Сказка о завистнике и внушившем зависть: Сказка

Говорят, о ифрит, — сказал я, — что в одном городе было два человека, жившие в двух смежных домах с общим простенком, и один из них завидовал другому и поражал его глазом и силился повредить ему. И он все время ему завидовал, и его зависть так усилилась, что он стал вкушать мало пищи и сладости сна, а у того, кому он завидовал, только прибавлялось добра, и всякий раз«как сосед старался ему повредить, его благосостояние увеличивалось, росло и процветало. Но внушивший зависть узнал, что сосед завидует ему и вредит, и уехал от соседства с ним и удалился от его земли и сказал: «Клянусь Аллахом, я покину из-за него мир!» И он поселился в другом городе и купил себе там землю (а на этой улице был старый оросительный колодец), и построил для себя у колодца келью и, купив себе все, что ему было нужно, стал поклоняться Аллаху великому, предаваясь молитве с чистым сердцем.

И к нему со всех сторон приходили нуждающиеся и бедные, и слух о нем распространился в этом городе, и весть дошла до его соседа-завистника, и тот узнал о благе, которого он достиг, и о том, что вельможи города ходят к нему. И он вошел в келью, и его сосед, внушивший зависть, встретил его пожеланием простора и уюта и оказал ему крайнее уважение. И тогда завистник сказал ему: «У меня с тобой будет разговор, и в нем причина моего путешествия к тебе. Я хочу тебя порадовать; встань же и пройдись со мною по твоей келье». И внушивший Зависть поднялся и взял завистника за руку, и они прошли до конца кельи, и завистник сказал: «Вели твоим факирам, чтобы они пошли в свои кельи. Я скажу тебе только в тайне, чтобы никто не слышал нас». И внушивший зависть сказал факирам: «Войдите в свои кельи», и они сделали так, как он им приказал, а внушивший зависть прошел немного с завистником и дошел с ним до старого колодца. И завистник толкнул внушившего зависть и сбросил его в колодец, когда никто не знал этого, и пошел своей дорогой, думая, что убил его.

А в колодце жили джинны, и они подхватили внушившего зависть и мало-помалу спустили его и посадили на камень и спросили один другого: «Знаете ли вы, кто это?» — «Нет», — ответили джинны. И тогда один из них сказал: «Это человек, внушивший зависть, который бежал от завистника и поселился в нашем городе. Он воздвиг ту келью и развлекал нас своими молитвами и чтением Корана, а завистник пришел к нему и встретился с ним и ухитрился сбросить его к нам. А весть о нем дошла в сегодняшний вечер до султана этого города, и он решил Завтра посетить его ради своей дочери». — «А что с его дочерью?» — спросил кто-то из них. И говоривший сказал: «Она одержимая; в нее влюбился джинн Маймун ибн Дамдам, и если бы старец знал для нее лекарство, он бы наверное ее исцелил. А лекарство для нее самая пустая вещь». — «А какое же это лекарство?» — спросил кто-то из джиннов. И говоривший ответил: «У черного кота, что у него в келье, есть на конце хвоста белая точка величиною с дирхем. Пусть возьмет семь волосков из этих белых волос и окурит ими царевну, и марид уйдет у нее из головы и никогда не воротится к пей, и она тотчас же вылечится».

И все это происходило, о ифрит, а внушавший зависть слушал. Когда же настало утро и взошла заря и Заблистала, нищие пришли к старцу и увидели, что он поднимается из колодца, и он стал великим в их глазах. А у внушившего зависть не было другого лекарства, кроме черного кота, и он взял из белой точки, что была у него на хвосте, семь волосков и спрятал их у себя. И едва взошло солнце, как прибыл царь со своими вельможами, а остальной свите приказал стоять. Когда царь вошел к возбудившему зависть, тот сказал: «Добро пожаловать!» — и, велев ему подойти ближе, спросил: «Хочешь, я открою тебе, для чего ты ко мне прибыл?» — «Хорошо», — ответил царь. И старец сказал: «Ты прибыл, чтобы посетить меня, а в душе хочешь меня спросить о своей дочери». — «Да, праведный старец!» воскликнул царь. И внушивший зависть сказал: «Пошли кого-нибудь привести се, и я надеюсь, что, если захочет Аллах великий, она сию же минуту исцелится».

И царь обрадовался и послал своих телохранителей, и они принесли царевну со скрученными руками, закованную в цепи, и возбудивший зависть посадил со и покрыл ее покрывалом и, вынув волоса, окурил ее ими. И тот, кто был над ее головой, испустил крик и покинул ее, а девушка пришла в разум и закрыла себе лицо и спросила: «Что это происходит и кто привел меня в это место?» И султан обрадовался радостью, которой нет сильнее, и поцеловал ее в глаза и поцеловал руки у старца, возбудившего зависть, а после того он обернулся к вельможам своего царства и спросил их: «Что вы скажете? Чего заслуживает тот, кто исцелил мою дочь?» — «Жениться на пей», — отвечали они. И царь воскликнул: «Вы сказали правду!» Потом он выдал дочь замуж за внушившего зависть, и тот сделался зятем царя. А спустя немного умер везирь, и царь спросил: «Кого сделаем везирем?» — и ему сказали: «Твоего зятя». И ею сделали везирем, и еще немного спустя умер султан, и когда спросили: «Кого сделаем царем?» — ответили: «Везиря». И везиря сделали султаном, и он стал царем и правителем.

Однажды царь сел на коня, и завистник проходил по его дороге, и вдруг видит: тот, кому он завидовал, в царственном великолепии, среди эмиров, везирей и вельмож своего царства! И взор царя упал на завистника, и он повернулся и сказал одному из своих везирей: «Приведи ко мне этого человека и не устрашай его». И везирь пошел и привел его соседа, завистника. А царь сказал: «Дайте ему тысячу москалей из моей казны и принесите ему двадцать тюков товаров и пошлите с ним стражника, чтобы он доставил его в город», — и потом он простился с ним и уехал, не наказавши его за то, что он сделал с ним.

Посмотри же, ифрит, как возбудивший зависть простил завистника и как тот сначала завидовал ему, потом причинил ему вред и отправился к нему и довел до того, что бросил его в колодец, и хотел его убить, но он не воздал ему за его это, а простил ему и отпустил«.

И я заплакал, о госпожа, перед ифритом горьким плачем, которого нет сильнее, и произнес:

«Отпускай преступным: всегда мужи разумные

Одаряли злого прощением за зло его.

Я объял проступки все полностью и сверил их все,

Обоими же ты все виды прощенья — будь милостив.

И пусть тот, кто ждет себе милости от высшего,

Отпускает низшим проступки их и прощает их«.

«Чтобы тебя убить или простить, — сказал ифрит, — Я непременно заколдую тебя!» И он оторвал меня от земли и взлетел со мною на воздух, так что я увидел под собой землю, как чашку посреди воды. Потом он поставил меня на гору и, взяв немного земли, побормотал над нею и поколдовал и, осыпав меня ею, воскликнул: «Перемени этот образ на образ обезьяны!»

С того времени я сделался обезьяной столетнего возраста. И, увидев себя в этом гадком образа я заплакал ко самом себе, но был стоек против несправедливости судьбы, ибо знал, что время не благоволит никому. И я спустился с горы вниз и увидел широкую равнину и шел до конца месяца, и путь мой привел меня к берегу соленого моря. И я простоял некоторое время и вдруг вижу — корабль посреди моря, и ветер благоприятствует ему, и он идет к берегу. И я скрылся за камнем на краю берега и подождал, пока пришел корабль, и взошел на него, и один из едущих воскликнул: «Уведите от нас этого злосчастного!» — «Мы его убьем», — сказал капитан. А тот, другой, вскричал: «Я убью его вот этим мечом!» Но я схватил капитана за полу и заплакал, и мои слезы потекли, и капитан сжалился надо мною и сказал: «О купцы, эта обезьяна прибегла к моей защите, и я защищу ее. Она под моим покровительством, и пусть никто ее не беспокоит и не досаждает ей». И капитан стал обращаться со мной милостиво, и, что бы он ни говорил мне, я понимал и исполнял все его дела и служил ему на корабле, и он полюбил меня. Ветер благоприятствовал кораблю в течение пятидесяти дней, и мы пристали к большому городу, где было множество людей, сосчитать число которых может только Аллах.

И в тот час, когда мы прибыли, наш корабль остановился, и вдруг к нам явились невольники от царя города и поднялись на наше судно и поздравили купцов с благополучием и сказали: «Наш царь поздравляет вас с благополучием и посылает вам этот свиток бумаги, — пусть каждый из вас напишет на нем одну строчку». Дело в том, что у царя был везирь-чистописец, и он умер, и султан поклялся и дал великие клятвы, что с дела с везирем лишь того, кто пишет так, как он. И они подали купцам бумажный свиток длиной в десять локтей и шириной в локоть, и каждый, кто умел писать, написал, до последнего. И тогда я поднялся, будучи в образе обезьяны, и вырвал свиток у них из рук, и они испугались, что я порву его, и стали меня гнать криками, но я сделал им знак: «Я умею писать!» И капитан знаками сказал им: «Пусть пишет; если он станет царапать, мы его прогоним от нас, а если напишет хорошо, я сделаю его своим сыном. Я не видел обезьяны понятливее, чем эта». И я взял калам [34] и, набрав из чернильницы чернил, написал почерком рика такое двустишие:

Судьбою записаны милости знатных,

Твоя ж не написана милость досель.

Так пусть же Аллах не лишит нас тебя

Ведь милостей всех ты и мать и отец.

И я написал почерком рейхани:

Перо его милостью объемлет все области,

И все охватил миры своею он щедростью.

Нельзя Нил египетский сравнить с твоей милостью,

Что тянется к странам всем рукой с пятью пальцами.

И почерком сульс я написал:

Всяк пишущий когда-нибудь погибнет,

Но все, что пишут руки его, то вечно.

Не вздумай же ты своею писать рукою

Другого, чем то, что рад ты, воскреснув, видеть.

И еще я написал почерком несхи:

И когда пришла о разлуке весть, нам назначенной

Переменой дней и судьбой, всегда превратной,

Обратились мы ко устам чернильниц, чтоб сетовать

На разлуки тяжесть концами острых перьев.

И дальше я написал почерком тумар:

Халифат не вечен для правящих, поистине,

А коль споришь ты, скажи же мне, где первые?

Благих поступков сажай посевы в делах своих;

Коль низложен будешь, посевы эти останутся

И почерком мухаккик я написал:

Открывши чернильницы величья и милостей,

Налей в них чернила ты щедрот и достойных дел.

Пиши же всегда добром, когда точно можешь ты,

Тогда вознесешься ты высоко пером своим.

Потом я подал им свиток, и они написали каждый по строчке, а после этого невольники взяли свиток и отнесли его к парю.

И когда царь посмотрел на свиток, ему ни понравился ничей почерк, кроме моего, и он сказал присутствующим: «Отправляйтесь к обладателю этого почерка, посадите его на мула и доставьте его с музыкой. Наденьте на него драгоценную одежду и приведите его ко мне». И, услышав слова царя, все улыбнулись, а царь разгневался и сказал: «О, проклятые, я отдаю вам приказание, а вы надо мной смеетесь!» — «О царь, — отвечали они, нашему смеху есть причина». — «Какая же?» — спросил царь, и они сказали: «О царь, ты велел нам доставить к тебе того, кто написал этим почерком, но дело в том, что это написала обезьяна, а не человек, и она у капитана корабля». — «Правда ли то, что вы говорите?» — спросил царь, и они ответил: «Да, клянемся твой милостью!» И царь удивился их словам и затрясся от восторга и воскликнул: «Я хочу купить эту обезьяну у капитана!»

Потом он послал на корабль гонца и с ним мула, одежду и музыку, и сказал: «Непременно наденьте на него эту одежду, посадите его на мула и доставьте его с корабля!» И они пришли на корабль и взяли меня у каштана и, надев на меня одежду, посадили меня на мула, и люди оторопели, и город перевернулся из-за меня вверх дном, и все стали на меня смотреть.

И когда меня привели к царю и он меня встретил, я поцеловал трижды землю меж его рук, а потом он приказал мне сесть, и я присел на колени, и все присутствующие люди удивились моей вежливости, и больше всех изумился царь. Потом царь приказал народу уйти, и все удалились, и остался только я, его величество царь, евнухи и маленький невольник. И царь приказал, и подали скатерть кушаний, и на пей было все, что скачет, летает и спаривается в гнездах: куропатки, перепелки и прочие виды птиц. И царь сделал мне знак, чтобы я ел с ним, и я поднялся и поцеловал перед ним землю, а потом я сел и принялся есть, и затем скатерть убрали, и я семь раз вымыл руки и, взяв чернильницу и калам, написал такие стихи:

Постой хоть недолго ты у табора мисок,

И плачь об утрате ты жаркого и дичи.

Поплачь, о ката, со мной, — о них вечно плачу я

О жареных курочках с размолотым мясом!

О горесть души моей о двух рыбных кушаньях!

Я ел на лепешке их из плотного теста.

Аллаха достоин вид жаркого! Прекрасен он,

Когда обмакнешь ты жир в разбавленный уксус.

Коль голод трясет меня, всегда поглощаю я

С почтеньем пирог мясной — изделье искусных

Когда развлекаюсь я и ем, я смущен всегда

Убранством и сменами столов и посуды.

Терпенье, душа! Судьба приносит диковины,

И если стеснит она, то даст облегченье.

Потом я поднялся и сел поодаль, и царь посмотрел на то, что я написал, и, прочтя это, удивился и воскликнул; «О диво! Это обезьяна, и у нее такое красноречие и почерк! Клянусь Аллахом, это самое диковинное диво!» Затем царю подали особый напиток в стеклянном сосуде, и царь выпил и протянул мне, и я поцеловал землю и выпил и написал на сосуде:

Был огнями сжигаем я на допросе,

Но в несчастье нашли меня терпеливым.

Потому-то всегда в руках меня носят

И прекрасных уста меня лобызают.

И еще:

Похищает свет утра мрак, дай же выпить

Мне напитка, что ум людей отнимает.

Я не знаю — так ясен он и прозрачен,

Он ли в кубке, иль кубок в нем пребывает.

И царь прочитал стихи и вздохнул и воскликнул: «Если б подобная образованность была у человека, он бы наверное превзошел людей своего века и времени!» Потом он пододвинул ко мне шахматную доску и спросил: «Не хочешь ли сыграть со мной?» И я сделал головой Знак: «Да», — и, подойдя, расставил шахматы и сыграл с царем два раза и победил его, и ум царя смутился. А потом я взял чернильницу и калам и написал на доске такое двустишие:

Целый день два войска в бою жестоком сражаются,

И сраженье их все сильней кипит и жарче.

Но лишь только мрак пеленой своей их окутает,

На одной постели заснут они все вместе.

И когда царь прочитал это двустишие, он изумился и пришел в восторг; его охватила оторопь, и он сказал евнуху: «Пойди к твоей госпоже Ситт-аль-Хусн и скажи ей: „Поговори с царем!“, чтобы она пришла и посмотрела на эту удивительную обезьяну». И евнух скрылся и вернулся вместе с царевной, и, посмотрев на меня, она закрыла лицо и сказала: «О батюшка, как могло быть приятно твоему сердцу прислать за мной, чтобы показывать меня мужчинам?»

«О Ситт-аль-Хусн, — сказал царь, — со мною никого нет, кроме маленького невольника и евнуха, который воспитал тебя, а я — твой отец. От кого же ты закрываешь свое лицо?» И она отвечала: «Эта обезьяна — гоноша, сын царя, и отца его зовут Эфтимарус, владыка Эбечовых островов. Он заколдован, его заколдовал ифрит Джирджис из рода Иблиса, а он убил его жену, дочь царя Эфитамуса. И тот, про кого ты говоришь, что он обезьяна, на самом деле муж, ученый и разумный». И царь удивился словам своей дочери и посмотрел на меня и спросил: «Правда ли то, что она говорит про тебя?» — и я сказал головою: «Да», — и заплакал. «Откуда же ты узнала, что он заколдован?» — спросил царь свою дочь, и она сказала: «Со мной была, когда я была маленькая, одна старуха, хитрая колдунья, и она научила меня искусству колдовать, и я его хорошо запомнила и усвоила. И я заучила сто семьдесят способов из способов колдовства, и малейшим из этих способов я могу перенести камни твоего города на гору Каф и превратить его в полноводное море, а обитателей его обратить в рыб посреди него». — «О дочь моя, — воскликнул царь, — заклинаю тебя жизнью, освободи этого юношу, и я сделаю его своим везирем, ибо это юноша умный и проницательный». -«С любовью и охотой», — отвечала царевна и взяла в руку нож и провела круг…«

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Четырнадцатая ночь

Когда же настала четырнадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что второй календер говорил женщине:»О царевна, о госпожа моя, взяла в руку нож, на котором были написаны еврейские имена, и начертила им круг посреди залы и в нем написала имена и заклинания и поколдовала и прочла слова понятные и слова непонятные, и через минуту мир покрылся над нами мраком, и ифрит вдруг спустился к нам и своем виде и обличье, и руки у него были как вилы, ноги как мачты, а глаза как две огненные искры. И мы испугались его, и царевна воскликнула: «Нет ни приюта тебе, ни уюта!» — а ифрит принял образ льва и закричал ей: «О обманщица, ты нарушила клятву и обет! Разве мы не поклялись друг другу, что не будем мешать один другому?»

«О проклятый, и для подобного тебе у меня будет клятва?» — отвечала царевна. И ифрит вскричал: «Получи то, что пришло к тебе!»

Тут лев разинул пасть и ринулся на девушку, но она поспешно взяла волосок из своих волос и потрясла его в руке и пошевелила над ним губами, и волос превратился в острый меч, и она ударила им льва, и он разделился на две части. И голова его превратилась в скорпиона, а женщина обратилась в большую змею и ринулась на этого проклятого, который имел вид скорпиона, и между ними завязался жестокий бой. И потом скорпион превратился в орла, а змея в ястреба, и она полетела за орлом и преследовала его некоторое время, и тогда орел сделался черным котом, а девушка превратилась в полосатого волка, и они долго бились во дворце.

И кот увидел, что он побежден, и превратился в большой красный гранат, и гранат упал на середину водоема, бывшего во дворце, и волк подошел к нему, а гранат взвился на воздух и упал на плиты дворца и разбился, и все зернышки рассыпались по одному, и земля во дворце стала полна зернышек граната. И тогда волк встряхнулся и превратился в петуха и стал подбирать зернышки и не оставил ни одного зернышка, но по предопределенному велению одно зернышко притаилось у края водоема. И петух принялся кричать и хлопать крыльями и делал нам знаки клювом, но мы не понимали, что он говорит, и тогда он закричал на нас криком, от которого нам показалось, что дворец опрокинулся на нас, и стал кружить по всему полу дворца. Он увидел зерно, притаившееся у края водоема, и ринулся на него, чтобы его склевать, но зернышко вдруг метнулось в воду, бывшую в водоеме, и, обратившись в рыбу, скрылось в глубине воды.

И тогда петух принял вид огромной рыбы и нырнул за рыбкою и скрылся на некоторое время, а потом мы услышали, что раздались крики, вопли, и перепугались.

И после этого появился ифрит, подобный языку пламени, и он разевал рот, из которого выходил огонь, и из его глаз и носа шел огонь и дым. И девушка тоже вышла, подобная громадному огненному углю, и она сражалась с ним некоторое время, и огонь сомкнулся над ними, и дворец наполнился дымом. И мы скрылись в дыму и хотели погрузиться в воду, опасаясь сгореть и погибнуть, и царь воскликнул: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! Поистине, мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся! О, если бы мы не возложили на нее подобного ради освобождения этой обезьяны! Мы отягчили ее великой тяготой с этим проклятым ифритом, которого не одолеть всем ифритам, существующим на земле! О, если бы мы не знали этой обезьяны, да не благословит Аллах ее и час ее появления! Мы хотели сделать добро ради великого Аллаха и освободить ее от чар, и нас постигло сердечное мучение!»

А что до меня, госпожа моя, то язык был у меня связан, и я не мог ничего сказать царю, и не успели мы очнуться, как ифрит закричал из-под огня и оказался подле нас в зале. Он дунул нам в лицо огнем, но девушка настигла его и подула ему в лицо, и в нас попали искры от нее и от него, и ее искры не повредили нам, а из его искр одна попала мне в глаз и выжгла его, а я был в образе обезьяны. И царю в лицо тоже попала искра из его искр и сожгла ему половину лица и бороду и нижнюю челюсть и вырвала нижний ряд зубов, а другая искра попала в грудь евнуха и сожгла его, и он в тот же час и минуту умер, и мы убедились, что погибнем, и потеряли надежду на жизнь.

И мы были в таком состоянии и вдруг слышим, кто-то восклицает: «Аллах велик! Аллах велик! Он помог и поддержал и покинул того, кто не принял веру Мухаммеда, месяца веры!» И вдруг, оказалось, царевна сожгла ифрита, и он стал кучей пепла. И девушка подошла к нам и сказала: «Принесите мне чашку воды!» И ей принесли чашку, и она проговорила что-то, чего мы не поняли, а потом брызнула на меня водой и сказала: «Освободись, заклинаю тебя истиною истинного и величайшим именем Аллаха, и прими свой первоначальный образ».

И я встряхнулся, и вдруг вижу — я человек, каким был прежде, но только мой глаз пропал, а девушка воскликнула: «Огонь, огонь! О батюшка, я уже не буду жить! Я не привыкла биться с джиннами, а будь он из людей, я бы давно убила его. Я стала бессильна лишь тогда, когда гранат рассыпался, и я подобрала его зерна, но забыла то зернышко, где был дух джинна, а если бы я его подобрала, он бы наверное тотчас же умер. Но я не знала этого, по воле судьбы и рока, и вдруг он явился, и у меня с ним был жестокий бой под землею, в воде и в воздухе, и всякий раз, как я открывала над ним врата колдовства, он тоже открывал врата надо мною, пока не открыл надо много врат огня, а мало кто, когда открываются над ним врата огня, от него спасается. Но мне помогла против него судьба, и я сожгла его раньше себя, предложив ему прежде принять веру ислама. А что до меня, я умираю, и да будет Аллах для вас моим преемником».

И она стала взывать к Аллаху о помощи и непрестанно призывала на помощь от огня, и вдруг темные искры поднялись к ее груди и распространились до лица, и когда они достигли лица девушки, она заплакала и воскликнула:

«Свидетельствую, что нет бога, кроме Аллаха, и что Мухаммед-посланник Аллаха!» И потом мы взглянули на нее, и вдруг видим, — она стала кучею пепла рядом с кучею от ифрита. И мы опечалились о ней, и мне хотелось быть на ее месте и не видеть, как это прекрасное лицо, сделавшее мне такое благо, превратилось в пепел, но приговор Аллаха неотвратим.

И когда царь увидел, что его дочь превратилась в кучу пепла, он выщипал остаток своей бороды, стал бить себя по лицу и разорвал на себе одежды, и я сделал так же, как он, и мы заплакали о девушке. И подошли придворные и вельможи царства и увидели султана в состоянии небытия и две кучи пепла. И они удивились и походили немного вокруг царя, а тот, когда очнулся, рассказал им, что случилось у его дочери с ифритом, и это было для них великим несчастьем, и женщины и девушки закричали, и царевну оплакивали семь дней.

И царь приказал выстроить над прахом своей дочери большой купол, и под ним зажгли свечи и светильники, а пепел ифрита развеяли по воздуху, чтобы проклял его Аллах. И после этого царь заболел болезнью, от которой был близок к смерти, и его болезнь продолжалась месяц, а потом он поправился, и его борода выросла, и он призвал меня и сказал: «О юноша, мы проводили гремя в приятнейшей жизни, в безопасности от превратностей судьбы, пока ты к нам не явился. О, если бы мы не сидели тебя и не видели твоей гадкой наружности! Из-за тебя мы претерпели лишения: во-первых, я лишился моей дочери, которая стоила сотни мужчин, а во-вторых, со мной случилось от огня то, что случилось, и я лишился своих зубов, и умер мой евнух. А ни раньше, ни после этого мы ничего от тебя не видели. По все от Аллаха, и нам и тебе; слава же Аллаху за то, что моя дочь освободила тебя и сама себя погубила! Но уходи, дитя мое, из моего города, достаточно того, что из-за тебя случилось. Все это было предопределено и мне и тебе, уходи же с миром, а если я еще раз тебя увижу, я убью тебя».

И он закричал на меня, и я вышел от него, о госпожа, не веря в спасение, и не знал, куда идти. И в моем сердце прошло все то, что со мной случилось: как разбойники оставили меня на дороге, как я от них спасся и шел месяц и вошел в город чужеземцем и встретился с портным и с женщиной под землею и спасся от ифрита, после того как он был намерен убить меня, и я вспомнил обо всем, что прошло в моем сердце, с начала до конца, и восхвалил Аллаха и воскликнул: «Ценою глаза, но не души!» И я сходил в баню, прежде чем выйти из города, и обрил себе бороду и надел черную власяницу и пошел наугад, о госпожа моя, и каждый день я плакал и размышлял о бедствиях, случившихся со мною, и о потере глаза. И думая о случившемся со мною, я всякий раз плакал и говорил такие стихи:

«Всемилостивым клянусь, смущенья, сомненья нет,

Печали, не знаю как, меня окружили вдруг.

Я буду терпеть, пока терпенье само не сдаст;

Стерплю я, пока Аллах судьбы не решат моей.

Стерплю, побежденный, я без стонов и жалобы,

Как терпит возжаждавший в долине в полдневный зной.

И буду терпеть, пока узнает терпение,

Что вытерпеть горшее, чем мирра, я в силах был.

Ничто ведь не горько так, как мирра, но будет ведь

Еще боле горько мне, коль стойкость предаст меня.

И тайна души моей — толмач моих тайных дум,

И тайное тайн моих — о вас мысли тайные.

И скалы б рассыпались, коль бремя мое несли б,

И ветер не стал бы дуть, и пламя потухло бы.

И если кто скажет мне, что жизнь иногда сладка,

Скажу я: «Наступит день, что горше, чем мирры вкус».

И я скитался по странам и приходил в города и направился в Обитель Мира — Багдад, надеясь дойти до повелителя правоверных и рассказать ему, что со мной случилось. Я пришел в Багдад сегодня вечером и нашел моего первого брата, вот этого, стоящим в недоумении, и сказал ему: «Мир с тобою!» — и побеседовал с ним, и вдруг подошел к нам наш третий брат и сказал нам: «Мир с вами, я чужеземец», — и мы отвечали: «Мы тоже чужеземцы и пришли сюда в эту благословенную ночь». И мы пошли втроем, и никто из нас не знал истории другого, и судьба привела нас к этому месту и мы вошли к вам. Вот причина того, что я обрил бороду и усы и лишился глаза«.

«Поистине, твоя история удивительна, — сказала госпожа жилища. Пригладь себе голову и уходи своей дорогой». — «Я не уйду, пока не услышу истории моих товарищей», — сказал второй календер.

УжасноПлохоНеплохоХорошоОтлично! (Пока оценок нет)
Понравилась сказка или повесть? Поделитесь с друзьями!
Категории сказки "Сказка о завистнике и внушившем зависть":

Отзывы о сказке / рассказе:

Читать сказку "Сказка о завистнике и внушившем зависть" на сайте РуСтих онлайн: лучшие народные сказки для детей и взрослых. Поучительные сказки для мальчиков и девочек для чтения в детском саду, школе или на ночь.