Роберт Льюис Стивенсон — Сент-Ив

ГЛАВА XVIII. Мистер Ромэн бранит меня

Чувствуя себя в глупом положении от того, что Ромэн застал меня врасплох, я вскочил с ковра и попытался как следует принять моего гостя. Он пожал мне руку, но так неприветливо и холодно, что я был поражен. Во взгляде, который адвокат устремил на меня, читалось выражение печали и суровости.

— Итак, сэр, вы здесь,— произнес Ромэн далеко не ободряющим тоном.— А это вы, Джордж? Вы можете уйти; у меня есть дело к вашему господину.

Он указал Роулею на дверь, запер ее за ним, сел в кресло подле камина и взглянул на меня с нескрываемой суровостью.

— Не знаю, что и говорить,— произнес адвокат.— Вы создали целый лабиринт из ошибок и затруднений, и я положительно не знаю, с чего начать. Пожалуй, лучше всего дать вам прочесть вот эту статью.

Он передал мне газету. Заметка, о которой упомянул Ромэн, была очень коротка. В ней говорилось о том, что один бежавший из Эдинбургского замка пленник снова пойман, что его зовут Клозель; в конце прибавлялось, что он сообщил подробности возмутительного убийства, совершенного в замке, и назвал убийцу.

«Преступник — рядовой, по имени Шамдивер; он бежал и, вероятно, его постигла та же участь, которой подверглись и его товарищи. Несмотря на тщательные поиски, до сих пор не удалось узнать ничего о том, куда направилось судно, захваченное этими отчаянными людьми в Грэнгмоуте, и теперь почти с полной уверенностью можно сказать, что они погребены в пучине вод».

Читая статью, я почувствовал, как мое сердце заныло. Созданный мной воздушный замок рушился; сам я из простого беглеца превратился в преследуемого убийцу, которого ждала виселица. Любовь моя, которая за минуту перед тем казалась такой близкой ко мне, улетела в страну невозможного. Однако отчаяние, охватившее меня в первое мгновение, не долго владело мной. Я понял, что моим товарищам удалась-таки их странная попытка, что все предполагали, будто и я был с ними и погиб во время путешествия, составлявшего самый вероятный исход их предприятия. Если же люди полагали, что я лежу на дне Северного моря, мне нечего было особенно бояться их бдительности на улицах Эдинбурга. Кроме того, бежал Шамдивер; кто мог соединить его личность с личностью Сент-Ива? Конечно, майор Чевеникс, встретившись со мною, узнал бы меня; нечего было и толковать об этом: он так интересовался мной, что я не мог надеяться обмануть его каким бы то ни было искусным переодеванием. Пусть так! В крайнем случае перед ним будут два свидетеля; он знает Клозеля, знает меня. Я был уверен, что майор решит в пользу честного человека. В ту же минуту в моем воображении восстал образ Флоры; его блеск и сияние заставили побледнеть все другие соображения. Кровь моя заволновалась, и я поклялся в душе увидеть и победить ее, хотя бы это стоило мне головы.

— Конечно, неприятная статья,— проговорил я, отдавая Ромэну газету.

— Вы говорите, неприятная? — спросил он.

— Ну, досадная, ужасная, если вам угодно,— согласился я.

— И это правда?

— В известном смысле, пожалуй, правда,— проговорил я,— но, быть может, лучше рассказать вам все как было?

— Полагаю,— произнес адвокат.

Я, насколько это было необходимо, передал ему о нашей ссоре с Гогелой, о дуэли, о смерти моего противника, описал личность Клозеля.

Ромэн слушал, храня неприятное для меня молчание, и ничем не выдавая своих чувств; только в то время, когда я рассказывал ему эпизод с ножницами, его красное лицо стало заметно бледнее.

— Надеюсь, я могу верить вам? — спросил Ромэн, когда я замолчал.

— В ином случае прекратим наше свидание,— заметил я.

— Неужели вы не понимаете, что мы говорим об очень важных вещах? Неужели вы не понимаете, что я чувствую на себе бремя ответственности за вас, что вам следовало бы бросить вашу запальчивую обидчивость теперь, когда вы говорите с вашим собственным поверенным? В жизни бывают серьезные минуты, мистер Анн,— сурово говорил Ромэн.— Страшное обвинение, имеющее некрасивую окраску и очень невыгодные подробности, присутствие этого Клозеля, который (по вашим же словам) под влиянием сильной злобы готов будет поклясться, называя белое черным, исчезновение всех других свидетелей, рассеявшихся и, быть может, утонувших в море, естественное предубеждение англичан против французского бежавшего пленника,— все вместе заставляет вашего поверенного глубоко задуматься, и тяжесть моих размышлений ничуть не делается легче, благодаря вашему безумию и легкомысленности.

— Прошу у вас извинения,— сказал я.

— О, я тщательно выбирал выражения, говоря с вами,— возразил он.— Как застал я вас, войдя к вам с тем, чтобы рассказать о случившемся? Вы сидели на каминном коврике, и, как неразумное дитя, играли с вашим слугой, а весь пол был усеян золотыми монетами и банковскими билетами! Хорошо занятие для человека в вашем положении! На счастье, в комнату вошел я, но ведь мог войти и кто-нибудь иной, например, ваш двоюродный брат.

— Вы застали меня врасплох, сэр, это правда,— согласился я.— Я не подумал о предосторожностях, и вы имеете полное право сердиться. A propos {Кстати.}, мистер Ромэн, как сами вы добрались сюда и давно ли уже здесь? — прибавил я, удивившись задним числом при мысли о том, что я не слыхал, как он подъехал.

— В парной коляске,— ответил адвокат.— Все могли слышать стук колес моего экипажа. Но полагаю, вы не прислушивались? Вы слишком хорошо чувствовали себя в доме вашего врага и под тяжестью обвинения в уголовном преступлении! А между тем я довольно долгое время хлопотал о вас. Да, прости меня, Боже, я думал о вас, даже не успев еще получить объяснений по поводу этой газетной заметки. Некоторое время тому назад было приготовлено завещание; теперь оно подписано, и ваш дядя не слыхал ничего о ваших последних подвигах. Почему? Ну, мне просто не хотелось раздражать умирающего; кроме того, вы могли оказаться невиновным, и в конце концов я предпочел убийцу шпиону.

Без сомнения, этот человек поступал относительно меня самым дружеским образом; однако употреблял он невыносимо неприятные выражения!

— Может быть,— заметил я,— вы найдете, что я чересчур щепетилен, но вы употребили слово…

— Я стараюсь говорить по возможности кратко, сэр,— крикнул он и ударил рукой по газете,— здесь шестью буквами написано это слово! Пожалуйста, не будьте так самоуверенны, вы еще ничего не доказали! Безобразное, противное дело. Все это крайне неприятно. Я бы отдал свою руку… Я хочу сказать, что мне не было бы жаль ста фунтов, чтобы только бросить его. Однако теперь нам необходимо действовать. Вам нет выбора. Прежде всего вы должны покинуть Англию, отправиться во Францию, в Голландию или же на Мадагаскар.

— Ну, это еще посмотрим,— возразил я.

— Нечего смотреть,— проговорил Ромэн.— Все возражения неуместны. Дело ясно как день. Вы сумели поставить себя в такое непривлекательное положение, что вам можно надеяться только на одно: на отсрочку. Со временем, если обстоятельства переменятся, мы создадим вам нечто лучшее. Но теперь это немыслимо, теперь вас здесь ждет только виселица.

— Вы рассуждаете под влиянием фальшивого впечатления, мистер Ромэн,— сказал я.— Я сам не стремлюсь очутиться на скамье подсудимых и не менее вас желал бы отложить мое появление на ней. С другой стороны, мне совершенно не хочется уезжать из Англии, в которой я чувствую себя прекрасно. У меня хорошие манеры, язык мой всегда наготове, мое английское произношение правильно, и, благодаря дядиной щедрости, денег у меня достаточно. Будет унизительно, если при таких счастливых условиях мистер Сент-Ив не получит возможности спокойно жить в каком-нибудь укромном уголке, не обращая внимания на то, как власти станут забавляться розысками Шамдивера. Вы забываете, что эти два человека ничем не связаны.

— А вы забываете,— сказал Ромэн,— о вашем двоюродном брате! Виконт составляет связующее звено между Сент-Ивом и Шамдивером. Ален знает, что вы Шамдивер.

Ромэн поднял руку, точно желая прислушаться.

— Держу пари, что это он! — вскрикнул адвокат.

Из аллеи до нас донесся стук колес, похожий на звук, который раздается в то время, когда портной, перебросив через конторку кусок материи, рвет его. Очевидно, лошади бежали очень резво; экипаж быстро приближался. Мы с Романом смотрели между занавесями, как по легкому покатому подъему двигались фонари экипажа.

— Эх,— сказал адвокат, отодвигая полотнище занавески, чтобы лучше видеть.— Это он; по езде заметно. Этот человек сорит деньгами. Идиот, он готов осыпать золотом каждого встречного, ради удовольствия очутиться… Где? Где же, как не в долговом карцере, если не в уголовной тюрьме.

— Он такого рода человек? — спросил я, впившись глазами в экипажные фонари, будто в них можно было прочесть тайну характера моего двоюродного брата.

— Вы увидите, что он человек опасный,— проговорил Ромэн.— Для вас эти фонари — маяки на подветренном берегу! Глядя на виконта, я всегда задумываюсь: каким грозным, сильным существом был он когда-то, каким представительным. И как близко мгновение, которое совершенно сломит его. Никто здесь не любит вашего двоюродного брата; мы все скорее ненавидим его; между тем при виде этого человека я испытываю странное чувство — не жалость (в мои лета ее не ощущают), скорее отвращение, что приходится разбить нечто крупное, большое, значительное; точно то же испытывал бы я, если бы дело шло о прекрасной фарфоровой вазе или громадной дорогой картине. Ну, вот и то, чего я ждал,— заметил Ромэн, когда показались фонари второй кареты.— Нельзя сомневаться — это он! Первый экипаж служил вестником, второй — следствием! Две кареты! Во второй — багаж, множество дорогих, роскошных вещей и один из его слуг. Он не может шагу ступить без лакея.

— Вы несколько раз, говоря о виконте, повторили слово «большой»! — сказал я.— Но он ведь не может быть необыкновенного роста?

— Нет,— ответил адвокат,— приблизительно вашего роста, как я сказал, давая указания портным и, по-видимому, не ошибся. Но в нем есть что-то повелительное, значительное; у него размашистые манеры; своими колясками, каретами, скаковыми лошадьми, игрой в кости… и уж не знаю еще чем он постоянно привлекал к себе всеобщее внимание и волей-неволей до известной степени внушает к себе уважение. На мысль приходит, что, когда фарс окончится, когда Алена запрут во Флитскую тюрьму, и все дело останется только в руках Бонапарта, лорда Веллингтона и атамана Платова — мир погрузится в сравнительное спокойствие. Но это не относится к делу,— прибавил Ромэн и с усилием отошел от окна.— Теперь, мистер Анн, мы под огнем, как сказали бы ваши солдаты, и нам давно пора приготовиться действовать. Он не должен вас видеть, это было бы гибельно. Теперь виконт знает только, что вы на него похожи, и этого с него более чем достаточно. Хорошо было бы устроить так, чтобы он не подозревал, что вы находились здесь.

— Это невозможно, уверяю вас,— ответил я,— некоторые слуги положительно за него, может быть, даже у него на жалованье, например, Даусон.

— Я тоже так думал! — воскликнул Ромэн.

Когда к подъезду с грохотом подкатила первая карета, адвокат прибавил:

— Во всяком случае, теперь поздно — вот он.

Мы со странной тревогой прислушивались к различным звукам, проносившимся теперь в недавно еще молчаливом доме, к стуку отпиравшихся и запиравшихся дверей, к шагам, проходившим мимо моей комнаты и замиравшим в отдалении. Очевидно, приезд виконта составлял нечто важное, почти торжественное для всей прислуги. Вдруг среди смутного и неясного гула раздался звук быстрых, легких шагов. Мы слышали, что кто-то поднимается по лестнице, идет по коридору, останавливается у моей двери… Вот украдкой и поспешно постучались ко мне.

— Мистер Анн, сэр, впустите меня,— сказал голос Роулея.

Мы с адвокатом позволили мальчику войти и снова заперли за ним дверь на замок.

— Это он,— задыхаясь, пролепетал Роулей,— он приехал.

— Вы говорите о виконте? — сказал я.— Мы так и предполагали. Но договаривайте же, Роулей. Вы хотите сообщить еще что-то, это видно по вашему лицу.

— Мистер Анн, вы правы,— проговорил мальчик.— Мистер Ромэн, сэр, вы друг мистера Анна?

— Да, Джордж,— ответил адвокат и, к моему великому удивлению, положил руку мне на плечо.

— Так вот что,— говорил Роулей,— у меня был мистер Поуль, чтобы сыграть роль шпиона! Я с самого начала так и думал! С самого начала я видел, что он ходит вокруг да около, делая разные намеки. Но сегодня он высказался. Я, дескать, должен говорить ему все, что вы будете делать, и он дал мне вот это,— Роулей показал нам монету в полгинеи,— и я взял деньги… Бейте меня до синяков,— произнес юноша, повторяя слова шуточной клятвы и искоса поглядывая при этом на меня.

Я видел, что он потерялся и сознавал это. Почти в течение одного мгновения выражение глаз Роулея изменилось: многозначительный взгляд превратился в умоляющий, лицо, бывшее лицом сообщника, сменилось физиономией виновного; с этой минуты он сделался образцом хорошо вышколенного лакея.

— Бейте до синяков? — повторил адвокат.— Что с этим безумцем, бредит он?

— Нет,— ответил я,— он просто напоминает мне кое о чем.

— Ну, хорошо, и я полагаю, что он окажется верным малым,— сказал Ромэн.— Итак, вы тоже друг мистера Анна? — прибавил он, обращаясь к Роулею.

— Точно так,— ответил мой слуга.

— Это что-то чересчур внезапное,— сказал адвокат,— но, пожалуй, чувство ваше — искреннее расположение. Я, мистер Анн, верю, что малый честен; он из честной семьи! Ну, Джордж Роулей, вы можете за эту монету при первом же удобном случае сказать мистеру Поулю, что ваш господин не уедет раньше полудня завтрашнего дня, а, может быть, пробудет в Амершеме и дольше. Скажите ему, что у нас здесь пропасть хлопот, что еще большое количество дел должны мы покончить в моей конторе в Гольборне. Передайте ему все это,— продолжал Ромэн, открывая дверь.— Займитесь-ка мистером Поулем и послушайте, что он скажет. Состряпав же это дело, возвращайтесь сюда, да поскорее.

Как только Роулей ушел, Ромэн взял щепотку табака, взглянул на меня немного поприветливее и сказал:

— Счастливы вы, сэр, что ваше лицо служит для вас таким хорошим рекомендательным письмом. Подумайте: я, жесткий, черствый, старый практик, берусь за ваше неприятное, отчаянное дело; этот мальчик, сын фермера, оказывается настолько умным, что принимает подкуп и, как честный малый, приходит объявить вам о том, как он поступил… и все это благодаря вашей наружности. Воображаю, какое впечатление произвела бы она на судей!

— И как при взгляде на меня опечалился бы палач, сэр? — спросил я.

— Absit omen! — благочестиво произнес Ромэн.

В эту секунду я услышал звук, от которого мое сердце сжалось: кто-то тихонько пробовал повернуть дверную ручку; раньше я не уловил шума шагов. С тех пор, как Роулей ушел, в нашем крыле дома стояла тишина; я и адвокат имели полное право предполагать, что мы совершенно одни; было очевидно что новопришедший, кто бы он ни был, явился к моей комнате с каким-то тайным, может быть, даже враждебным намерением.

— Кто там? — спросил Ромэн.

— Только я, сэр,— ответил слащавый голос Даусона,— я от виконта: он очень желает поговорить с вами по делу.

— Скажите ему, Даусон, что я скоро приду,— проговорил адвокат,— сейчас я занят.

— Благодарю вас, сэр,— сказал Даусон, и мы услышали, как его шаги удалялись по коридору.

— Да,— произнес Ромэн очень тихим голосом и с видом внимательно прислушивающегося человека,— с ним есть еще кто-то, я не могу ошибиться.

— Мне кажется, вы правы,— подтвердил я,— и вот что беспокоит меня: я не уверен, что второй из бывших здесь ушел. Когда шаги приблизились к верхней площадке лестницы, стало ясно, что идет всего один человек.

— Блокада? — спросил адвокат.

— Осада en régie,— заметил я.

— Отойдем подальше от двери,— сказал Ромэн,— и снова рассмотрим ваше проклятое положение. Без сомнения, Ален был подле комнаты. Он надеялся войти и посмотреть на вас как бы случайно. Это ему не удалось, и он сам стал настороже или в виде часового поставил Даусона. Как вам кажется, которое из двух предположений вернее?

— Конечно, он сам поджидает меня,— сказал я.— Но зачем? Он же не может думать остаться здесь на всю ночь.

— Если бы было возможно не обращать на это внимания! Но вот в чем состоит проклятие вашего положения — нам ни в чем невозможно действовать открыто. Я должен увезти вас из дома тайно, точно запрещенный товар, а как сделать это, когда подле вашей двери стоит часовой?

— Волнением делу не поможешь,— заметил я.

— Не поможешь,— согласился адвокат.— А если подумать, так довольно странно, что я говорил о вашей наружности как раз в то время, когда виконт Ален явился сюда, чтобы посмотреть на ваше лицо. Если вы помните, я говорил, что ваши черты могут значить больше всякого рекомендательного письма. Произвели бы они на мистера Алена то же действие, как и на всех остальных? Что подумал бы он, взглянув на вас?

Мистер Ромэн сидел на стуле подле окна, обернувшись спиной к окнам; я уже стоял на коленях на ковре перед камином, машинально начав собирать разбросанные деньги; вдруг чей-то медоточивый голос произнес:

— Он испытывает удовольствие, мистер Ромэн, и просит присоединить его к числу тех поклонников мистера Анна, о которых вы говорили.