ГЛАВА XII. Я иду за крытым фургоном почти до самой цели моих странствований
Мало-помалу я приближался к Вэкфильду; имя мистера Берчеля Фенна все чаще и чаще приходило мне на ум. Этот человек (как, вероятно, читатель не забыл) помогал французским беглецам. Я не знал, как принимался он за дело. Была ли у него вывеска: «Тут помогают беглецам, обратитесь в дом», какую плату брал он за свои услуги или не оказывал ли помощи даром, во имя милосердия. Все это было мне совершенно неизвестно и крайне занимало меня. Я хорошо владел английским языком, свободно располагал деньгами, переданными мне мистером Романом, а потому обходился довольно хорошо и без Берчеля Фенна; однако я не мог быть спокойным, не разгадав всех этих тайн, и главным затруднением для уразумения их служило то обстоятельство, что мне было известно только имя этого человека, больше же ровно ничего. Я не знал, чем занимается он кроме помощи бежавшим, не знал, беден ли Фенн или богат, живет ли в деревне или в городе, не мог даже сообразить, как обратиться к нему, чтобы заслужить его доверие. Было бы очень неблагоразумно идти вдоль дороги и справляться у всех и каждого о человеке, о котором я мог сказать так мало, это было бы очень подозрительно, а если бы я явился в его дом как раз в то время, когда его заняла полиция, я поступил бы как глупец. Тем не менее желание разрешить загадку увлекало меня, и я свернул с прямой дороги, чтобы пройти через Вэкфильд; я насторожил уши, надеясь услышать имя Фенна, а во всем остальном полагался на мою счастливую звезду. Если удача (это божество должно быть женского рода) доставит мне встречу с Фенном. рассуждал я, буду благодарен ей от души, в противном же случае — не стану долго горевать. Конечно, можно считать чудом, что я, находившийся в положении человека, делающего опыт, мог довести задуманное до счастливого конца; многие святые календари имеют право пожелать стать на место Сент-Ива.
Я переночевал в Вэкфильде в хорошей гостинице, позавтракал при свете свечи за одним столом с пассажирами дилижанса, шедшего на север, затем двинулся вперед, очень недовольный собой и всем окружающим. Было еще раннее утро; в воздухе чувствовались резкость и холод; солнце стояло низко и вскоре скрылось под широкой завесой дождевых облаков, собравшихся на северо-западе, а затем затянувших все небо. Полились светлые струйки дождя, послышалось журчание воды в стоках и в канавах; я уже ожидал, что мне придется промокнуть насквозь и целый день мучиться, чувствуя на своем теле мокрое платье: ощущение сырости я ненавижу, как кошка! Вдруг на повороте дороги при свете последнего луча солнца, пропадавшего в тучах, я заметил небольшой закрытый фургон невиданной мною формы; экипаж, запряженный двумя клячами, медленно двигался передо мной. Все, что может заставить пешехода забыть неприятности, которые ему готовит дождливый день, крайне интересно для него; я ускорил шаги, чтобы нагнать странную фуру.
По мере того, как я подходил к ней, вид ее поражал меня все больше и больше. Экипаж походил на фургончики, которые, как я слыхал, бывают у продавцов ситца. На двух колесах стоял ящик, спереди были устроены козлы для кучера. Ящик закрывался дверью, и в нем могло бы поместиться большое количество материи или (в случае крайности) человек пять. Но если бы человеческим существам было суждено путешествовать в такой коробке, я от души пожалел бы их. Им пришлось бы ехать в темноте (в ящике не было ничего похожего на окошко), их бы трясло всю дорогу, как мы трясем банку, наполненную лекарством, потому что экипаж не только казался до крайности неуклюж на вид, но еще был плохо уравновешен на одной оси и сильно качался. Вообще, если в моей голове и промелькнула мысль, что фургон мог служить каретой, я сейчас же разуверял себя в том; тем не менее, мне очень хотелось узнать, что заключается в нем и откуда он едет. На колесах и на лошадях виднелось множество брызг дорожной грязи различных цветов, так что можно было подумать, что странный экипаж приехал издалека и пересек различные области страны. Кучер постоянно и безуспешно хлопал бичом. По-видимому, был сделан длинный переезд, очень вероятно продолжавшийся целую ночь, и теперь, в этот ранний утренний час (стрелка моих часов перешла немного за восемь), кучер чувствовал, что он запоздал. Я поискал имя владельца на дышле и вздрогнул, прочитав: «Берчель Фенн». Счастье улыбалось беззаботному человеку.
— Дождливое утро, братец! — сказал я.
Кучер, на вид глуповатый малый с неуклюжей головой и лицом, напоминающим репу, вместо ответа принялся жестоко стегать своих лошадей; однако усталые животные, с трудом передвигавшие ноги, не обратили на это ни малейшего внимания, и я без труда мог продолжать идти рядом с фурой, украдкой посмеиваясь над бесплодными стараниями возницы и в то же время чувствуя громадное желание узнать, зачем он старается уехать от меня. Во мне не было ничего такого страшного, что заставляло бы людей бежать от меня, а как человек с нечистой совестью, я чаще чувствовал себя в тревоге, нежели смущал своим приближением других. Наконец кучер перестал размахивать бичом и с видом побежденного человека, отложил его в сторону.
— Вам хотелось уехать от меня? — заметил я.— Ну уж это совсем не по-английски.
— Простите, я не желал вас обидеть,— проговорил кучер, приподнимая свою шляпу.
— Да я и не обиделся! — вскрикнул я.— Мне очень хотелось побалагурить и поболтать с вами.
Кучер пробормотал, что ему не до веселья.
— Тогда я попробую что-нибудь иное,— сказал я.— О, я могу быть «всем для всех», как апостол. Смею сказать, что мне приходилось путешествовать с людьми еще более тяжелыми, нежели вы, и я всегда умел поладить с ними. Вы домой?
— Да, я еду домой,— ответил он.
— Это мне очень приятно,— проговорил я.— Пожалуй, нам придется долгое время пробыть вместе; мы с вами попутчики. А вот что мне пришло в голову: не подвезете ли вы меня? На козлах у вас есть еще для меня местечко.
Кучер внезапно ударил лошадей и опередил меня ярда на два, однако, сделав несколько скачков, лошади остановились. Кучер погрозил мне бичом.
— Не делайте этого! — проговорил он.— Со мною так не поступают.
— Как не поступают? Я попросил у вас позволения сесть на козлы, но у меня и в мыслях не было насильно вскочить рядом с вами,— произнес я.
— Ладно, мне поручена фура и лошади,— сказал кучер.— Я не имею дел с бродягами.
— Благодарю вас за трогательное доверие,— заметил я и как бы нечаянно подошел поближе к экипажу.— Здесь пустынное место и того и гляди что-нибудь случится. Но уж, конечно, не с вами! Мне это нравится в вас, нравится ваша осторожность, ваша пастушеская застенчивость. Но почему бы вам не лишить меня возможности быть для вас опасным? Почему бы вам не поместить меня в ваш ящик или как вам будет угодно назвать этот экипаж.
При этом я самым демонстративным образом положил руку на корпус странного фургона.
Уже и раньше кучер выказывал боязливость, но в это мгновение он, казалось, потерял дар речи и только смотрел на меня, как бы охваченный сильнейшим ужасом.
— Почему бы нет? — продолжал я.— Ведь мысль моя недурна. Сидя в ящике, я был бы вполне безвреден для вас, будь я самим чудовищем Уильямсом. Главное — запереть меня на ключ. Дверь, конечно, запирается, она и теперь заперта,— проговорил я, пробуя дверцу.— Да, кстати, скажите, какой товар везете вы? Верно, что-нибудь драгоценное?
Кучер не ответил. Я постучал в дверцу, точно хорошо дрессированный лакей. Спросив: «Дома ли кто-нибудь?», я прислушался. В ящике кто-то чихнул, стараясь подавить первое появление неудержимого пароксизма. Сейчас же послышалось новое чихание. Кучер с проклятием обернулся ко мне и потом с такой яростью ударил лошадей, что у них внезапно явились силы, клячи поскакали галопом, увлекая экипаж.
Когда я услышал чиханье, я отшатнулся, точно подстреленный. В следующую же минуту в голове моей просветлело, и я все понял. Я напал на тайну ремесла Фенна; вот каким способом перевозил он беглых. Он ночью, под видом товара, переправлял их в закрытом фургоне. Со мной рядом был француз, чихнул мой соотечественник, мой товарищ, быть может, мой друг. Я бросился бежать.
— Стой,— кричал я,— стой! Это все хорошо! Стой!
Но кучер только на одно мгновение повернул ко мне свое бледное лицо и тотчас же с удвоенным рвением принялся погонять лошадей; он кричал на них, наклонялся вперед и усиленно работал бичом; лошади скакали, вытягиваясь по земле, звон их копыт о большую дорогу так и раздавался. Экипаж прыгал по колеям, исчезая во мгле дождя и разлетавшихся брызг грязи. Всего минуту тому назад он тащился как хромая корова, теперь же можно было подумать, будто бегуны Аполлона увлекали таинственный ящик на колесах. Чего не сделает напуганный человек.
Мне оставалось последовать примеру кучера: я бежал изо всех сил, чтобы расстояние между мной и экипажем не увеличилось; с тех пор, как я знал, что мои соотечественники так близко от меня, моей главной целью сделалось старание не отстать от фуры. Ярдов через сто кучер свернул в сторону на проселочную дорогу, обсаженную безлиственными деревьями; экипаж скрылся из виду; когда я снова увидал его, то заметил, что благодаря стараниям возницы расстояние между мной и фургоном сильно увеличилось, но всякая опасность потерять его след пропала — лошади еле плелись. Убедившись, что кучеру не удастся уехать от меня, я пошел медленнее.
Дорога сделала поворот под прямым углом, и я увидел калитку и начало усыпанного гравием склона; вскоре передо мной показался красный кирпичный дом, выстроенный лет семьдесят тому назад в красивом архитектурном стиле. Его фасад со множеством окон выходил на зеленую площадку и в сад. Дальше я заметил различные хозяйственные строения и верхушки стогов; я понял, что эта барская усадьба в настоящее время превратилась в жилище арендатора-фермера, который мало заботился о ее внешнем виде и о комфорте. Повсюду виднелись следы небрежности: кусты цветущих растений разрослись и перевесились через терновые бордюры, лужки имели неухоженный вид; во многих окнах дома не хватало стекол, и они были безобразно заклеены бумагой. Чаща деревьев, по большей части молодых, окружала усадьбу, скрывая ее от нескромных взглядов соседей. Когда я увидел дом Фенна в это печальное зимнее утро, дождь лил потоками, а поднявшийся ветер налетал порывами и выл, проносясь над старыми трубами. Экипаж уже стоял перед входной дверью, и кучер о чем-то с жаром рассуждал с мистером Берчелем Фенном. Фенн смотрел на своего слугу, заложив руки за спину. Это был человек с неуклюжим, толстым телом, с отвислыми, как у теленка, губами и лицом красным, точно осенняя луна; его костюм — жокейская фуражка, синяя блуза и сапоги с отворотами — придавал ему сходство с солидным фермером-арендатором.
Фенн и кучер, несмотря на мое приближение, продолжали разговаривать, но, наконец, умолкли, выпучив на меня глаза. Я снял шляпу.
— Я имею удовольствие говорить с мистером Берчелем Фенном? — спросил я.
— Точно так,— ответил Фенн и в ответ на мой поклон снял фуражку. Однако его движение было медленно, а взгляд рассеян, как это бывает с людьми, занятыми какими-либо мыслями.
— А вы кто? — спросил он.
— Я вам скажу это со временем,— сказал я.— Теперь же вам достаточно знать, что я пришел по делу.
Фенн, по-видимому, очень усердно пережевывал мои слова — рот его полуоткрылся, маленькие глазки ни на минуту не отрывались от моего лица.
— Простите, сэр, если я напомню вам, что стоит дьявольски сырое утро,— заметил я,— и что уголок подле камина и, если возможно, стакан чего-либо горячего крайне необходим сегодня.
И действительно, дождь превратился в страшный ливень, водосточные трубы дома Фенна положительно ревели; пронзительный непрерывный треск переполнял воздух. Тупость орошенного дождем лица Фенна производила на меня далеко не успокоительное впечатление. Напротив, меня терзало темное предчувствие, страх, который не уменьшался от того, что кучер, наклонясь с козел, смотрел на нас с выражением лица птицы, замершей под влиянием чар. Так молча стояли мы, пока в экипаже не послышалось снова чихания; кучер мгновенно точно переродился, ударил по лошадям, экипаж покатился, переваливаясь из стороны в сторону, и исчез за углом дома. Мистер Фенн пришел в себя и, повернувшись к двери, у которой стоял, сказал мне:
— Войдите пожалуйста, прошу извинения, замок ходит немного туго.
Действительно, Фенн употребил необыкновенно много времени на то, чтобы открыть дверь, она не только была заперта снаружи, но, кроме того, по-видимому, давно не отпиралась, а потому замок еле двигался. Наконец, Фенн отступил, давая мне дорогу, и я вошел в дом; меня встретил тот особенный явственный звук дождя, который раздается только в пустых комнатах. Передняя была просторна и пропорциональна, по ее углам стояли растения, посаженные в вазы; на каменном полу виднелись грязные следы ног, валялась солома. Все убранство комнаты составлял стол из красного дерева, такой, какие обыкновенно ставят в передних. К нему когда-то была прилеплена свеча, догоревшая до конца, горела она давно; я ясно видел это, потому, что следы, оставшиеся от нее, покрылись зеленой плесенью. Под наплывом новых впечатлений мой ум работал с поразительной живостью. Ни в уединенном доме, ни в заброшенном саду, ни в роще не было ни души, кроме меня, Фенна и его слуги: обстоятельства, по-видимому, могли благоприятствовать темному деянию. Мне представилась следующая картина: две плиты вынуты из пола в передней, и кучер в дождливый день закрывает ими мою могилу. Это не понравилось мне. Я почувствовал, что завел шутку чересчур далеко, и она стала небезопасной; мне следовало, не теряя времени, сообщить Фенну, кто я такой на самом деле. Я уже обдумывал, в каких выражениях заговорю с ним, как вдруг сзади меня громко захлопнулась входная дверь. Я быстро обернулся, наотмашь ударил палкой и этим спас себе жизнь. Промедли я мгновение — было бы уже поздно.
Внезапность нападения и собственная массивность давали моему противнику значительный перевес надо мной. В правой руке Фенн держал очень большой пистолет, и мне пришлось приложить все мои силы, чтобы отклонить от себя это смертоносное оружие; левой он, обхватив меня, прижимал к себе с такой силой, что мне казалось, будто силач или раздавит, или задушит меня. Лицо Фенна побагровело, рот открылся, и из его гортани вырывались какие-то нечеловеческие звуки. Однако былые попойки, от которых так распухло тело Фенна, теперь отозвались на его энергии. Он сделал страшное усилие и еще раз стиснул меня так, что это почти лишило меня сознания; в то же мгновение пистолет, на мое счастье, выстрелил; затем я почувствовал, что объятие моего врага стало не так страшно сжимать меня. Все мышцы Фенна ослабели, ноги его согнулись, и он тяжело упал на колени.
— Пощадите! — задыхаясь прошептал Фенн.
Я не только страшно испугался, я был потрясен; все, что есть в моей натуре тонкого и нежного, глубоко возмущалось. Я испытывал чувство женщины, которой грозило насилие подобного зверя. Я отодвинулся от Фенна, чтобы не прикасаться к этому отвратительному человеку, поднял пистолет (даже разряженный он мог служить отличным оружием) и, взяв его за дуло, замахнулся прикладом на моего противника.
— Вас-то щадить? — крикнул я.— Животное!
Слова Фенна умирали, не выходя из его жирного горла, но губы с жаром повторяли, по-видимому, ту же самую мольбу. Гнев мой почти улегся, но отвращение еще переполняло меня. Вид этого человека был мне противен, и я с нетерпением желал поскорее уйти от него.
— Ну,— произнес я,— довольно! Мне надоело все это. Я не убью вас, слышите? Вы мне нужны.
Почти прекрасное выражение покоя разлилось но лицу Фенна.
— Я готов на все, чего вы пожелаете,— проговорил он.
Все — слово, имеющее большое значение; услышав его в устах Фенна, я на минуту задумался.
— Что вы хотите сказать? — спросил я.— Не то ли, что вы готовы махнуть рукой на ваше дело?
Он ответил мне «да», сопровождая это слово жаркими уверениями.
— Я знаю, что виконт де Сент-Ив замешан в ваше предприятие,— продолжал я.— По его бумагам мы выследили вас. Вы согласитесь выдать остальных?
— Да, да, назову всех,— воскликнул он.— Всю шайку. Между ними есть люди с громкими именами. Я выступлю свидетелем.
— Значит, пусть вешают всех, кроме вас? Ах, вы проклятый негодяй! — говорил я.— Поймите же вы, я не шпион и не полицейский, я родственник виконта и действую в его интересах. Честное слово, мистер Берчель Фенн, славно вы поступаете! Ну, вставайте же, бесчестный негодяй!
Фенн с трудом поднялся. Если бы он не потерял всякого мужества, мне пришлось бы очень плохо. Я нерешительно смотрел на него и действительно имел полное основание колебаться. Этот человек оказался изменником вдвойне; он хотел убить меня, а я сперва заставил его потерпеть неудачу, а потом уличил и оскорбил его; было ли благоразумно оставаться у него в руках? Правда, с его помощью я мог совершить мое путешествие в более короткое время, нежели без него, но, конечно, в этом случае странствие мое стало бы гораздо менее приятным; вдобавок, все ясно указывало на то, что полагаться на Фенна было рискованно. Словом, не соблазни меня страстное и естественное желание очутиться в обществе французских офицеров, я немедленно расстался бы с Фенном. Я мог увидеть моих соотечественников, только немедленно помирившись с Фенном; это было ясно как день, однако вступить с ним в хорошие отношения казалось нелегко. Люди превращаются в друзей путем обоюдных уступок, а что уступить мог я? Что знал я о Фенне, кроме того, что он оказался низким, дрянным человеком и глупцом?
— Ну,— заметил я,— то, что произошло между нами, чистые пустяки; полагаю, вам не особенно приятно думать обо всем этом, да, говоря правду, я и сам с удовольствием забуду о случившемся. Постараемся сделать это. Возьмите-ка ваш пистолет, он прескверно пахнет; спрячьте его в карман или, словом, туда, где вы держали его до сих пор. Так! Теперь мы будто бы только что встретились. Позвольте пожелать вам доброго утра, мистер Фенн. Надеюсь, вы чувствуете себя хорошо? Я являюсь к вам по рекомендации виконта де Сент-Ива.
— Вы действительно полагаете, что нам возможно будет забыть наше маленькое недоразумение? — воскликнул Фенн.
— Еще бы! — подтвердил я.— То, что произошло, выяснило, что вы смелый малый, способный забыть все в случае нужды. В нашем маленьком столкновении не было ничего, что говорило бы против вас; вы доказали только, что смелости у вас больше, чем силы. Вы теперь уже не так молоды, вот и все.
— Вас же я попрошу только об одном: не выдавайте меня виконту,— проговорил Фенн.— Просто у меня замерло сердце, и я сказал то же, что сказал бы всякий другой на моем месте.
Я подтвердил его слова:
— Конечно, мое мнение совершенно то же.
— Я беспокоюсь насчет виконта, так как он, как мне кажется, способен принимать быстрые решения,— продолжал Фенн.— Между тем мое дело очень выгодно, только трудно, сэр, очень трудно. Оно прежде времени состарило меня. Вы сами, сэр, могли убедиться, что колени у меня ослабели. Колени и дыхание — вот мое горе. Но я уверен, сэр, что вы, как истинный джентльмен, не пожелаете ссорить двух друзей.
— И имеете полное право так думать,— сказал я.— Без сомнения, я не остановлюсь ни на одном из этих второстепенных обстоятельств, когда буду передавать виконту обо всем, что произошло.
— Чем окажете ему услугу (если позволите мне выразиться таким образом),— сказал Фенн.— Мне следовало бы сразу почувствовать, кто вы такой. Смею ли я вам предложить домашнего эля? Покорно прошу! Пожалуйте сюда. Я очень счастлив, что могу чем-нибудь служить такому джентльмену, вдобавок родственнику виконта, и той семье, которою вы, сэр, можете гордиться. Прошу вас осторожнее, тут порог. Надеюсь, вы имеете хорошие известия о здоровье виконта? А о здоровье графа тоже?
Прости Господи! Этот ужасный человек еще не отдышался после своего свирепого нападения на меня, а уже впал в ласковый и почтительно-фамильярный тон старого слуги, уже льстиво говорил мне о моих родственниках!
Я вслед за Фенном прошел через дом и вскоре очутился на черном дворе. Кучер под навесом мыл экипаж. Конечно, он слышал выстрел, иначе и быть не могло: пистолет напоминал размером маленький мушкет, заряжен он был крайне сильно, и выстрел раздался громко, точно выстрел полевой пушки. Он слышал его и не обратил на это внимания; когда мы показались во дворе, кучер поднял бледное лицо, выражение которого показалось мне красноречивым как признание. Мошенник ожидал, что он увидит Фенна одного, что хозяин позовет его и велит ему исполнить то дело, которое он исполнял в картине, созданной моей фантазией.
Не стану рассказывать читателю, как мы вошли в кухню, как приправляли пряностями подогретый эль (что вышло очень вкусно), как пили и беседовали — Фенн, держась тона старого, верного подчиненного, а я… ну, право же, чувствуя удивленное восхищение при виде его поразительного бесстыдства, слыша его неестественно ласковые речи; скоро мне удалось победить в себе всякое злобное чувство. Этот человек даже притягивал меня к себе своей бесконечной наглостью. Я начал видеть в нем какую-то странную прелесть — его апломб был так величествен. Я никогда еще не видел подобного негодяя. Низость Фенна по величине не уступала размерам его огромного живота, и мне чудилось, что ни за то, ни за другое его даже и винить нельзя. Фенн был так добр, что пустился в рассказы о себе; он сообщил, что несмотря на войну и высокие цены на продукты, фермерское дело совсем не шло. Говорил и о том, что вдоль большой дороги тянется холодная сырая местность, что ветры, дожди, времена года — все, точно умышленно, является несвоевременно; рассказал мне толстяк и о том, как умерла миссис Фенн. «С тех пор прошло два года. Она, моя хозяюшка, была замечательно хороша собой, сэр, если позволите сказать это»,— проговорил он, поддаваясь внезапному припадку смирения. Словом, Фенн дал мне возможность изучить Джона Буля без прикрас: он показал мне его жадность, склонность к ростовщичеству, лицемерие, коварство, вырывающееся наружу,— все эти дурные свойства, доведенные до превосходной степени и достойные человека, с которым у меня произошло недоразумение в передней.
Отзывы о сказке / рассказе: