ГЛАВА XXIX. Вторник. В тенетах
Вторник начался с неожиданности. На столе за завтраком я нашел письмо, адресованное Эдуарду Дьюси, эсквайру. Это поразило меня. Совесть превращает нас в трусов! Распечатав конверт, я увидел, что в нем лежала только записка от адвоката и билет на бал в четверг. Позавтракав, я сел у окна, успокаивая волнение сигарой; Роулей, окончив ту небольшую долю уборки, которая теперь составляла его обязанность, сидел недалеко от меня и с одушевлением играл на дудочке, с особенным увлечением выводя высокие ноты. Вдруг совершенно неожиданно в комнате очутился Рональд. Я предложил ему сигару, придвинул стул к камину и усадил на него моего гостя (чуть было я не написал «спокойно усадил моего гостя», между тем Рональд был неспокоен). Он был как на иголках и не знал, взять ему сигару или отказаться от нее, взяв же ее, он недоумевал, должен ли он закурить ее или отдать мне обратно. Я ясно видел, что ему хотелось что-то сказать мне, и при этом я чувствовал, что он будет говорить с чужих слов, и именно со слов майора Чевеникса. Последнее казалось мне вполне несомненным.
— Вот и вы здесь,— вежливо и радушно заметил я, решившись не выводить моего юного друга из затруднительного положения. «Если он пришел ко мне с поручением от моего соперника,— думалось мне,— я предоставлю ему свободу действовать, но не окажу ни малейшей помощи».
— Дело в том,— начал юноша,— что мне хотелось бы говорить с вами наедине.
— Понятно,— ответил я и прибавил: — Роулей, вы можете пройти в спальню. Мой дорогой,— продолжал я, обращаясь к Рональду,— ваши слова предвещают нечто серьезное. Надеюсь, не случилось ничего дурного?
— Буду откровенно говорить,— сказал Рональд.— Я очень рассержен и расстроен.
— Держу пари, что я знаю причину вашего неудовольствия, и что мне будет легко успокоить вас!
— О чем вы говорите? — спросил он.
— Вероятно, вы попали в несколько затруднительное положение,— проговорил я,— и могу только заметить, что вы пришли именно туда, куда вам следовало прийти. Если вам нужна сотня-другая фунтов или иная маленькая сумма в этом роде, прошу вас не стесняться. Мой кошелек к вашим услугам.
— Вы очень добры,— сказал Рональд,— и хотя я не знаю, как вы могли угадать истину, но я действительно в несколько стесненном положении. Однако я пришел не затем, чтобы говорить о деньгах.
— Да и не стоит говорить о них! — воскликнул я.— Однако, Рональд, вы должны понимать, что я отношусь к вопросу о ваших денежных затруднениях совершенно иначе, нежели относитесь к нему вы. Вспомните, что вы оказали мне одну из тех услуг, которые поселяют в душе человека чувство вечной дружбы… Теперь я получил довольно значительное состояние и считал бы себя счастливым, если бы вы смотрели на него как на свою собственность.
— Нет,— сказал Рональд,— я не могу взять от вас денег, право, не могу… кроме того, я пришел по другому делу… я хотел говорить с вами о моей сестре, Сент-Ив,— и юноша с угрозой повернулся ко мне.
— Право,— настаивал я,— в вашем распоряжении около пятисот фунтов. Во всяком случае, помните, что как только деньги понадобятся вам, вы их найдете у меня.
— Ах, замолчите пожалуйста! — вскрикнул Рональд.— Я пришел, чтобы сказать вам много неприятных вещей. Но решусь ли я на это, раз вы отнимаете у меня положительно всякую возможность начать вас упрекать! Как я уже заметил вам, я пришел сюда, чтобы говорить о сестре. Вы сами понимаете, что необходимо изменить положение вещей. Вы компрометируете ее, и ваше знакомство с нею не может привести ровно ни к чему. Вдобавок я не согласился бы, чтобы какая-либо из моих родственниц сближалась с человеком вроде вас (вы сами должны это чувствовать). Мне очень неприятно говорить вам такие вещи. Знаете, мне все кажется, что я бью лежачего, и я даже сообщил майору о моем чувстве. Между тем я должен был вам высказать правду, дело сделано и нам незачем снова поднимать этот вопрос.
— Я компрометирую вашу сестру, знакомство со мной не может привести ни к чему… люди вроде меня…— задумчиво повторил я.— Мне кажется, я понимаю вас, и мне следует поскорее официально объясниться с вами.
Я поднялся со стула, отложил сигару в сторону и, поклонившись, произнес:
— Мистер Гилькрист, в ответ на ваши вполне естественные замечания я имею честь просить у вас руки вашей сестры. Я ношу титул, во Франции мы довольно легко смотрим на титулы, но, кроме того, я происхожу из очень древнего рода, что ценится решительно везде. Я могу указать вам на тридцать два поколения моих предков, незапятнанных ни единым позорным деянием. В будущем я рассчитываю обладать богатством, которое, конечно, превысит размер среднего состояния. Доходы моего внучатого дяди, кажется, равняются тридцати тысячам фунтов в год, хотя я и не справлялся об этом. Скажем, что они не менее пятнадцати и не более пятидесяти тысяч фунтов.
— Подобные вещи легко говорить, — сказал Рональд, улыбаясь с выражением сострадания.— К сожалению, все это так… в воздухе.
— Прошу прощения, не в воздухе, а в Бекингэм-шире,— заметил я с усмешкой.
— Я хотел сказать, дорогой Сент-Ив, что вы не в состоянии доказать ваших слов,— продолжал он.— Все, что вы говорите, может быть совершенно ложно,— вы слушаете меня? — вы ничем не можете подтвердить справедливость ваших утверждений.
— Постойте! — крикнул я, вскочив и подбегая к столу.— Постойте.
Я написал адрес Ромэна.
— Вот на кого я ссылаюсь, мистер Гилькрист. Пока вы не напишете Ромэну и не получите от него отрицательного ответа, вы должны обращаться со мной как с джентльменом.
Мои слова подействовали на Рональда.
— Прошу извинить меня, Сент-Ив,— сказал он,— поверьте, я не хотел оскорбить вас. Но вот в чем беда: я не могу сказать ни слова возражения, ни обидеть вас; простите меня, я делаю это неумышленно. Во всяком случае, вы сами видите, что вашего предложения невозможно принять… Оно не имеет смысла. Наши страны воюют. Вы — пленник.
— Один из моих предков во времена лиги,— возразил я,— женился на гугенотке. Он проехал двести миль по враждебной стране, чтобы увезти свою невесту. И они были очень счастливы.
— Ну…— начал было Рональд, но замолчал, опустив глаза.
— Что же? — спросил я.
— Ну… а Гогела?..— произнес юноша, смотря в камин на уголья.
Я так и подскочил, вскрикнув:
— Что, что вы говорите?
— История с Гогелой,— повторил он.
— Рональд! — произнес я.— Вы говорите не по собственному побуждению. Я знаю, кто вам подсказал эти слова,— низкий человек шепнул их вам.
— Сент-Ив,— возразил юноша,— зачем вы стараетесь сделать этот разговор еще тяжелее для меня? Зачем вы оскорбляете других людей? Я не могу принять предложения человека, на котором лежит чересчур тяжелое обвинение! Вы сами должны понять это. Ваше намерение жениться на моей сестре — самая нелепая вещь в мире.
— И только потому, что я дрался на дуэли, только потому, что эта дуэль окончилась несчастливо, вы — юный солдат или почти солдат, отказываете мне в руке вашей сестры? Так ли я понял вас? — спросил я.
— Милый мой,— жалобно произнес Рональд,— конечно, вы можете превратно истолковывать мои слова. Вы говорите, что это была дуэль… Я же не могу сказать вам, что… я не могу… мне кажется… вы сами видите, в чем заключается вопрос. Это была дуэль? Я не знаю.
— Я имел честь сказать вам, что дрался на дуэли,— произнес я.
— Видите ли, другие утверждают иное.
— Они лгут, Рональд, и я докажу это.
— Одним словом, тот человек, который так несчастлив, что о нем говорят подобные вещи, не может быть мужем моей сестры! — крикнул Рональд.
— Вы знаете, кто на суде будет первым свидетелем в мою пользу? Артур Чевеникс,— сказал я.
— Мне все равно,— произнес юноша, встав со стула и принимаясь ходить взад и вперед по комнате.— Чего вы хотите, Сент-Ив? О чем мы говорим? Я как во сне! Вы сделали предложение, я отказал вам. Мне оно не нравится, мне его не нужно. Кроме того, не во мне вопрос: моя тетка ни за что и слышать о нем не захочет! Разве вам недостаточно этого?
— Помните, Рональд, что мы с вами играем обоюдоострым оружием,— сказал я.— Предложение руки — щекотливый предмет. Вы отказали мне и привели множество причин вашего отказа. Прежде всего вы называли меня обманщиком, затем напомнили о войне, далее вы сказали, что я бесчестно убил Гогелу, или что на меня возводят подобное обвинение. Ну, милейший мой, все это жалкие причины для отказа! Если бы кто-либо другой говорил со мной таким образом, я был бы страшно возмущен; полагаю, вы сами понимаете это. Но в настоящем случае у меня связаны руки. Не говоря уже о том, что я люблю вашу сестру, я настолько благодарен вам за прошлое, что вы можете вполне безнаказанно оскорблять меня! Мне приходится жестоко страдать, не имея возможности защищаться.
В начале моей речи Рональд порывался перебить меня, но, когда я замолчал, он долгое время стоял, не произнося ни слова.
— Сент-Ив,— сказал наконец Рональд,— полагаю, мне лучше уйти. Все это ужасно раздосадовало нас обоих. Право, я не желал обижать вас, и я прошу у вас прощения. Я уважаю вас как джентльмена. Мне хотелось только сказать вам, почему я считаю невозможным принять ваше предложение. Будьте уверены в одном: «я» и не подумаю предпринимать что-либо против вас. Вы пожмете мне на прощанье руку? — пробормотал он в заключение.
— Да,— подтвердил я,— действительно, этот разговор раздосадовал нас обоих. Ну, что прошло, то прошло! Прощайте Рональд!
— Прощайте, Сент-Ив, мне очень грустно, что все произошло таким образом,— и он ушел.
Окна моей гостиной выходили на север, но входной коридор освещался со стороны сквера, а потому я мог следить за печальным отступлением Рональда. Вскоре к нему подошла какая-то фигура, в которой я узнал майора Чевеникса. При виде встречи двух друзей я чуть не захохотал: я предвидел, какой разговор начнется между ними, и даже мысленно слышал замечания: «Я вам говорил», или «Но я же не говорил вам!», звучащие, как лязг мечей. Без сомнения, они немного выиграли от визита Рональда, но мое положение было еще хуже, нежели положение моих противников, и вдобавок беседа с юным Рональдом произвела на меня удручающее впечатление. Рональд закусил удила и окончательно отказал мне. Это не представляло для меня неожиданности, но все же я не мог причислить к хорошим новостям отказ брата Флоры. Теперь я твердо знал, что когда я уеду во Францию, будет сделано решительно все, чтобы заставить любимую мной девушку отказаться от навязчивого француза и принять предложение майора. Конечно, Флора устоит, но мысль о тех просьбах и доводах, которыми будут осаждать бедняжку, была мне неприятна, и я решил, что ее необходимо предупредить и подготовить к борьбе.
Я считал бесполезным стараться увидеть Флору днем, но задумал сегодня же рано вечером попытаться пробраться в Суанстон. Мне следовало также подумать и о путешествии во Францию. Тут, в Эдинбурге, море было всего в четырех милях от меня; я мог явиться наудачу к рыбакам, держа в одной руке шляпу, а в другой нож, однако подобное предприятие показалось мне таким отчаянным, что я решил лучше вернуться к дому Берчеля Фенна и вторично постучаться в его двери. Для этого мне были нужны деньги. Отдав Флоре бумаги, я сохранил у себя тысячи полторы фунтов, но эта сумма и была у меня, и не была: после завтрака в доме Робби я, удержав тридцать фунтов, отнес остальные деньги в банк на Джордж-стрит и положил их на имя мистера Роулея; в то время я думал оставить их моему слуге, если мне придется поспешно уехать. Теперь мне самому понадобилась эта сумма, и я отправил в банк моего юного слугу, с его кокардой и прочей амуницией, приказав юноше взять обратно полторы тысячи фунтов. Роулей долго не возвращался, а когда снова явился ко мне, его лицо горело. В руке Роулей держал квитанцию.
— Дело не подходящее, мистер Анн,— сказал он.
— Как так?
— Я нашел банк, сэр, и все как следует,— продолжал юноша.— Но, Боже Ты мой, как я перепугался! У дверей стоял вкладчик. И знаете, мистер Анн, кто это был? Тот самый красножилетник, с которым я завтракал близ Эйльсбери!
— Вы не ошиблись?
— Нет, наверно не ошибся,— отвечал Роулей.— Я не говорю, что это был мистер Лавендер, нет, я узнал бывшего с ним товарища и подумал: «Это неладно».
— Да, неладно,— согласился я.
Я в раздумье ходил по комнате. Конечно, этот сыщик лондонской полиции мог случайно быть в Эдинбурге. Однако, конечно, странное стечение обстоятельств заставило его разговаривать с моим слугой в трактире «Зеленого Дракона» и теперь привело в Шотландию, как раз к дверям того банка, в котором хранились деньги Роулея!
— Роулей,— сказал я,— он не видел вас?
— Не бойтесь,— проговорил Роулей,— поверьте, мистер Анн, сэр, если бы он заметил меня, вы меня больше не видали бы! Ведь я не осел, сэр.
— Ну, мой мальчик, вы можете спрятать в карман эту квитанцию и представить ее в банк только тогда, когда совершенно отделаетесь от меня. Смотрите только, не потеряйте бумажку. Это ваша доля из волшебной рождественской шкатулки — тысяча пятьсот фунтов.
— Простите меня, мистер Анн, сэр, но зачем мне эти деньги?— сказал Роулей.
— Чтобы открыть харчевню,— продолжал я.
— Извините меня, сэр, но у меня нет призвания открыть трактир, сэр,— гордо ответил он.— Мне кажется, сэр, я слишком молод для этих денег. Я ваш слуга или никто.
— Ну, Роулей,— заметил я,— я скажу, за что даю вам эти деньги. Я дарю их за оказанную вами услугу, о которой я не хочу и не смею говорить, за вашу честность относительно меня, за вашу душевную свежесть и бодрость, мой друг. Я предназначаю эти деньги вам. Так как сыщик ждет подле банка, деньги должны лежать в кассе, пока я не уеду.
— Пока вы не уедете, сэр? — повторил Роулей.— Могу вам сказать мистер Анн, сэр, что куда бы вы ни направились, я не оставлю вас.
— Милый мой мальчик,— проговорил я,— нам придется расстаться в очень скором времени, вероятно, завтра. Это нужно, нужно для меня, Роулей. Поверьте, сыщик стоит подле банка не ради вас! Каким образом они могли так скоро узнать о вложенной мною в банк сумме, я не понимаю! Вероятно, какое-нибудь странное стечение обстоятельств выдало им меня. Однако факт налицо. Теперь мне не только нужно будет проститься с вами, но и попросить вас до последней минуты не выходить из дому. Помните, мой мальчик, что только этим путем вы будете в состоянии оказать мне услугу.
— Раз вы это говорите, сэр, так и будет,— с жаром произнес Роулей.— Ничего не делать вполовину — вот мой девиз. Я ваш телом и душой, в счастье и в беде, я готов для вас жить и умереть!
До заката приходилось бездействовать. Я видел только один выход из своего положения, а именно: мне следовало как можно скорее найти возможность поговорить с Флорой, моим единственным банкиром, но до наступления темноты нечего было и думать об этом. В ожидании вечера мне приходилось сидеть дома, развлекаясь чтением «Каледонского Меркурия», сообщавшего о неудачах французов и передававшего запоздалые известия о нашем отступлении из России; порой при чтении газеты чувство гнева и обиды прогоняло мою сонливость, порой я дремал, читая бесплодные разглагольствования о внутренних делах страны. Вдруг я совершенно случайно натолкнулся на заметку:
«В отель «Дембрек» только что прибыл виконт де Сент-Ив».
— Роулей,— позвал я.
— Что прикажете, мистер Анн? — ответил почтительный юноша, опуская трубку.
— Взгляните-ка на это,— сказал я, протягивая к нему газету.
— Батюшки,— вскрикнул Роулей,— это он, наверное он!
— Наверное, Роулей,— подтвердил я.— Он напал на наш след и настиг нас. Я готов поклясться, что виконт и этот сыщик приехали вместе. И теперь в Эдинбурге вся охота: дичь, охотники, собаки!
— Что же вы теперь будете делать, сэр! Предоставьте мне все заботы, сэр, пожалуйста! Подождите одну минуту, я переоденусь и проберусь в этот Дем… в отель и посмотрю, кто из них там. Поверьте мистер Анн, я очень осторожен.
— Нет, нет, Роулей, не забывайте, вы пленник, я тоже пленник или нечто вроде этого. Если вы выйдете на улицу, это будет для меня равняться смерти.
— Как вам угодно, сэр.
— Кроме того,— продолжал я,— вам нужно простудиться или нечто в этом роде. Нехорошо возбуждать подозрения миссис Мак-Ранкин.
— Простудиться? — вскрикнул он, сейчас же развеселившись.— Я могу отлично сыграть комедию.
И мой юный слуга принялся чихать, кашлять и сморкаться так, что я невольно улыбнулся.
— О, я умею проделывать такие штуки,— с гордостью произнес он.
— Ну, они теперь пригодятся,— сказал я.
— Мне кажется, я должен показаться старухе, правда? — спросил Роулей.
Я сказал ему, что это будет хорошо, и он сейчас же исчез из комнаты с таким радостным лицом, точно спешил играть в футбол.
Я взял газету и стал невнимательно читать ее, но вдруг мне снова на глаза попались многозначительные строки:
«По поводу недавно случившегося ужасного убийства в замке,— гласила газета,— мы можем довести до сведения общества следующее: предполагают, что солдат Шамдивер находится вблизи от Эдинбурга. Он немного ниже среднего роста, лицо его приятно, манеры до крайности изысканны. Как говорят, в последний раз его видели в жемчужно-сером платье и в сапогах с желтоватыми отворотами. Его сопровождает слуга лет шестнадцати. Шамдивер говорит по-английски без малейшего акцента. Когда его видели, он называл себя Раморни. Тому, кто захватит его, правительство обещает награду».
Через мгновение я уже был в соседней комнате и с бешенством стаскивал с себя жемчужно-серое платье.
Сознаюсь, я страшно волновался. Трудно спокойно смотреть на то, как сеть окружает вас, и я был доволен, что Роулей не видел моего смущения. Краска залила мне лицо, я дышал с трудом. Мне кажется, никогда в жизни не волновался я более, нежели в эти минуты.
А между тем мне приходилось ждать в полном бездействии, обедать и разговаривать с вечно словоохотливым Роулем как ни в чем не бывало! Если бы мне не казалось необходимым беседовать с миссис Мак-Ранкин, все было бы еще ничего! Но Бесси! С моей квартирной хозяйкой случилось что-то особенное. Почему она все время упрямо молчала? Почему ее глаза краснели от слез? Почему я слышал звук ее долгих молитв? Конечно, она прочла статью и узнала роковую жемчужно-серую одежду! Теперь я вспоминал, с каким многозначительным видом она положила газету на мой стол, с каким не то полным сострадания, не то вызывающим сопением она сказала: «Вот вам «Меркурий»».
Однако с этой стороны мне не грозила неминуемая, немедленная опасность. Трагическое поведение миссис Мак-Ранкин доказывало, что она волнуется. По-видимому, моя квартирохозяйка боролась с совестью, и битва еще не пришла к концу. Меня волновал вопрос, что делать? Я боялся касаться сложного и таинственного механизма, составлявшего душу миссис Мак-Ранкин. От одного слова она вся могла запылать, и было трудно предсказать, какое направление примет ее горячность. Она походила на плохо приготовленный фейерверк! Я хвалил себя за то, что сумел расположить ее к себе, но решительно недоумевал, какое принять решение. Я считал одинаково опасным настаивать на обычных проявлениях наших дружеских отношений и пренебрегать ими. Одна крайность могла показаться несносным бесстыдством, другая — была равносильна полному признанию вины. Вообще, когда стало темнеть и на улице раздался голос сторожа, я почувствовал облегчение и вышел из дому.
Я пришел к коттеджу, когда не было еще и семи часов. Входя на подъем, ведущий к садовой стене, я с удивлением услышал лай собаки. И прежде на меня лаяли собаки, но тогда лай их доносился из деревушки, стоявшей на горе выше коттеджа. Теперь же пес был, очевидно, в суанстонском саду. Я слышал, как он прыгал и рвался с цепи. Я подождал, чтобы гнев чудовища несколько поубавился, затем стал осторожно подкрадываться к садовой ограде. Однако как только моя голова показалась из-за вала, снова раздался еще более бешеный лай. Почти в то же мгновение дверь коттеджа отворилась и на пороге дома показались Рональд и майор с фонарем в руках. Они были близко от меня, и я слышал их разговор. Майор успокоил собаку, которая перестала лаять, но тихо ворчала и время от времени тявкала.
— Хорошо, что я привел Тоузера,— сказал Чевеникс.
— Да где же этот негодяй? — произнес Рональд, то поднимая, то опуская фонарь, вследствие чего тьма и свет в саду сменялись самым прихотливым образом.— Не сделать ли мне вылазку? — прибавил брат Флоры.
— Нет,— возразил Чевеникс.— Когда я согласился явиться снова и превратиться в часового, я поставил несколько условий, мастер Рональд, не забывайте этого! Военная дисциплина, мой друг! Мы должны обойти дом по этой дорожке, и только. Тише, Тоузер! Ну, ну, хороший пес, тише же, тише! — продолжал он, лаская проклятое чудовище.
— Только подумать, что этот бродяга, быть может, слышит нас в это мгновение! — крикнул Рональд, отошедший на несколько шагов.
— Это просто невозможно,— ответил майор.— Вы здесь, Сент-Ив? — прибавил он отчетливо, но сильно понизив голос.— Скажу вам, что вы сделаете лучше, если уйдете домой. Мистер Гилькрист и я усердно караулим коттедж.
Я проиграл игру.
— Beaucoup de plaisir,— ответил я так же тихо.— Il fait un peu froid pour veiller; gardez vous des engelures {Желаю большого удовольствия. Для ночного бдения холодновато. Берегитесь простуды.}.
Вероятно, припадок неукротимого бешенства затуманил рассудок майора, и вот, несмотря на добрый совет, данный Рональду им же самим, Чевеникс спустил собаку с цепи; она как стрела бросилась ко мне, я отступил, поднял булыжник весом фунтов в двенадцать и приготовился к обороне. Одним прыжком Тоузер очутился наверху ограды. Почти в ту же минуту мой камень попал в морду пса. Собака глухо взвизгнула и упала в сад; я слышал, что вместе с нею упал и мой двенадцатифунтовик.
— Будь проклят он! — странным голосом крикнул Чевеникс.— Неужели он убил мою собаку?
Я понял, что мне следует поспешить прочь.
Отзывы о сказке / рассказе: