— Я вам указала только лучший, на мой взгляд, способ для этого,— холодно возразила она.— Я знаю вас, мужчин. Вы нисколько не заботитесь о репутации женщины.
Сайлес покраснел и слегка потупился. У него был свой план, который как раз должен был польстить его тщеславию перед знакомыми.
— Главное же — не разговаривайте со швейцаром, когда будете уходить,— прибавила она.
— Но почему же? — спросил он.— Из всех ваших наставлений мне этот параграф кажется самым малозначущим. Заговорю я со швейцаром или нет — какое это может иметь значение в данном случае?
— Вы сперва сомневались в разумности некоторых других моих указаний, а потом сами признали, что так и следует,— отвечала она.— Поверьте, что и этот пункт очень важен. Вы потом сами убедитесь. И какое же мнение я могу составить о вашей любви ко мне, если вы на первом же свидании отказываете мне в таких пустяках?
Сайлес пустился в объяснения и оправдания; слушая их, она вдруг взглянула на часы, всплеснула руками и сдержанно вскрикнула:
— Ах, Боже мой, неужели так поздно? — сказала она.— Я больше ни минуты не могу терять. Бедные мы женщины! Какие мы рабыни!.. Чем я только не рискую теперь из-за вас?
Она повторила свои указания, перемежая их с ласковыми словами и завлекающими взглядами, простилась с ним и исчезла в толпе.
Весь следующий день душа Сайлеса была преисполнена чувства какой-то необыкновенной важности. Теперь он был уверен, что это графиня. И когда настал вечер, он свято исполнил все приказания и ровно в назначенный час был у Люксембургского сада. Там не было никого. Он прождал с полчаса, заглядывая в лицо каждому прохожему и каждому, кто останавливался поблизости. Заглянул он и на угол бульвара, прошел вдоль всей решетки сада — нет, прекрасная графиня не приходила броситься в его объятия. Наконец он вынужден был прийти к заключению, что он так никого и не дождется, и с большой неохотой пошел домой. Дорогой ему припомнился подслушанный им разговор мадам Зефирин с белокурым молодым человеком, и от этого ему сделалось как-то еще больше не по себе.
— По-видимому,— подумал он,— нас обоих заставили лгать перед швейцаром.
Он позвонил. Швейцар отворил полураздетый и предложил ему свечу.
— Он ушел от вас? — осведомился швейцар.
— Кто? Про кого вы говорите? — довольно сердито спросил Сайлес, злясь на неудачу.
— Я не видал, как он уходил, но я надеюсь, что вы ему заплатили,— продолжал швецар.— Нам вовсе нелестно держать у себя в доме жильцов, которые не могут оправдывать своих платежей.
— Да про кого такое вы говорите, черт вас возьми? — грубо спросил Сайлес.— Я ничего не понимаю.
— Я говорю про невысокого молодого человека, который приходил к вам за долгом,— отвечал швейцар.— Вот про кого я говорю. Вы сами же распорядились, чтобы я кроме него никого к вам не впускал.
— Да, но только он ко мне не приходил,— возразил Сайлес.
— Что я знаю, то знаю,— проворчал швейцар и сердито умолк.
— Вы негодяй и нахал! — крикнул рассерженный Сайлес, чувствуя, что ставит себя в глупое положение своей раздражительностью, и в то же время испытывая в душе, по крайней мере, дюжину тревог.
Он повернулся и побежал вверх по лестнице.
— Разве вам не нужен свет? — крикнул ему вдогонку швейцар.
Но Сайлес только прибавил прыти и остановился не раньше, как на седьмой площадке перед своей дверью. Здесь он постоял некоторое время тяжело дыша и почти опасаясь войти в свою комнату.
Когда же он наконец вошел, то очутился в полной темноте. Комната была не освещена, и, по-видимому, в ней никого не было. Он глубоко вздохнул. Наконец-то он дома и в безопасности. Спички стояли на маленьком столике у кровати. Сайлес направился впотьмах в ту сторону, снова начиная чувствовать необъяснимый страх. Вот он дотронулся до оконных занавесок. Окно было чуть-чуть видно, но Сайлес знал, что до кровати от него не больше фута, и более уверенным шагом направился к столику со спичками.
Он протянул руку, но нащупал не просто ватное одеяло, а одеяло, под которым что-то лежало — как будто человеческая нога. Сайлес отдернул руку и на минуту окаменел.
— Что это значит? — думал он.
Он прислушался, но человеческого дыхания не было слышно. Сделав над собой усилие, он снова протянул руку к тому месту, до которого только что дотронулся, но сейчас же отскочил назад на целый ярд и остановился, вытаращив глаза и дрожа от ужаса. На кровати что-то лежало. Что это было такое, он не знал, но что-то было. В течение нескольких минут он не в силах был пошевелиться. Потом, руководясь инстинктом, он разом схватил спички и, повернувшись задом к кровати, зажег свечу. Когда свеча разгорелась, он медленно повернулся кругом и увидел наконец то, на что боялся взглянуть. Оправдались самые худшие из его опасений. Одеяло было старательно натянуто на всю кровать до подушки включительно, и под ним видны были контуры неподвижно лежавшего человеческого тела. Сайлес откинул одеяло и увидел того самого блондинчика, которого уже видел накануне в Баль-Бюлье. Лицо покойника распухло и почернело, из носа текла кровь.
Сайлес испустил протяжный, дрожащий вопль, выронил свечку и сам упал на колени у кровати.
Из оцепенения его вывел продолжительный, но осторожный стук в дверь. Этот стук заставил его все сообразить и припомнить, и когда он собрался крикнуть, чтобы не входили, было уже поздно. Вошел доктор Ноэль в большом спальном колпаке и с лампой в руках, освещавшей его длинную белую фигуру. Он вошел боком, как-то по-птичьи поводя во все стороны головой и озираясь, сейчас же затворил за собой дверь и дошел до середины комнаты.
— Мне показалось, что вы кричите,— заговорил доктор,— и, испугавшись, не больны ли вы, решился к вам войти.
Сайлес, весь красный, с сильно бьющимся сердцем, встал между доктором и кроватью, но сказать ничего не мог: голос не слушался.
— У вас темно,— продолжал доктор,— но я вижу, что вы еще не ложились спать. Напрасно вы будете стараться разубедить меня: я ведь вижу все. И по вашему лицу видно, что вам нужен или доктор, или друг, а я и то, и другое. Дайте мне сюда ваш пульс. Это лучший показатель деятельности сердца.
Он подходил к Сайлесу, а тот все от него пятился. Наконец доктору удалось взять его за пульс. Но тут нервы молодого американца окончательно не выдержали, он лихорадочным движением уклонился от доктора, бросился на пол и зарыдал. Как только доктор Ноэль увидал мертвеца на кровати, его лицо потемнело. Он побежал к двери и торопливо запер ее на два поворота.
— Вставайте! — крикнул он резким тоном.— Реветь некогда. Что вы такое сделали? Откуда у вас это мертвое тело? Говорите откровенно, потому что я могу вам помочь. Неужели вы думаете, что я захочу вас губить? Неужели вы полагаете, что этот кусок падали на вашей постели способен повлиять в какой бы то ни было степени на ту искреннюю симпатию, которую вы мне успели к себе внушить? Ах, легковерный юноша! Когда человека любишь, тогда на тот или иной его поступок не можешь глядеть теми же глазами, какими смотрит слепой и несправедливый закон. Если бы я своего друга увидал среди целого моря крови, я бы к нему нисколько не переменился. Иначе что же бы это была за дружба? Вставайте,— прибавил он.— Добро и зло — это только одно воображение. В жизни ничего нет, кроме судьбы, и в каком бы вы ни были положении, я готов вам помогать до последней минуты.
Ободренный Сайлес собрался с мыслями и прерывающимся голосом, больше отвечая на наводящие вопросы доктора, сумел, наконец, с грехом пополам передать ему все факты. Но про разговор принца с Джеральдином он не упомянул, не придавая ему значения и даже не предполагая, что этот разговор имеет известную связь с его делом.
— Увы! — сказал доктор Ноэль.— Или я сильно ошибаюсь, или вы попали в самые опасные руки в Европе. Бедный мальчик, какую вам яму выкопали, пользуясь вашей простотой! В какую опасную ловушку вы угодили, сами того не зная! Не можете ли вы описать мне подробно этого англичанина, которого вы видели два раза? Я подозреваю, что он-то и есть душа всей этой махинации. Скажите — он старый или молодой? Высокий или низенький?
Но Сайлес был только очень любопытен, а совсем не наблюдателен; он не запомнил ничего характерного из наружности англичанина. Он мог сообщить только самые общие приметы, по которым невозможно было узнать человека.
— Этому следовало бы обучать во всех школах! — с досадой воскликнул доктор.— К чему зрение, к чему язык, раз человек не может разглядеть, и запомнить черты лица своего врага? Я знаю все шайки в Европе и мог бы его разыскать и обличить, мог бы дать вам в руки новое оружие для вашей защиты. На будущее вы старайтесь развивать в себе это уменье, бедный мой юноша. Оно вам может пригодиться в нужную минуту.
— На будущее! Какое же у меня может быть теперь будущее, кроме виселицы? — сказал Сайлес.
— Юность труслива,— возразил доктор,— и свои личные затруднения вообще всегда кажутся серьезнее, чем они есть. Я старик — и не отчаиваюсь.
— Должен ли я обо всем этом сообщить полиции? — спросил Сайлес.
— Конечно, нет,— отвечал доктор.— Вы являетесь жертвой очень хитрой интриги, и ваше дело следует признать безнадежным, потому что с узкосудебной или узкополицейской точки зрения вы представляетесь несомненным убийцей. Вспомните, что нам известна только небольшая часть заговора, и что эти же самые негодяи, без сомнения, успели подстроить и все прочие подробности так, что все улики окажутся против вас, сами же негодяи останутся в стороне и чисты.
— Да, вы правы. Я погиб,— сказал Сайлес.
— Я этого не говорю,— отвечал доктор Ноэль,— я человек осмотрительный.
— Да вы поглядите на это! — указал ему Сайлес на мертвое тело.— Я не могу ничего понять, не могу объяснить, не могу на это смотреть без ужаса!
— Почему без ужаса? — возразил доктор.— Никакого ужаса нет. Всякий ужас и всякая привлекательность вышли из этого тела вместе с душой, и остался просто отживший организм, интересный только для анатомии. Приучите себя смотреть на это тело совершенно спокойно и равнодушно, потому что, если мой план осуществим, то вы должны будете провести несколько дней в постоянной близости с тем, что вас так ужасает.
— Какой ваш план? — воскликнул Сайлес.— Что такое? Доктор, говорите скорее, потому что у меня скоро не хватит мужества жить.
Не отвечая, доктор Ноэль повернулся к кровати и стал исследовать тело.
— Готов! — пробормотал он.— И карманы пусты, как я и предполагал. Так, так. Даже буквы у сорочки вырезаны. Дело сделано чисто, аккуратно. Хорошо, что он небольшого роста.
Сайлес с тревогой слушал эти слова. Кончив свой осмотр, доктор сел на стул и с улыбкой обратился к молодому американцу.
— Я заметил у вас в комнате в углу одну вещь, которая будет мне очень полезна в вашем деле,— сказал он.— Я говорю про один из тех чудовищных дорожных сундуков, которые ваши земляки неизменно таскают с собой по всем частям земного шара, одним словом, про ваш саратогский сундук. До этой минуты я никак не понимал, на что могут быть нужны такие громадины, но теперь у меня явилось просветление. Теперь я понял, что подобный сундук как раз устроен для того, чтобы класть в него покойников.
— Ах, право, теперь не до шуток! — воскликнул Сайлес.
— Я только выражаюсь в шутливом тоне,— отвечал доктор Ноэль,— а по существу говорю совершенно серьезно. Первым делом, мой юный друг, мы должны поскорее вынуть из вашего сундука все содержимое.
Сайлес послушно предоставил себя в распоряжение доктора Ноэля. Из саратогского сундука были вынуты все вещи, которые составили на полу порядочную груду. Затем Сайлес и доктор взяли тело убитого человека, один за ноги, а другой за плечи, и не без труда втиснули его в пустой сундук, согнув пополам. Крышка также не без труда закрылась над этой не совсем обыкновенной поклажей, и доктор собственноручно запер сундук и обвязал веревкой, а Сайлес убрал вынутые из него вещи в комод и в шкаф.
— Первый шаг к вашему избавлению сделан,— сказал доктор.— Завтра или, точнее, сегодня вам нужно будет усыпить подозрительность швейцара, заплатив ему что с вас следует, я же займусь дальнейшей подготовкой благополучного конца. А пока сходим ко мне в комнату, я вам дам принять наркотического лекарства, так как вам, безусловно, необходимо выспаться хорошенько.
Следующий день тянулся для Сайлеса бесконечно медленно. Он никому не показывался и просидел все время в углу, сосредоточенно и хмуро глядя на сундук. Ему вспомнилась собственная нескромная страсть к подглядыванию; он сообразил, что из комнаты мадам Зефирин за ним можно все время шпионить. Как ни грустно это ему было, но все-таки он решился заткнуть «глазок» со стороны собственной комнаты. Обезопасив себя от подглядывания, он значительную часть остального времени провел в сокрушенных вздохах, слезах и молитвах.
Поздно вечером к нему пришел доктор Ноэль с двумя запечатанными, но без адресов, конвертами в руках. Один конверт был пухлый, толстый, а другой совсем тоненький, так что можно было подумать, что в нем ничего не лежит.
— Пришло время, Сайлес, объяснить мне вам сеой план,— сказал доктор, присаживаясь к столу.— Завтра утром, с ранним поездом, уезжает обратно в Лондон принц Флоризель Богемский, приезжавший сюда на несколько дней повеселиться на парижском карнавале. Его шталмейстеру полковнику Джеральдину мне посчастливилось несколько лет тому назад оказать одну очень ценную врачебную услугу. Такие услуги обыкновенно никогда не забываются, но в чем она состояла, этого я не нахожу нужным вам объяснять. Достаточно вам знать, что он готов отплатить мне за нее, чем только можно. Вам необходимо проехать в Лондон так, чтобы ваш сундук не открывался. По таможенным правилам этого нельзя, но я узнал, что багаж высоких особ пропускается таможенными чиновниками, из вежливости, без осмотра. Я попросил полковника Джеральдина, и он согласился. Завтра в шесть часов утра поезжайте в гостиницу, где остановился принц, и ваш сундук причислят к его багажу, а сами вы проведете один день среди его свиты.
— Мне кажется, как я уже вам говорил, что я видел принца и полковника Джеральдина в тот вечер в Баль-Бюлье. Я даже слышал часть их разговора.
— Это очень возможно. Принц любит бывать во всевозможных кружках и обществах,— отвечал доктор.— По приезде в Лондон ваша задача будет почти окончена,— продолжал он.— В этом толстом пакете я даю вам письмо, на котором не решаюсь написать адреса. Но в другом конверте находится адрес дома, куда вы можете отвезти свой сундук. Там его у вас примут — и больше ничего. Все ваши треволнения на этом кончатся.
Отзывы о сказке / рассказе: