Кеола, женясь на Леуа, дочери Каламака, колдуна молоканского, жил в одном доме с отцом своей жены. Не было человека умнее этого пророка: он читал по звездам, гадал с помощью злых духов по телу умершего, поднимался один на вершины высоких гор в область горных эльфов и ловил в западню души предков.
Поэтому ни к кому во всем королевстве Гавайском не обращались так часто за советом, как к нему. Благоразумные люди руководствовались его советами в жизни при покупках, при продаже, при женитьбе и даже сам король два раза вызывал его в Кону для разыскания сокровищ Камеамеа. Никого так не боялись. Некоторые из его врагов исчахли от болезни, испорченные его колдовством, а некоторые прямо похищались и исчезали, так что потом люди напрасно искали хотя бы одну косточку их тел. Ходили слухи, что он обладает искусством или даром древних героев. Люди видели его ночью на горах, шагающим с одного утеса на другой, видели его ходившим в лесу, причем голова и плечи его были выше деревьев.
Странный был человек этот Каламак. Он был по происхождению чистокровный молокаец и мауи, но лицом он был белее любого иностранца, волосы у него были цвета сухой травы, а глаза красные и очень тусклые. На островах существовала поговорка: «Слеп, как Каламак, который видит насквозь завтрашний день».
О деяниях тестя Кеола знал немножко по слухам, несколько больше подозревал, а остального вовсе не знал. Но его смущала одна вещь: Каламак не жалел ни на еду, ни на питье, ни на платье и за все платил блестящими новенькими долларами. «Блестящ, как доллар Каламака» — было второй поговоркой на восьми островах. Однако он не торговал, не сажал ничего, жалованья не получал,— иногда только получал за колдовство,— одним словом, понятного источника для такого количества серебряных монет не было.
Как-то раз жена Кеола отправилась в гости к Каунакакайе, на подветренную сторону острова. Все мужья уехали на рыбную ловлю; но Кеола был ленивая собака и лежал на веранде, наблюдая за прибоем волны к берегу, за летающими около утеса птицами. Его преследовала главным образом одна мысль — мысль о долларах. Ложась спать, он задавал себе вопрос, почему их так много, а просыпаясь утром думал, отчего они такие новенькие, словом, мысль эта никогда не покидала его. Но сегодня именно он был уверен в душе, что сделал некоторое открытие, потому что он, кажется, заметил место, где Каламак хранил свое сокровище, а именно запертую на замок конторку у стены гостиной, под портретом Камеамеа V и фотографической карточкой королевы Виктории в короне. Кажется, не позже вчерашнего вечера он нашел случай заглянуть туда, и мешок лежал пустой. То был день прибытия парохода. Ему был виден дым его у Калаупапа, и он должен был скоро прийти с провиантом: с консервами лососины, с джином и всевозможными роскошными редкостями для Каламака.
— Если он заплатит сегодня за товар, я буду знать наверное, что он колдун, и что его доллары идут из дьявольского кармана,— думал Кеола.
В это время к нему подошел тесть, очень сердитый на вид, и встал за ним.
— Это пароход? — спросил он.
— Да,— ответил Кеола.— Он зайдет в Пелекуну, а оттуда прямо сюда.
— В таком случае, делать нечего, придется взять в помощники вас, Кеола, за неимением лучшего. Пойдем в дом,— сказал Каламак.
Они вошли в гостиную, прелестную комнату, оклеенную обоями, увешанную картинами, с качалкою, столом и диваном в европейском вкусе. Кроме того, тут были еще этажерка, семейная Библия на столе и запертая на замок конторка у стены, так что всякий мог видеть, что это дом состоятельного человека.
Каламак велел Кеолу закрыть ставни, сам запер на ключ все двери, открыл конторку, достал из нее два ожерелья, увешанные талисманами и раковинами, пучок высушенных трав и древесных листьев и свежую пальмовую ветвь.
— Я намереваюсь сделать необыкновенно странную штуку,— сказал он.— В древние времена живали мудрецы, творившие среди прочих чудес и это чудо; но они делали его обыкновенно в пустыне ночью при свете звезд, а я сделаю его здесь в комнате среди бела дня.
Сказав это, он взял со стола Библию, положил ее на диван и закрыл подушкою, вынул циновку удивительно красивого рисунка и сложил на насыпанный в оловянную сковороду песок, пучки трав и листьев. После этого он и Кеола надели ожерелья и встали в двух противоположных углах циновки.
— Время наступает,— сказал колдун.— Не бойтесь!
Он поджег траву, забормотал что-то, размахивая пальмовою ветвью. Сначала было темновато из-за закрытых ставен, но травы ярко вспыхнули, осветив комнату, затем пламя поднялось над Кеолою, у него закружилась голова, в глазах потемнело, а в ушах звучало бормотанье Каламака. Вдруг циновку, на которой они стояли, точно дернули или вытащили быстро как молния, и в то же мгновение дом и комната исчезли… У Кеолы замер дух. Волны света прокатились над его головою, и он увидел себя перенесенным на берег моря под яркие лучи солнца и услышал шум прибоя. Оба они стояли на той же самой циновке, держась друг за друга, безмолвные, задыхающиеся, закрывая глаза рукою.
— Что это было? — спросил Кеола, который опомнился первым, как более молодой.— Эта мука напоминала агонию.
— Ничего не значит. Теперь все кончено,— вздохнул Каламак.
— Но где мы, скажите ради Бога?
— Не в том дело,— возразил колдун.— Раз мы здесь, дело в наших руках, и нам следует приступать к нему. Пока я отдышусь, вы сходите к опушке леса и принесете по три пригоршни листьев такой-то и такой-то травы, таких-то и таких-то деревьев. Поторопитесь, потому что мы должны быть дома до прибытия парохода. Наше исчезновение может показаться странным.
Он сел на песок и вздохнул.
Кеола поднимался по песчаному и коралловому берегу, усеянному оригинальными раковинами, и думал: «Как это я не знал этого берега? Я опять приду сюда набрать раковин». Перед ним поднимался к небу ряд пальм, не таких, как на восьми островах, а высоких, свежих, прекрасных, склонявших увядшие веера, похожие на золото среди зелени.
«Странно, что я не видел этой рощи,— думал он.— Непременно приду сюда поспать в теплую погоду. Как вдруг стало тепло! — думал он, потому что в Гавайе была зима и день был прохладный. — А где же серые горы? Где высокий утес с лесом и порхающими птицами?».
Чем больше он думал, тем меньше понимал, в какую часть острова он попал.
По опушке леса росла у берега трава, а дальше уже шли деревья. Дойдя до деревьев, Кеола увидел молодую девушку, на которой не было ничего, кроме пучка листьев.
«Однако в этой местности не особенно заботятся о костюме!»,— подумал Кеола и остановился, предполагая, что она заметит его и убежит; видя, что она продолжает стоять и смотреть, он начал громко петь.
Она вскочила при этом звуке, и на ее лице выразилось смущение, рот раскрылся от ужаса, и она стала осматриваться. Странно, что глаза ее ни разу не остановились на Кеоле.
— Здравствуйте! — сказал он.— Вам ни к чему пугаться, я вас не съем.
Только он успел разинуть рот, как молодая женщина убежала в кусты. «Странные манеры»,— подумал Кеола и, долго не раздумывая, побежал за нею.
Девушка, убегая, кричала что-то на языке, на котором в Гавайе не говорили; однако, некоторые слова были те же самые, и он понял, что она предостерегает других, и увидел массу народа — мужчин, женщин и детей, бежавших и кричавших, как на пожаре. Тут он и сам испугался, отнес Каламаку листья и рассказал ему, что видел.
— На это не следует обращать внимания,— сказал Каламак.— Все это похоже на сон и тени: все исчезнет и забудется.
— Она как будто не видела меня,— сказал Кеола.
— Не видела и на самом деле,— ответил колдун.— Мы гуляем здесь невидимками при ярком свете в силу этих талисманов; но они нас слышат, и потому лучше говорить так же тихо, как я.
Он обложил циновку камнями, а в середину положил листья.
— Вы должны будете зажечь листья и поддерживать медленное горение. Я должен буду сделать свое дело, пока листья горят, и та же сила, которая принесла нас сюда, отнесет нас обратно, раньше, чем потемнеет пепел. Приготовьте спички и не забудьте позвать меня вовремя, чтобы огонь не догорел и я не остался здесь.
Как только листья загорелись, колдун выскочил из круга как олень, и давай бегать по берегу, точно выкупавшаяся собака. Бегая, он хватал раковины, и Кеоле казалось, что они сверкали, когда он брал их в руки. Листья горели ярким пламенем, быстро пожиравшим их. У Кеолы осталась только одна горсть, а колдун убежал очень далеко.
— Назад,— крикнул Кеола,— назад! Листья скоро догорят.
Каламак вернулся. Если раньше он бежал, то теперь летел; но как ни быстро он бежал, листья горели еще быстрее. Пламя почти догорало, когда он одним прыжком очутился на циновке. Ветер, произведенный его прыжком, потушил огонь, и с ним исчезли и берег, и солнце, и море, и они снова очутились в сумерках гостиной, и снова их встряхнуло и ослепило, а на циновке между ними лежала груда светлых долларов. Кеола подбежал к окну — на волнах качался пароход.
В тот же вечер Каламак отвел зятя в сторону и дал ему пять долларов.
— Если вы умный человек, Кеола (в чем я сомневаюсь), то вы подумаете, что заснули сегодня после обеда на вернаде и видели сон,— сказал он.— Я говорить много не люблю и держу помощников с короткой памятью.
Ни слова не сказал больше Каламак и больше об этом деле не поминал, но оно засело в голове Кеолы, и если он и прежде был ленив, то теперь ровно ничего не делал.
— Зачем мне работать,— рассуждал он,— если у меня есть тесть, делающий доллары из раковин.
Свой запас он израсходовал. Израсходовал он его на костюмы. Потом он загоревал.
— Лучше бы было купить концертино, с которым развлекался бы я целый день,— думал он и рассердился на Каламака.
— Песья душа у этого человека,— думал он.— Может, когда хочет, собирать доллары на берегу и заставляет меня горевать о концертино! Пусть поостережется! Я не ребенок, я такой же ловкач как и он, и знаю его тайну.
Он сказал об этом своей жене Леуа и пожаловался на поведение ее отца.
— Лучше бы оставить отца в покое. Он опасный человек, чтобы идти ему наперекор,— сказала Леуа.
— Я его не боюсь! — воскликнул Кеола и щелкнул пальцами.— Я его прижму! Я из него могу сделать все, что захочу!
И он рассказал Леуа всю историю.
— Делай, как хочешь,— сказала она,— но если ты вздумаешь противиться отцу, то, наверно, о тебе ничего больше не услышат. Вспомни Уа — он был дворянин представительного собрания, каждый год ездил в Гонолулу, а от него не осталось ни косточки, ни волоска. Вспомни Камау, исхудавшего так, что жена поднимала его одной рукой. Кеола, ты младенец в руках моего отца, он возьмет тебя двумя пальцами и съест тебя как креветку.
В действительности Кеола боялся Каламака, но был тщеславен, и слова жены подожгли его.
— Отлично! Если ты такого мнения обо мне, я тебе докажу, как сильно ты ошибаешься,— сказал он и прямо прошел к тестю, сидевшему в гостиной.
— Мне хочется иметь концертино, Каламак,— сказал он.
— В самом деле? — спросил Каламак.
— Да, и скажу вам откровенно, что рассчитываю получить его,— ответил он.— Человек, собирающий доллары на берегу, может, разумеется, купить концертино.
— Я понятия не имел, что вы так умны,— сказал колдун.— Я считал вас робким, бесполезным малым и, право, выразить не могу, как я доволен, что ошибся. Я начинаю думать, что могу найти помощника и наследника своего трудного дела. Концертино? Вы получите лучшее концертино в Гонолулу. Сегодня вечером, как только стемнеет, мы с вами отправимся за деньгами.
— Мы вернемся на берег? — спросил Кеола.
— Нет, нет! — возразил Каламак.— Вам надо будет узнать получше мои тайны. В тот раз я научил вас собирать раковины, а теперь научу вас ловить рыбу. Хватит у вас силы спустить на воду бот Пиля?
— Я думаю,— ответил Кеола.— Отчего бы не взять ваш? Ведь он уже на ходу.
— У меня есть причина, которой вы не поймете до завтра,— сказал Каламак.— Шлюпка Пиля самая подходящая для моих целей. Итак, будьте пожалуйста здесь, когда стемнеет, а пока пусть это дело будет между нами, так как посвящать семью в наше дело нет никакой надобности.
Мед не мог быть слаще голоса Каламака, и Кеола с трудом сдерживал свое удовольствие.
— Я мог бы иметь концертино несколько недель тому назад,— думал он,— и для этого ничего не требовалось, кроме небольшой смелости.
Леуа он застал плачущею и чуть было не сказал ей, что все обошлось благополучно.
— Нет,— подумал он,— подожду, пока не буду иметь возможности показать ей концертино. Посмотрим, что скажет девочка тогда. Поймет, быть может, и будет знать на будущее, что у мужа ее есть доля ума.
Как только стемнело, тесть и зять спустили на воду шлюпку Пиля и подняли парус. Волнение было на море сильное, ветер дул с подветренной стороны, шлюпка шла легко и быстро, разрезая волны. У колдуна был с собой фонарь; он зажег его и держал в руке за кольцо. Оба они сидели, курили сигары, которые Каламак всегда имел в запасе, и дружески беседовали о магии, о большой сумме денег, которые они могут добыть при занятии ею, то есть магией, что они купят во-первых, что — во-вторых. Каламак говорил как отец.
Потом он оглядел все вокруг, взглянул на звезды, оглянулся на остров, находившийся тремя частями под водою, и точно стал обдумывать свое положение.
— Взгляните,— сказал он,— Молокай уже далеко позади нас, а Мауи похож на облачко. По положению звезд я знаю, что приехал, куда желал. Эта часть океана называется Морем Мертвецов. Здесь оно страшно глубоко, и все дно его покрыто человеческими костями, а в ямах его обитают боги и духи. Течение направлено к северу и чересчур сильно даже для акулы, а если сбросить человека, оно унесет его как дикий конь, в беспредельный океан. Его немедленно ломает, и он идет ко дну, где кости его разбрасываются с остальными, а боги уничтожают душу.
Ужас охватил Кеолу при этих словах. Взглянув на колдуна, он заметил при свете звезд и фонаря, что лицо его как будто меняется.
— Что с вами? — тревожно вскрикнул Кеола.
— Со мною ничего, а вот кое-кому другому плохо придется,— ответил колдун.
Говоря это, он перехватил фонарь другою рукою и… Что это? Он стал тащить палец из кольца, но палец застрял, кольцо лопнуло, а рука стала в три раза больше.
Тут Кеола взвизгнул и закрыл лицо руками.
Каламак поднял фонарь.
— Посмотрите-ка мне в лицо! — сказал он.
Голова его стала величиною с бочонок, а он все рос, рос, как растет нагорное облако. Кеола сидел перед ним и визжал, а шлюпка неслась к морю.
— Что ты думаешь теперь насчет концертино? — спросил колдун.— Уверен ли ты, что тебе не хотелось бы иметь лучше флейту? Нет? Это хорошо, потому что я не люблю видеть непостоянство в моей семье! Но я начинаю думать, что мне лучше будет отделаться от этой дрянной шлюпки, потому что объем мой необычайно увеличился, и если не принять мер предосторожности, то мы немедленно перекувырнемся.
С этими словами он свесил ноги за борт, причем с быстротой взгляда или мысли, стал выше раз в тридцать — сорок, и опустился в морскую глубину. Вода покрывала его до подмышек, голова и плечи поднялись наподобие острова, и волны, ударяя его в грудь, разбивались как об утес. Шлюпка продолжала идти к северу; но колдун протянул руку, схватил планшир большим и указательным пальцем, выломал бок, как какой-нибудь сухарь, и Кеола полетел в море, а обломки шлюпки колдун забросил за несколько миль.
Отзывы о сказке / рассказе: