1
И все же посадка, несмотря на причуды гравитации от двух солнц и шести лун, была удовольствием. Проблемы могли возникнуть лишь из-за низкой облачности, да и то только в том случае, если бы Джексон входил в атмосферу в ручном режиме. Однако он считал это дуростью. Куда проще и безопаснее задействовать автопилот, развалиться в кресле и наслаждаться полетом.
В двух тысячах футов от поверхности планеты облачность рассеялась, и Джексон понял, что не ошибся. Внизу находился город.
Специфика его работы требовала от человека длительного одиночества, однако – тут заключался весьма забавный парадокс – требовала и в высшей степени общительного характера. Такое противоречие привело к тому, что с годами у Джексона выработалась привычка разговаривать с самим собой. Впрочем, все, кто занимался подобной работой, приобретали схожие привычки. Джексон мог общаться с кем угодно, будь то человек или существо другой расы, и не важно, какой оно формы, цвета или размера.
За разговоры ему и платили. Он вел беседы с самим собой в долгих межзвездных перелетах, а уж если выдавалась возможность поговорить с кем-то или чем-то, что вдобавок обладало способностью отвечать, то порой не мог остановиться. Джексон считал редкой удачей, что за его болтливость ему еще и платят.
«И не просто платят, – напомнил он себе, – а хорошо платят. Да еще и с премиальными. А с планетой мне, кажется, и вовсе повезло. Похоже, я сорву на ней неплохой куш, если меня, конечно, здесь не убьют».
Полное одиночество в межзвездных полетах да угроза гибели относились к единственным недостаткам его работы. Но уж если работа простая и неопасная, то и оплата оставляет желать лучшего.
Убьют ли его? Тут никогда не угадаешь. Поведение чужеродных созданий непредсказуемо – совсем как у человека, а может, и того больше.
– Не думаю, однако, что меня здесь убьют, – произнес вслух Джексон. – Нутром чую: нынче удачный денек.
Такая нехитрая философия в течение долгих лет придавала ему сил и в бесконечных пустотах космоса, и на различных планетах. И он не видел причин именно сейчас менять свою точку зрения.
Корабль совершил посадку, и Джексон привел его в состояние полной боеготовности. Затем взял пробы воздуха на содержание кислорода и прочих элементов и провел анализ на наличие местных микроорганизмов. Жить и дышать здесь оказалось можно. Джексон поудобней устроился в кресле и стал ждать. Ожидание, естественно, не затянулось. Оки – местные, туземцы, аборигены, называй как угодно, – явились взглянуть на космический корабль. А Джексон разглядывал их через иллюминатор.
– Так, – произнес он. – Похоже, разумную жизнь в этой глуши представляют самые настоящие гуманоиды. А сие означает премию в пять тысяч долларов дядюшке Джексону.
Местные обитатели оказались одноголовыми и двуногими. Они имели столько же, сколько и у человека, пальцев, носов, глаз, ушей и ртов. Их кожа была такого же цвета, как и у представителей белой расы с Земли, губы – бледно-розовые, а волосы – черные, каштановые и даже рыжие.
– Эй, да они же точь-в-точь как братишки-земляне! – воскликнул Джексон. – Черт, а может, за это мне и премию увеличат? За человекообразных.
Аборигены были одеты. Некоторые держали в руках изящные палочки с искусно выполненной резьбой, напоминающие щегольские тросточки. Женщины носили украшения, изготовленные из узорчатого металла, покрытого эмалью. Джексон прикинул, что период культурного развития планеты примерно соответствует последнему периоду бронзового века.
Аборигены о чем-то говорили друг с другом, сопровождая слова оживленной жестикуляцией. Джексон, естественно, не понимал их языка, но сейчас это и не имело значения. Главное, что язык у них был, а речевые звуки без труда могли быть воспроизведены его голосовыми связками.
«Совсем не так, как на той мерзкой планетище, куда меня занесло в прошлом году, – сказал себе Джексон. – Из-за тамошних чертовых сукиных сынов с их ультразвуковой речью мне пришлось обвешаться специальными наушниками и кучей микрофонов! Да еще при той-то жаре, когда и в тени-то было за сорок…»
Местные ожидали его выхода, о чем Джексон прекрасно знал, но первый момент контакта – дело всегда тонкое и нервное. Да и то лишь в том случае, если у туземцев хватает ума на него пойти. Джексон нехотя подошел к люку и открыл его. Протерев глаза и прочистив горло, он сумел изобразить на лице дружескую улыбку. Перед выходом он напомнил себе: «Без суеты, дружище. Помни, ты всего-навсего простой межзвездный бродяга, этакий галактический скиталец, явившийся протянуть руку дружбы и вручить земные дары. Тебе и надо-то поговорить немного, и ничего больше. Заставь их поверить в это, дорогуша, и внеземные Джоны проникнутся к тебе доверием. Не забывай правило Джексона: все разумные существа обладают прямо-таки религиозной склонностью к вере, и некий трехъязыкий Сунг с Орангуса-5 готов ради нее вылезти из шкуры, совсем как какой-нибудь Джо Доукс из церкви Святого Павла».
Сказав это, Джексон нацепил искусственную улыбку и вышел немного поговорить.
– Ну и как вы здесь поживаете? – спросил он просто ради того, чтобы услышать собственный голос.
Стоявшие в первых рядах отшатнулись. Все сразу нахмурились, а те, которые помоложе, принялись пробовать пальцами лезвия бронзовых ножей. Оружие, конечно, грубоватое, но зато и самое эффективное из всего когда-либо придуманного. Аборигены с самым зловещим видом начали приближаться к Джексону.
– Эй, там, полегче на поворотах! – крикнул Джексон, стараясь придать голосу уверенность и спокойствие.
Однако те, зажав в руках ножи, продолжали наступать. Джексон же пока оставался на месте, но уже готовился юркнуть в люк, как заяц в норку, очень надеясь, что в нужный момент это ему удастся.
Вдруг из подобравшейся к нему ближе всех троицы воинственно настроенных людей (для удобства Джексон решил называть их «людьми») выдвинулся вперед самый старший и, обернувшись к наступавшим, отчаянно жестикулируя, заговорил. Остальные двое, не опуская ножей, молча слушали.
– Правильно, – храбрясь, крикнул им Джексон. – Посмотрите хорошенько. Большой корабль с грузом. Много хороших лекарств. Да и сама машина мощная – технология-то о-го-го как вашу обскакала. Стоит того, чтобы остановиться и призадуматься, не правда ли?
Аборигены остановились, и если и не призадумались, то уж по крайней мере затеяли крупную перепалку. Они размахивали руками и тыкали пальцами то на корабль, то в сторону города.
– Ага, дошло-таки, – заявил Джексон. – Сила разговаривает на универсальном языке, верно, братишки?
Джексон был свидетелем множества подобных сцен на множестве разных планет. Он почти с буквальной точностью мог воспроизвести диалоги аборигенов.
Обычно происходило вроде следующего.
Итак, в диковинной колеснице с неба сваливается незваный гость. В связи с этим выявляются по порядку: первое – любопытство, второе – страх, третье – враждебность. После нескольких минут благоговейного созерцания некий абориген обычно говорит своим приятелям: «Эта чертова железяка обладает адской силой!»
«Ты прав, Герби», – соглашается его приятель, второй абориген.
«Ха, держу пари, что прав, – продолжает некий Герби. – И черт возьми, с такой-то мощью, технологией и материалами этот вооруженный до зубов сукин сын вроде может нас и поработить. А я нисколько не сомневаюсь, что именно к этому он и стремится».
«Ты попал в точку, Герби, – скорей всего, так и будет».
«Так вот что я вам скажу, – продолжает Герби. – Я скажу: давайте не будем рисковать. Хоть этот поганец и выглядит довольно дружелюбным, но уж больно много у него силы. А это неправильно. А правильно сейчас вот что: принять в расчет, что он стоит себе, в ус не дует и ждет нечто вроде оваций. А посему давайте-ка положим конец страданиям этого недоумка и выпустим ему кишки, а уж потом спокойненько обсудим, как наилучшим образом извлечь выгоду из сложившейся ситуации».
«Во имя Иисуса, я с тобой!» – кричит его приятель Фред.
Остальные шумно выражают свое согласие.
«С нами Бог, ребята! – кричит Герби. – Давайте набросимся на чужака и выпустим ему кишки прямо сейчас!»
И они начинают приближаться. Но тут в последний момент умудренный жизнью док (третий абориген) вмешивается и говорит: «Минутку, парни, нам не следует так поступать. С одной стороны, у нас есть законы…»
«А пошел ты со своими законами!» – вопит Фред (прирожденный смутьян и придурок, частенько используемый в качестве козла отпущения).
«…а с другой стороны, – продолжает док, – помимо законов, для нас это может быть чертовски опасно».
«Нас с Фредом не запугаешь, – заявляет храбрый Герби. – А ты, док, конечно, пока в кино сходи или куда-нибудь там еще. Мы с ребятами и сами управимся».
«Я не имею в виду сиюминутную опасность для нас лично, – с презрением отвечает рассудительный док. – Я боюсь разрушения нашего города, поголовного истребления наших любимых и полного уничтожения всей нашей культуры».
Фред с Герби останавливаются.
«Что ты болтаешь, док? Да это же просто вонючий чужак. Воткнуть ему нож в брюхо – и окочурится как миленький!»
«Дурачье безмозглое! – гремит мудрый док. – Конечно, вы можете его убить! А что потом?»
Фред бестолково мычит, кося в сторону пришельца лупоглазыми голубыми глазами.
«Идиоты! Вы что же думаете – у чужаков только один такой корабль? И вы полагаете, они не знают, куда отправился этот парень? Дурья башка, да ты бы лучше пораскинул мозгами! Прикинул бы, что у них таких кораблей множество, сообразил бы, что они чертовски озвереют, если этот корабль не объявится в положенный срок, да предположил бы, что, когда чужаки узнают почему, они чертовски разозлятся, мгновенно прилетят сюда и истребят все и вся!»
«Интересно, с чего вдруг я должен такое предполагать?» – удивляется скудоумный Фред.
«Да потому, что твой котелок должен хоть чуточку варить, когда имеешь дело с подобной ситуацией!»
«Ну положим, мой-то, может, и варит, – глупо ухмыляясь, заявляет Фред. – Но может, у пришельцев котелки недоваривают?»
«Может – не может, – передразнивает его мудрый док. – Ладно, детка, охолонь, мы-то не должны рисковать из-за твоего чертова „может“. Мы не в состоянии позволить себе кокнуть пришельца, исключительно полагаясь на шанс, что, может, его народ не поступит так, как на их месте поступили бы всякие здравомыслящие существа, то есть раздолбали бы нас ко всем чертям».
«Н-да, похоже, нам действительно не следует его резать, – вступает в разговор Герби. – Но, док, а что же нам делать тогда?»
«Ждать и смотреть, чего он, собственно, хочет».
2
С учетом сделанной Джексоном реконструкции диалога аборигенов примерно так все и было. Джексон сталкивался с подобной ситуацией по меньшей мере раз тридцать-сорок. В итоге все сводилось к политике ожидания и наблюдения. Подрядчика с Земли могли убить лишь случайно, еще до того, как успевал вмешаться мудрый советчик. Но ведь Джексону как раз за риск и платили.
Где бы ни был убит подрядчик, кара следовала неизбежно и незамедлительно. Однако возмездие сопровождалось естественным сожалением, поскольку Земля была планетой в высшей степени цивилизованной и привыкла жить по законам. Только нецивилизованная, находящаяся на низкой стадии развития раса склонна к геноциду. А посему народы Земли считали геноцид делом весьма неприятным и очень не любили читать про него в утренних газетах. Однако посланцев необходимо защищать, а убийство подлежит наказанию, об этом тоже знал каждый. Знать-то знал, но, читая о геноциде за чашкой утреннего кофе, удовольствия, естественно, не испытывал. Подобная новость могла испортить настроение на весь день. Три-четыре геноцида подряд – и избиратель может рассердиться настолько, что вспомнит о своем избирательном голосе.
К счастью, подобные неприятности случались не столь часто, поскольку чужаки обычно быстро уясняли ситуацию и, несмотря на языковой барьер, схватывали на лету, что смерть землянина даром им не пройдет.
Вслед за воинственной троицей это мало-помалу дошло и до остальных. Горячие головы убрали ножи. И все разом заулыбались, за исключением Джексона, который и так уже скалился как гиена. Аборигены принялись помахивать руками и шаркать ногами, выражая тем самым, что вот, мол, добро пожаловать.
– Совсем другое дело, – заметил Джексон, отвечая на приветствие несколькими изящными взмахами руки. – Вот теперь я чувствую себя как дома. А сейчас, полагаю, вы отведете меня к своему вождю, покажете город и все такое прочее. Я поживу с вами, выучу тарабарщину, и мы с вами малость потолкуем. А после – дельце будет обстряпано в наилучшем виде. Вперед!
И Джексон резвым шагом двинулся в сторону города. После недолгого размышления его вновь приобретенные друзья потопали вслед за ним.
Пока все шло согласно плану.
Джексон, как, впрочем, и остальные подрядчики, был исключительных способностей полиглотом. Своими основными инструментами он считал необыкновенную память и в высшей степени тонкий слух. Но что куда более важно, он обладал поразительной способностью к языкам и сверхъестественной интуицией понимания их смысла. Сталкиваясь с непонятным языком, Джексон быстро и безошибочно выделял главные языковые элементы и основные конструкционные блоки словопостроения. И уж совсем без усилия распределял вокализации в вопросительные, волевые или эмоциональные аспекты речи. Для его тренированного уха грамматические конструкции не представляли особых трудностей, с суффиксами и приставками проблем тоже не возникало, а потому построение слова давалось ему с легкостью. Джексон не сильно разбирался в лингвистике как науке, но это ему и не требовалось, поскольку он был прирожденным лингвистом и интуитивно понимал то, что описывают и изучают лингвисты-ученые.
Ему еще не попадался язык, которого он бы не смог освоить.
И признаться, он и не рассчитывал где-либо такой встретить. Джексон, бывало, частенько говаривал своим друзьям по нью-йоркскому Клубу вилкообразного языка: «Знаете, бездельники, на самом деле в языках чужаков нет ничего сложного. По крайней мере, еще не было такого, которого бы я не освоил. Честно. Уверяю вас, братцы, что человек, способный изъясняться на сиукском или кхмерском, и среди звезд не встретит особых трудностей».
Так это и было до того дня, как…
В городе Джексону пришлось вытерпеть множество утомительных церемоний, которые растянулись на целые трое суток. Не проходило и дня, чтобы пришельца из космоса не тащили к кому-нибудь. Вполне естественно, что каждый – будь то мэр, губернатор, президент или старейшина, включая их жен, – желал пожать пришельцу руку. Конечно, всех их понять можно, но Джексон не терпел пустой траты времени. Он должен выполнять свою работу, пусть и не очень-то приятную; и чем раньше ее начнет, тем раньше закончит.
На четвертый день он сумел свести официальную муру к минимуму и с готовностью приступил к изучению местного языка.
Язык, и это скажет вам любой лингвист, несомненно, самое прекрасное творение разума. Однако его красота таит определенный элемент опасности. Язык можно сравнить с постоянно изменчивым ликом моря. Подобно морю, никогда нельзя угадать наверняка, какие рифы скрываются в его глубинах. Прозрачная вода порой прячет самые коварные отмели.
Джексон, хорошо подготовленный к самым разнообразным языковым каверзам, поначалу не встретил никаких. На основном языке (хон) планеты (На) говорило подавляющее большинство ее обитателей (Эн-а-То-На, буквально – люди, живущие на На, или нанианцы, как предпочел называть их Джексон). А сам хон показался языком и вовсе бесхитростным. Для определения одного понятия в нем допускался только один термин; смещения, наложения и агглютинации полностью исключались. Конструкция понятий состояла из последовательностей простых слов (например, «космический корабль» – хо-па-ай-аи, то есть «лодка, летающая по небу»). Таким образом, хон очень напоминал китайский. Различия в ударениях употреблялись не только для разделения антонимов, но и для позиционного чередования гласных – с целью выражения «ощущения реальности», физического дискомфорта и трех категорий приятного ожидания. Для компетентного лингвиста все это не представляло ни трудностей, ни особого интереса.
Разумеется, язык вроде хона всегда довольно зануден из-за длинного списка слов, требующих запоминания. Однако ударения и сочетания слов давались ему легко, тем более что они-то и несли основную смысловую нагрузку. Поэтому, взвесив все и вся, Джексон остался доволен и усваивал язык с обычной для себя скоростью.
Спустя примерно неделю наступил день триумфа, когда Джексон смог сказать своему учителю: «Самого доброго дня вам, уважаемый учитель. Как ваше благословенное здоровье в сей восхитительный день?»
«Примите поздравления с наилучшим ирд-ванк! – с благожелательной улыбкой ответил учитель. – Ваше произношение, уважаемый ученик, безупречно! Воистину гор-нак, а ваша способность к восприятию моего разлюбезного родного языка превыше всяких ур-нак-тай».
Джексон просиял от похвал вежливого старика-учителя. Он ощущал глубокое удовлетворение от своих успехов, пусть и не понял некоторых слов. «Ирд-ванк» и «ур-нак-тай» звучали почти узнаваемо, но вот «гор-нак» он явно слышал впервые. Конечно, в начальной стадии изучения любого языка ляпсусы неизбежны, но Джексон и так уже знал достаточно, чтобы самому понимать нанианцев и чтобы нанианцы понимали его. А это было как раз то, что и требовала его работа.
В полдень Джексон вернулся на корабль. В течение всего времени его пребывания в городе люк оставался открытым, однако ни одна вещь не пропала. Джексон разочарованно покачал головой, но и расстраиваться особо не стал. Набив карманы разными безделушками, он снова отправился в город.
Теперь он был полностью готов к выполнению заключительной и самой важной части своей миссии.
3
В самом центре делового квартала города, на пересечнии улиц Ам и Альхретто, Джексон обнаружил то, что искал, – контору по продаже недвижимости. Он вошел внутрь, и там его принял мистер Эрум, младший партнер фирмы.
– Да-да-да, – сердечно пожимая Джексону руку, повторял Эрум. – Какая высокая честь, сэр! Вы желаете приобрести собственность?
– Вообще-то, хотел бы, – сказал Джексон. – Если, конечно, у вас нет дискриминационных законов, запрещающих продажу собственности иностранцам.
– Никаких проблем! – воскликнул Эрум. – Воистину, это омрое удовольствие, когда человек из такого далека, да еще представитель великой цивилизации, будет жить среди нас!
Джексон сдерживал смешок.
– Тогда единственная проблема, которую я могу вообразить, заключается в наличии законных платежных средств. У меня, естественно, нет вашей валюты, но у меня есть некоторое количество золота, платины, бриллиантов и прочего, что на Земле очень высоко ценится.
– Здесь тоже высоко ценится, – успокоил его Эрум. – Некоторое количество, говорите? Милостивый государь, тогда у нас с вами и вовсе не будет проблем: «благгле мит оввле», как сказал поэт.
– Именно так, – согласился Джексон. Эрум использовал несколько незнакомых слов, но это не имело никакого значения. Основной смысл и так ясен. – Тогда, пожалуй, начнем с хорошего промышленного объекта. Должен же я чем-то заниматься. А потом подберем дом.
– Несомненно, проминикс, – весело проговорил Эрум. – Сейчас я посутую по своим спискам… Ага, что вы скажете насчет бромикаиновой фабрики? Первоклассное состояние. Легко может быть приспособлена для производства феровой мануфактуры или же использована по прямому назначению.
– А здесь есть какой-нибудь рынок сбыта бромикаина? – поинтересовался Джексон.
– Боже, благослови мой муйзертан, ну конечно же! Бромикаин просто необходим, хотя его продажа и имеет сезонный характер. Видите ли, рафинированный бромикаин, или аринаия, используется производителями протигаша, которые убирают урожай в период солнцестояния, за исключением, конечно, тех отраслей хозяйства, которые переходят на тиказиновую реватуру. То же самое…
– Отлично-отлично, – прервал его Джексон. Его не интересовало, что такое бромикаин, и он даже не собирался смотреть на него. Если это прибыльное занятие, пусть будет. – Покупаю, – заявил он.
– Вы не пожалеете, – сообщил Эрум. – Хорошая бромикаиновая фабрика всегда к тому же гарвелдаш, хагаташ и менифей…
– Нисколько не сомневаюсь, – сказал Джексон, сожалея о явно недостаточном словарном запасе хона. – Сколько?
– Ну, сэр, цена не проблема. Но сперва вы должны заполнить олланбритиую форму. Всего лишь несколько скеновых вопросов, на которые напагирует каждый.
И Эрум вручил Джексону бланк формы.
Первый вопрос анкеты был таков: «Сколько раз за последний период вы эликатировали мушкии форсикально? Проставьте даты всех случаев. Если таковых не имелось, обоснуйте причину трансгишального редикта».
Джексон не стал читать дальше.
– Что сие означает? – справился он у Эрума. – Что еще за «эликатировал» ли я «мушкии форсикально»?
– Означает? – недоуменно улыбнулся Эрум. – Означает именно то, о чем спрашивается.
– Я имею в виду, – поправился Джексон, – что я не понял смысла некоторых слов. Вы не могли бы их мне объяснить?
– Нет ничего проще, – ответил Эрум. – «Эликация мушкии» примерно то же самое, что и бифурация пробшикай.
– Прошу прощения? – не понял Джексон.
– Ну, эликация – это действительно очень просто, хотя, может, и не совсем прилично с точки зрения закона. Скорбадация – всего лишь форма эликации, а также манрувное гаринирование. Некоторые говорят, что когда мы дрорцискально дышим в вечерних сабсисах, то тоже эликатируем. Лично я считаю такое предположение слишком фантастичным.
– Тогда давайте попробуем мушкии, – предложил Джексон.
– Пожалуйста, начинайте! – ответил Эрум, разражаясь взрывом хохота. – Если только вам удастся сделать это в одиночку… ха-ха! – И игриво пихнул локтем Джексона в бок.
– Гм, да, – холодно ответил Джексон. – Может, вы тогда объясните значение слова «мушкия»?
– Конечно! Как иногда случается, такой вещи просто не существует. Выкладывайте любую сумму, но мушкию все равно не получите. Одна мушкия – это просто смысловой софизм. Разве не видите?
– Ладно, принимаю ваше объяснение. Тогда что такое «мушкии», во множественном числе?
– Ну, главным образом объект эликации. И лишь второстепенно они являются деревянными сандаловыми палочками, которые используются для возбуждения эротических фантазий последователями религии Кутора.
– Наконец-то добрались до привычных понятий! – воскликнул Джексон.
– Ну, уж если ваши вкусы соответствуют этому… – ответил Эрум с заметным холодком.
– Я имею в виду понимание вопроса заполнения формы…
– О, конечно, прошу прощения, – извинился Эрум. – Но видите ли, вопрос-то заключается в том, сколько раз вы эликатировали мушкии форсикально. А здесь сокрыто глубокое различие.
– Да-а?
– Конечно! Модификация меняет весь смысл.
– Боюсь, что так, – согласился Джексон. – И боюсь, вы вряд ли сможете объяснить, что значит «форсикально».
– Естественно, могу! – заверил его Эрум. – Нашу с вами беседу с небольшой помощью демсовой метарфорации можно определить как «форсикально композиционный разговор».
Джексон засопел.
– В общем, так, – объяснил Эрум. – Форсикально – это наклонение, способ. А в целом это означает «задушевно ведущийся разговор ради продления случайно завязавшейся дружбы».
– Теперь куда понятнее, – сказал Джексон. – Значит, когда некто эликатирует мушкии форсикально…
– Я ужасно боюсь, что вы опять неверно поняли, – вздохнул Эрум. – Употребленное мною объяснение касается только беседы. Иное дело, когда речь идет о мушкиях.
– Но что же это означает тогда?
– Ну, означает, или, скорее, выражает – усиленный и интенсифицированный случай мушкированной эликации, но с определенным нмогметическим уклоном. Лично я считаю это весьма неудачным фразеологическим сочетанием.
– А как бы вы выразились сами?
– Я бы просто выстроил обычный порядок слов и послал бы к черту цветастую речь, – задумчиво сказал Эрум. – Я бы выразился проще: «Сколько раз за последнее время вы занимались дунфуглированием вока в незаконных, безнравственных или инсиртируемых обстоятельствах с помощью или без оной и/или согласия нойгрис грис, и если нет, то почему».
– Значит, вы бы выразились именно так? М-да…
– Несомненно, – с вызовом произнес Эрум. – Ведь это формы для взрослых, не правда ли? Так почему бы не изъясняться прямо и не назвать спиглера спиглером? Все время от времени дунфуглируют вок. Ну и что? Ничьи чувства не пострадают, уверяю вас. Кого должно волновать, если дело касается только некоего индивидуума и витой деревяшки?
– Деревяшки? – переспросил Джексон.
– Да, деревяшки. Обычной деревяшки. Так зачем же допускать нелепые двусмысленности?
– А что с деревяшкой делают? – поспешно спросил Джексон.
– Делают? Да ничего особенного, если следовать традиции. Однако религиозная аура – это уж слишком для понимания наших так называемых интеллектуалов. Они, по-моему, не способны отличить простой первобытный факт, деревяшку, от культурных вольтуриний, которые окружают ее фестерхиссами и распространяются на ауйсы.
– Таковы уж интеллектуалы, – подтвердил Джексон. – Но вы-то сами можете отделить, и тогда найдете…
– Я найду, что не следует делать из мухи слона! Я имею в виду, что, если придерживаться верных оценок, кафедральный собор – не более чем груда камней, а лес – простое скопление атомов. Так почему же тогда здесь мы должны придерживаться иного взгляда? Эликатировать мушкии форсикально можно и без деревяшки! Что вы на это скажете?
– На меня произвели впечатление ваши слова, – пробормотал Джексон.
– Не поймите меня превратно! Я не говорил, что это просто, естественно или даже правильно. Но как же еще, черт возьми, можно изъясниться вернее? Почему нужно изменять корморованную гратию и вдобавок считать, что все получается правильно? – Эрум помолчал и хихикнул. – Хотя изменить, конечно, можно: смотрелось бы глупо, но по сути вышло бы верно.
– Чрезвычайно интересно, – промычал Джексон.
– Боюсь, я был излишне страстным, – вытирая лоб, проговорил Эрум. – Я изъяснялся не слишком громко? Как вы считаете, меня могли услышать?
– Нет-нет. И я нахожу нашу беседу весьма интересной. К сожалению, сейчас я вынужден покинуть вас, мистер Эрум, но завтра я обязательно вернусь, чтобы заполнить форму и выкупить недвижимость.
– Я придержу ее специально для вас, – заверил его Эрум. Он встал и с чувством пожал Джексону руку. – Премного вам благодарен. Нечасто мне выдается возможность для такой откровенной, не сдерживаемой рамками беседы.
– И я нашел ее весьма познавательной, – промямлил Джексон и, выйдя из конторы Эрума, неторопливо побрел к кораблю. Он был смущен, расстроен и раздосадован одновременно. Лингвистические выкрутасы утомляли его, не важно, какой вразумительный смысл они имели. И ему, кровь из носу, необходимо выяснить, как можно эликатировать мушкии форсикально.
«Не бери в голову, – успокаивал он себя. – За ночь разберешься, потом вернешься в контору и разделаешь под орех эти чертовы формы. Не вешай нос, дружище».
Он разберется. Он, черт возьми, просто обязан разобраться и стать владельцем недвижимости.
Поскольку именно в этом и заключалась вторая и главная часть его работы.
Земля прошла долгий путь от агрессивных войн до порядка наших дней. Согласно историческим книгам, в те древние времена правитель, если ему чего-то хотелось, отправлял свои войска и отбирал желаемое. И если кто-то из его подданных опрометчиво интересовался, почему правителю этого хочется, тот просто-напросто замуровывал любопытных в темнице, зашивал в мешок и бросал в море, а то и безо всяких там выкрутасов рубил любопытные головы. Причем вовсе не чувствуя вины за содеянное, ибо искренне верил, что он прав, а они заблуждаются.
Такая политика, называемая droit de seigneur (правом сильного), являла собой одну из самых примечательных черт примитивного капитализма, известного древним.
Однако в течение столетий культурные процессы неумолимо развивались, и в мир пришла этика. Медленно, но уверенно в разум человеческой расы впитывались понятия честной и справедливой игры. Правителей стали избирать голосованием, а те, в свою очередь, стали относиться к желаниям избирателей с ответственностью. Концепции справедливости, милосердия и добра крепко укоренились к головах, напрочь вытеснив первобытный закон зубов и когтей и исправив жестокое скотство древних доперестроечных эпох. Прежние времена канули в Лету, и ныне ни один правитель не посмел бы просто отобрать желаемое – избиратели бы не позволили.
Сегодня, для того чтобы отнять, требуется серьезное оправдание. Например, если граждане Земли, которым случалось законно и честно владеть собственностью на чужих планетах, постоянно нуждаются в защите и требуют военного присутствия Земли, дабы обезопасить себя, свой дом и свое понимание свободы и жизни по закону от вмешательства малоразвитых чужаков…
Но сперва такой гражданин должен на законных основаниях приобрести подобную собственность и владеть ею, чтобы оградить себя от посягательств конгрессменов, ратующих за права аборигенов, и влюбленных в чужаков газетчиков, которым всегда неймется затеять расследование, по какому бы поводу Земля ни вторглась на чужую планету.
Для обеспечения законных оснований покорения планет и существуют подрядчики.
«Послушай-ка, Джексон, – сказал Джексон сам себе, – завтра ты просто обязан заполучить в собственность эту бромикаиновую фабрику и владеть ею, не вызывая ничьих сомнений в законности приобретения. Ты меня понял, дружок?»
Назавтра, сразу после полудня, Джексон снова отправился в город. Нескольких часов интенсивной учебы и продолжительных консультаций у старого учителя вполне хватило, чтобы понять, какие он делал ошибки.
Все оказалось довольно просто. Джексон в крайней самонадеянности опрометчиво пренебрег инвариантной выделительной техникой хона, использующей модальности. Основываясь на ранней стадии изучения языка, он посчитал, что значение слова и определенный порядок слов в предложении являются единственными определяющими факторами, требуемыми для понимания языка. Но это оказалось не так. При дальнейшем изучении Джексон выяснил, что язык хон имеет несколько неожиданных особенностей – например, аффиксацию и элементарную форму удвоения. А потому вчера он оказался не готов к морфологическим противоречиям и, столкнувшись с ними, увяз в семантическом болоте.
Выучить новые формы оказалось несложно, однако здесь присутствовала некая весьма неприятная особенность: они были до конца нелогичны и противоречили целостному духу хона.
Одно слово, производимое серией простых звуков и имеющее единственное значение, – именно это правило построения хона он вначале и обнаружил. Теперь же выяснилось еще и наличие восемнадцати исключений – составных слов, в образовании которых использовалась различная языковая техника, – вдобавок каждое из них сопровождалось целым списком модифицирующих суффиксов. Для Джексона это было так же странно, как наткнуться на пальмовую рощу в Антарктиде.
Выучив все восемнадцать исключений, он задумался о статье, которую мог бы написать по возвращении домой.
На следующий день Джексон, уже куда более осторожный, задумчиво побрел к городу.
4
В конторе Эрума он без труда заполнил необходимые правительственные формы. На первый вопрос: «Сколько раз за последний период вы эликатировали мушкии форсикально?» – он честно ответил: «Ни разу». В данном контексте множественное число слова «мушкия» являлось единственным числом слова «женщина» (единственное число слова «мушкия» использовалось для определения женского рода).
«Эликация» в соединении с наречием «форсикально», естественно, оказалась термином, определяющим роль сексуальных отношений. А все, вместе взятое, принимая во внимание полное сочетание слов и порядок их расположения, придававшие фразе особый контекст, обозначало бисексуальные отношения.
Таким образом, Джексон честно признал, что, не будучи нанианцем, никогда не испытывал в этом особой потребности.
Джексон злился на себя, что не разобрался с вопросом самостоятельно.
Без труда ответив на остальные пункты анкеты, он вручил заполненный бланк Эруму.
– Все вполне блякно, – сообщил Эрум. – Теперь осталось лишь несколько простых формальностей, и сделка будет оформлена полностью. С первой мы покончим сегодня же, после чего я договорюсь о краткой официальной церемонии подписания Акта передачи собственности. Потом еще пара пустяков – и готово. Думаю, на это уйдет дня два, и собственность целиком в вашем распоряжении. Владейте на здоровье.
– Замечательно, – обрадовался Джексон. Такая незначительная задержка его не трогала. Наоборот, он ожидал, что оттяжек и проволочек будет куда больше. На большинстве планет местные на лету схватывали суть происходящего; да тут и большого ума не требовалось, чтобы уяснить – Земля решила прибрать к рукам то, что ей захотелось. Но законным путем.
А почему законным? Тоже нетрудно догадаться. Земляне воспитывались в идеалистических традициях. Они горячо верили в такие понятия, как правда, справедливость, милосердие, и прочую муру. И не только верили, но и позволяли этим благородным идеалам руководить их действиями, за исключением, конечно, тех случаев, когда это было невыгодно или неудобно. Тогда они, естественно, действовали сообразно цели, но продолжали рассуждать о морали. Что ж, ханжество свойственно всем разумным расам.
Земляне желали захапать все, что им нравилось, однако хотели, чтобы это выглядело благородно. Задача, конечно, непростая, особенно когда предмет желания являл собой планету, принадлежащую другой расе. Однако цель оправдывает средства, и тем или иным способом, но их желание обычно исполнялось.
Большинство чужих рас понимали бесполезность открытого сопротивления, а потому прибегали к обманным тактикам уловок и ухищрений. Иногда они попросту отказывались продавать собственность, а иногда действовали хитрее и требовали заполнения всевозможных, бесконечно умножающихся форм или одобрения неких местных чиновников, которые постоянно отсутствовали на месте. Однако на любую тактику оттяжек подрядчик всегда имел свою подходящую контртактику.
Ах, они отказываются продавать собственность на своей планете? Законы Земли особенно запрещали подобную практику, а Декларация свободы права гарантировала право выбора места жительства и работы. Согласно ей, любой может жить там, где ему хочется. За этот основной принцип свободы Земля и боролась, особенно если кто-то вынуждал ее бороться с нарушением основополагающих прав.
Ах, они ставят палки в колеса? Земная Доктрина гражданской собственности не могла допустить такого отношения.
Ах, чиновник отсутствует? Земной Универсальный кодекс против преднамеренной изоляции ясно запрещал подобную практику.
И так далее, и так далее, и так далее…
Это была игра умов, в которой Земля заведомо выходила победителем. Ведь для сильнейшего такая сообразительность дело обычное.
Однако нанианцы даже не пытались сопротивляться. Джексон посчитал, что они заслуживают презрения.
Обмен земной платины на местную валюту прошел успешно, и Джексону выдали пачку хрустящих пятиврзовых купюр. Сияющий от удовольствия Эрум радостно сказал:
– Ну, теперь, мистер Джексон, мы можем завершить сделку, если вы будете так любезны протромбраминдлировать в обычной манере.
Джексон обернулся. Его глаза сощурились в узкие щелки, а губы сжались в одну тонкую бескровную линию.
– Что вы сказали?
– Да я в общем-то попросил вас…
– О чем вы попросили, я слышал. Я спрашиваю, что сие означает?
– Ну, означает… – Эрум улыбнулся. – Означает не больше того, что сказано. То есть, этибокально выражаясь…
– Дайте мне синоним, – проговорил Джексон низким угрожающим голосом.
– Но здесь нет синонима!
– Послушай, приятель, соображай, с кем имеешь дело, – процедил Джексон, протягивая руку к горлу Эрума.
– Стойте! Подождите! – воскликнул Эрум. – Мистер Джексон, умоляю вас! Как можно дать синоним, если понятие определяется единственным словом? Как же еще по-иному я могу его выразить?
– Ты меня вздумал дурачить? – взвыл Джексон. – Лучше брось! У нас есть законы против преднамеренного одурачивания, умышленного обструкционизма, подозреваемой суперпозиции и всего прочего, на что вы, чужаки, только способны. Ты меня понял?
– Понял-понял, – задрожал от страха Эрум.
– Тогда слушай дальше: оставь свои агглютинации, ты, пес коварный! Ты говоришь на совершенно рядовом, без аналитических выкрутасов языке, отличающемся только своими сверхобособленными наклонностями. С таким языком, приятель, ты просто не можешь агглютинировать большим количеством сложносоставных слов. Усек?
– Да-да! – воскликнул Эрум. – Но поверьте, я ни малейшим образом и не думал нумнискакерировать! Никаких нумнискакий! Вы действительно должны дрембрумчить мне!
Джексон взял себя в руки и отвел кулак. Бить чужака – поступок непростительной глупости, особенно если тот говорит правду. Землянам бы это не понравилось, и ему, Джексону, обязательно срезали бы гонорар. А если, не приведи господь, он еще случайно и убьет Эрума, тут меньше чем шестью месяцами тюрьмы не отделаешься.
И пока…
– Я выясню, лжешь ты или нет! – проревел Джексон и пулей вылетел из конторы.
Смешавшись с толпой, Джексон больше часа блуждал по трущобам квартала Граз-Эз, расположенного у серого вонючего Непедрина. Никто не обращал на него ни малейшего внимания. По всем внешним признакам Джексон вполне мог сойти за нанианца, так же как любой нанианец мог сойти за землянина.
Обнаружив на углу улиц Ниш и Даа незамызганного вида салун, Джексон зашел туда. Внутри было тихо и сидели одни мужчины. Джексон заказал местного пива и, когда получил кружку, сказал бармену:
– Со мной сегодня приключилась забавная вещь.
– Да-а? – заинтересовался бармен.
– Угу, – подтвердил Джексон. – У меня сорвалась крупная сделка. В последнюю минуту меня, видите ли, попросили протромбраминдлировать в обычной манере.
Он внимательно изучал флегматичное лицо бармена, на котором вдруг отразилось легкое замешательство.
– Так почему же вы этого не сделали?
– А вы бы сделали?
– Ну конечно! Черт возьми, это же стандартная казантрипация.
– Ну да, – подтвердил слова бармена один из завсегдатаев. – Если, конечно, откинуть подозрения о нумнискакиях.
– Не думаю. Вряд ли они бы отважились на такое, – произнес Джексон вялым, невыразительным голосом и, расплатившись за пиво, собрался уходить.
– Эй, послушайте, – окликнул его бармен. – А вы уверены, что они не нумнискакирировали?
– Понятия не имею, – проталкиваясь к выходу, честно ответил Джексон.
Джексон доверял своим инстинктам и в отношении языка, и в отношении народа. А инстинкты как раз подсказывали, что нанианцы народ прямодушный, не расположенный к надувательству. Эрум не изобретал новые слова в попытке одурачить его. Он говорил на языке хон так, как его понимал.
Но если это так, то планета На имела чертовски странный язык. Совершенно эксцентричный. И подтексты его были более чем странны. Они были немыслимы.
5
Вечером Джексон снова принялся за работу. Он дополнительно обнаружил целый класс исключений, о существовании которых прежде даже не подозревал. Группа исключений состояла из двадцати девяти многозначных усилений. Слова, бессмысленные сами по себе, служили для усложнений и выделений противоречий с целью усиления противопоставлений и снижения значимости других слов. Особый тип воздействия определялся их местоположением в предложении.
То есть когда Эрум попросил его протромбраминдлировать в обычной манере, он всего лишь имел в виду, чтобы Джексон выразил обязательное традиционное уважение в виде хлопанья в ладоши за затылком при одновременном покачивании с носков на пятки. Причем это полагалось выполнять с выражением истинного удовольствия в соответствии с общей обстановкой, состоянием нервов и желудка, учитывая требования морального и религиозного кодекса, а также в соответствии с мысленными восприятиями колебаний холода, жары и влажности, но не забывая о терпении и прощении.
Хотя Джексон и здесь не нашел для себя особых трудностей, все это противоречило предыдущим его знаниям о хоне. Мало того что противоречило – было просто немыслимо, невозможно и полностью нарушало порядок. Словно, уже наткнувшись на пальмы в заснеженной Антарктиде, он обнаружил на них вместо кокосов гроздья винограда.
Такого просто не могло быть, но ведь было.
Джексон сделал все, что от него требовалось. Лишь после протромбраминдлирования в обычной манере с формальностями было покончено. Осталось последнее – официальная церемония подписания Акта.
Эрум уверял его, что это совсем простое дело, но у Джексона уже закрались подозрения о встрече с возможными проблемами.
На подготовку ушло полных три дня. Джексон вызубрил все двадцать девять исключающих наклонений вместе с использованием их в обычном порядке слов, а также все возможные варианты при перестановках – каждого в отдельности и в различных комбинациях. По окончании зубрежки индекс раздражительности по шкале Графхаймера у Джексона вырос до 97,3620. В его небесно-голубых глазах появился зловещий блеск. Его тошнило и от языка хон, и от всех нанианцев, вместе взятых. К тому же у него появилось препротивнейшее ощущение, что чем больше он учит, тем меньше понимает. Хон являл собой полнейшее нарушение канонов и норм.
– Ну хорошо, – обратился Джексон к себе и всей вселенной. – Я выучил-таки нанианский язык. Я выучил категорию совершенно необъяснимых исключений и целый класс исключений из исключений.
Помолчав немного, он добавил:
– Я выучил исключительное количество исключений. Глядя со стороны, можно подумать, что этот чертов язык и состоит-то из одних только исключений. Но такое, черт возьми, невозможно, немыслимо и недопустимо. Язык обязан подчиняться определенным правилам, иначе никто никого не поймет. Только так, и никак иначе. И если кто-то считает, что при помощи лингвистических выкрутасов он обведет Фреда К. Джексона вокруг пальца…
Здесь он опять умолк и вытащил из кобуры бластер. Проверив заряд и сняв оружие с предохранителя, он засунул его обратно.
– Пусть лучше поостережется болтать со старичком Джексоном на полном двусмысленностей жаргоне, – пригрозил «старичок» Джексон. – И первый же, кто это попробует, заработает трехдюймовую дыру в своем вшивом мошенническом брюхе…
Облегчив таким образом душу, Джексон отправился в город.
Вместе с легким умопомрачением он ощущал необыкновенный прилив решимости. Его работа заключается в том, чтобы законным путем отобрать планету у ее обитателей. А раз для этого необходимо понимать их язык, он его поймет, даже если дело кончится парой-тройкой трупов.
А чьих – ему наплевать.
Эрум поджидал Джексона в конторе. Своим присутствием контору почтили также мэр, председатель Городской думы, председатель самоуправления города, двое старейшин и директор сметного бюро. Все улыбались приветливо, хотя и несколько нервно. Джексона ждали уважаемые люди, всем своим видом создававшие в конторе дружескую атмосферу, словно Джексона с радостью принимали в ряды глубокоуважаемых собственников, среди которых он стал бы самым глубокоуважаемым, истинным украшением Факки. Чужаки порой прибегали к подобной тактике, делая хорошую мину при плохой игре, пытаясь тем самым снискать себе милость у Неотвратимого Землянина.
– Мун, – произнес Эрум, с энтузиазмом пожимая Джексону руку.
– И тебе того же, приятель, – ответил Джексон, не имея ни малейшего понятия о смысле услышанного, но нимало не беспокоясь об этом. У него хватит и словарного запаса для свободного изъяснения на нанианском, и решимости для окончательного решения дела.
– Мун! – сказал мэр.
– Спасибо, папаша, – кивнул ему Джексон.
– Мун! – в один голос воскликнули остальные чиновники.
– Рад за вас, парни, – ответил Джексон и обернулся к Эруму. – Ну давай кончать с делами, лады?
– Мун-мун-мун, – проговорил Эрум. – Мун. Мун-мун.
Несколько секунд Джексон в упор сверлил его взглядом. Затем, едва сдерживаясь, подчеркнуто вежливо спросил:
– Эрум, детка, а ты уверен, что хочешь сказать мне именно это?
– Мун, мун, мун, – твердо заявил Эрум. – Мун, мун мун мун. Мун, мун.
Немного помолчав, он нервно обратился к мэру:
– Мун-мун?
– Мун… мун-мун, – уверенно ответил мэр, а остальные чиновники согласно закивали головами. Потом вдруг все разом уставились на Джексона.
– Мун, мун-мун? – робко, но с достоинством обратился к нему Эрум.
Джексон на миг потерял дар речи. На его щеках выступил холерический румянец, а на шее вздулась большая вена. Однако, сумев собрать всю свою выдержку, он медленно и спокойно, но с явной угрозой в голосе выговорил:
– То есть, значит, вы, вшивое, задрипанное мужичье, удумали-таки меня провести?.
– Мун-мун? – обратился мэр к Эруму.
– Мун-мун, мун-мун-мун, – зачастил тот, в недоумении разводя руками.
– Предупреждаю, вам бы лучше стоило изъясняться попонятней, – проговорил Джексон все еще спокойно, однако вена у него на шее пульсировала уже, как пожарный шланг под напором.
– Мун! – обратился один из старейшин к председателю самоуправления.
– Мун мун-мун мун? – жалобно проблеял председатель, но его голос сломался на последнем слове.
– Значит, изъясняться понятно вы не желаете. Я вас правильно понял, ребятишки?
– Мун! Мун-мун! – с посеревшим от страха лицом завопил мэр.
Остальные, словно проглотив язык, смотрели, как Джексон вытаскивает бластер и тычет дулом в грудь Эрума.
– Кончай лопотать белиберду! – приказал Джексон. Вена на шее билась, как взбешенный питон.
– Мун-мун-мун! – бросился на колени Эрум.
– Мун-мун-мун! – взвизгнул мэр и лишился чувств.
– Ну сейчас ты у меня огребешь! – пригрозил Джексон, кладя палец на курок.
Стуча от страха зубами, Эрум сумел лишь вымолвить: «Мун-мун-мун?» – но потом его нервы сдали, и он замер с отвисшей челюстью и выпученными глазами, ожидая неминуемой гибели. Джексон уже напряг на курке палец, но вдруг, внезапно передумав, убрал бластер в кобуру.
– Мун-мун, – едва слышно выдохнул Эрум.
– Придурки! – выругался Джексон и, отступив на шаг, окинул взглядом сжавшихся от страха нанианских чиновников.
Он бы с превеликой радостью разнес их всех в клочья, но сделать этого просто не смел, ибо до него, кажется, начал доходить смысл чудовищной реальности. Безупречный слух лингвиста и мозг полиглота непрерывно анализировали ситуацию, и Джексон с ужасом начал понимать, что нанианцы и не пытались обвести его вокруг пальца. Они вовсе не несли околесицу, а говорили на настоящем языке, который был основан на единственном слове – «мун». Это слово несло в себе огромную гамму понятий и меняло свое значение в зависимости от ударений, ритма и числа повторений, а также жестов и выражения лица.
Язык, состоящий из бесконечных вариаций одного и того же слова! Джексон отказывался в это верить, но он был слишком хорошим лингвистом, чтобы сомневаться в себе.
Он, конечно, выучит и такой язык, но к тому времени, когда он его освоит, какие еще произойдут изменения?
Джексон вздохнул и потер лицо ладонью. По сути, изменение языка – процесс неизбежный. Все языки меняются. Но на Земле и всех прочих планетах, с которыми она контактировала, процессы изменения языка проходили очень медленно.
А на планете На – быстро. Язык хон менялся с быстротой, сравнимой со скоростью смены моды на Земле, и даже гораздо быстрее. Он менялся, как цены или погода. Изменение шло непрерывно и бесконечно в соответствии с непонятными правилами и непостижимыми принципами. Язык менял свою форму, как сходящая с гор лавина меняет облик. По сравнению с хоном английский представлялся вечным ледником.
Язык планеты На был подобен реке Гераклита, в которую нельзя войти дважды, ибо там постоянно сменяется вода. Так вот: по отношению к хону это являлось буквальной истиной.
Дело само по себе скверное, но еще хуже то, что сторонний наблюдатель вроде Джексона вообще не имел ни малейших надежд на фиксацию или обособление хотя бы одного-единственного термина из динамически меняющейся сети терминов, составляющих язык планеты На. Влезть в систему – значит непредсказуемо изменить ее, и если вычленить отдельный термин, то его связь с системой нарушится, и сам термин будет пониматься ошибочно. А посему, согласуясь с фактом постоянного изменения, язык не поддается идентификации и контролю и через неопределенность сопротивляется всем попыткам им овладеть.
Ошеломленный и пораженный, Джексон смотрел на чиновников с чувством, близким к благоговению.
– Вам это удалось, парни, – наконец вымолвил он. – Вы победили. Старушка Земля могла бы запросто проглотить вас и не поперхнуться, а вы, черт возьми, и рыпнуться не сумели бы. Но наш народ уважает законы. А закон гласит, что основным условием любой сделки является взаимная коммуникабельность.
– Мун? – вежливо спросил Эрум.
– А следовательно, выходит так, что я оставляю вас, парни, на ваше собственное усмотрение, – продолжал Джексон. – По крайней мере до тех пор, пока действует этот дурацкий закон. Но черт возьми, разве отсрочка смертной казни не лучший подарок обреченному, не так ли?
– Мун мун, – нерешительно промямлил мэр.
– Мне стоит убираться отсюда немедленно, – заявил Джексон. – Справедливость есть справедливость… Но если я когда-нибудь выясню, что вы, нанианцы, водили меня за нос…
И, не закончив фразу, Джексон быстро вышел из конторы и отправился к кораблю. Через полчаса он уже был в космосе, а спустя еще пятнадцать минут летел в соответствии с вновь избранным курсом.
6
Из конторы Эрума официальные лица наблюдали за уходящим в полуночное небо звездолетом, своим огненным хвостом напоминающим комету. Вскоре он превратился в яркую светящуюся точку, а затем и вовсе исчез.
Чиновники молча переглянулись. И вдруг одновременно разразились безудержным хохотом. Обхватив бока, они смеялись вес сильнее и сильнее, а по их щекам ручьями струились слезы.
Первым прекратил истерику мэр. Напоследок, усмехнувшись, он произнес:
– Мун, мун, мун-мун.
Это мгновенно отрезвило всех остальных, и их веселье разом улетучилось. Они с тревогой созерцали далекое враждебное небо, размышляя о своем недавнем приключении.
Наконец самый младший из них, Эрум, спросил:
– Мун-мун? Мун-мун?
Чиновники улыбнулись наивности вопроса. Но ответить на него никто не смог. И в самом деле, почему? Неужели кто-то действительно осмелится даже предположить такое?
Такая неопределенность не только ставила под сомнение прошлое, она отрицала будущее. И если истинный ответ невозможен, то отсутствие хоть какого-нибудь ответа и вовсе невыносимо.
Молчание затянулось.
Наконец губы Эрума скривились в циничной усмешке, и он хрипло произнес:
– Мун! Мун-мун! Мун?
Конечно, его шокирующие слова были не больше чем проявлением вспыльчивой жестокости юности, однако подобное заявление просто не могло оставаться без внимания. И почтенный старейшина вышел вперед, дабы попытаться дать ответ на вопрос.
– Мун мун, мун-мун, – с разоружающим простодушием заговорил старик. – Мун мун мун-мун? Мун мун-мун-мун. Мун мун мун; мун мун мун, мун мун. Мун, мун мун мун-мун мун мун. Мун-мун? Мун мун мун мун!
Такое откровенное изъявление веры пронзило Эрума до самого сердца. Слезы неожиданно брызнули из его глаз, и, позабыв все свое молодецкое ухарство, он обернулся к небу и, погрозив ему кулаком, закричал:
– Мун! Мун! Мун-мун!
Ласково улыбнувшись, мудрый старейшина проворчал:
– Мун-мун-мун; мун, мун-мун.
Эта удивительная и пугающая правда прозвучала так иронично, что, слава богу, ее никто не услышал.
Отзывы о сказке / рассказе: