруг.— Я придумала гораздо лучший способ избавиться вам от посетителей. Скажите швейцару, чтобы он к вам никого не пускал, кроме одного человека, который придет к вам в тот вечер за долгом. При этом держите себя так, как будто вам неприятно предстоящее свидание; это заставит швейцара отнестись к вашей просьбе серьезно.

— Я полагаю, что я и сам сумею оградить себя от лишних посетителей,— сказал он с легким неудовольствием,— вам об этом можно не беспокоиться.