ГЛАВА XXVIII. Понедельник; вечер у адвоката
На следующее утро в половине девятого я позвонил в контору адвоката, находившуюся на Замковой улице. Мистер Робби сидел за деловым столом, окруженный множеством ярусов зеленых оловянных ящиков. Он встретил меня как старого друга.
— Ну, скорее, скорее к делу,— сказал он.— Дантист готов, и, мне кажется, я могу обещать, что операция не причинит вам особенной боли.
— Я далеко не так уверен в этом, мистер Робби,— возразил я, пожимая ему руку.
— Во всяком случае, вы не потеряете со мной много времени.
Мне пришлось рассказать адвокату, что я, точно бродяга, шел с двумя погонщиками вслед за их стадом, что я скрывался под вымышленным именем, что я убил или почти убил человека во время драки между пастухами и затем позволил посадить в тюрьму двух совершенно невинных людей, ничего не сделав, чтобы снять с них обвинение, от которого мог немедленно освободить их. Я сказал ему все сразу, чтобы как можно скорее покончить с наиболее тяжелой для меня стороной вопроса; Робби выслушал мой рассказ с серьезным видом, но на его лице не выразилось ни малейшего изумления.
— Теперь, сэр,— продолжал я,— я готов расплатиться за мой несчастный удар, но я был бы очень рад, если бы вы избавили меня от необходимости явиться в суд и скрыли от следователя мое настоящее имя. Я предпринял это неразумное странствование под чужой фамилией, и моя семья будет сильно огорчена, если до нее дойдут слухи о том, что я наделал. Однако если Фаа умер, я не допущу, чтобы погонщики пострадали из-за меня. В случае необходимости, вызовите меня в суд. Я явлюсь, чтобы защитить Сима и Кэндлиша. Сэр, я не желаю быть ни Дон-Кихотом, ни несправедливым человеком.
— Прекрасно сказано,— проговорил Робби.— Я должен заметить вам, что дело погонщиков не вполне в моем вкусе. Вероятно, вам известно от вашего друга, мистера Ромэна, что я редко вмешиваюсь в уголовные процессы или в нечто сильно похожее на уголовщину. Однако для вас я нарушу мое обычное правило и, осмелюсь заметить, пожалуй, выполню задачу, заданную мне, лучше, нежели кто бы то ни было. Я сейчас же отправлюсь в следственное отделение и наведу справки.
— Погоди еще, мистер Робби,— сказал я.— Вы забываете об издержках. Я думал для начала передать вам тысячу фунтов.
— Дорогой сэр,— сурово ответил адвокат,— я сам подам вам счет, тогда и будем толковать.
— Мне казалось,— возразил я,— что я должен вам представить какую-нибудь существенную гарантию… Ведь вы почти не знаете меня, а я сразу прошу вас взяться за дело, несимпатичное вам, поэтому…
— У нас в Шотландии так не поступают,— произнес Робби тоном, показывавшим, что вопрос исчерпан.
— Однако, дорогой сэр,— продолжал я,— я прошу вас не отказываться от этих денег. Я не только забочусь об издержках, но думаю также о Симе и Кэндлише. Они достойные малые и из-за меня просидели в тюрьме довольно долгое время. Прошу вас, сэр, вознаградите их за выпавшие на их долю неприятности. Теперь вам станет понятным,— прибавил я с улыбкой,— почему я решился предложить вам тысячу фунтов: сумма эта должна была показать, как я жажду, чтобы дело погонщиков окончилось благополучно.
— Я отлично понимаю вас, мистер Дьюси,— сказал адвокат.— Ну, чем скорее я начну действовать, тем лучше пойдет дело! Мой клерк проведет вас в приемную, даст вам номер «Каледонского Меркурия» и последний номер «Ведомостей»; займитесь ими.
Мне кажется, мистер Робби возвратился часа через три. Я видел, как он вылезал из кэба, остановившегося подле его подъезда. Почти тотчас же меня снова провели в кабинет адвоката. Судя по серьезному виду моего нового друга, я подумал, что мне следует ожидать всего самого худшего. Мистер Робби был настолько бесчеловечен, что, не говоря ни слова о результате своих хлопот, прочитал мне длиннейшую нотацию относительно безумия (чтобы не сказать безнравственности) моего поведения.
— Мне тем приятнее высказать вам мое откровенное мнение, что вы не понесете никакого наказания за все ваши неразумные поступки,— прибавил он. (Полагаю, было бы лучше, если бы адвокат начал с этого заявления).
— Фаа вылечили,— продолжал Робби,— Сим и Кэндлиш уже давно очутились бы на свободе, если бы они не были до такой степени честны относительно вас, мистер Дьюси, или мистер Сент-Ив, как мне, по-видимому, следовало бы теперь вас называть. Они ни разу ни одним словом не обмолвились о вашем существовании; когда же их поставили на очную ставку с Фаа и его рассказом о происшествии, их новые показания до такой степени расходились с прежними, они так противоречили друг другу, что следователь совершенно стал в тупик и решил, что в дело замешан кто-то еще. Можете вообразить, как я старался разубедить его; вскоре я с удовольствием увидел ваших друзей на свободе. Они тоже были в полном восторге.
— Ах, сэр,— вскрикнул я,— вам следовало бы их привести сюда!
— Я не нуждаюсь в наставлениях, мистер Дьюси,— заметил адвокат.— Почем я знал, что вы желали возобновить знакомство, которое только что окончилось для вас таким счастливым образом? Говоря откровенно, я был бы против этого. Пусть погонщики идут домой! Они получили вознаграждение, вполне довольны и питают самое глубокое уважение к мистеру Сент-Иву. Когда я дал им пятьдесят фунтов (сумму более чем достаточную), Сим, единственный из двух товарищей, обладающий даром слова, стукнул палкой о землю и произнес: «Ну, ведь я говорил, что он настоящий джентльмен». «Сим,— ответил я ему,— мистер Сент-Ив совершенно то же сказал о вас».
— Итак, в этом случае можно было заметить: комплименты то и дело летают, когда встречаются благородные люди.
— Мистер Дьюси. Сим и Кэндлиш вычеркнуты из вашей жизни, и хорошо, что вы избавились от них! В своем роде они прекрасные малые, но совсем не годятся для вас. Послушайтесь меня, бросьте-ка ваши эксцентрические выходки, забудьте о всех этих погонщиках, бродягах и наслаждайтесь теми удовольствиями, которые свойственны молодому человеку с вашим развитием, состоянием и (простите меня) с вашей наружностью!
Мистер Робби взглянул на часы и прибавил:
— Для начала новой жизни позвольте мне попросить вас прежде всего перешагнуть через порог моей столовой и разделить завтрак с одиноким холостяком.
Долго сидели мы за прекрасным завтраком, и все время мистер Робби продолжал развивать ту же поэму:
— Без сомнения, вы танцуете? — спросил он наконец.— Да? Прекрасно! В четверег бал в собрании. Понятно, вы должны быть на нем; в качестве уроженца этого города я пришлю вам билет. Я глубоко верю в то, что молодой человек — молодой человек. Только помилосердствуйте! Бросьте всех этих погонщиков, бродяг и так далее. Говоря о бале, я невольно вспоминаю, что у вас не будет знакомых дам… О, я понимаю, как это неприятно! Я и сам был молод… Если вас не страшит крайне скучная перспектива выпить чашку чая у холостяка-адвоката, в обществе, главным образом состоящем из его племянников, племянниц, двоюродных внуков, внучек, опекаемых и множества потомков его клиентов, придите ко мне сегодня, около семи часов. Полагаю, мне удастся показать вам двух-трех молодых девушек, на которых стоит взглянуть. На балу они могут быть вашими дамами.
Он бегло обрисовал мне несколько молодых девушек, которых я должен был встретить у него, и в заключение сказал:
— Наконец, вы познакомитесь с моим другом, мисс Флорой. Не стану пытаться описывать вам ее. Посмотрите сами.
Понятно, я поблагодарил мистера Робби за приглашение и немедленно пошел домой, чтобы принять внешний вид, достойный взора Флоры и той хорошей новости, которую я собирался сообщить ей.
Мой туалет вышел удачен — по крайней мере, я имею основание предполагать это. Мистер Роулей на прощание произнес: «Забирательно! Вид у вас, мистер Анн, первый сорт!» И даже каменная миссис Мак-Ранкин — как бы это выразиться? — была поражена, скандализирована, но поражена! Понятно, она посетовала на тщеславие, заставившее меня думать о костюме, но невольно любовалась результатом моего легкомыслия.
— Ах, мистер Дьюси,— сказала она,— какое это жалкое занятие для христианина! Вы думаете о вашей внешности в то время, когда учение Христа попрано, в то время, когда знамя Нового Завета повержено во прах! Лучше бы вы, забыв о суете, молились, стоя на коленях!.. Однако, мне приходится сознаться, что ваше платье идет вам. И если вы сегодня собираетесь встретиться с любимой вами девушкой, я готова извинить вас. Молодежь — всегда молодежь!
Она вздохнула.
— Помню, когда мистер Мак-Ранкин явился ухаживать за мной (давно это было, давно!), я надела зеленое платье, отделанное кантиками. Говорили, что оно очень шло ко мне. Я никогда не отличалась красотой, но мое лицо было бледно, выразительно и интересно.
Пока я сходил с лестницы, мистрис Мак-Ранкин все время стояла на площадке со свечей в руке и, перегнувшись через перила, смотрела на меня.
Мистер Робби давал не вечер, а вечеринку. Я не хочу сказать этим словом, что к нему собралось мало гостей; напротив, все комнаты его квартиры были переполнены; но хозяин не прилагал особенных стараний занять общество. В гостиной стояли столы, и старички играли в вист. В зале молодежь как умела развлекала себя. Дамы сидели; мужчины стояли кругом с равнодушным или важным видом. Очевидно, единственным средством не скучать была беседа; впрочем, на столах лежали прекрасно иллюстрированные журналы; мужчины показывали дамам иллюстрации. Мистер Робби большей частью сидел в карточной комнате и только мимоходом появлялся в гостиной. Очутившись среди молодежи, он, как шарик, перекатывался от группы к группе, имея вид всеобщего дядюшки.
В этот день Флора случайно встретила его.
— Ну, мисс Флора,— сказал он ей,— приезжайте сегодня пораньше; мне хочется вам показать одного феникса! Я говорю о мистере Дьюси; он мой клиент, и я в него влюбился.
Адвокат сказал еще несколько слов о моей наружности, и после этого Флора заподозрила истину. Поэтому, приехав вечером к адвокату, молодая девушка не была спокойна: ее мучило предчувствие. Флора села недалеко от двери; там-то я и увидел ее, окруженную роем скучных, вялых молодых людей. Когда я подходил к ней, она поднялась со стула и самым естественным образом приветствовала меня, очевидно, заранее приготовленной фразой.
— Как вы поживаете, мистер Дьюси? Я не видела вас целую вечность!
— Мне нужно многое рассказать вам, мисс Гилькрист,— сказал я.— Вы позволите присесть подле вас?
Ловкая девушка, сев у двери, бросила на стул, стоявший рядом с ее стулом, свою шаль и тем сохранила для меня место.
Она сняла шаль с сиденья; молодые люди, окружавшие ее, были так деликатны, что отошли и оставили нас вдвоем. Как только я опустился на стул, Флора принялась обмахиваться веером и, полузакрывшись им, шепнула:
— Вы безумец!
— Влюблен до безумия.
— Я не в состоянии этого переносить. Неужели вы не понимаете, что я испытываю? — произнесла она.— Что вы скажете Рональду, майору Чевениксу и моей тетке?
— Ваша тетка? — повторил я, вздрогнув.— Peccavi! А она здесь?
— Тетя играет в вист,— ответила Флора.
— Вероятно, она целый вечер не встанет из-за стола,— подсказал я.
— Быть может,— согласилась Флора.— Большей частью так бывает.
— Ну, я постараюсь не заходить в карточную комнату, ведь я и так не стремился туда. Я здесь не для того, чтобы играть в карты, а затем, чтобы вволю насмотреться на одно существо, если только возможно насмотреться на него, и сообщить ему хорошие вести.
— Но ведь тут еще Рональд и майор,— настаивала Флора.— Они не станут сидеть за картами… Рональд всегда ходит из одного места в другое, Чевеникс же…
— Сидит с мисс Флорой,— перебил я,— и говорит с ней о бедном Сент-Иве? Я угадал это, дорогая, и мистер Дьюси явился мешать майору. Но не беспокойтесь! Для меня страшна только ваша тетушка.
— Почему именно она?
— Потому, что ваша тетушка очень умная дама, моя дорогая, и как все умные женщины, она резка и стремительна,— ответил я.— На подобных женщин можно рассчитывать, лишь отведя их в уголок и там разумно потолковать с ними, как я толкую с вами. Тетушка ваша была бы готова сделать страшный скандал, не обращая ни малейшего внимания ни на опасность моего положения, ни на чувства нашего радушного хозяина.
— Хорошо,— произнесла Флора,— а что вы скажете о Рональде? Вы думаете, что он-то неспособен на резкую выходку? Мало же вы его знаете!
— Мне кажется, я отлично понимаю его. Необходимо только, чтобы «я» заговорил с вашим братом, а не он со мной, вот и все.
— Так прошу вас, подите и поговорите с ним,— заметила Флора.— Вон брат, вы видите? Он стоит в другом конце гостиной и разговаривает с девушкой в розовом платье.
— Как, потерять место рядом с вами, не сообщив вам хорошей вести! — вскрикнул я.— Нет, полно! Обратите немножко внимания на меня и на то, что я хочу вам сказать. Я полагал, что к людям, приносящим хорошие известия, относятся благосклонно. Надеялся я также, что вестник и сам по себе будет принят ласково! Подумайте, у меня только один друг на свете. Дайте же мне остаться с ним! Только одно слово жажду я слышать. Дайте же мне возможность услышать его!
— О, Анн,— со вздохом произнесла Флора,— неужели, если бы я не любила вас, я тревожилась бы до такой степени? Из-за вас я стала совершенной трусихой, милый. Поставьте себя на мое место, вообразите, что вы в полной безопасности, а мне грозят всякие ужасы.
Ее замечание в мгновение ока доказало всю мою тупость.
— Прости меня Господь, дорогая,— поспешно ответил я.— Я никогда не думал об оборотной стороне вопроса.
Поспешно рассказал я Флоре о судьбе погонщиков и встал, чтобы пойти к Рональду, заметив:
— Вы видите, дорогая, как я послушен.
Флора взглянула на меня взглядом, который вознаградил меня за все; когда я отвернулся от нее с таким чувством, будто я отворачиваюсь от солнца,— воспоминание об этом взгляде ласкало мне сердце. Девушка в розовом платье, особа высокого роста, кокетничала и делала глазки. У нее были большие глаза, большие зубы, широкие плечи, речь ее так и лилась. По фигуре и манерам Рональда я сейчас же ясно понял, что он благоговел даже перед тем стулом, на котором сидела его собеседница. Но я поступил безжалостно: я положил руку на плечо юноши как раз в то время, когда он нагибался над нею, точно курица над цыпленком.
— Прошу извинения, мистер Гилькрист,— сказал я, отводя его в сторону.
Рональд вздрогнул, стараясь придумать ответ, но не мог выговорить ни слова, на лице его выражалось неописуемое изумление.
— Да, это я сам! — продолжал я.— Простите, что я прервал ваш приятный разговор, но вы же знаете, что прежде всего у нас есть обязанности относительно мистера Робби. Нехорошо было бы, если бы в его гостиной произошла сцена, поэтому я решил, что необходимо предупредить вас. Я ношу имя Дьюси. Говорю это на всякий случай.
— Знаете… знаете, это Бог знает что такое! — вскричал Рональд.— Что вы тут делаете, черт побери!
— Тс… тсс!.. Тут не место объясняться, мой милый,— сказал я.— Если вам угодно, придите ко мне сегодня же после вечера мистера Робби. Мы можем за сигарой потолковать с вами. Здесь же, право, говорить неудобно.
Раньше чем Рональд успел прийти в себя, я уже дал ему адрес в Сент-Джемс-сквере и смешался с толпой. Увы, мне не удалось сейчас же вернуться к Флоре! На дороге я встретил мистера Робби, он поймал меня и стал без умолку болтать. Рассеянно слушая его, я смотрел, как вокруг моего идола снова собиралась толпа несносных молодых людей, и в душе проклинал судьбу и моего хозяина. Вдруг мистер Робби вспомнил, что я должен ехать в четверг на бал в собрание, и что я явился к нему только затем, чтобы он мог подготовить мне почву для этого бала. Адвокат сейчас же представил меня какой-то молодой девушке. Но я, оставаясь вполне вежливым, сумел удержать подле себя мистера Робби. Как только мы отошли от моей новой знакомой, я увидал майора Чевеникса. Он направлялся к нам, по своему обыкновению держась прямо как палка. Тоже по обыкновению, он был одет до крайности строго.
— Вот человек, с которым я желал бы поговорить, — произнес я, что называется, хватая быка за рога.— Не представите ли вы меня майору Чевениксу?
— Сию минуту, дорогой сэр,— ответил мистер Робби и произнес громко: — Майор, подойдите сюда и позвольте мне рекомендовать вам моего друга, мистера Дьюси, который желает познакомиться с вами.
Лицо майора заметно вспыхнуло, но больше он ничем не выдал своего волнения. Чевеникс низко поклонился и сказал:
— Мне кажется, мы где-то встречались прежде?
Я, ответив на поклон, произнес:
— Да, встречались, не будучи по-настоящему знакомы, и я давно искал случая формально представиться вам.
— Вы очень добры, мистер Дьюси,— проговорил майор,— быть может, вы поможете мне вспомнить, где именно я имел удовольствие видеть вас?
— О, зачем же выводить меня на чистую воду,— со смехом заметил я,— да еще в присутствии моего поверенного!
— Готов держать пари,— вмешался в разговор Робби,— что когда вы, Чевеникс, встречали мистера Дьюси, он носил имя Сент-Ив. Прошлое моего клиента полно мрака и тайн.
— Помнится, я знал мистера Дьюси не под упомянутой вами фамилией,— проговорил майор сквозь зубы.
— Ну, я желаю, чтобы мой клиент оправдался! — продолжал адвокат с самой неудачной шутливостью.— Мне ничего о нем неизвестно! Кто знает, что кроется под его вымышленными именами! Заставьте-ка вашу память поработать, майор, вспомните, где и когда вы встречали мистера Дьюси, и потом скажите мне об этом.
— Непременно,— произнес Чевеникс.
— Производите же розыск,— крикнул Робби, уходя и помахивая рукой.
Как только мы остались одни, майор повернулся ко мне. Я взглянул в его бесстрастное лицо.
— У вас много мужества,— заметил он.
— Мое мужество так же несомненно, как ваше благородство,— отвечал я.
— Вы ожидали встретить меня?
— Вы видели, по крайней мере, что я воспользовался первым удобным случаем, чтобы представиться вам.
— И вы не боялись?
— Нисколько. Я знал, что имею дело с джентльменом. Пусть это слово будет впоследствии вашей эпитафией.
— Но другие ищут вас и не станут шутить,— сказал Чевеникс.— Полиция, мой дорогой сэр, делает на вас настоящую облаву.
— Мне кажется, выражение немного грубо!
— Вы видели мисс Гилькрист? — спросил Чевеникс, меняя тему разговора.
— Мисс Гилькрист, по отношению к которой, как мне кажется, мы находимся в положении соперников? — спросил я и прибавил: — Да, я видел ее.
— А я ее искал,— произнес майор.
Я чувствовал, что весь дрожу от гнева, полагая, что майор испытывал то же самое. Мы взглядом смерили друг друга.
— Оригинальное положение,— произнес Чевеникс.
— Очень,— подтвердил я.— Но позвольте вам откровенно сказать, что вы раздуваете холодные угли, мне следует предупредить вас из чувства признательности за вашу доброту к пленнику Шамдиверу.
— Вы желаете этим намекнуть, что расположение мисс Гилькрист отдано другому лицу? — спросил он насмешливо.— Благодарю вас. Так как вы сообщили мне ценные сведения, я тоже позволю себе в свою очередь сказать вам несколько слов. Честно ли, деликатно ли, порядочно ли компрометировать девушку, зная, что ухаживание за нею не может кончиться ничем (а вы это отлично знаете)?
Я не мог выговорить ни слова.
— Простите, если я сейчас же прекращу разговор с вами,— продолжал офицер.— Очевидно, наша беседа не приведет ни к какому хорошему результату, кроме того, я намереваюсь употребить этот вечер на нечто более привлекательное.
— Да,— ответил я,— вы правы, наше свидание с вами не будет иметь последствий. Честь связывает вас по рукам и ногам. Вам известно, что меня несправедливо обвиняют, но даже если бы вы и не знали этого, вам, как моему сопернику, все равно пришлось бы или молчаливо стоять в стороне, или поступить низко.
Чевеникс снова изменился в лице.
— На вашем месте я не говорил бы так,— произнес он.— Не слишком ли много вы твердите о низости и благородстве?
Майор отошел от меня и направился к Флоре, сидевшей среди целой свиты юношей. Мне оставалось только идти за ним, мысленно читая себе нравоучения о необходимости владеть собой.
Странно, до чего быстро очень молодые люди исчезают, как только показывается человек лет около двадцати пяти или старше. Юноши, окружавшие Флору, мгновенно рассеялись, завидя майора и меня; они не сделали даже ни малейшей попытки сопротивляться нам; некоторые из них еще бродили кругом, но вскоре и они последовали за остальными, и мы остались втроем. Из двери дуло, и Флора накинула меховую накидку на свои обнаженные плечи, темный мех опушки великолепно оттенял белизну ее кожи. Она вся сияла контрастами. Свет играл на ее нежном взволнованном лице, которое то вспыхивало, то бледнело. В течение мгновения она переводила глаза с одного соперника на другого и видимо колебалась, затем обратилась к Чевениксу, сказав:
— Конечно, вы будете в собрании, майор Чевеникс?
— Вряд ли, боюсь, что мне придется быть в другом месте,— ответил он.— Даже удовольствие танцевать с вами, мисс Флора, должно уступить перед долгом.
Некоторое время разговор шел самым мирным образом. Темой его служила погода, но он скоро коснулся войны. По-видимому, никто не был виноват в том, что беседа приняла такое направление. Это не могло не случиться: мысль о войне наполняла всю атмосферу.
— Хорошие вести с театра военных действий,— сказал майор.
— Да, пока,— заметил я.— Но не скажет ли нам мисс Гилькрист своего личного мнения о войне? Не примешивается ли в вашей душе, мисс Гилькрист, к восхищению победителями маленькая доля жалости к побежденным?
— Да, сэр,— живо сказала Флора,— я испытываю большое сострадание к побежденным. Мне кажется, с молодыми девушками не следует говорить о войне… Я… как это говорится? — не сражающаяся сторона. Напоминать же мне о том, что приходится выносить другим, что они терпят… право, нехорошо.
— У вас, мисс Гилькрист, нежное женское сердце,— заметил Чевеникс.
— Не будьте слишком уверены в его нежности,— с жаром возразила она.— Я с удовольствием сама пошла бы в бой!
— За которую из сторон? — спросил я.
— Как можете вы сомневаться,— ответила Флора.— Я — шотландка.
— Мисс Гилькрист шотландка! — повторил майор, взглянув на меня.— Никто не мешает вам чувствовать сострадание, мисс Гилькрист.
— И я с восторгом преклоняюсь перед каждым малейшим проблеском его,— проговорил я.— Жалость так близка к любви.
— Предоставим самой мисс Гилькрист решить, так ли это, мы подчиняемся приговору. Скажите же, мисс Флора, что ближе к любви — жалость или восхищение?
— Постойте,— заметил я.— Будем конкретнее. Майор, опишите одного из победителей, о которых говорите вы, потом настанет моя очередь, и пусть мисс Флора произнесет свое решение.
— Мне кажется, я понимаю вас,— произнес Чевеникс.— Постараюсь сделать то, о чем вы говорите. Вы полагаете, что сострадание и тому подобные чувства имеют над сердцем женщины особенно сильную власть? Я же считаю женщин выше, благороднее. Мне кажется, что любовь может внушить им только человек, которого они уважают. Он должен быть тверд, горд, если вам угодно, пожалуй, даже сух, но тверд, непременно тверд. Сперва женщина с сомнением взглянет на такого человека, но в конце концов она увидит, что лицо, суровое для всех, становится кротким и нежным для нее. Ей прежде всего необходима вера в силу мужчины. Вот почему женщина любит только человека, достойного звания героя.
— Ваш герой очень честолюбив, сэр,— сказал я.— Я опишу скромное существо, но, как мне кажется, обладающее более человеческими свойствами, нежели ваш идеал. Это человек, не безусловно верящий в свои силы; он не отличается непоколебимой твердостью; взглянув на прекрасное лицо, услышав чудный голос, он отдается чувству любви, не рассуждая. Чего же ему еще просить от женщины, кроме жалости или сострадания к нему, к его любви, в которой вся его жизнь? Вы изображаете женщин существами низшего порядка, смотрящими с восхищением на своих возлюбленных, которые, точно мраморные статуи, стоят на пьедесталах, подняв носы кверху! Господь был мудрее вас, и самый твердый из ваших героев может оказаться человеком в полном значении этого слова. Мы просим королеву рассудить нас,— прибавил я, кланяясь Флоре.
— Что же королеве сказать? — спросила она.— Мне придется дать вам ответ, который не будет ответом,— ветер веет, где хочет. Женщина следует влечению своего сердца.
Флора вспыхнула, я тоже, потому что в ее словах я услышал признание; Чевеникс побледнел.
— Вы превращаете жизнь в страшную лотерею, мисс Гилькрист,— произнес он.— Но я не впаду в отчаяние. Быть честным и простым — вот по-прежнему мой лозунг.
Следует сознаться, что в эту минуту он был удивительно хорош, хотя до смешного походил на одну из тех мраморных статуй с поднятыми носами, о которых я только что упоминал.
— Я не понимаю, почему мы заговорили обо всем этом,— заметила Флора.
— Причиной была война,— ответил Чевеникс.
— Все дороги ведут в Рим,— объяснил я.— О чем же ином мы могли бы говорить с мистером Чевениксом.
Уже некоторое время в комнате, находившейся за моей спиной, слышался шум, но я не обращал на него особенного внимания, хотя, быть может, мне следовало принять его к сведению. Вдруг лицо Флоры заметно изменилось. Она несколько раз выразительно обмахнулась веером и умоляющими глазами взглянула на меня. Очевидно, молодая девушка о чем-то просила меня, мне казалось, что Флора требует, чтобы я ушел, очистив поле действий для моего соперника. Я же, конечно, не желал оставлять с ней Чевеникса. Наконец Флора нетерпеливо поднялась со стула.
— Мне кажется, вам пора проститься, мистер Дьюси,— шепнула мне она.
Я не понимал, почему и высказал ей это. Тогда она произнесла страшные слова:
— Моя тетка выходит из игральной комнаты.
Скорее, чем можно передать это словами, я поклонился Флоре и ушел. В дверях я на мгновение обернулся и имел счастье увидеть профиль старой мисс Гилькрист и ее золотой лорнет. Благодаря взгляду на тетушку, показавшуюся из соседней комнаты, у меня как бы выросли крылья, и через мгновение я уже шел по Замковой улице. Наверху блестели освещенные окна, и неопределенные тени гостей, оставшихся у Робби, мелькали через четырехугольники света, лежавшие под моими ногами.
Отзывы о сказке / рассказе: