Стендаль — Красное и черное

VI. НЕПРИЯТНОСТЬ

Не знаю, что творится со мною.

Моцарт, «Женитьба Фигаро»

Госпожа де Реналь с живостью и грацией, которые были так свойственны ей, когда она не опасалась, что на нее кто-то смотрит, выходила из гостиной через стеклянную дверь в сад, и в эту минуту взгляд ее упал на стоявшего у подъезда молодого крестьянского паренька, совсем еще мальчика, с очень бледным, заплаканным лицом. Он был в чистой белой рубахе и держал под мышкой очень опрятную курточку из лилового ратина.

Лицо у этого юноши было такое белое, а глаза такие кроткие, что слегка романтическому воображению г-жи де Реналь представилось сперва, что это, быть может, молоденькая переодетая девушка, которая пришла просить о чем-нибудь господина мэра. Ей стало жалко бедняжку, стоявшую у подъезда и, по-видимому, не решавшуюся протянуть руку к звонку. Г-жа де Реналь направилась к ней, забыв на минуту о том огорчении, которое причиняла ей мысль о гувернере. Жюльен стоял лицом к входной двери и не видел, как она подошла. Он вздрогнул, услыхав над самым ухом ласковый голос:

— Что вы хотите, дитя мое?

Жюльен быстро обернулся и, потрясенный взглядом, полным участия, забыл на миг о своем смущении; он смотрел на нее, изумленный ее красотой, и вдруг забыл все на свете, забыл даже, зачем он пришел сюда. Г-жа де Реналь повторила свой вопрос.

— Я пришел сюда потому, что я должен здесь быть воспитателем, сударыня, — наконец вымолвил он, весь вспыхнув от стыда за свои слезы и стараясь незаметно вытереть их.

Госпожа де Реналь от удивления не могла выговорить ни слова; они стояли совсем рядом и глядели друг на друга Жюльену еще никогда в жизни не приходилось видеть такого нарядного существа, а еще удивительнее было то, что эта женщина с белоснежным лицом говорила с ним таким ласковым голосом. Г-жа де Реналь смотрела на крупные слезы, катившиеся сначала по этим ужасно бледным, а теперь вдруг ярко зардевшимся щекам крестьянского мальчика. И вдруг она расхохоталась безудержно и весело. Совсем как девчонка. Она смеялась над самой собой и просто опомниться не могла от счастья. Как! Так вот он каков, этот гувернер! А она-то представляла себе грязного неряху-попа, который будет орать на ее детей и сечь их розгами.

— Как, сударь, — промолвила она, наконец, — вы знаете латынь?

Это обращение «сударь» так удивило Жюльена, что он даже на минуту опешил.

— Да, сударыня, — робко ответил он.

Госпожа де Реналь была в таком восторге, что решилась сказать Жюльену:

— А вы не будете очень бранить моих мальчиков?

— Я? Бранить? — переспросил удивленный Жюльен — А почему?

— Нет, право же, сударь, — добавила она после маленькой паузы, и в голосе ее звучало все больше и больше волнения, — вы будете добры к ним, вы мне это обещаете?

Услышать снова, что его совершенно всерьез называет «сударем» такая нарядная дама, — это поистине превосходило все ожидания Жюльена; какие бы воздушные замки он ни строил себе в детстве, он всегда был уверен, что ни одна знатная дама не удостоит его разговором, пока на нем не будет красоваться роскошный военный мундир. А г-жа де Реналь, со своей стороны, была введена в полнейшее заблуждение нежным цветом лица, большими черными глазами Жюльена и его красивыми кудрями, которые на этот раз вились еще больше обычного, потому что он по дороге, чтобы освежиться, окунул голову в бассейн городского фонтана. И вдруг, к ее неописуемой радости, это воплощение девической застенчивости оказалось тем страшным гувернером, которого она, содрогаясь за своих детей, рисовала себе грубым чудовищем! Для такой безмятежной души, какою была г-жа де Реналь, столь внезапный переход от того, чего она так боялась, к тому, что она теперь увидела, был целым событием. Наконец она пришла в себя и с удивлением обнаружила, что стоит у подъезда своего дома с этим молодым человеком в простой рубахе, и совсем рядом с ним.

— Идемте, сударь, — сказала она несколько смущенным тоном.

Еще ни разу в жизни г-же де Реналь не случалось испытывать такого сильного волнения, вызванного столь исключительно приятным чувством, никогда еще не бывало с ней, чтобы мучительное беспокойство и страхи сменялись вдруг такой чудесной явью. Значит, ее хорошенькие мальчики, которых она так лелеяла, не попадут в руки грязного, сварливого попа! Когда она вошла в переднюю, она обернулась к Жюльену, робко шагавшему позади. На лице его при виде такого роскошного дома изобразилось глубокое изумление, и от этого он показался еще милее г-же де Реналь. Она никак не могла поверить себе, и главным образом потому, что всегда представляла себе гувернера не иначе, как в черном костюме.

— Но неужели это правда, сударь? — промолвила она снова, останавливаясь и замирая от страха. (А что, если это вдруг окажется ошибкой, — а она-то так радовалась, поверив этому! — Вы в самом деле знаете латынь?

Эти слова задели гордость Жюльена и вывели его из того сладостного забытья, в котором он пребывал вот уже целые четверть часа.

— Да, сударыня, — ответил он, стараясь принять как можно более холодный вид — Я знаю латынь не хуже, чем господин кюре, а иногда он по своей доброте даже говорит, что я знаю лучше его.

Госпоже де Реналь показалось теперь, что у Жюльена очень злое лицо — он стоял в двух шагах от нее. Она подошла к нему и сказала вполголоса:

— Правда, ведь вы не станете в первые же дни сечь моих детей, даже если они и не будут знать уроков?

Ласковый, почти умоляющий тон этой прекрасной дамы так подействовал на Жюльена, что все его намерения поддержать свою репутацию латиниста мигом улетучились. Лицо г-жи де Реналь было так близко, у самого его лица, он вдыхал аромат летнего женского платья, а это было нечто столь необычайное для бедного крестьянина, что Жюльен покраснел до корней волос и пролепетал едва слышным голосом:

— Не бойтесь ничего, сударыня, я во всем буду вас слушаться.

И вот только тут, в ту минуту, когда весь ее страх за детей окончательно рассеялся, г-жа де Реналь с изумлением заметила, что Жюльен необыкновенно красив. Его тонкие, почти женственные черты, его смущенный вид не казались смешными этой женщине, которая и сама отличалась крайней застенчивостью; напротив, мужественный вид, который обычно считают необходимым качеством мужской красоты, только испугал бы ее.

— Сколько вам лет, сударь? — спросила она Жюльена.

— Скоро будет девятнадцать.

— Моему старшему одиннадцать, — продолжала г-жа де Реналь, теперь уже совершенно успокоившись. — Он вам почти товарищ будет, вы его всегда сможете уговорить. Раз как-то отец вздумал побить его — ребенок потом был болен целую неделю, а отец его только чуть-чуть ударил.

«А я? — подумал Жюльен. — Какая разница! Вчера еще отец отколотил меня. Какие они счастливые, эти богачи!»

Госпожа де Реналь уже старалась угадать малейшие оттенки того, что происходило в душе юного гувернера, и это мелькнувшее на его лице выражение грусти она сочла за робость. Ей захотелось подбодрить его.

— Как вас зовут, сударь? — спросила она таким подкупающим тоном и с такой приветливостью, что Жюльен весь невольно проникся ее очарованием, даже не отдавая себе в этом отчета.

— Меня зовут Жюльен Сорель, сударыня; мне страшно потому, что я первый раз в жизни вступаю в чужой дом; я нуждаюсь в вашем покровительстве и прошу, чтобы вы простили мне очень многое на первых порах. Я никогда не ходил в школу, я был слишком беден для этого; и я ни с кем никогда не говорил, исключая моего родственника, полкового лекаря, кавалера ордена Почетного Легиона, и нашего кюре, господина Шелана. Он скажет вам всю правду обо мне. Мои братья вечно колотили меня; не верьте им, если они будут вам на меня наговаривать; простите меня, если я в чем ошибусь; никакого дурного умысла у меня быть не может.

Жюльен мало-помалу преодолевал свое смущение, произнося эту длинную речь; он, не отрываясь, смотрел на г-жу де Реналь. Таково действие истинного обаяния, когда оно является природным даром, а в особенности когда существо, обладающее этим даром, не подозревает о нем. Жюльен, считавший себя знатоком по части женской красоты, готов был поклясться сейчас, что ей никак не больше двадцати лет. И вдруг ему пришла в голову дерзкая мысль — поцеловать у нее руку. Он тут же испугался этой мысли, но в следующее же мгновение сказал себе: «Это будет трусость с моей стороны, если я не совершу того, что может принести мне пользу и сбить немножко презрительное высокомерие, с каким, должно быть, относится эта прекрасная дама к бедному мастеровому, только что оставившему пилу». Быть может, Жюльен расхрабрился еще и потому, что ему пришло на память выражение «хорошенький мальчик», которое он вот уже полгода слышал по воскресеньям от молодых девиц. Между тем, пока он боролся сам с собой, г-жа де Реналь старалась объяснить ему в нескольких словах, каким образом следует держать себя на первых порах с детьми. Усилие, к которому принуждал себя Жюльен, заставило его опять сильно побледнеть; он сказал каким-то неестественным тоном:

— Сударыня, я никогда не буду бить ваших детей, клянусь вам перед богом.

И, произнося эти слова, он осмелился взять руку г-жи де Реналь и поднес ее к губам. Ее очень удивил этот жест, и только потом уж, подумав, она возмутилась. Было очень жарко, и ее обнаженная рука, прикрытая только шалью, открылась чуть ли не до плеча, когда Жюльен поднес ее к своим губам. Через несколько секунд г-жа де Реналь уже стала упрекать себя за то, что не возмутилась сразу.

Господин де Реналь, услышав голоса в передней, вышел из своего кабинета и обратился к Жюльену с тем величественным и отеческим видом, с каким он совершал бракосочетания в мэрии.

— Мне необходимо поговорить с вами, прежде чем вас увидят дети, — сказал он.

Он провел Жюльена в комнату и удержал жену, которая хотела оставить их вдвоем. Затворив дверь, г-н де Реналь важно уселся.

— Господин кюре говорил мне, что вы добропорядочный юноша. Вас здесь все будут уважать, и если я буду вами доволен, я помогу вам в будущем прилично устроиться. Желательно, чтобы вы отныне не виделись больше ни с вашими родными, ни с друзьями, ибо их манеры не подходят для моих детей. Вот вам тридцать шесть франков за первый месяц, но вы мне дадите слово, что из этих денег ваш отец не получит ни одного су.

Господин де Реналь не мог простить старику, что тог сумел перехитрить его в этом деле.

— Теперь, сударь, — я уже всем приказал называть вас «сударь», и вы сами увидите, какое это преимущество — попасть в дом к порядочным людям, — так вот, теперь, сударь, неудобно, чтобы дети увидели вас в куртке. Кто-нибудь из прислуги видел его? — спросил г-н де Реналь, обращаясь к жене.

— Нет, мой друг, — отвечала она с видом глубокой задумчивости.

— Тем лучше. Наденьте-ка вот это, — сказал он удивленному юноше, протягивая ему собственный сюртук. — Мы сейчас пойдем с вами к суконщику, господину Дюрану.

Часа через полтора г-н де Реналь вернулся с гувернером, одетым в черное с ног до головы, и увидал, что жена его все еще сидит на прежнем месте. У нее стало спокойнее на душе при виде Жюльена; глядя на него, она переставала его бояться. А Жюльен уже и не думал о ней; несмотря на все его недоверие к жизни и к людям, душа его в эту минуту была, в сущности, совсем как у ребенка: ему казалось, что прошли уже годы с той минуты, когда он, всего три часа тому назад, сидел, дрожа от страха, в церкви. Вдруг он заметил холодное выражение лица г-жи де Реналь и понял, что она сердится за то, что он осмелился поцеловать ее руку. Но гордость, которая поднималась в нем оттого, что он чувствовал на себе новый и совершенно непривычный для него костюм, до такой степени лишала его всякого самообладания, а вместе с тем ему так хотелось скрыть свою радость, что все его движения отличались какой-то почти исступленной, судорожной порывистостью. Г-жа де Реналь следила за ним изумленным взором.

— Побольше солидности, сударь, — сказал ему г-н де Реналь, — если вы желаете пользоваться уважением моих детей и прислуги.

— Сударь, — отвечал Жюльен, — меня стесняет эта новая одежда: я бедный крестьянин и никогда ничего не носил, кроме куртки. Я хотел бы, с вашего разрешения, удалиться в свою комнату, чтобы побыть одному.

— Ну, как ты находишь это новое приобретение? — спросил г-н де Реналь свою супругу.

Повинуясь какому-то почти невольному побуждению, в котором она, конечно, и сама не отдавала себе отчета, г-жа де Реналь скрыла правду от мужа.

— Я не в таком уж восторге от этого деревенского мальчика и боюсь, как бы все эти ваши любезности не сделали из него нахала: тогда не пройдет и месяца, как вам придется прогнать его.

— Ну, что ж, и прогоним. Это обойдется мне в какую-нибудь сотню франков, а в Верьере меж тем привыкнут, что у детей господина де Реналя есть гувернер. А этого нельзя добиться, если оставить его в куртке мастерового. Ну, а если прогоним, ясное дело, та черная пара, отрез на которую я взял сейчас у суконщика, останется у меня. Отдам ему только вот эту, что в мастерской нашлась: я его сразу в нее и обрядил.

Жюльен пробыл с час у себя в комнате, но для г-жи де Реналь этот час пролетел, как мгновение; как только детям сообщили, что у них теперь будет гувернер, они засыпали мать вопросами. Наконец появился Жюльен. Это уже был другой человек: мало сказать, что он держался солидно, — нет, это была сама воплощенная солидность. Его представили детям, и он обратился к ним таким тоном, что даже сам г-н де Реналь, и тот удивился.

— Я здесь для того, господа, — сказал он им, заканчивая свою речь, — чтобы обучать вас латыни. Вы знаете, что значит отвечать урок. Вот перед вами священное писание. — И он показал им маленький томик, в 32-ю долю листа, в черном переплете. — Здесь рассказывается жизнь господа нашего Иисуса Христа, эта святая книга называется Новым заветом. Я буду постоянно спрашивать вас по этой книге ваши уроки, а теперь спросите меня вы, чтобы я вам ответил свой урок.

Старший из детей, Адольф, взял книгу.

— Откройте ее наугад, — продолжал Жюльен, — и скажите мне первое слово любого стиха. Я буду вам отвечать наизусть эту святую книгу, которая всем нам должна служить примером в жизни, и не остановлюсь, пока вы сами не остановите меня.

Адольф открыл книгу и прочел одно слово, и Жюльен стал без запинки читать на память всю страницу и с такой легкостью, как если бы он говорил на родном языке. Г-н де Реналь с торжеством поглядывал на жену. Дети, видя удивление родителей, смотрели на Жюльена широко раскрытыми глазами. К дверям гостиной подошел лакей; Жюльен продолжал говорить по-латыни. Лакей сначала остановился как вкопанный, постоял минутку и исчез. Затем в дверях появились горничная и кухарка; Адольф уже успел открыть книгу в восьми местах, и Жюльен читал наизусть все с такой же легкостью.

— Ах, боже ты мой! Что за красавчик-попик! Да какой молоденький! — невольно воскликнула кухарка, добрая и чрезвычайно набожная девушка.

Самолюбие г-на де Реналя было несколько встревожено: собираясь проэкзаменовать своего нового гувернера, он силился отыскать в памяти хотя бы несколько латинских слов; наконец ему удалось припомнить один стих из Горация. Но Жюльен ничего не знал по-латыни, кроме своей Библии. И он ответил, нахмурив брови:

— Священное звание, к которому я себя готовлю, воспрещает мне читать такого нечестивого поэта.

Господин де Реналь процитировал еще немало стихов, якобы принадлежащих Горацию, и начал объяснять детям, кто такой был этот Гораций, но мальчики, разинув рты от восхищения, не обращали ни малейшего внимания на то, что им говорил отец. Они смотрели на Жюльена.

Видя, что слуги продолжают стоять в дверях, Жюльен решил, что следует еще продолжить испытание.

— Ну, а теперь, — обратился он к самому младшему, — надо, чтобы Станислав-Ксавье тоже предложил мне какой-нибудь стих из священного писания.

Маленький Станислав, просияв от гордости, прочел с грехом пополам первое слово какого-то стиха, и Жюльен прочитал на память всю страницу. Словно нарочно для того, чтобы дать г-ну де Реналю насладиться своим торжеством, в то время как Жюльен читал эту страницу, вошли г-н Вально, владелец превосходных нормандских лошадей, и за ним г-н Шарко де Можирон, помощник префекта округа. Эта сцена утвердила за Жюльеном титул «сударь», — отныне даже слуги не дерзали оспаривать его право на это.

Вечером весь Верьер сбежался к мэру, чтобы посмотреть на это чудо. Жюльен отвечал всем с мрачным видом, который удерживал собеседников на известном расстоянии. Слава о нем так быстро распространилась по всему городу, что не прошло и нескольких дней, как г-н де Реналь, опасаясь, как бы его кто-нибудь не переманил, предложил ему подписать с ним обязательство на два года.

— Нет, сударь, — холодно отвечал Жюльен. — Если вам вздумается прогнать меня, я вынужден буду уйти. Обязательство, которое связывает только меня, а вас ни к чему не обязывает, — это неравная сделка. Я отказываюсь.

Жюльен сумел так хорошо себя поставить, что не прошло и месяца с тех пор, как он появился в доме, как уже сам г-н де Реналь стал относиться к нему с уважением. Кюре не поддерживал никаких отношений с господами де Реналем и Вально, и никто уж не мог выдать им давнюю страсть Жюльена к Наполеону; сам же он говорил о нем не иначе, как с омерзением.