Весенняя песня
Как-то раз тихим безоблачным вечером в конце апреля Снусмумрик зашел очень далеко на север – там в тени кое-где еще оставались маленькие островки снега.
Целый день шел он, любуясь дикой природой и слушая, как над головой у него кричат перелетные птицы. И они направлялись домой из южных стран. Шагал он бодро и весело, так как рюкзак его был почти пуст и не было у него на душе ни тревог, ни печалей. Все его радовало – и лес, и погода, и собственное одиночество. Завтрашний день казался таким же далеким, как и вчерашний; между ветвями берез мелькало красноватое неяркое солнышко, и воздух был прохладен и ласков.
«Подходящий вечерок для песни, – подумал Снусмумрик. – Для новой песни, в которой было бы и томление, и весенняя грусть, и, самое главное, безудержное веселье, радость странствий и одиночества».
Эта мелодия звучала в нем уже много дней, но он все не решался выпустить ее на волю. Она должна была как следует подрасти и прихорошиться, стать настолько самостоятельной, чтобы все ее звуки радостно попрыгали на свои места, как только он прикоснется губами к гармошке.
Если бы он вызвал их слишком рано, могло бы случиться так, что они расположились бы как попало, и песня получилась бы так себе, не очень удачной, и он тогда, возможно, потерял бы к этому всякий интерес. Песня – дело серьезное, особенно если она должна быть и веселой, и грустной.
Но в этот вечер Снусмумрик был уверен в своей песне. Она уже почти сложилась – она станет лучшей из его песен.
А когда он подойдет к долине троллей, он сыграет ее, стоя на перилах моста через реку, и Муми-тролль сразу же скажет, что это прекрасная песня, просто прекрасная песня.
Снусмумрик ступил на мох и остановился. Ему стало немного не по себе, он вспомнил Муми-тролля, который его ждал и очень по нему соскучился, который им восхищался и говорил: «Ну конечно, ты свободен, ясное дело, ты уйдешь, неужели я не понимаю, что тебе надо иногда побыть одному». И в то же время в глазах его были тоска и безысходность.
– Ай-ай-ай, – сказал Снусмумрик и двинулся дальше. – Ай-ай-ай. Он такой чувствительный, этот Муми-тролль. Мне не надо о нем думать. Он очень милый, но сейчас я не буду о нем думать. В этот вечер я наедине с моей песней, и сегодня – это еще не завтра.
Через минуту-другую Снусмумрику удалось выбросить Муми-тролля из головы. Выискивая подходящее местечко для привала, он услышал журчание ручья гдето чуть поодаль, в глубине леса, и сразу направился туда.
Между стволами деревьев потухла последняя красная полоска, медленно сгущались весенние сумерки. Весь лес погрузился в вечернюю синеву, и березы точно белые столбы отступали все дальше и дальше в полумрак.
Это был прекрасный ручей.
Чистый и прозрачный, он, приплясывая, бежал над коричневыми клочьями прошлогодних листьев, пробегал по еще не растаявшим ледяным туннелям и, повернув на поросшую мхом лужайку, бросался вниз головой на белое песчаное дно, образуя небольшой водопад. Ручей этот то весело напевал тоненьким комариным голоском, то придавал своему голосу суровое и угрожающее выражение, а иногда, прополоскав как следует горло снеговой водицей, заливался смехом.
Снусмумрик стоял и слушал. «Ручей тоже попадет в мою песенку, – подумал он. – Может быть, как припев».
В этот момент из запруды выпал камень, изменивший мелодию ручья на одну октаву.
– Недурно, – восхищенно сказал Снусмумрик. – Именно так это и должно звучать. Еще одна нота – как раз та, которая нужна. А может, посвятить ручью отдельную песню?..
Он достал свою старую кастрюлю и наполнил ее под водопадом. Зашел под ели в поисках хвороста. Из-за таявшего снега и весенних дождей в лесу было мокро и сыро, и Снусмумрику, чтобы найти сухие ветки, пришлось забраться в густой бурелом. Он протянул лапу – и в тот же миг кто-то взвизгнул и метнулся под ель и еще долго тихонько повизгивал, удаляясь в глубь леса.
– Ну да, конечно, – сказал самому себе Снусмумрик. – Под каждым кустом всякая мелюзга. Знаю я их… И почему они всегда такие беспокойные? Чем меньше, тем непоседливей.
Он вытащил сухой пень и немного сухих веток и, не торопясь, разложил походный костер в излучине ручья. Костер сразу же занялся, ведь Снусмумрик привык готовить себе обед. А готовил он всегда только себе самому, и никому больше. Чужие обеды его не очень-то интересовали, потому что все его знакомые никак не хотели расставаться с привычкой болтать за едой.
И еще они питали слабость к стульям и столам, а некоторые из них пользовались и салфетками.
Он даже слышал об одном хемуле, который переодевался, прежде чем приняться за еду, но это, наверное, была просто клевета.
С отсутствующим видом Снусмумрик хлебал свой жиденький суп, и взгляд его все это время был устремлен на зеленый мшистый ковер, что раскинулся под березами.
Мелодия сейчас была совсем близко, оставалось только ухватить ее за хвост. Но он мог и не торопиться, она все равно была окружена и уже не могла ускользнуть. Поэтому сначала он займется мытьем посуды, потом трубкой, а затем, когда запылают угли в костре и в лесу начнут перекликаться ночные звери, – вот тогда настанет время для песни.
Он увидел ее, когда мыл в ручье кастрюлю. Эта малышка притаилась за корневищем и таращилась на него из-под взъерошенных, нависших надо лбом волос. Глазки смотрели испуганно, но с необыкновенным любопытством, они следили за каждым движением Снусмумрика.
Снусмумрик сделал вид, что ничего не замечает. Он подгреб угли в костре и срезал несколько еловых веток, чтобы было помягче сидеть. Потом достал трубку и неторопливо раскурил ее. Он пускал в ночное небо тонкие струйки дыма и ждал, когда к нему пожалует его весенняя песня.
Но песня не торопилась. Зато малышкины глаза смотрели на него не отрываясь, они восхищенно следили за всеми его действиями, и это начинало его раздражать.
Снусмумрик поднес ко рту сложенные вместе лапы и крикнул:
– Брысь!
Крошка юркнула под свой корень и, необычайно смущенная, пропищала:
– Надеюсь, я тебя не напугала? Я знаю, кто ты такой. Ты Снусмумрик.
Она забралась в ручей и стала перебираться на другой берег. Для такой крохи ручей оказался глубоковат, да и вода в нем была слишком холодная. Несколько раз ноги ее теряли опору, и она плюхалась в воду, но Снусмумрик был так рассержен, что даже не попытался ей помочь.
Наконец на берег выползло какое-то жалкое и тоненькое, как ниточка, существо, которое, стуча зубами, сказало:
– Привет! Как удачно, что я тебя повстречала.
– Привет, – холодно ответил Снусмумрик.
– Можно погреться у твоего костра? – продолжала кроха, сияя всей своей мокрой рожицей. – Подумать только, я стану одной из тех, кому хоть раз удалось посидеть у походного костра Снусмумрика. Я буду помнить об этом всю свою жизнь. – Малышка пододвинулась поближе, положила лапку на рюкзак и торжественно прошептала: – Это здесь у тебя хранится губная гармошка? Она там, внутри?
– Да, там, – сказал Снусмумрик довольно недружелюбно. Его уединение было нарушено, его песня уже не вернется – пропало все настроение. Он покусывал трубку и смотрел на стволы берез пустыми, невидящими глазами.
– Ты нисколечко мне не помешаешь! – с самым невинным видом воскликнула кроха. – Ну если б ты вдруг захотел поиграть. Ты себе даже не представляешь, как мне хочется послушать музыку. Я еще ни разу не слышала музыки. Но о тебе я слышала. И Ежик, и Кнютт, и моя мама – все они рассказывали… А Кнютт даже видел тебя! Ты ведь не знаешь… здесь так скучно… И мы так много спим…
– Но как же тебя зовут? – спросил Снусмумркк. Вечер все равно был испорчен, и он решил, что уж лучше поболтать, чем просто молчать.
– Я еще слишком маленькая, и у меня еще нет имени, – с готовностью отвечала малышка. – Меня никто об этом раньше не спрашивал. А тут вдруг появляешься ты, о котором я так много слышала и которого так хотела увидеть, и спрашиваешь, как меня зовут. А может, ты смог бы… Я хочу сказать, тебе было бы нетрудно придумать мне имя, которое было бы только моим и больше ничьим? Прямо сейчас…
Снусмумрик что-то пробормотал и надвинул на глаза шляпу. Над ручьем, взмахнув длинными, заостренными на концах крыльями, пролетела какая-то птица, и крик ее, тоскливый и протяжный, еще долго разносимся по лесу: ти-у-у, ти-у-у.
– Никогда не станешь по-настоящему свободным, если будешь чрезмерно кем-нибудь восхищаться, – неожиданно сказал Снусмумрик. – Уж я-то знаю.
– Я знаю, что ты все знаешь, – затараторила малышка, подвигаясь еще ближе к костру» – Я знаю, что ты видел все на свете. Все, что ты говоришь, все так и есть, и я всегда буду стараться стать такой же свободной, как ты. А сейчас ты идешь в Муми-дол, чтобы как следует отдохнуть и встретиться с друзьями… Ежик говорил, что когда Муми-тролль встает после зимней спячки, то он сразу начинает по тебе скучать… Правда, приятно, когда кто-нибудь ко тебе скучает и все ждет тебя и ждет?
– Я приду к нему, когда захочу! – не на шутку рассердился Снусмумрик. – Может, я еще вообще не приду. Может, я пойду совсем в другую сторону.
– Но он тогда, наверно, обидится, – сказала кроха. Она уже начала подсыхать, и оказалось, что спинка ее покрыта мягким светло-коричневым мехом. Снова потеребив рюкзак, она осторожно спросила: – А может быть, ты… Ты так много путешествовал…
– Нет, – сказал Снусмумрик. – Не сейчас. –И он с раздражением подумал: «Почему они никак не могут оставить меня в покое? Неужели они не могут понять, что я все только испорчу своей болтовней, если начну об этом рассказывать? Тогда ничего не останется, я запомню только свой собственный рассказ, если попытаюсь рассказать о своих странствиях».
Надолго воцарилось молчание, снова закричала ночная птица.
Наконец малышка поднялась и едва слышно проговорила:
– Да, конечно. Тогда я пойду домой. Пока.
– Пока, – сказал Снусмумрик. – Да, послушай-ка. Я насчет твоего имени. Тебя можно было бы назвать Ти-ти-уу. Ти-ти-уу, понимаешь, веселое и задорное начало и долгое и грустное «у» на конце.
Малышка стояла и смотрела на него не мигая, и в отблесках костра глаза ее светились, словно желтые огоньки. Она немного подумала, тихонько прошептала свое новое имя, точно пробуя его на вкус, примерилась к нему как следует и наконец, задрав мордочку к небу, провыла это свое новое, свое собственное имя, и в вое этом было столько восторга и тоски, что у Снусмумрика по спине пробежал холодок.
Затем коричневый хвостик юркнул в зарослях вереска, и все стихло.
– Эх, – вздохнул Снусмумрик и поддал ногой угли в костре. Выбив трубку, он поднялся и закричал: – Эй, вернись! – Но лес молчал. – Ну вот, – сказал Снусмумрик. – Нельзя же постоянно быть приветливым и общительным. Просто-напросто не успеваешь. И ведь малышка получила свое имя…
Он снова сел и, прислушиваясь к журчанию ручья и ночной тишине, стал дожидаться своей мелодии. Но она не появлялась. И тогда он понял, что она улетела уже слишком далеко и ему ее, наверное, никогда не догнать. У него в ушах звенел лишь восторженный и робкий голосок этой малявки, которая все говорила, говорила и говорила…
– Ей бы сидеть дома со своей мамой, – проворчал Снусмумрик и улегся на еловые ветки. Через минуту он приподнялся и снова закричал, глядя в сторону леса. Он долго вслушивался в ночную тишину, потом надвинул на глаза шляпу и приготовился спать.
Целый день шел он, любуясь дикой природой и слушая, как над головой у него кричат перелетные птицы. И они направлялись домой из южных стран. Шагал он бодро и весело, так как рюкзак его был почти пуст и не было у него на душе ни тревог, ни печалей. Все его радовало – и лес, и погода, и собственное одиночество. Завтрашний день казался таким же далеким, как и вчерашний; между ветвями берез мелькало красноватое неяркое солнышко, и воздух был прохладен и ласков.
«Подходящий вечерок для песни, – подумал Снусмумрик. – Для новой песни, в которой было бы и томление, и весенняя грусть, и, самое главное, безудержное веселье, радость странствий и одиночества».
Эта мелодия звучала в нем уже много дней, но он все не решался выпустить ее на волю. Она должна была как следует подрасти и прихорошиться, стать настолько самостоятельной, чтобы все ее звуки радостно попрыгали на свои места, как только он прикоснется губами к гармошке.
Если бы он вызвал их слишком рано, могло бы случиться так, что они расположились бы как попало, и песня получилась бы так себе, не очень удачной, и он тогда, возможно, потерял бы к этому всякий интерес. Песня – дело серьезное, особенно если она должна быть и веселой, и грустной.
Но в этот вечер Снусмумрик был уверен в своей песне. Она уже почти сложилась – она станет лучшей из его песен.
А когда он подойдет к долине троллей, он сыграет ее, стоя на перилах моста через реку, и Муми-тролль сразу же скажет, что это прекрасная песня, просто прекрасная песня.
Снусмумрик ступил на мох и остановился. Ему стало немного не по себе, он вспомнил Муми-тролля, который его ждал и очень по нему соскучился, который им восхищался и говорил: «Ну конечно, ты свободен, ясное дело, ты уйдешь, неужели я не понимаю, что тебе надо иногда побыть одному». И в то же время в глазах его были тоска и безысходность.
– Ай-ай-ай, – сказал Снусмумрик и двинулся дальше. – Ай-ай-ай. Он такой чувствительный, этот Муми-тролль. Мне не надо о нем думать. Он очень милый, но сейчас я не буду о нем думать. В этот вечер я наедине с моей песней, и сегодня – это еще не завтра.
Через минуту-другую Снусмумрику удалось выбросить Муми-тролля из головы. Выискивая подходящее местечко для привала, он услышал журчание ручья гдето чуть поодаль, в глубине леса, и сразу направился туда.
Между стволами деревьев потухла последняя красная полоска, медленно сгущались весенние сумерки. Весь лес погрузился в вечернюю синеву, и березы точно белые столбы отступали все дальше и дальше в полумрак.
Это был прекрасный ручей.
Чистый и прозрачный, он, приплясывая, бежал над коричневыми клочьями прошлогодних листьев, пробегал по еще не растаявшим ледяным туннелям и, повернув на поросшую мхом лужайку, бросался вниз головой на белое песчаное дно, образуя небольшой водопад. Ручей этот то весело напевал тоненьким комариным голоском, то придавал своему голосу суровое и угрожающее выражение, а иногда, прополоскав как следует горло снеговой водицей, заливался смехом.
Снусмумрик стоял и слушал. «Ручей тоже попадет в мою песенку, – подумал он. – Может быть, как припев».
В этот момент из запруды выпал камень, изменивший мелодию ручья на одну октаву.
– Недурно, – восхищенно сказал Снусмумрик. – Именно так это и должно звучать. Еще одна нота – как раз та, которая нужна. А может, посвятить ручью отдельную песню?..
Он достал свою старую кастрюлю и наполнил ее под водопадом. Зашел под ели в поисках хвороста. Из-за таявшего снега и весенних дождей в лесу было мокро и сыро, и Снусмумрику, чтобы найти сухие ветки, пришлось забраться в густой бурелом. Он протянул лапу – и в тот же миг кто-то взвизгнул и метнулся под ель и еще долго тихонько повизгивал, удаляясь в глубь леса.
– Ну да, конечно, – сказал самому себе Снусмумрик. – Под каждым кустом всякая мелюзга. Знаю я их… И почему они всегда такие беспокойные? Чем меньше, тем непоседливей.
Он вытащил сухой пень и немного сухих веток и, не торопясь, разложил походный костер в излучине ручья. Костер сразу же занялся, ведь Снусмумрик привык готовить себе обед. А готовил он всегда только себе самому, и никому больше. Чужие обеды его не очень-то интересовали, потому что все его знакомые никак не хотели расставаться с привычкой болтать за едой.
И еще они питали слабость к стульям и столам, а некоторые из них пользовались и салфетками.
Он даже слышал об одном хемуле, который переодевался, прежде чем приняться за еду, но это, наверное, была просто клевета.
С отсутствующим видом Снусмумрик хлебал свой жиденький суп, и взгляд его все это время был устремлен на зеленый мшистый ковер, что раскинулся под березами.
Мелодия сейчас была совсем близко, оставалось только ухватить ее за хвост. Но он мог и не торопиться, она все равно была окружена и уже не могла ускользнуть. Поэтому сначала он займется мытьем посуды, потом трубкой, а затем, когда запылают угли в костре и в лесу начнут перекликаться ночные звери, – вот тогда настанет время для песни.
Он увидел ее, когда мыл в ручье кастрюлю. Эта малышка притаилась за корневищем и таращилась на него из-под взъерошенных, нависших надо лбом волос. Глазки смотрели испуганно, но с необыкновенным любопытством, они следили за каждым движением Снусмумрика.
Снусмумрик сделал вид, что ничего не замечает. Он подгреб угли в костре и срезал несколько еловых веток, чтобы было помягче сидеть. Потом достал трубку и неторопливо раскурил ее. Он пускал в ночное небо тонкие струйки дыма и ждал, когда к нему пожалует его весенняя песня.
Но песня не торопилась. Зато малышкины глаза смотрели на него не отрываясь, они восхищенно следили за всеми его действиями, и это начинало его раздражать.
Снусмумрик поднес ко рту сложенные вместе лапы и крикнул:
– Брысь!
Крошка юркнула под свой корень и, необычайно смущенная, пропищала:
– Надеюсь, я тебя не напугала? Я знаю, кто ты такой. Ты Снусмумрик.
Она забралась в ручей и стала перебираться на другой берег. Для такой крохи ручей оказался глубоковат, да и вода в нем была слишком холодная. Несколько раз ноги ее теряли опору, и она плюхалась в воду, но Снусмумрик был так рассержен, что даже не попытался ей помочь.
Наконец на берег выползло какое-то жалкое и тоненькое, как ниточка, существо, которое, стуча зубами, сказало:
– Привет! Как удачно, что я тебя повстречала.
– Привет, – холодно ответил Снусмумрик.
– Можно погреться у твоего костра? – продолжала кроха, сияя всей своей мокрой рожицей. – Подумать только, я стану одной из тех, кому хоть раз удалось посидеть у походного костра Снусмумрика. Я буду помнить об этом всю свою жизнь. – Малышка пододвинулась поближе, положила лапку на рюкзак и торжественно прошептала: – Это здесь у тебя хранится губная гармошка? Она там, внутри?
– Да, там, – сказал Снусмумрик довольно недружелюбно. Его уединение было нарушено, его песня уже не вернется – пропало все настроение. Он покусывал трубку и смотрел на стволы берез пустыми, невидящими глазами.
– Ты нисколечко мне не помешаешь! – с самым невинным видом воскликнула кроха. – Ну если б ты вдруг захотел поиграть. Ты себе даже не представляешь, как мне хочется послушать музыку. Я еще ни разу не слышала музыки. Но о тебе я слышала. И Ежик, и Кнютт, и моя мама – все они рассказывали… А Кнютт даже видел тебя! Ты ведь не знаешь… здесь так скучно… И мы так много спим…
– Но как же тебя зовут? – спросил Снусмумркк. Вечер все равно был испорчен, и он решил, что уж лучше поболтать, чем просто молчать.
– Я еще слишком маленькая, и у меня еще нет имени, – с готовностью отвечала малышка. – Меня никто об этом раньше не спрашивал. А тут вдруг появляешься ты, о котором я так много слышала и которого так хотела увидеть, и спрашиваешь, как меня зовут. А может, ты смог бы… Я хочу сказать, тебе было бы нетрудно придумать мне имя, которое было бы только моим и больше ничьим? Прямо сейчас…
Снусмумрик что-то пробормотал и надвинул на глаза шляпу. Над ручьем, взмахнув длинными, заостренными на концах крыльями, пролетела какая-то птица, и крик ее, тоскливый и протяжный, еще долго разносимся по лесу: ти-у-у, ти-у-у.
– Никогда не станешь по-настоящему свободным, если будешь чрезмерно кем-нибудь восхищаться, – неожиданно сказал Снусмумрик. – Уж я-то знаю.
– Я знаю, что ты все знаешь, – затараторила малышка, подвигаясь еще ближе к костру» – Я знаю, что ты видел все на свете. Все, что ты говоришь, все так и есть, и я всегда буду стараться стать такой же свободной, как ты. А сейчас ты идешь в Муми-дол, чтобы как следует отдохнуть и встретиться с друзьями… Ежик говорил, что когда Муми-тролль встает после зимней спячки, то он сразу начинает по тебе скучать… Правда, приятно, когда кто-нибудь ко тебе скучает и все ждет тебя и ждет?
– Я приду к нему, когда захочу! – не на шутку рассердился Снусмумрик. – Может, я еще вообще не приду. Может, я пойду совсем в другую сторону.
– Но он тогда, наверно, обидится, – сказала кроха. Она уже начала подсыхать, и оказалось, что спинка ее покрыта мягким светло-коричневым мехом. Снова потеребив рюкзак, она осторожно спросила: – А может быть, ты… Ты так много путешествовал…
– Нет, – сказал Снусмумрик. – Не сейчас. –И он с раздражением подумал: «Почему они никак не могут оставить меня в покое? Неужели они не могут понять, что я все только испорчу своей болтовней, если начну об этом рассказывать? Тогда ничего не останется, я запомню только свой собственный рассказ, если попытаюсь рассказать о своих странствиях».
Надолго воцарилось молчание, снова закричала ночная птица.
Наконец малышка поднялась и едва слышно проговорила:
– Да, конечно. Тогда я пойду домой. Пока.
– Пока, – сказал Снусмумрик. – Да, послушай-ка. Я насчет твоего имени. Тебя можно было бы назвать Ти-ти-уу. Ти-ти-уу, понимаешь, веселое и задорное начало и долгое и грустное «у» на конце.
Малышка стояла и смотрела на него не мигая, и в отблесках костра глаза ее светились, словно желтые огоньки. Она немного подумала, тихонько прошептала свое новое имя, точно пробуя его на вкус, примерилась к нему как следует и наконец, задрав мордочку к небу, провыла это свое новое, свое собственное имя, и в вое этом было столько восторга и тоски, что у Снусмумрика по спине пробежал холодок.
Затем коричневый хвостик юркнул в зарослях вереска, и все стихло.
– Эх, – вздохнул Снусмумрик и поддал ногой угли в костре. Выбив трубку, он поднялся и закричал: – Эй, вернись! – Но лес молчал. – Ну вот, – сказал Снусмумрик. – Нельзя же постоянно быть приветливым и общительным. Просто-напросто не успеваешь. И ведь малышка получила свое имя…
Он снова сел и, прислушиваясь к журчанию ручья и ночной тишине, стал дожидаться своей мелодии. Но она не появлялась. И тогда он понял, что она улетела уже слишком далеко и ему ее, наверное, никогда не догнать. У него в ушах звенел лишь восторженный и робкий голосок этой малявки, которая все говорила, говорила и говорила…
– Ей бы сидеть дома со своей мамой, – проворчал Снусмумрик и улегся на еловые ветки. Через минуту он приподнялся и снова закричал, глядя в сторону леса. Он долго вслушивался в ночную тишину, потом надвинул на глаза шляпу и приготовился спать.
На следующее утро Снусмумрик отправился дальше. Он чувствовал усталость и был не в духе; не глядя по сторонам, он держал путь на север, и в голову ему не приходило ничего даже отдаленно напоминающего мелодию.
Снусмумрик не мог думать ни о чем другом, кроме этой малышки. Он помнил каждое ее слово, помнил все, что говорил сам, раз за разом перебирал в памяти все подробности их встречи, он все шел и шел и присел отдохнуть, лишь почувствовав полное изнеможение.
«Что это со мной? – вконец сбитый с толку, раздраженно думал Снусмумрик. – Такого со мной еще никогда не бывало. Наверное, я заболел».
Он поднялся и побрел дальше, и все началось сначала, он снова начал вспоминать все, что говорила малышка, и все, что он ей отвечал.
Наконец он не выдержал. Где-то во второй половине дня Снусмумрик решительно повернулся и пошел обратно.
Через несколько минут он почувствовал себя лучше. Он шел все быстрее и быстрее, бежал, спотыкался. В ушах его звучали обрывки песен, но ему было не до них. Ближе к вечеру, снова оказавшись в березовой роще, он принялся звать малышку.
– Ти-ти-уу! – кричал он. – Ти-ти-уу!
И ночные птицы отвечали ему: ти-у-у, ти-у-у. Но малышка не отзывалась.
Снусмумрик исходил все вокруг вдоль и поперек, он искал ее и звал, пока не стемнело. Над полянкой появился молодой месяц. Снусмумрик посмотрел на него и подумал: «Загадаю-ка я желание, ведь это же молодой месяц».
И он чуть было не загадал то же, что обычно загадывал; новую песню или, как иногда бывало, новые приключения. Но он вдруг передумал и сказал:
– Хочу увидеть Ти-ти-уу.
И он повернулся три раза кругом, потом пересек поляну и вошел в лес. Ему показалось, в кустах что-то зашуршало, что-то коричневое и пушистое.
– Ти-ти-уу, – тихо позвал Снусмумрик. – Я вернулся, чтобы поболтать с тобой.
– А, привет, – высунувшись из кустов, сказала Ти-ти-уу. – Хорошо, что ты пришел. Я покажу тебе, что у меня есть. Моя собственная табличка с именем! Смотри! Когда у меня будет свой дом, я повешу ее над дверью. – Малышка держала кусочек коры, на котором было вырезано ее имя, и важно продолжала: – Красиво, правда? Всем очень понравилось.
– Замечательно! – воскликнул Снусмумрик. – А у тебя будет свой дом?
– А как же! – просияла малышка. – Я ушла из дома и начала жить, как большая! Это так интересно! Понимаешь, пока у меня не было собственного имени, я просто бегала по лесу и всюду совала свой нос, а все события происходили сами по себе, иногда было очень страшно, иногда нет, все это было не по-настоящему… Ты меня понимаешь? – Снусмумрик попытался что-то сказать, но малышка тут же снова заговорила: – Теперь я стала личностью, и все, что вокруг происходит, все это что-нибудь да значит. Потому что происходит это не само по себе, а происходит со мной, Ти-ти-уу. И Ти-ти-уу может подумать одно, а может подумать другое – понимаешь, что я имею в виду?
– Конечно, понимаю, – сказал Снусмумрик. – Я, пожалуй, все же навещу Муми-тролля. Мне даже кажется, я немного по нему соскучился.
– Что? А-а, Муми-тролля? Да, да, конечно, – сказала Ти-ти-уу.
– А если хочешь, я мог бы тебе немного поиграть, – продолжал Снусмумрик. – Или что-нибудь рассказать.
Малышка выглянула из кустов и сказала:
– Рассказать? Да, да, конечно. Только попозже. А сейчас у меня дела, ты уж меня извини…
Коричневый хвостик скрылся в кустах, но через несколько секунд Снусмумрик увидел малышкины ушки и услышал веселый голосок:
– Пока, привет Муми-троллю! А я тороплюсь, я потеряла столько времени! – И в тот же миг она исчезла.
Снусмумрик почесал в затылке.
– Вот оно что, – протянул он. – Так, та-ак.
Он улегся на мох, лежал и смотрел в весеннее небо, ясно-синее прямо над ним и цвета морской волны над верхушками деревьев. И тут он услышал свою мелодию, зазвучавшую у него где-то под шляпой, мелодию, в которой было и томление, и весенняя грусть, и, самое главное, безудержное веселье, радость странствий и одиночества.
Снусмумрик не мог думать ни о чем другом, кроме этой малышки. Он помнил каждое ее слово, помнил все, что говорил сам, раз за разом перебирал в памяти все подробности их встречи, он все шел и шел и присел отдохнуть, лишь почувствовав полное изнеможение.
«Что это со мной? – вконец сбитый с толку, раздраженно думал Снусмумрик. – Такого со мной еще никогда не бывало. Наверное, я заболел».
Он поднялся и побрел дальше, и все началось сначала, он снова начал вспоминать все, что говорила малышка, и все, что он ей отвечал.
Наконец он не выдержал. Где-то во второй половине дня Снусмумрик решительно повернулся и пошел обратно.
Через несколько минут он почувствовал себя лучше. Он шел все быстрее и быстрее, бежал, спотыкался. В ушах его звучали обрывки песен, но ему было не до них. Ближе к вечеру, снова оказавшись в березовой роще, он принялся звать малышку.
– Ти-ти-уу! – кричал он. – Ти-ти-уу!
И ночные птицы отвечали ему: ти-у-у, ти-у-у. Но малышка не отзывалась.
Снусмумрик исходил все вокруг вдоль и поперек, он искал ее и звал, пока не стемнело. Над полянкой появился молодой месяц. Снусмумрик посмотрел на него и подумал: «Загадаю-ка я желание, ведь это же молодой месяц».
И он чуть было не загадал то же, что обычно загадывал; новую песню или, как иногда бывало, новые приключения. Но он вдруг передумал и сказал:
– Хочу увидеть Ти-ти-уу.
И он повернулся три раза кругом, потом пересек поляну и вошел в лес. Ему показалось, в кустах что-то зашуршало, что-то коричневое и пушистое.
– Ти-ти-уу, – тихо позвал Снусмумрик. – Я вернулся, чтобы поболтать с тобой.
– А, привет, – высунувшись из кустов, сказала Ти-ти-уу. – Хорошо, что ты пришел. Я покажу тебе, что у меня есть. Моя собственная табличка с именем! Смотри! Когда у меня будет свой дом, я повешу ее над дверью. – Малышка держала кусочек коры, на котором было вырезано ее имя, и важно продолжала: – Красиво, правда? Всем очень понравилось.
– Замечательно! – воскликнул Снусмумрик. – А у тебя будет свой дом?
– А как же! – просияла малышка. – Я ушла из дома и начала жить, как большая! Это так интересно! Понимаешь, пока у меня не было собственного имени, я просто бегала по лесу и всюду совала свой нос, а все события происходили сами по себе, иногда было очень страшно, иногда нет, все это было не по-настоящему… Ты меня понимаешь? – Снусмумрик попытался что-то сказать, но малышка тут же снова заговорила: – Теперь я стала личностью, и все, что вокруг происходит, все это что-нибудь да значит. Потому что происходит это не само по себе, а происходит со мной, Ти-ти-уу. И Ти-ти-уу может подумать одно, а может подумать другое – понимаешь, что я имею в виду?
– Конечно, понимаю, – сказал Снусмумрик. – Я, пожалуй, все же навещу Муми-тролля. Мне даже кажется, я немного по нему соскучился.
– Что? А-а, Муми-тролля? Да, да, конечно, – сказала Ти-ти-уу.
– А если хочешь, я мог бы тебе немного поиграть, – продолжал Снусмумрик. – Или что-нибудь рассказать.
Малышка выглянула из кустов и сказала:
– Рассказать? Да, да, конечно. Только попозже. А сейчас у меня дела, ты уж меня извини…
Коричневый хвостик скрылся в кустах, но через несколько секунд Снусмумрик увидел малышкины ушки и услышал веселый голосок:
– Пока, привет Муми-троллю! А я тороплюсь, я потеряла столько времени! – И в тот же миг она исчезла.
Снусмумрик почесал в затылке.
– Вот оно что, – протянул он. – Так, та-ак.
Он улегся на мох, лежал и смотрел в весеннее небо, ясно-синее прямо над ним и цвета морской волны над верхушками деревьев. И тут он услышал свою мелодию, зазвучавшую у него где-то под шляпой, мелодию, в которой было и томление, и весенняя грусть, и, самое главное, безудержное веселье, радость странствий и одиночества.
История о последнем на свете драконе
Как-то в середине лета, в четверг, в большой яме с грязной желтоватой водой, в той самой, что направо от деревьев, между которыми папа вешал свой гамак, Муми-тролль поймал маленького дракона.
Муми-тролль, конечно же, не собирался ловить дракона. Он просто хотел поймать несколько водяных жучков, которыми кишит илистое дно, чтобы получше рассмотреть, как двигаются у них ножки, и проверить, действительно ли они плавают задом наперед. Но когда он резким движением вытащил из воды стеклянную банку, в ней оказалось нечто совсем иное.
– Вот это да-а… – благоговейно прошептал Муми-тролль. Он держал банку обеими лапками и смотрел на нее, не отрываясь.
Дракон был не больше спичечного коробка, и он метался по банке, взмахивая очаровательными прозрачными крылышками, такими же красивыми, как плавники золотой рыбки.
Но ни одна золотая рыбка не была так роскошно позолочена, как этот миниатюрный дракончик. Он весь сверкал в солнечных лучах, он казался вылепленным из золота. Его крошечная головка была нежного светло-зеленого цвета, а глаза желтые, как лимоны. Каждая из его шести позолоченных ножек заканчивалась крохотной лапкой, а хвост ближе к кончику переходил из золотистого в зеленый. Это был изумительный дракончик.
Муми-тролль закрутил крышку (с дырочкой для воздуха) и осторожно опустил банку на мох. Затем он лег на живот и принялся рассматривать дракончика, который подплыл к самой стенке и открыл свою маленькую пасть, всю усаженную белыми зубками.
«Он злой, – подумал Муми-тролль. – Такой малюсенький, а злой. Что бы такое сделать, чтобы ему понравиться… И что он ест? Что едят драконы?..»
Взволнованный и озабоченный, он снова взял банку в лапы и понес ее домой, стараясь ступать как можно осторожнее, чтобы дракончик не ушибся о стеклянные стенки. Ведь он такой крохотный, такой нежный…
– Я буду любить тебя, буду о тебе заботиться, – шептал Муми-тролль. – Ты можешь спать ночью на моей подушке. А когда подрастешь и мы с тобой подружимся, ты сможешь купаться со мной в море…
Муми-папа занимался своей табачной рассадой. Конечно, дракона можно было бы и показать. Но Муми-тролль решил, что не стоит. Лучше он спрячет его на несколько дней, чтобы он немного освоился. Ведь можно сделать из этого тайну и дожидаться самого интересного, того момента, когда он покажет дракона Снусмумрику.
Муми-тролль крепко прижал к себе банку и с самым безразличным видом направился к заднему крыльцу. В это время все домашние были во дворе, около веранды. Когда же Муми-тролль попытался проскользнуть в дом, любопытная мордашка малышки Мю выглянула из-за бочки с водой:
– Что у тебя там?
– Ничего, – буркнул Муми-тролль.
– Это банка, – сказала Мю, вытягивая шею. – Что у тебя в ней? Почему ты ее прячешь?
Муми-тролль бросился вверх по ступенькам и влетел к себе в комнату. Он поставил банку на стол; в ней бушевал шторм, и дракон-чик сидел, свернувшись в клубочек, закрыв голову крылышками. Немного погодя он стал постепенно распрямляться и показывать зубы.
– Это больше никогда не повторится, – пообещал Муми-тролль. – Прости меня, пожалуйста. – Он открыл крышку, чтобы дракончик мог осмотреться, а затем пошел и запер дверь на щеколду. Ведь никогда не знаешь, чего ждать от этой Мю.
Когда он вернулся к дракончику, тот выбрался из воды и сидел на краю банки. Муми-тролль осторожно протянул лапу, чтобы его погладить.
И тут дракончик открыл пасть и выпустил маленькое облачко дыма. Красный язычок вырывался из пасти, подобно языку пламени и так же быстро исчезал»
– Ай, – сказал Муми-тролль, потому что обжегся. Не сильно, но все-таки.
Он пришел в полный восторг от дракона.
– Ты сердитый, да-а? – растягивая слова спросил Муми-тролль. – Ты ужасно страшный и кровожадный, да? Ах ты мой славный маленький проказник!..
Дракончик фыркнул.
Муми-тролль забрался под кровать и откопал там свой ящик с припасами: несколько блинчиков, уже немного засохших, половину бутерброда и яблоко. Он отрезал от всего по кусочку и разложил на столе возле драконника. Тот обнюхал угощение, смерил Муми-тролля презрительным взглядом и вдруг с невероятной быстротой ринулся к подоконнику и атаковал большую жирную муху.
Муха отчаянно зажужжала, когда дракончик, вцепившись в ее загривок своими зелеными лапками, выпустил ей в глаза облачко дыма.
И вот уже заработали челюсти, утыканные белыми зубками, да время от времени широко раскрывалась пасть, в которой постепенно исчезала муха.
Расправившись с мухой, дракончик облизнулся, почесал за ухом и насмешливо посмотрел на Муми-тролля.
– Вот ты какой! – воскликнул Муми-тролль. – Ах ты мой маленький!
В этот момент мама ударила в гонг, это был– сигнал к обеду.
– А теперь будь паинькой и подожди меня здесь, – сказал Муми-тролль. – Я постараюсь вернуться как можно быстрее.
Секунду-другую он стоял, не сводя с дракончика любящего, восторженного взгляда, тот, однако, был явно не склонен к нежностям, и Муми-тролль, прошептав «пока, дружок», быстро спустился по лестнице и выбежал на веранду.
Не успела Мю опустить ложку в кашу, как тут же завела:
– А кое-кто тут у нас что-то прячет в стеклянных банках…
– Попридержи язык, – сказал Муми-тролль.
– Можно подумать, – продолжала Мю, – что кое-кто в нашем доме собирает пиявок и мокриц, а может, даже и сороконожек.
– Мама, – сказал Муми-тролль. – Ты же знаешь, что если у нас в доме и есть пиявки, от которых невозможно отвязаться, так это…
– Бу-бу-бу-бу-бу, – сказала Мю, пуская пузыри в стакан с молоком.
– Что? – оторвался от газеты папа.
– Муми-тролль принес нового зверька, – объяснила мама. – Он кусается?
– Он слишком маленький, чтобы кусаться, – пробормотал сын.
– А он когда подрастет? – спросила Мю. – Мы его скоро увидим? Он умеет говорить?
Муми-тролль. не отвечал. Снова они все испортили. А ведь по-людски надо бы как:
сперва ты что-то держишь в тайне, а потом преподносишь сюрприз. Но если живешь в семье, какие уж тут сюрпризы и тайны. Им все известно заранее, и их ничем не удивишь.
– Я думаю после завтрака сходить на речку, – высокомерно процедил Муми-тролль. –
Мама, скажи им, чтоб не заходили в мою комнату. А то ведь в случае чего я за последствия не отвечаю.
– Хорошо, – сказала мама и посмотрела на Мю. – Ни одна живая душа не войдет к тебе.
Муми-тролль с достоинством доел свою кашу и удалился.
Снусмумрик сидел возле палатки и красил пробковый поплавок. Увидев его, Муми-тролль снова с удовольствием подумал о своем дракон-чике.
– Ох уж эти мне родственнички, – сказал он. – Порой они просто невыносимы.
Не вынимая изо рта трубку, Снусмумрик хмыкнул в знак согласия.
Какое-то время они сидели молча, проникаясь духом товарищества и мужской солидарности.
– А кстати, – неожиданно заговорил Муми-тролль. – Тебе во время твоих странствий никогда не доводилось встречать дракона?
– Тебя не интересуют ни саламандры, ни ящерицы, ни крокодилы, – после продолжительного молчания сказал Снусмумрик. – Ты имеешь в виду именно дракона? Нет. Они все перевелись.
Муми-тролль, конечно же, не собирался ловить дракона. Он просто хотел поймать несколько водяных жучков, которыми кишит илистое дно, чтобы получше рассмотреть, как двигаются у них ножки, и проверить, действительно ли они плавают задом наперед. Но когда он резким движением вытащил из воды стеклянную банку, в ней оказалось нечто совсем иное.
– Вот это да-а… – благоговейно прошептал Муми-тролль. Он держал банку обеими лапками и смотрел на нее, не отрываясь.
Дракон был не больше спичечного коробка, и он метался по банке, взмахивая очаровательными прозрачными крылышками, такими же красивыми, как плавники золотой рыбки.
Но ни одна золотая рыбка не была так роскошно позолочена, как этот миниатюрный дракончик. Он весь сверкал в солнечных лучах, он казался вылепленным из золота. Его крошечная головка была нежного светло-зеленого цвета, а глаза желтые, как лимоны. Каждая из его шести позолоченных ножек заканчивалась крохотной лапкой, а хвост ближе к кончику переходил из золотистого в зеленый. Это был изумительный дракончик.
Муми-тролль закрутил крышку (с дырочкой для воздуха) и осторожно опустил банку на мох. Затем он лег на живот и принялся рассматривать дракончика, который подплыл к самой стенке и открыл свою маленькую пасть, всю усаженную белыми зубками.
«Он злой, – подумал Муми-тролль. – Такой малюсенький, а злой. Что бы такое сделать, чтобы ему понравиться… И что он ест? Что едят драконы?..»
Взволнованный и озабоченный, он снова взял банку в лапы и понес ее домой, стараясь ступать как можно осторожнее, чтобы дракончик не ушибся о стеклянные стенки. Ведь он такой крохотный, такой нежный…
– Я буду любить тебя, буду о тебе заботиться, – шептал Муми-тролль. – Ты можешь спать ночью на моей подушке. А когда подрастешь и мы с тобой подружимся, ты сможешь купаться со мной в море…
Муми-папа занимался своей табачной рассадой. Конечно, дракона можно было бы и показать. Но Муми-тролль решил, что не стоит. Лучше он спрячет его на несколько дней, чтобы он немного освоился. Ведь можно сделать из этого тайну и дожидаться самого интересного, того момента, когда он покажет дракона Снусмумрику.
Муми-тролль крепко прижал к себе банку и с самым безразличным видом направился к заднему крыльцу. В это время все домашние были во дворе, около веранды. Когда же Муми-тролль попытался проскользнуть в дом, любопытная мордашка малышки Мю выглянула из-за бочки с водой:
– Что у тебя там?
– Ничего, – буркнул Муми-тролль.
– Это банка, – сказала Мю, вытягивая шею. – Что у тебя в ней? Почему ты ее прячешь?
Муми-тролль бросился вверх по ступенькам и влетел к себе в комнату. Он поставил банку на стол; в ней бушевал шторм, и дракон-чик сидел, свернувшись в клубочек, закрыв голову крылышками. Немного погодя он стал постепенно распрямляться и показывать зубы.
– Это больше никогда не повторится, – пообещал Муми-тролль. – Прости меня, пожалуйста. – Он открыл крышку, чтобы дракончик мог осмотреться, а затем пошел и запер дверь на щеколду. Ведь никогда не знаешь, чего ждать от этой Мю.
Когда он вернулся к дракончику, тот выбрался из воды и сидел на краю банки. Муми-тролль осторожно протянул лапу, чтобы его погладить.
И тут дракончик открыл пасть и выпустил маленькое облачко дыма. Красный язычок вырывался из пасти, подобно языку пламени и так же быстро исчезал»
– Ай, – сказал Муми-тролль, потому что обжегся. Не сильно, но все-таки.
Он пришел в полный восторг от дракона.
– Ты сердитый, да-а? – растягивая слова спросил Муми-тролль. – Ты ужасно страшный и кровожадный, да? Ах ты мой славный маленький проказник!..
Дракончик фыркнул.
Муми-тролль забрался под кровать и откопал там свой ящик с припасами: несколько блинчиков, уже немного засохших, половину бутерброда и яблоко. Он отрезал от всего по кусочку и разложил на столе возле драконника. Тот обнюхал угощение, смерил Муми-тролля презрительным взглядом и вдруг с невероятной быстротой ринулся к подоконнику и атаковал большую жирную муху.
Муха отчаянно зажужжала, когда дракончик, вцепившись в ее загривок своими зелеными лапками, выпустил ей в глаза облачко дыма.
И вот уже заработали челюсти, утыканные белыми зубками, да время от времени широко раскрывалась пасть, в которой постепенно исчезала муха.
Расправившись с мухой, дракончик облизнулся, почесал за ухом и насмешливо посмотрел на Муми-тролля.
– Вот ты какой! – воскликнул Муми-тролль. – Ах ты мой маленький!
В этот момент мама ударила в гонг, это был– сигнал к обеду.
– А теперь будь паинькой и подожди меня здесь, – сказал Муми-тролль. – Я постараюсь вернуться как можно быстрее.
Секунду-другую он стоял, не сводя с дракончика любящего, восторженного взгляда, тот, однако, был явно не склонен к нежностям, и Муми-тролль, прошептав «пока, дружок», быстро спустился по лестнице и выбежал на веранду.
Не успела Мю опустить ложку в кашу, как тут же завела:
– А кое-кто тут у нас что-то прячет в стеклянных банках…
– Попридержи язык, – сказал Муми-тролль.
– Можно подумать, – продолжала Мю, – что кое-кто в нашем доме собирает пиявок и мокриц, а может, даже и сороконожек.
– Мама, – сказал Муми-тролль. – Ты же знаешь, что если у нас в доме и есть пиявки, от которых невозможно отвязаться, так это…
– Бу-бу-бу-бу-бу, – сказала Мю, пуская пузыри в стакан с молоком.
– Что? – оторвался от газеты папа.
– Муми-тролль принес нового зверька, – объяснила мама. – Он кусается?
– Он слишком маленький, чтобы кусаться, – пробормотал сын.
– А он когда подрастет? – спросила Мю. – Мы его скоро увидим? Он умеет говорить?
Муми-тролль. не отвечал. Снова они все испортили. А ведь по-людски надо бы как:
сперва ты что-то держишь в тайне, а потом преподносишь сюрприз. Но если живешь в семье, какие уж тут сюрпризы и тайны. Им все известно заранее, и их ничем не удивишь.
– Я думаю после завтрака сходить на речку, – высокомерно процедил Муми-тролль. –
Мама, скажи им, чтоб не заходили в мою комнату. А то ведь в случае чего я за последствия не отвечаю.
– Хорошо, – сказала мама и посмотрела на Мю. – Ни одна живая душа не войдет к тебе.
Муми-тролль с достоинством доел свою кашу и удалился.
Снусмумрик сидел возле палатки и красил пробковый поплавок. Увидев его, Муми-тролль снова с удовольствием подумал о своем дракон-чике.
– Ох уж эти мне родственнички, – сказал он. – Порой они просто невыносимы.
Не вынимая изо рта трубку, Снусмумрик хмыкнул в знак согласия.
Какое-то время они сидели молча, проникаясь духом товарищества и мужской солидарности.
– А кстати, – неожиданно заговорил Муми-тролль. – Тебе во время твоих странствий никогда не доводилось встречать дракона?
– Тебя не интересуют ни саламандры, ни ящерицы, ни крокодилы, – после продолжительного молчания сказал Снусмумрик. – Ты имеешь в виду именно дракона? Нет. Они все перевелись.
– А может быть, один все-таки остался, и кто-нибудь поймал его в банку? – задумчиво проговорил Муми-тролль.
Снусмумрик поднял глаза и, присмотревшись к своему приятелю повнимательнее, понял, что того прямо-таки распирает от восторга и нетерпения. Поэтому он без колебания отверг подобное предположение:
– Я так не думаю.
– Очень может быть, что он не больше спичечного коробка и извергает пламя, – зевнув, продолжал Муми-тролль.
– Это невозможно, – сказал Снусмумрик. Уж он-то знал, как себя вести, когда тебе готовят сюрприз.
Его друг, закатив глаза, произнес:
– Дракон из чистого золота с крохотными-крохотными лапками, который мог бы стать необыкновенно преданным и повсюду тебя сопровождать… – И Муми-тролль высоко подпрыгнул и закричал: – Это я его нашел! У меня теперь есть мой собственный маленький дракон!
Пока они поднимались к дому Снусмумрик прошел через все стадии недоверия, изумления и восторга. Он был неподражаем.
Они поднялись по лестнице, осторожно открыли дверь и вошли в комнату.
Банка с водой по-прежнему стояла на столе, но дракончик исчез. Муми-тролль заглянул под кровать, посмотрел за комодом, он обшарил всю комнату, он заглядывал в каждый закуток и звал:
– Иди сюда, дружочек, иди сюда, мой маленький умненький дракоша…
– Послушай, – сказал Снусмумрик, – вон же он на занавеске.
Дракончик действительно сидел на гардине.
– Как он туда забрался?! – в ужасе воскликнул Муми-тролль. – А вдруг он оттуда свалится… Ты только не шевелись. Обожди немножечко… Я сейчас…
Он стащил с кровати матрас с постельными принадлежностями и расстелил все это на полу под окном. Потом взял старый сачок для ловли бабочек и поднес его дракончику под самый нос.
– Прыгай! – прошептал он. – Ну, давай же. Только потихонечку…
– Ты его испугаешь, – сказал Снусмумрик.
Дракончик раскрыл пасть и зашипел. Он вцепился зубами в сачок и зажужжал, точно маленький моторчик. И вдруг, взмахнув крылышками, оторвался от гардины и принялся носиться по комнате под самым потолком.
– Он летает, он летает! – закричал Муми-тролль. – Мой дракон летает!
– Естественно, – сказал Снусмумрик. – Да не прыгай ты так. Успокойся.
Но вот дракончик, прервав-свой полет, завис в воздухе, и крылышки его вибрировали, как у ночной бабочки. Затем он спикировал прямо на Муми-тролля, укусил его за ухо, да так, что тот взвыл от боли, и, взмахнув крыльями, перелетел на плечо к Снусмумрику.
Он придвинулся вплотную к уху Снусмум-рика, зажмурил глаза и застрекотал.
– Такой маленький, а такой проказник, – изумился Снусмумрик. – Он весь аж раскалился. Что это он делает?
– Ты ему понравился, – сказал Муми-тролль.
Во второй половине дня вернулась домой фрекен Снорк, навещавшая бабушку малышки Мю, и, разумеется, сразу же узнала, что Муми-тролль поймал дракона.
Дракон сидел на столе возле чашки Снусмумрика и облизывал свои лапки. Он перекусал уже всех, кроме Снусмумрика, и’ всякий раз, рассердившись, прожигал на скатерти дырку.
– Какой он милый! – сказала фрекен Снорк. – Как его зовут?
– Ничего особенного, – пробормотал Муми-тролль. – Обыкновенный дракон.
Лапа его, медленно двигаясь по скатерти, потянулась к дракончику и дотронулась до одной из позолоченных ножек. В тот же миг дракончик резко повернулся, зашипел и выпустил маленькое облачко дыма.
– О, как мило! – воскликнула фрекен Снорк.
Дракончик придвинулся поближе к Снусмумрику и понюхал его трубку. На том месте, где он сидел, на скатерти образовалась круглая коричневатая по краям дырка.
– Интересно, может ли он и в клеенке прожечь дыру? – сказала мама Муми-тролля.
– Еще как, – подала голос малышка Мю. – Да он только немного подрастет и спалит весь дом. Вот увидите! – И она ухватила кусок торта.
Тут же набросившись на нее, словно маленькая фурия, дракончик укусил ее за лапку.
– Вот чертенок! – взвизгнула Мю и замахала на дракончика салфеткой.
– Если ты будешь так говорить, то не попадешь на небо, – немедленно вмешалась Мюмла, но Муми-тролль ее перебил:
– Дракончик не виноват! – запальчиво воскликнул он. – Дракончик подумал, что ты хочешь съесть муху, которая сидела на торте.
– Да иди ты со своим дракончиком! – закричала Мю, не на шутку рассердившись. – И вообще, он не твой, а Снусмумрика, потому что он любит только его!
На какое-то время все замолчали.
– Тут не о чем спорить, – сказал Снусмумрик, вставая. – Пройдет еще час-другой, и он будет знать, кто его хозяин. А ну-ка. Лети к хозяину!
Но дракончик, сидевший у него на плече, вцепился в него всеми своими лапками и стрекотал, как швейная машинка. Снусмумрик взял это странное создание двумя пальцами и накрыл крышкой от кофейника. Затем отворил застекленную дверь и вышел в сад.
– Он ведь задохнется, – сказал Муми-тролль и приподнял крышку.
Мгновенно вырвавшись на свободу, дракончик подлетел к окну и, опершись лапками о стекло, уставился на Снусмумрика. Через минуту он начал попискивать, а его– золотистая окраска приобрела сероватый оттенок.
– Драконы, – неожиданно заговорил Муми-папа, – исчезли из общественного сознания примерно семьдесят лет назад. Я отыскал их в энциклопедическом словаре. Вид, просуществовавший дольше всех, принадлежал к той эмоциональной разновидности, которая обладала наибольшими термическими возможностями. Они весьма упрямы и никогда не меняют своих взглядов…
– Спасибо за кофе, – сказал Муми-тролль, поднимаясь из-за стола. – Я пойду к себе.
– Сынок, а не оставить ли нам твоего дракона на веранде? – спросила мама. – Или ты его возьмешь с собой?
Муми-тролль промолчал.
Он подошел к застекленной двери и распахнул ее. Сверкнув, точно молния, дракончик вылетел в сад, а фрекен Снорк закричала:
– Ты же его больше не поймаешь! Зачем ты это сделал? Я даже не успела его как следует рассмотреть!
– Можешь пойти к Снусмумрику и посмотреть, – мрачно произнес Муми-тролль. – Он сидит у него на плече.
– Мой дорогой сыночек, – грустно сказала мама. – Мой маленький Муми-тролль.
Не успел Снусмумрик взять в руки удочку, как прилетел дракончик и уселся к нему на колено. Он был в диком восторге, он приплясывал от радости, что снова видит Снусмумрика.
– Ночь будет лунная, – сказал Снусмумрик и смахнул с колена крошку дракона. – Брысь. Убирайся. Лети домой!
Но он, конечно же, понимал, что гнать его бесполезно. Дракончик ни за что от него не отстанет. А драконы, как известно, доживают до ста лет.
Снусмумрик озабоченно посмотрел на маленькое сверкающее существо, которое из кожи вон лезло, чтобы завоевать его благосклонность.
– Ну, конечно, ты у меня красавец, конечно, ты умница, – сказал он. – И здорово, если ты останешься со мной. Но понимаешь, Муми-тролль…
Дракончик зевнул. Потом он поднялся в воздух, опустился на потрепанную шляпу Снусмумрика и улегся спать, свернувшись клубочком. Снусмумрик вздохнул и забросил леску в воду. Свежевыкрашенный оранжевый поплавок покачивался на мелкой волне. Снусмумрик знал, что сегодня у Муми-тролля едва ли появится желание удить рыбу. Беда с этим драконом…
Время шло.
Крошка дракон несколько раз просыпался, чтобы поймать муху, и снова возвращался на облюбованное для сна место. Снусмумрик вытащил пять плотвичек и угря, которого пришлось бросить обратно в реку, потому что он бился, извивался и никак не хотел утихомириться.
Ближе к вечеру появилась лодка, плывущая вниз по течению. У руля сидел молодой хемуль.
– Клюет? – спросил он.
– Так себе, – ответил Снусмумрик. – Ты далеко?
– Да не очень, – сказал хемуль.
– Бросай сюда линь, дам тебе несколько рыбешек, – сказал Снусмумрик. – Обернешь их во влажную газету и запечешь на углях. Увидишь, получится отлично.
– А что ты хочешь взамен? – поинтересовался хемуль, он не привык получать подарки.
Снусмумрик рассмеялся и снял шляпу со спавшим в ней дракончиком.
– Послушай, – сказал он. – Возьми-ка его с собой и выпусти подальше отсюда в уютном местечке, где много мух. Шляпу сложи так, чтоб она напоминала гнездо, и оставь где-нибудь под кустиком.
– Это дракон? – недоверчиво спросил хемуль. – Он кусается? А ест он часто?
Снусмумрик зашел в палатку и вернулся с кофейником.
На дно кофейника он положил пучек травы и осторожно опустил туда спящего дракончика. Сверху накрыл его крышкой и сказал:
– В носик кофейника заталкивай мух и время от времени капай чуток водички. И не беспокойся, если кофейник вдруг раскалится. Ну вот и все. Через несколько дней сделаешь, как я сказал.
– Не так уж и мало за пять плотвичек, – пробурчал хемуль, выбирая линь.
Вскоре лодка заскользила вниз по реке.
– Не забудь, что я тебе говорил про шляпу, дракончик очень к ней привязался, – прокричал вдогонку Снусмумрик.
– Хоро-шо-о, – отозвался хемуль, исчезая за излучиной реки.
«Ох, и достанется ему от дракончика, – подумал Снусмумрик. – Ну, да ничего, как-нибудь переживет».
Муми-тролль появился лишь после захода солнца.
– Привет, – сказал Снусмумрик.
– Привет, – ответил Муми-тролль. – Поймал что-нибудь?
– Кое-что есть. Присядешь?
– Да нет, я ведь просто так, мимо проходил, – пробормотал Муми-тролль.
Наступила тишина. Но это была совершенно особенная тишина, напряженная, неестественная. Наконец Муми-тролль спросил как бы между прочим:
– Ну как, он светится в темноте?
– Кто – он?
– Дракон, конечно. Я подумал, что будет интересно… если вдруг окажется, что эта букашка светится.
– Я действительно этого не знаю, – сказал Снусмумрик. – Пойди домой и посмотри.
– Но я же его выпустил! – воскликнул Муми-тролль. – Он разве здесь не появлялся?
– Да нет, – Снусмумрик раскурил свою трубку. – От этих дракончиков всего можно ожидать. А когда они видят большую жирную муху, то забывают обо всем на свете. Такие уж они, драконы. На них нельзя полагаться.
Муми-тролль долго молчал. Затем присел на траву и сказал:
– Наверное, ты прав. Ничего страшного, что он улетел. Да, пожалуй, так даже лучше. Послушай-ка, а вот этот твой новый поплавок, он ведь здорово смотрится на воде, правда?
– Да вроде ничего, – согласился Снусмумрик. – Я и тебе такой сделаю. Ты же завтра придешь удить рыбу?
– Конечно, – сказал Муми-тролль. – Это уж само собой.
Снусмумрик поднял глаза и, присмотревшись к своему приятелю повнимательнее, понял, что того прямо-таки распирает от восторга и нетерпения. Поэтому он без колебания отверг подобное предположение:
– Я так не думаю.
– Очень может быть, что он не больше спичечного коробка и извергает пламя, – зевнув, продолжал Муми-тролль.
– Это невозможно, – сказал Снусмумрик. Уж он-то знал, как себя вести, когда тебе готовят сюрприз.
Его друг, закатив глаза, произнес:
– Дракон из чистого золота с крохотными-крохотными лапками, который мог бы стать необыкновенно преданным и повсюду тебя сопровождать… – И Муми-тролль высоко подпрыгнул и закричал: – Это я его нашел! У меня теперь есть мой собственный маленький дракон!
Пока они поднимались к дому Снусмумрик прошел через все стадии недоверия, изумления и восторга. Он был неподражаем.
Они поднялись по лестнице, осторожно открыли дверь и вошли в комнату.
Банка с водой по-прежнему стояла на столе, но дракончик исчез. Муми-тролль заглянул под кровать, посмотрел за комодом, он обшарил всю комнату, он заглядывал в каждый закуток и звал:
– Иди сюда, дружочек, иди сюда, мой маленький умненький дракоша…
– Послушай, – сказал Снусмумрик, – вон же он на занавеске.
Дракончик действительно сидел на гардине.
– Как он туда забрался?! – в ужасе воскликнул Муми-тролль. – А вдруг он оттуда свалится… Ты только не шевелись. Обожди немножечко… Я сейчас…
Он стащил с кровати матрас с постельными принадлежностями и расстелил все это на полу под окном. Потом взял старый сачок для ловли бабочек и поднес его дракончику под самый нос.
– Прыгай! – прошептал он. – Ну, давай же. Только потихонечку…
– Ты его испугаешь, – сказал Снусмумрик.
Дракончик раскрыл пасть и зашипел. Он вцепился зубами в сачок и зажужжал, точно маленький моторчик. И вдруг, взмахнув крылышками, оторвался от гардины и принялся носиться по комнате под самым потолком.
– Он летает, он летает! – закричал Муми-тролль. – Мой дракон летает!
– Естественно, – сказал Снусмумрик. – Да не прыгай ты так. Успокойся.
Но вот дракончик, прервав-свой полет, завис в воздухе, и крылышки его вибрировали, как у ночной бабочки. Затем он спикировал прямо на Муми-тролля, укусил его за ухо, да так, что тот взвыл от боли, и, взмахнув крыльями, перелетел на плечо к Снусмумрику.
Он придвинулся вплотную к уху Снусмум-рика, зажмурил глаза и застрекотал.
– Такой маленький, а такой проказник, – изумился Снусмумрик. – Он весь аж раскалился. Что это он делает?
– Ты ему понравился, – сказал Муми-тролль.
Во второй половине дня вернулась домой фрекен Снорк, навещавшая бабушку малышки Мю, и, разумеется, сразу же узнала, что Муми-тролль поймал дракона.
Дракон сидел на столе возле чашки Снусмумрика и облизывал свои лапки. Он перекусал уже всех, кроме Снусмумрика, и’ всякий раз, рассердившись, прожигал на скатерти дырку.
– Какой он милый! – сказала фрекен Снорк. – Как его зовут?
– Ничего особенного, – пробормотал Муми-тролль. – Обыкновенный дракон.
Лапа его, медленно двигаясь по скатерти, потянулась к дракончику и дотронулась до одной из позолоченных ножек. В тот же миг дракончик резко повернулся, зашипел и выпустил маленькое облачко дыма.
– О, как мило! – воскликнула фрекен Снорк.
Дракончик придвинулся поближе к Снусмумрику и понюхал его трубку. На том месте, где он сидел, на скатерти образовалась круглая коричневатая по краям дырка.
– Интересно, может ли он и в клеенке прожечь дыру? – сказала мама Муми-тролля.
– Еще как, – подала голос малышка Мю. – Да он только немного подрастет и спалит весь дом. Вот увидите! – И она ухватила кусок торта.
Тут же набросившись на нее, словно маленькая фурия, дракончик укусил ее за лапку.
– Вот чертенок! – взвизгнула Мю и замахала на дракончика салфеткой.
– Если ты будешь так говорить, то не попадешь на небо, – немедленно вмешалась Мюмла, но Муми-тролль ее перебил:
– Дракончик не виноват! – запальчиво воскликнул он. – Дракончик подумал, что ты хочешь съесть муху, которая сидела на торте.
– Да иди ты со своим дракончиком! – закричала Мю, не на шутку рассердившись. – И вообще, он не твой, а Снусмумрика, потому что он любит только его!
На какое-то время все замолчали.
– Тут не о чем спорить, – сказал Снусмумрик, вставая. – Пройдет еще час-другой, и он будет знать, кто его хозяин. А ну-ка. Лети к хозяину!
Но дракончик, сидевший у него на плече, вцепился в него всеми своими лапками и стрекотал, как швейная машинка. Снусмумрик взял это странное создание двумя пальцами и накрыл крышкой от кофейника. Затем отворил застекленную дверь и вышел в сад.
– Он ведь задохнется, – сказал Муми-тролль и приподнял крышку.
Мгновенно вырвавшись на свободу, дракончик подлетел к окну и, опершись лапками о стекло, уставился на Снусмумрика. Через минуту он начал попискивать, а его– золотистая окраска приобрела сероватый оттенок.
– Драконы, – неожиданно заговорил Муми-папа, – исчезли из общественного сознания примерно семьдесят лет назад. Я отыскал их в энциклопедическом словаре. Вид, просуществовавший дольше всех, принадлежал к той эмоциональной разновидности, которая обладала наибольшими термическими возможностями. Они весьма упрямы и никогда не меняют своих взглядов…
– Спасибо за кофе, – сказал Муми-тролль, поднимаясь из-за стола. – Я пойду к себе.
– Сынок, а не оставить ли нам твоего дракона на веранде? – спросила мама. – Или ты его возьмешь с собой?
Муми-тролль промолчал.
Он подошел к застекленной двери и распахнул ее. Сверкнув, точно молния, дракончик вылетел в сад, а фрекен Снорк закричала:
– Ты же его больше не поймаешь! Зачем ты это сделал? Я даже не успела его как следует рассмотреть!
– Можешь пойти к Снусмумрику и посмотреть, – мрачно произнес Муми-тролль. – Он сидит у него на плече.
– Мой дорогой сыночек, – грустно сказала мама. – Мой маленький Муми-тролль.
Не успел Снусмумрик взять в руки удочку, как прилетел дракончик и уселся к нему на колено. Он был в диком восторге, он приплясывал от радости, что снова видит Снусмумрика.
– Ночь будет лунная, – сказал Снусмумрик и смахнул с колена крошку дракона. – Брысь. Убирайся. Лети домой!
Но он, конечно же, понимал, что гнать его бесполезно. Дракончик ни за что от него не отстанет. А драконы, как известно, доживают до ста лет.
Снусмумрик озабоченно посмотрел на маленькое сверкающее существо, которое из кожи вон лезло, чтобы завоевать его благосклонность.
– Ну, конечно, ты у меня красавец, конечно, ты умница, – сказал он. – И здорово, если ты останешься со мной. Но понимаешь, Муми-тролль…
Дракончик зевнул. Потом он поднялся в воздух, опустился на потрепанную шляпу Снусмумрика и улегся спать, свернувшись клубочком. Снусмумрик вздохнул и забросил леску в воду. Свежевыкрашенный оранжевый поплавок покачивался на мелкой волне. Снусмумрик знал, что сегодня у Муми-тролля едва ли появится желание удить рыбу. Беда с этим драконом…
Время шло.
Крошка дракон несколько раз просыпался, чтобы поймать муху, и снова возвращался на облюбованное для сна место. Снусмумрик вытащил пять плотвичек и угря, которого пришлось бросить обратно в реку, потому что он бился, извивался и никак не хотел утихомириться.
Ближе к вечеру появилась лодка, плывущая вниз по течению. У руля сидел молодой хемуль.
– Клюет? – спросил он.
– Так себе, – ответил Снусмумрик. – Ты далеко?
– Да не очень, – сказал хемуль.
– Бросай сюда линь, дам тебе несколько рыбешек, – сказал Снусмумрик. – Обернешь их во влажную газету и запечешь на углях. Увидишь, получится отлично.
– А что ты хочешь взамен? – поинтересовался хемуль, он не привык получать подарки.
Снусмумрик рассмеялся и снял шляпу со спавшим в ней дракончиком.
– Послушай, – сказал он. – Возьми-ка его с собой и выпусти подальше отсюда в уютном местечке, где много мух. Шляпу сложи так, чтоб она напоминала гнездо, и оставь где-нибудь под кустиком.
– Это дракон? – недоверчиво спросил хемуль. – Он кусается? А ест он часто?
Снусмумрик зашел в палатку и вернулся с кофейником.
На дно кофейника он положил пучек травы и осторожно опустил туда спящего дракончика. Сверху накрыл его крышкой и сказал:
– В носик кофейника заталкивай мух и время от времени капай чуток водички. И не беспокойся, если кофейник вдруг раскалится. Ну вот и все. Через несколько дней сделаешь, как я сказал.
– Не так уж и мало за пять плотвичек, – пробурчал хемуль, выбирая линь.
Вскоре лодка заскользила вниз по реке.
– Не забудь, что я тебе говорил про шляпу, дракончик очень к ней привязался, – прокричал вдогонку Снусмумрик.
– Хоро-шо-о, – отозвался хемуль, исчезая за излучиной реки.
«Ох, и достанется ему от дракончика, – подумал Снусмумрик. – Ну, да ничего, как-нибудь переживет».
Муми-тролль появился лишь после захода солнца.
– Привет, – сказал Снусмумрик.
– Привет, – ответил Муми-тролль. – Поймал что-нибудь?
– Кое-что есть. Присядешь?
– Да нет, я ведь просто так, мимо проходил, – пробормотал Муми-тролль.
Наступила тишина. Но это была совершенно особенная тишина, напряженная, неестественная. Наконец Муми-тролль спросил как бы между прочим:
– Ну как, он светится в темноте?
– Кто – он?
– Дракон, конечно. Я подумал, что будет интересно… если вдруг окажется, что эта букашка светится.
– Я действительно этого не знаю, – сказал Снусмумрик. – Пойди домой и посмотри.
– Но я же его выпустил! – воскликнул Муми-тролль. – Он разве здесь не появлялся?
– Да нет, – Снусмумрик раскурил свою трубку. – От этих дракончиков всего можно ожидать. А когда они видят большую жирную муху, то забывают обо всем на свете. Такие уж они, драконы. На них нельзя полагаться.
Муми-тролль долго молчал. Затем присел на траву и сказал:
– Наверное, ты прав. Ничего страшного, что он улетел. Да, пожалуй, так даже лучше. Послушай-ка, а вот этот твой новый поплавок, он ведь здорово смотрится на воде, правда?
– Да вроде ничего, – согласился Снусмумрик. – Я и тебе такой сделаю. Ты же завтра придешь удить рыбу?
– Конечно, – сказал Муми-тролль. – Это уж само собой.
Хемуль, который любил тишину
Жил да был Хемуль, который работал в парке с аттракционами. Однако не надо думать, что подобное занятие – это сплошное веселье. Он пробивал дырки в билетах, чтобы посетители не смогли получить удовольствие несколько раз подряд, что уже само по себе настраивает на грустный лад, особенно если заниматься этим всю жизнь.
А Хемуль всю жизнь пробивал дырки в билетах, и, пробивая дырки, он мечтал о том времени, когда наконец-то выйдет на пенсию.
Если вы не знаете, что значит выйти на пенсию, то представьте, что когда-нибудь вы сможете делать все, что пожелаете, нужно только стать достаточно старым. По крайней мере так это объясняли родственники Хемуля. У него было очень много родственников, множество огромных, неуклюжих, шумных, болтливых хемулей, которые колотили друг друга по спине и разражались оглушительным хохотом.
А Хемуль всю жизнь пробивал дырки в билетах, и, пробивая дырки, он мечтал о том времени, когда наконец-то выйдет на пенсию.
Если вы не знаете, что значит выйти на пенсию, то представьте, что когда-нибудь вы сможете делать все, что пожелаете, нужно только стать достаточно старым. По крайней мере так это объясняли родственники Хемуля. У него было очень много родственников, множество огромных, неуклюжих, шумных, болтливых хемулей, которые колотили друг друга по спине и разражались оглушительным хохотом.
Хемули были владельцами парка и аттракционов, и кроме того, они еще дудели на трубе, метали молот, рассказывали смешные истории и вообще веди себя очень шумно.
А наш Хемуль не был ни владельцем парка, ни владельцем аттракционов, потому что он относился к побочной линии, то есть состоял с ними всего лишь в дальнем родстве, и поскольку он никогда никому не мог отказать и вообще был очень покладистым, ему приходилось присматривать за детьми и прокалывать дырки в билетах.
«Ты очень одинок, и тебе нечем себя занять, – говорили хемули с добродушной ухмылкой. – А если ты нам немного поможешь, это наверняка поднимет твое настроение». «Но я никогда не бываю один, – пытался возразить Хемуль. – Я не успеваю. Мне все время кто-нибудь хочет поднять настроение. Простите, но я бы лучше…» «Вот и молодец, – говорили родственники, похлопывая его по плечу. – Так и надо. Всегда быть бодрым, веселым, всегда при деле…» И Хемуль снова принимался за свои билеты, мечтая о чудесной, абсолютной тишине и об одиночестве, которое ждет его на пенсии. Ему очень хотелось как можно быстрее состариться.
Крутились карусели, играли трубы, и парк каждый вечер оглашался громкими криками. Задумчивый и грустный, наш Хемуль постоянно видел вокруг себя пляшущих, горланящих, смеющихся, спорящих, все время что-то жующих или пьющих посетителей, и в конце концов он стал бояться шумных и веселых компаний.
Спал он в детской, и по ночам, когда ребятишки просыпались и начинали плакать, развлекал их игрой на шарманке. Кроме того он брал на себя все мелкие домашние заботы, весь день проводя среди своих шумных, бестолковых родственников, которые всегда пребывали в отличном настроении и рассказывали ему обо всем, что они думают, что они делают или собираются делать. Но ему самому они не давали и слова вставить.
«А я скоро состарюсь?» – как-то раз за обедом спросил Хемуль. «Состаришься? Ты?! – весело воскликнул его дядюшка. – Нет, еще не скоро. Да не вешай ты нос, каждому из нас столько лет, на сколько он себя чувствует». «Но я чувствую себя ужасно старым», – с надеждой сказал Хемуль. «Не говори глупостей, – сказал дядя. – Кстати, сегодня вечером мы решили поразвлечься и устроить фейерверк, и до самого рассвета будет играть духовой оркестр».
Но никакого фейерверка не было, а был проливной дождь, который шел всю ночь, весь следующий день, и еще день, и целую неделю.
По правде говоря, дождь шея восемь недель не переставая, до сих пор еще никто и никогда не слыхал ни о чем подобном.
Парк сник и погрустнел, точно увядший цветок. Все в парке поблекло, поржавело, покосилось, а поскольку он стоял на песке, то все строения сдвинулись с места и начали расползаться в разные стороны.
Издала последний вздох железная дорога, карусели, покружившись в огромных грязных лужах, медленно, с жалобным стоном поплыли по рекам, русла которых были размыты дождем. Все ребятишки – кнютты, хомсы, мюмлы и прочие – сидели, уткнувшись мордашками в оконное стекло, и смотрели на этот нескончаемый дождь и на уплывающее от них веселье.
Комната смеха обрушилась, разбившись на миллионы осколков, а красные, насквозь промокшие бумажные розы из павильона чудес поплыли по окрестным полям. И по всей долине разносился жалобный плач ребятишек.
Они приводили в отчаяние своих пап и мам, но те ничего не могли поделать и лишь горевали об утрате парка.
С деревьев свисали вымпелы и лопнувшие воздушные шары, беседка была вся забита тиной, а трехголовый крокодил, лишившись двух голов, уплыл в сторону моря.
Хемулей все это ужасно забавляло. Они стояли у окна, смеялись, показывая пальцами на улицу, колотили друг дружку по спине и кричали:
– Гляди-ка! Вон поплыл занавес из арабских сказок! А вон кусочки кожи из комнаты ужасов! Вот здорово, правда?!
Нисколько не огорчившись из-за потеря аттракционов, они решили на их месте устроить каток – разумеется, когда вода замерзнет, – и обещали бедному Хемулю, что он и там сможет прокалывать билеты.
– Нет, – неожиданно сказал Хемуль. – Нет, я не хочу. Я хочу на пенсию. Я хочу делать то, что мне нравится, и жить в полном одиночестве где-нибудь там, где нет шума.
– Но, дорогой дядюшка, – изумился его племянник, – ты это серьезно?
– Конечно, – сказал Хемуль. – Я говорю совершенно серьезно.
– Почему же ты не сказал этого раньше? – спросили озадаченные родственники. – Мы думали, тебе весело.
– Я не решался, – признался Хемуль.
Тогда они снова засмеялись, ситуация показалась им необычайно комичной: выходит, их родственник всю свою жизнь делал то, что ему не хочется, только потому, что не смел отказаться.
– Ну а чем бы тебе хотелось заняться? – с мягкой улыбкой спросила одна из тетушек.
– Я хочу построить игрушечный домик, – прошептал Хемуль. – Самый красивый домик на свете, в несколько этажей, со множеством комнат и чтобы все в нем было как настоящее и везде была бы абсолютная тишина.
При этих словах хемули чуть животики не надорвали. Они толкали друг друга в бок и кричали: «Игрушечный домик! Вы сдыхали! Он хочет игрушечный домик!» Они даже прослезились от смеха. А насмеявшись, сказали;
– Милый ты наш, делай все, что тебе заблагорассудится! Мы отдадим тебе старый бабушкин парк, сейчас-то там уж точно полнейшая тишина. Живи там и играй себе на здоровье в любые игры, какие тебе нравятся. Счастливо!
– Спасибо, – сказал Хемуль, а у самого сердце защемило от тоски и обиды. – Я знаю, что вы всегда желали мне добра.
Его мечта об игрушечном домике с уютными, красивыми комнатками умерла, хемули убили ее своим смехом. Но их вины в этом не было. Они бы искренне огорчились, если бы кто-нибудь им сказал, что они чемто ему не угодили. Вот как опасно бывает рассказывать о своем самом сокровенном всем без разбору.
Хемуль отправился в старый бабушкин парк, который стал теперь его парком. С собой он нес ключ.
Парк был закрыт с тех самых пор, как бабушка, развлекаясь фейерверком, подожгла дом и ей со всем семейством пришлось оттуда съехать.
С тех пор минуло уже много лет, и отыскать дорогу оказалось делом нелегким: парк сильно разросся, а все тропинки залило водой.
Пока он шел, дождь прекратился – прекратился так же внезапно, как и начался восемь недель назад. Но Хемуль этого не заметил. Он весь был поглощен своим горем – мыслями об утраченной мечте: ведь у него больше не было желания строить домик.
Но вот между деревьями он увидел каменную стену, во многих местах обвалившуюся, но все еще довольно высокую. Железные решетчатые ворота заржавели, и замок Открылся с большим трудом.
Хемуль вошел, запер за собой ворота – и вдруг забыл об игрушечном домике. Впервые в жизни он открыл дверь своего собственного дома. Отныне он будет жить в своем доме.
Постепенно тучи рассеялись, и выглянуло солнце. От мокрой листвы поднимался пар, и все вокруг сверкало, дышало свежестью и покоем. За парком уже давно никто не ухаживал, ветви деревьев склонялись к самой земле, буйно разросшийся кустарник весело и задорно карабкался по стволам, а зеленый ковер вдоль и поперек пересекали звенящие ручьи, вырытые в свое время по распоряжению бабушки. Ручья эти, когда-то служившие нуждам семейства, текли теперь для собственного удовольствия. Перекинутые через них мостики в большинстве своем сохранились, а вот дорожки давно заросли травой.
Забыв обо всем на свете, Хемуль с головой окунулся в эту приветливую зеленую тишину, он прыгал, плясал, кувыркался – словом, вед себя, точно веселый, озорной щенок.
«Ах, какое счастье, что я наконец-то состарился и вышел на пенсию, – думал он. – О, как я благодарен моим родственникам. И теперь мне даже не надо все время о них думать».
Он ходил по высокой сочной траве, он обнимал стволы деревьев и, наконец утомившись, задремал на солнечной поляне в глубине парка. Когда-то здесь был бабушкин дом. Но грандиозные празднества с фейерверками давно отшумели, теперь тут поднялись молодые деревца, а в бабушкиной спальне разросся огромный розовый куст со множеством красных бутонов.
Пришла ночь, рассыпавшая по небу крупные, яркие звезды, а Хемуль все восторгался своим парком, таким огромным и таинственным. И не беда, что здесь легко заблудиться, – ведь весь парк был его домом.
И он все бродил и бродил по своим новым владениям.
Отыскав бабушкин старый фруктовый сад и глядя на груши и яблоки, сиротливо лежавшие под деревьями, он подумал: «Как жаль, я не смогу съесть и половины. Надо бы…» И забыл, о чем думал, очарованный тишиной и покоем.
Он любовался лунным светом, мерцавшим в просветах между стволами, восторженными глазами смотрел и на сами деревья, сплетал из листьев венки, которые вешал себе на шею. В эту первую ночь он так и не ложился спать.
А утром зазвенел старинный колокольчик, все еще висевший над решетчатыми воротами. Хемуль встревожился. Кто-то хотел войти в его парк, кому-то что-то от него было нужно. Он осторожно забрался в кустарник, росший вдоль стены, и затаился. Колокольчик вновь зазвенел. Хемуль вытянул шею и увидел совсем крошечного хомсу, стоявшего за воротами.
– Уходи отсюда! – испуганно закричал Хемуль. – Это частное владение. Я здесь живу.
– Я знаю, – ответил малыш Хомса. – Меня послали хемули, чтобы я принес тебе обед.
– Ах, вот оно что, очень мило с их стороны, – кротко молвил Хемуль.
Он отпер замок и, чуть приоткрыв ворота, принял корзинку с провизией. И тут же снова закрыл ворота. Но Хомса все не уходил, и какое-то время они молча смотрели друг на друга.
– Ну а как ты вообще поживаешь? – едва скрывая нетерпение, спросил Хемуль. Он переминался с ноги на ногу, и больше всего на свете ему хотелось снова укрыться в своем парке.
– Плохо, – признался Хомса. – Всем нам очень плохо. Нам, малышам. У нас больше нет парка и аттракционов. И нам всем очень грустно.
– А… – отозвался Хемуль, уставившись себе под ноги. Ему ужасно не хотелось думать ни о чем грустном, но он так привык выслушивать других, что был не в силах уйти.
– Тебе, наверное, тоже грустно, – посочувствовал ему Хомса. – Ты раньше прокалывал дырочки в билетах. Но если перед тобой стоял какой-нибудь совсем маленький грязный оборвыш, ты щелкал щипцами только для вида. Ты пропускал нас два или три раза по одному и тому же билету!
– Это просто потому, что я не очень хорошо вижу, – объяснил Хемуль. – Тебе не пора домой?
Хомса кивнул, но по-прежнему не уходил. Он подошел вплотную к воротам и, просунув мордочку сквозь решетку, прошептал;
– Дядюшка Хемуль, у нас есть тайна.
Хемуль в испуге отшатнулся, он не любил чужих тайн и секретов.
Но Хомса возбужденно продолжал:
– Мы почти все спасли и спрятали в сарае у Филифьонки. Ты даже не знаешь, как нам пришлось попотеть, – мы тайком убегали по ночам и вылавливали все это из воды, снимали с деревьев, потом сушили, чинили и старались, чтобы все выглядело, как раньше!
– О чем ты говоришь? – спросил Хемуль.
– Об аттракционах, конечно! – закричал Хомса. – Мы нашли все, что смогли, все, что сохранилось! Правда, здорово?! Если хемули сумеют собрать вместе все эти кусочки, ты снова сможешь пробивать дырочки.
– Ох, – вздохнул Хемуль и опустил корзинку на землю.
– Здорово, да? Ты небось и не ожидал, что услышишь такую новость. – Хомса радостно засмеялся, помахал на прощанье и исчез.
А наш Хемуль не был ни владельцем парка, ни владельцем аттракционов, потому что он относился к побочной линии, то есть состоял с ними всего лишь в дальнем родстве, и поскольку он никогда никому не мог отказать и вообще был очень покладистым, ему приходилось присматривать за детьми и прокалывать дырки в билетах.
«Ты очень одинок, и тебе нечем себя занять, – говорили хемули с добродушной ухмылкой. – А если ты нам немного поможешь, это наверняка поднимет твое настроение». «Но я никогда не бываю один, – пытался возразить Хемуль. – Я не успеваю. Мне все время кто-нибудь хочет поднять настроение. Простите, но я бы лучше…» «Вот и молодец, – говорили родственники, похлопывая его по плечу. – Так и надо. Всегда быть бодрым, веселым, всегда при деле…» И Хемуль снова принимался за свои билеты, мечтая о чудесной, абсолютной тишине и об одиночестве, которое ждет его на пенсии. Ему очень хотелось как можно быстрее состариться.
Крутились карусели, играли трубы, и парк каждый вечер оглашался громкими криками. Задумчивый и грустный, наш Хемуль постоянно видел вокруг себя пляшущих, горланящих, смеющихся, спорящих, все время что-то жующих или пьющих посетителей, и в конце концов он стал бояться шумных и веселых компаний.
Спал он в детской, и по ночам, когда ребятишки просыпались и начинали плакать, развлекал их игрой на шарманке. Кроме того он брал на себя все мелкие домашние заботы, весь день проводя среди своих шумных, бестолковых родственников, которые всегда пребывали в отличном настроении и рассказывали ему обо всем, что они думают, что они делают или собираются делать. Но ему самому они не давали и слова вставить.
«А я скоро состарюсь?» – как-то раз за обедом спросил Хемуль. «Состаришься? Ты?! – весело воскликнул его дядюшка. – Нет, еще не скоро. Да не вешай ты нос, каждому из нас столько лет, на сколько он себя чувствует». «Но я чувствую себя ужасно старым», – с надеждой сказал Хемуль. «Не говори глупостей, – сказал дядя. – Кстати, сегодня вечером мы решили поразвлечься и устроить фейерверк, и до самого рассвета будет играть духовой оркестр».
Но никакого фейерверка не было, а был проливной дождь, который шел всю ночь, весь следующий день, и еще день, и целую неделю.
По правде говоря, дождь шея восемь недель не переставая, до сих пор еще никто и никогда не слыхал ни о чем подобном.
Парк сник и погрустнел, точно увядший цветок. Все в парке поблекло, поржавело, покосилось, а поскольку он стоял на песке, то все строения сдвинулись с места и начали расползаться в разные стороны.
Издала последний вздох железная дорога, карусели, покружившись в огромных грязных лужах, медленно, с жалобным стоном поплыли по рекам, русла которых были размыты дождем. Все ребятишки – кнютты, хомсы, мюмлы и прочие – сидели, уткнувшись мордашками в оконное стекло, и смотрели на этот нескончаемый дождь и на уплывающее от них веселье.
Комната смеха обрушилась, разбившись на миллионы осколков, а красные, насквозь промокшие бумажные розы из павильона чудес поплыли по окрестным полям. И по всей долине разносился жалобный плач ребятишек.
Они приводили в отчаяние своих пап и мам, но те ничего не могли поделать и лишь горевали об утрате парка.
С деревьев свисали вымпелы и лопнувшие воздушные шары, беседка была вся забита тиной, а трехголовый крокодил, лишившись двух голов, уплыл в сторону моря.
Хемулей все это ужасно забавляло. Они стояли у окна, смеялись, показывая пальцами на улицу, колотили друг дружку по спине и кричали:
– Гляди-ка! Вон поплыл занавес из арабских сказок! А вон кусочки кожи из комнаты ужасов! Вот здорово, правда?!
Нисколько не огорчившись из-за потеря аттракционов, они решили на их месте устроить каток – разумеется, когда вода замерзнет, – и обещали бедному Хемулю, что он и там сможет прокалывать билеты.
– Нет, – неожиданно сказал Хемуль. – Нет, я не хочу. Я хочу на пенсию. Я хочу делать то, что мне нравится, и жить в полном одиночестве где-нибудь там, где нет шума.
– Но, дорогой дядюшка, – изумился его племянник, – ты это серьезно?
– Конечно, – сказал Хемуль. – Я говорю совершенно серьезно.
– Почему же ты не сказал этого раньше? – спросили озадаченные родственники. – Мы думали, тебе весело.
– Я не решался, – признался Хемуль.
Тогда они снова засмеялись, ситуация показалась им необычайно комичной: выходит, их родственник всю свою жизнь делал то, что ему не хочется, только потому, что не смел отказаться.
– Ну а чем бы тебе хотелось заняться? – с мягкой улыбкой спросила одна из тетушек.
– Я хочу построить игрушечный домик, – прошептал Хемуль. – Самый красивый домик на свете, в несколько этажей, со множеством комнат и чтобы все в нем было как настоящее и везде была бы абсолютная тишина.
При этих словах хемули чуть животики не надорвали. Они толкали друг друга в бок и кричали: «Игрушечный домик! Вы сдыхали! Он хочет игрушечный домик!» Они даже прослезились от смеха. А насмеявшись, сказали;
– Милый ты наш, делай все, что тебе заблагорассудится! Мы отдадим тебе старый бабушкин парк, сейчас-то там уж точно полнейшая тишина. Живи там и играй себе на здоровье в любые игры, какие тебе нравятся. Счастливо!
– Спасибо, – сказал Хемуль, а у самого сердце защемило от тоски и обиды. – Я знаю, что вы всегда желали мне добра.
Его мечта об игрушечном домике с уютными, красивыми комнатками умерла, хемули убили ее своим смехом. Но их вины в этом не было. Они бы искренне огорчились, если бы кто-нибудь им сказал, что они чемто ему не угодили. Вот как опасно бывает рассказывать о своем самом сокровенном всем без разбору.
Хемуль отправился в старый бабушкин парк, который стал теперь его парком. С собой он нес ключ.
Парк был закрыт с тех самых пор, как бабушка, развлекаясь фейерверком, подожгла дом и ей со всем семейством пришлось оттуда съехать.
С тех пор минуло уже много лет, и отыскать дорогу оказалось делом нелегким: парк сильно разросся, а все тропинки залило водой.
Пока он шел, дождь прекратился – прекратился так же внезапно, как и начался восемь недель назад. Но Хемуль этого не заметил. Он весь был поглощен своим горем – мыслями об утраченной мечте: ведь у него больше не было желания строить домик.
Но вот между деревьями он увидел каменную стену, во многих местах обвалившуюся, но все еще довольно высокую. Железные решетчатые ворота заржавели, и замок Открылся с большим трудом.
Хемуль вошел, запер за собой ворота – и вдруг забыл об игрушечном домике. Впервые в жизни он открыл дверь своего собственного дома. Отныне он будет жить в своем доме.
Постепенно тучи рассеялись, и выглянуло солнце. От мокрой листвы поднимался пар, и все вокруг сверкало, дышало свежестью и покоем. За парком уже давно никто не ухаживал, ветви деревьев склонялись к самой земле, буйно разросшийся кустарник весело и задорно карабкался по стволам, а зеленый ковер вдоль и поперек пересекали звенящие ручьи, вырытые в свое время по распоряжению бабушки. Ручья эти, когда-то служившие нуждам семейства, текли теперь для собственного удовольствия. Перекинутые через них мостики в большинстве своем сохранились, а вот дорожки давно заросли травой.
Забыв обо всем на свете, Хемуль с головой окунулся в эту приветливую зеленую тишину, он прыгал, плясал, кувыркался – словом, вед себя, точно веселый, озорной щенок.
«Ах, какое счастье, что я наконец-то состарился и вышел на пенсию, – думал он. – О, как я благодарен моим родственникам. И теперь мне даже не надо все время о них думать».
Он ходил по высокой сочной траве, он обнимал стволы деревьев и, наконец утомившись, задремал на солнечной поляне в глубине парка. Когда-то здесь был бабушкин дом. Но грандиозные празднества с фейерверками давно отшумели, теперь тут поднялись молодые деревца, а в бабушкиной спальне разросся огромный розовый куст со множеством красных бутонов.
Пришла ночь, рассыпавшая по небу крупные, яркие звезды, а Хемуль все восторгался своим парком, таким огромным и таинственным. И не беда, что здесь легко заблудиться, – ведь весь парк был его домом.
И он все бродил и бродил по своим новым владениям.
Отыскав бабушкин старый фруктовый сад и глядя на груши и яблоки, сиротливо лежавшие под деревьями, он подумал: «Как жаль, я не смогу съесть и половины. Надо бы…» И забыл, о чем думал, очарованный тишиной и покоем.
Он любовался лунным светом, мерцавшим в просветах между стволами, восторженными глазами смотрел и на сами деревья, сплетал из листьев венки, которые вешал себе на шею. В эту первую ночь он так и не ложился спать.
А утром зазвенел старинный колокольчик, все еще висевший над решетчатыми воротами. Хемуль встревожился. Кто-то хотел войти в его парк, кому-то что-то от него было нужно. Он осторожно забрался в кустарник, росший вдоль стены, и затаился. Колокольчик вновь зазвенел. Хемуль вытянул шею и увидел совсем крошечного хомсу, стоявшего за воротами.
– Уходи отсюда! – испуганно закричал Хемуль. – Это частное владение. Я здесь живу.
– Я знаю, – ответил малыш Хомса. – Меня послали хемули, чтобы я принес тебе обед.
– Ах, вот оно что, очень мило с их стороны, – кротко молвил Хемуль.
Он отпер замок и, чуть приоткрыв ворота, принял корзинку с провизией. И тут же снова закрыл ворота. Но Хомса все не уходил, и какое-то время они молча смотрели друг на друга.
– Ну а как ты вообще поживаешь? – едва скрывая нетерпение, спросил Хемуль. Он переминался с ноги на ногу, и больше всего на свете ему хотелось снова укрыться в своем парке.
– Плохо, – признался Хомса. – Всем нам очень плохо. Нам, малышам. У нас больше нет парка и аттракционов. И нам всем очень грустно.
– А… – отозвался Хемуль, уставившись себе под ноги. Ему ужасно не хотелось думать ни о чем грустном, но он так привык выслушивать других, что был не в силах уйти.
– Тебе, наверное, тоже грустно, – посочувствовал ему Хомса. – Ты раньше прокалывал дырочки в билетах. Но если перед тобой стоял какой-нибудь совсем маленький грязный оборвыш, ты щелкал щипцами только для вида. Ты пропускал нас два или три раза по одному и тому же билету!
– Это просто потому, что я не очень хорошо вижу, – объяснил Хемуль. – Тебе не пора домой?
Хомса кивнул, но по-прежнему не уходил. Он подошел вплотную к воротам и, просунув мордочку сквозь решетку, прошептал;
– Дядюшка Хемуль, у нас есть тайна.
Хемуль в испуге отшатнулся, он не любил чужих тайн и секретов.
Но Хомса возбужденно продолжал:
– Мы почти все спасли и спрятали в сарае у Филифьонки. Ты даже не знаешь, как нам пришлось попотеть, – мы тайком убегали по ночам и вылавливали все это из воды, снимали с деревьев, потом сушили, чинили и старались, чтобы все выглядело, как раньше!
– О чем ты говоришь? – спросил Хемуль.
– Об аттракционах, конечно! – закричал Хомса. – Мы нашли все, что смогли, все, что сохранилось! Правда, здорово?! Если хемули сумеют собрать вместе все эти кусочки, ты снова сможешь пробивать дырочки.
– Ох, – вздохнул Хемуль и опустил корзинку на землю.
– Здорово, да? Ты небось и не ожидал, что услышишь такую новость. – Хомса радостно засмеялся, помахал на прощанье и исчез.
На следующее утро Хемуль с замиранием сердца ждал у ворот, и как только он увидел Хомсу, сразу же закричал:
– Ну что? Как дела?
– Они не хотят, – сказал убитый горем Хомса. – Вместо этого они хотят открыть каток. А большинство из нас впадает на зиму в спячку, да и кто даст нам коньки?..
– Какая жалость! – облегченно воскликнул Хемуль.
Хомса не отвечал, он был слишком огорчен. Молча передав корзинку, он ушел.
«Бедное дитя», – подумал Хемуль. Подумал – и снова вернулся к размышлениям о хижине из листьев, которую он собирался построить на развалинах бабушкиного дома.
Пребывая в отличном настроении, Хемуль весь день провозился с хижиной и не прерывал своего занятия до тех пор, пока не стемнело настолько, что уже нельзя было продолжать работу. Счастливый и усталый, он улегся спать и на следующее утро встал довольно поздно.
Когда он пришел к воротам, чтобы забрать свой обед, Хомса уже ждал его. На крышке корзинки лежало письмо, подписанное множеством ребятишек. «Дорогой дядюшка из парка, – прочитал Хемуль. – Мы принесли тебе это, потому что ты очень добрый, и мы, наверное, сможем приходить к тебе поиграть, потому что мы тебя любим».
Хемуль ничего не понял, но им овладело ужасное предчувствие.
И тут он увидел такую картину. За решетчатыми воротами дети разложили все, что сумели найти из обломков аттракционов. А нашли они немало. Большая часть их находок была изломана и собрана вновь, но совершенно неправильно. Так что взгляду представлялось довольно странное зрелище: все предметы словно утратили свое первоначальное назначение – пестрый мир дерева, шелка, стальной проволоки, бумаги и покрытого ржавчиной железа с грустью и надеждой взирал на Хемуля.
Хемуль в панике бросился бежать. Укрывшись в парке, он вновь занялся своей хижиной отшельника.
Он все строил и строил, но ничего у него не получалось. Он никак не мог сосредоточиться и работал слишком торопливо, думая при этом о чем-то постороннем. И вот крыша вдруг завалилась набок, и вся хижина рухнула к его ногам.
– Ну, нет, хватит, – сказал Хемуль. – Я не хочу. Я же научился говорить «нет». Я на пенсии. Я хочу делать только то, что мне нравится. И ничего больше.
Он повторил это несколько раз, и каждый раз все более решительно. Затем поднялся, пересек парк, открыл ворота и начал затаскивать весь тот хлам, что валялся за воротами.
Ребятишки расселись на высокой, местами обвалившейся стене, окружавшей парк. Точь-в-точь как воробышки, только притихшие.
Время от темени кто-нибудь шепотом спрашивал:
– А что он сейчас делает?
– Тсс, – отвечали ему. – Он не любит, когда ему мешают.
Хемуль развесил на деревьях фонарики и бумажные розы. Теперь он возился со штуковиной, которая когда-то была каруселью. Ни одна из ее частей совершенно не подходила к другой, а половина карусели и вовсе отсутствовала.
– Ничего не выйдет, – рассердился Хемуль. – Вы только посмотрите! Сплошной хлам и старье! Нет, нет! Не надо мне помогать!
Ропот пронесся над каменной стеной, однако никто не произнес ни слова.
А Хемуль попытался сделать из карусели дом. Он поставил лошадку на траву, лебедей опустил в ручей, а то, что оставалось, крутил и так и эдак, работая с таким усердием, что у него аж шерсть дыбом встала. «Игрушечный домик! – с горечью думал он. – Хижина отшельника! Все это кончится дурацкими забавами на куче мусора, шумом и гамом, как было всю мою жизнь…»
Он поднял голову и закричал:
– Ну чего расселись! Сбегайте к хемулям и скажите, что я завтра не буду обедать! А вместо обеда пусть лучше пришлют гвозди, молоток, веревку и несколько реек!
Малыши радостно засмеялись и убежали.
«Ну что мы говорили?! – кричали хемули и колотили друг друга по спине. – Ему скучно. Бедняжка истосковался по своим аттракционам!»
И они прислали ему не только то, что он просил, но еще и еды на неделю, десять метров красного бархата, огромное количество золотой и серебряной фольги и на всякий случай еще шарманку.
– Нет, нет, – сказал Хемуль. – Музыкальному ящику здесь не место. Не выношу ничего, что производит шум!
– Конечно, конечно, – тотчас же согласились дети и оставили шарманку за воротами.
А Хемуль все строил да строил. И пока он работал, у него непроизвольно возникла мысль, что все выходит как нельзя лучше. На деревьях, колеблемые ветром, сверкали тысячи зеркальных осколков. На верхушках деревьев Хемуль устроил маленькие сиденья и уютные гнездышки, где можно было сидеть и пить сок или спать, оставаясь невидимым. А к самым крепким ветвям он подвесил качели.
С американскими горками дело обстояло хуже. Они могли получиться втрое короче, чем прежде, потому что от них мало что осталось. Но Хемуль утешал себя мыслью, что зато теперь никто не станет пугаться и поднимать крик.
Он кряхтел и отдувался. Когда удавалось поднять одну половину, другая падала набок.
Наконец он разозлился и закричал:
– Да помогите кто-нибудь! Я же не могу делать десять дел сразу!
Малыши все как один соскочили со стены и бросились на помощь.
С этой минуты они все делали вместе, а хемули давали детям с собой столько еды, сколько нужно, чтобы провести в парке целый день.
Вечером они расходились по домам, но с восходом солнца вся компания уже стояла у ворот. И в одно прекрасное утро они притащили на веревочке крокодила.
– А он правда не будет шуметь? – подозрительно спросил Хемуль.
– Нет, что ты, – сказал Хомса. – Он не говорит ни слова. Теперь, когда у него осталась всего одна голова, он стал очень задумчивым и молчаливым.
Как-то раз сын Филифьонки нашел в кафельной печке удава, который оказался очень милым и симпатичным, и поэтому тотчас же был доставлен в бабушкин парк.
Вся округа посылала Хемулю разные редкие вещицы, а также и самые обыкновенные кастрюли, занавески, карамельки, печенье и все, что попадалось под руку. Каждое утро Хемулю отправляли подарки, у окрестных жителей это стало какой-то манией. И Хемуль все принимал, только бы подарок не производил шума.
Но никому, кроме детей, не разрешалось к нему заходить.
А парк с каждым днем приобретал все более фантастический вид. И в самом центре находился домик, построенный Хемулем из обломков карусели. Разноцветный и весь перекошенный, домик этот больше всего походил на огромный кулек из-под карамели, который кто-то смял и бросил в траву.
Внутри домика рос розовый куст с множеством красных бутонов.
И вот в один чудесный теплый вечер все было готово. Все было уже окончательно готово, так что Хемулю даже немножко взгрустнулось.
Они зажгли фонари и теперь стояли и любовались делом своих рук.
На огромных темных деревьях сверкали осколки зеркал, серебряные и золотые украшения, и все было в полном порядке – запруды, лодки, горки, киоск с прохладительными напитками, качели и многое другое.
– Приступайте, – сказал Хемуль. – Но не забывайте, что это вам не парк с аттракционами, это парк тишины.
Малыши, не издав ни звука, исчезли в этом чудесном мире, в создании которого была доля и их труда. Только Хомса, оглянувшись, спросил:
– А ты не огорчился, что не можешь пробивать билеты?
– Нет, – сказал Хемуль. – Я ведь все равно бы щелкал щипцами только для вида.
Он зашел в свой карусельный домик и зажег луну из павильона чудес. Потом улегся в Филифьонкин гамак и стал смотреть на звезды через дырку в крыше. Снаружи не доносилось ни звука. Он слышал лишь журчание ручьев и шум ночного ветра.
Внезапно Хемуля охватила тревога. Он приподнялся и прислушался. Тишина.
«А вдруг им стало скучно, – озабоченно подумал он. – Может быть, они не могут веселиться, если не орут во все горло?.. Может, они ушли домой?»
Он вскочил на комод, подаренный Гафсой, и через дыру в крыше высунул голову наружу. Нет, они не ушли. Весь парк был полон шорохов, таинственных и чарующих звуков. Он слышал плеск воды, хихиканье, легкие удары о землю… И повсюду приглушенный топоток резвых маленьких ножек. Им было весело!
«Завтра, – подумал Хемуль, – завтра я им скажу, что они могут смеяться и, может быть, даже тихонько напевать, если уж это так необходимо. Но не более того. Ни в коем случае не более того».
Он слез с комода и снова улегся в гамак. И почти сразу же уснул, уже больше ни о чем не тревожась.
За запертыми решетчатыми воротами стоял дядюшка Хемуля и пытался заглянуть в парк. «Что-то не похоже, чтобы им там было очень весело, – думал он. – Что ж, каждый веселится по-своему. А мой бедный родственник – он ведь всегда был немного странным».
Шарманку же дядюшка забрал домой, потому что он очень любил музыку.
– Ну что? Как дела?
– Они не хотят, – сказал убитый горем Хомса. – Вместо этого они хотят открыть каток. А большинство из нас впадает на зиму в спячку, да и кто даст нам коньки?..
– Какая жалость! – облегченно воскликнул Хемуль.
Хомса не отвечал, он был слишком огорчен. Молча передав корзинку, он ушел.
«Бедное дитя», – подумал Хемуль. Подумал – и снова вернулся к размышлениям о хижине из листьев, которую он собирался построить на развалинах бабушкиного дома.
Пребывая в отличном настроении, Хемуль весь день провозился с хижиной и не прерывал своего занятия до тех пор, пока не стемнело настолько, что уже нельзя было продолжать работу. Счастливый и усталый, он улегся спать и на следующее утро встал довольно поздно.
Когда он пришел к воротам, чтобы забрать свой обед, Хомса уже ждал его. На крышке корзинки лежало письмо, подписанное множеством ребятишек. «Дорогой дядюшка из парка, – прочитал Хемуль. – Мы принесли тебе это, потому что ты очень добрый, и мы, наверное, сможем приходить к тебе поиграть, потому что мы тебя любим».
Хемуль ничего не понял, но им овладело ужасное предчувствие.
И тут он увидел такую картину. За решетчатыми воротами дети разложили все, что сумели найти из обломков аттракционов. А нашли они немало. Большая часть их находок была изломана и собрана вновь, но совершенно неправильно. Так что взгляду представлялось довольно странное зрелище: все предметы словно утратили свое первоначальное назначение – пестрый мир дерева, шелка, стальной проволоки, бумаги и покрытого ржавчиной железа с грустью и надеждой взирал на Хемуля.
Хемуль в панике бросился бежать. Укрывшись в парке, он вновь занялся своей хижиной отшельника.
Он все строил и строил, но ничего у него не получалось. Он никак не мог сосредоточиться и работал слишком торопливо, думая при этом о чем-то постороннем. И вот крыша вдруг завалилась набок, и вся хижина рухнула к его ногам.
– Ну, нет, хватит, – сказал Хемуль. – Я не хочу. Я же научился говорить «нет». Я на пенсии. Я хочу делать только то, что мне нравится. И ничего больше.
Он повторил это несколько раз, и каждый раз все более решительно. Затем поднялся, пересек парк, открыл ворота и начал затаскивать весь тот хлам, что валялся за воротами.
Ребятишки расселись на высокой, местами обвалившейся стене, окружавшей парк. Точь-в-точь как воробышки, только притихшие.
Время от темени кто-нибудь шепотом спрашивал:
– А что он сейчас делает?
– Тсс, – отвечали ему. – Он не любит, когда ему мешают.
Хемуль развесил на деревьях фонарики и бумажные розы. Теперь он возился со штуковиной, которая когда-то была каруселью. Ни одна из ее частей совершенно не подходила к другой, а половина карусели и вовсе отсутствовала.
– Ничего не выйдет, – рассердился Хемуль. – Вы только посмотрите! Сплошной хлам и старье! Нет, нет! Не надо мне помогать!
Ропот пронесся над каменной стеной, однако никто не произнес ни слова.
А Хемуль попытался сделать из карусели дом. Он поставил лошадку на траву, лебедей опустил в ручей, а то, что оставалось, крутил и так и эдак, работая с таким усердием, что у него аж шерсть дыбом встала. «Игрушечный домик! – с горечью думал он. – Хижина отшельника! Все это кончится дурацкими забавами на куче мусора, шумом и гамом, как было всю мою жизнь…»
Он поднял голову и закричал:
– Ну чего расселись! Сбегайте к хемулям и скажите, что я завтра не буду обедать! А вместо обеда пусть лучше пришлют гвозди, молоток, веревку и несколько реек!
Малыши радостно засмеялись и убежали.
«Ну что мы говорили?! – кричали хемули и колотили друг друга по спине. – Ему скучно. Бедняжка истосковался по своим аттракционам!»
И они прислали ему не только то, что он просил, но еще и еды на неделю, десять метров красного бархата, огромное количество золотой и серебряной фольги и на всякий случай еще шарманку.
– Нет, нет, – сказал Хемуль. – Музыкальному ящику здесь не место. Не выношу ничего, что производит шум!
– Конечно, конечно, – тотчас же согласились дети и оставили шарманку за воротами.
А Хемуль все строил да строил. И пока он работал, у него непроизвольно возникла мысль, что все выходит как нельзя лучше. На деревьях, колеблемые ветром, сверкали тысячи зеркальных осколков. На верхушках деревьев Хемуль устроил маленькие сиденья и уютные гнездышки, где можно было сидеть и пить сок или спать, оставаясь невидимым. А к самым крепким ветвям он подвесил качели.
С американскими горками дело обстояло хуже. Они могли получиться втрое короче, чем прежде, потому что от них мало что осталось. Но Хемуль утешал себя мыслью, что зато теперь никто не станет пугаться и поднимать крик.
Он кряхтел и отдувался. Когда удавалось поднять одну половину, другая падала набок.
Наконец он разозлился и закричал:
– Да помогите кто-нибудь! Я же не могу делать десять дел сразу!
Малыши все как один соскочили со стены и бросились на помощь.
С этой минуты они все делали вместе, а хемули давали детям с собой столько еды, сколько нужно, чтобы провести в парке целый день.
Вечером они расходились по домам, но с восходом солнца вся компания уже стояла у ворот. И в одно прекрасное утро они притащили на веревочке крокодила.
– А он правда не будет шуметь? – подозрительно спросил Хемуль.
– Нет, что ты, – сказал Хомса. – Он не говорит ни слова. Теперь, когда у него осталась всего одна голова, он стал очень задумчивым и молчаливым.
Как-то раз сын Филифьонки нашел в кафельной печке удава, который оказался очень милым и симпатичным, и поэтому тотчас же был доставлен в бабушкин парк.
Вся округа посылала Хемулю разные редкие вещицы, а также и самые обыкновенные кастрюли, занавески, карамельки, печенье и все, что попадалось под руку. Каждое утро Хемулю отправляли подарки, у окрестных жителей это стало какой-то манией. И Хемуль все принимал, только бы подарок не производил шума.
Но никому, кроме детей, не разрешалось к нему заходить.
А парк с каждым днем приобретал все более фантастический вид. И в самом центре находился домик, построенный Хемулем из обломков карусели. Разноцветный и весь перекошенный, домик этот больше всего походил на огромный кулек из-под карамели, который кто-то смял и бросил в траву.
Внутри домика рос розовый куст с множеством красных бутонов.
И вот в один чудесный теплый вечер все было готово. Все было уже окончательно готово, так что Хемулю даже немножко взгрустнулось.
Они зажгли фонари и теперь стояли и любовались делом своих рук.
На огромных темных деревьях сверкали осколки зеркал, серебряные и золотые украшения, и все было в полном порядке – запруды, лодки, горки, киоск с прохладительными напитками, качели и многое другое.
– Приступайте, – сказал Хемуль. – Но не забывайте, что это вам не парк с аттракционами, это парк тишины.
Малыши, не издав ни звука, исчезли в этом чудесном мире, в создании которого была доля и их труда. Только Хомса, оглянувшись, спросил:
– А ты не огорчился, что не можешь пробивать билеты?
– Нет, – сказал Хемуль. – Я ведь все равно бы щелкал щипцами только для вида.
Он зашел в свой карусельный домик и зажег луну из павильона чудес. Потом улегся в Филифьонкин гамак и стал смотреть на звезды через дырку в крыше. Снаружи не доносилось ни звука. Он слышал лишь журчание ручьев и шум ночного ветра.
Внезапно Хемуля охватила тревога. Он приподнялся и прислушался. Тишина.
«А вдруг им стало скучно, – озабоченно подумал он. – Может быть, они не могут веселиться, если не орут во все горло?.. Может, они ушли домой?»
Он вскочил на комод, подаренный Гафсой, и через дыру в крыше высунул голову наружу. Нет, они не ушли. Весь парк был полон шорохов, таинственных и чарующих звуков. Он слышал плеск воды, хихиканье, легкие удары о землю… И повсюду приглушенный топоток резвых маленьких ножек. Им было весело!
«Завтра, – подумал Хемуль, – завтра я им скажу, что они могут смеяться и, может быть, даже тихонько напевать, если уж это так необходимо. Но не более того. Ни в коем случае не более того».
Он слез с комода и снова улегся в гамак. И почти сразу же уснул, уже больше ни о чем не тревожась.
За запертыми решетчатыми воротами стоял дядюшка Хемуля и пытался заглянуть в парк. «Что-то не похоже, чтобы им там было очень весело, – думал он. – Что ж, каждый веселится по-своему. А мой бедный родственник – он ведь всегда был немного странным».
Шарманку же дядюшка забрал домой, потому что он очень любил музыку.
Дитя-невидимка
Темным дождливым вечером вся семья сидела на веранде вокруг стола и чистила грибы. Стол был накрыт газетами, посредине стояла керосиновая лампа. По углам веранды залегли тени.
– Мю снова набрала поганок,– сказал папа.–В прошлом году она собирала мухоморы.
– Надо надеяться, на следующий год это будут уже лисички,– сказала мама.–Или по крайней мере сыроежки.
– Приятнее жить с надеждой,– заметила малышка Мю, посмеиваясь про себя.
И они тихо и мирно продолжали чистить грибы.
Несколько легких ударов – тук-тук-тук – в окно веранды, и, не дожидаясь ответа, вошла Туу-тикки. Она отряхнула с плаща воду и, придерживая дверь, поманила кого-то из темноты: «Иди, иди сюда».
– Кто там с тобой? – спросил Муми-тролль.
– Нинни,– сказала Туу-тикки.–Этого детеныша зовут Нинни.
Она все еще придерживала дверь и ждала. Никто не появлялся.
– Ну вот,– пожала плечами Туу-тикки.–Что ж, пусть на улице постоит, стеснительная какая.
– А она не промокнет? – спросила мама My ми-тролля.
– Не знаю, так ли уж это страшно, если ее все равно не видно,– ответила Туу-тикки, подходя и усаживаясь поудобнее.
Прервав свое занятие, все ждали объяснений.
– Вы же знаете, как это просто – стать невидимым, если тебя очень часто пугают,– сказала Туу-тикки и съела гриб, похожий на маленький аккуратненький снежок.–Ну так вот. Нинни испугала ее няня, которая вообще не любит детей. Я встречалась с этой ужасной няней. Видите ли, она не то чтобы злая, это еще можно понять. Но она бессердечная. и ироничная.
– Что такое «ироничная?» – спросил Муми-тролль.
– Ну, представь себе, что ты оступился и плюхнулся в уже почищенные грибы,– сказала Туу-тикки.–Само собой, твоя мама рассердится. А вот она – нет. Просто скажет с уничтожающим спокойствием: «Я понимаю, это у тебя такой танец, но я была бы тебе весьма признательна, если бы ты плясал не на продуктах». Или что-нибудь в таком же духе.
– Фи, какая противная,– сказал Муми-тролль.
– Конечно, противная,– согласилась Туу-тикки.–Уж такая она, эта няня. Она иронизировала с утра до вечера, и в конце концов малышка стала растворяться в воздухе. В пятницу ее уже совсем не стало видно. Няня отдала ее мне и сказала, что категорически отказывается смотреть за детьми, которых она даже не видит.
– А что ты сделала с няней?–удивленно раскрыв глаза, спросила Мю.–Ты, конечно, ее поколотила?
– С теми, кто иронизирует, это бесполезно,– ответила Туу-тикки.–Я взяла Нинни к себе домой. А теперь привела малышку сюда, чтобы вы снова сделали ее видимой.
В комнате наступила тишина.
– Мю снова набрала поганок,– сказал папа.–В прошлом году она собирала мухоморы.
– Надо надеяться, на следующий год это будут уже лисички,– сказала мама.–Или по крайней мере сыроежки.
– Приятнее жить с надеждой,– заметила малышка Мю, посмеиваясь про себя.
И они тихо и мирно продолжали чистить грибы.
Несколько легких ударов – тук-тук-тук – в окно веранды, и, не дожидаясь ответа, вошла Туу-тикки. Она отряхнула с плаща воду и, придерживая дверь, поманила кого-то из темноты: «Иди, иди сюда».
– Кто там с тобой? – спросил Муми-тролль.
– Нинни,– сказала Туу-тикки.–Этого детеныша зовут Нинни.
Она все еще придерживала дверь и ждала. Никто не появлялся.
– Ну вот,– пожала плечами Туу-тикки.–Что ж, пусть на улице постоит, стеснительная какая.
– А она не промокнет? – спросила мама My ми-тролля.
– Не знаю, так ли уж это страшно, если ее все равно не видно,– ответила Туу-тикки, подходя и усаживаясь поудобнее.
Прервав свое занятие, все ждали объяснений.
– Вы же знаете, как это просто – стать невидимым, если тебя очень часто пугают,– сказала Туу-тикки и съела гриб, похожий на маленький аккуратненький снежок.–Ну так вот. Нинни испугала ее няня, которая вообще не любит детей. Я встречалась с этой ужасной няней. Видите ли, она не то чтобы злая, это еще можно понять. Но она бессердечная. и ироничная.
– Что такое «ироничная?» – спросил Муми-тролль.
– Ну, представь себе, что ты оступился и плюхнулся в уже почищенные грибы,– сказала Туу-тикки.–Само собой, твоя мама рассердится. А вот она – нет. Просто скажет с уничтожающим спокойствием: «Я понимаю, это у тебя такой танец, но я была бы тебе весьма признательна, если бы ты плясал не на продуктах». Или что-нибудь в таком же духе.
– Фи, какая противная,– сказал Муми-тролль.
– Конечно, противная,– согласилась Туу-тикки.–Уж такая она, эта няня. Она иронизировала с утра до вечера, и в конце концов малышка стала растворяться в воздухе. В пятницу ее уже совсем не стало видно. Няня отдала ее мне и сказала, что категорически отказывается смотреть за детьми, которых она даже не видит.
– А что ты сделала с няней?–удивленно раскрыв глаза, спросила Мю.–Ты, конечно, ее поколотила?
– С теми, кто иронизирует, это бесполезно,– ответила Туу-тикки.–Я взяла Нинни к себе домой. А теперь привела малышку сюда, чтобы вы снова сделали ее видимой.
В комнате наступила тишина.
Только дождик шумел по крыше веранды. Все уставились на Туу-тикки и думали.
– Она разговаривает? – спросил папа.
– Нет. Но няня привязала ей на шею колокольчик, чтобы знать, где она находится. Туу-тикки встала и снова открыла дверь.
– Нинни! – прокричала она в темноту. Со двора повеяло осенней прохладой, за дверью веранды, на мокрой траве, лежал прямоугольник света. Через минуту робко и жалобно прозвонил колокольчик, он поднялся по ступенькам и затих. Маленький серебряный колокольчик на черной ленточке висел на небольшом расстоянии от пола. У Нинни, наверное, была очень тоненькая шейка.
– Ага, ты уже здесь,– сказала Туу-тикки.–Вот твоя новая семья. Иногда они бывают немного непонятливыми, но вообще-то они очень милые.
– Дайте ребенку стул,– сказал папа.–Она умеет чистить грибы?
– Я ничего не знаю о Нинни,– заявила Туу-тикки.–Я ее только привела к вам. Однако мне пора. Заглянете как-нибудь и расскажете, что у вас с ней получается. Ну, пока.
Когда Туу-тикки ушла, все члены семейства молча уставились на пустой стул с висящим над ним серебряным колокольчиком. И вдруг один гриб медленно поплыл вверх. Невидимые руки очистили лисичку от хвои и земли, затем разрезали на кусочки и плавно опустили в миску. И новый гриб проплыл по воздуху.
– Здорово! – с уважением сказала Мю.– А попробуйте дать ей поесть. Интересно, видно будет, когда еда опустится в желудок?
– По-вашему, мы сможем снова сделать ее видимой?! – забеспокоился папа.– Не сводить ли ее к доктору?
– Думаю, не стоит,– сказала мама.– Может, ей хочется немножко побыть невидимой. Туу-тикки говорила, что она застенчива. Лучше не трогать ее, пока мы не придумаем что-нибудь путное.
Так и поступили.
Мама постелила Нинни наверху, в восточной комнате, которая в это время была свободной. Когда мама поднималась по лестнице, ее сопровождал звон колокольчика. Рядом с кроваткой она разложила все, что каждый получал вечером: яблоко, стакан сока и три полосатые карамельки. Затем она зажгла свечку и сказала:
– А теперь Нинни будет баиньки. Надо хорошенько выспаться. А я накрою кофейник полотенцем, так что кофе не остынет. А если Нинни станет страшно или ей что-нибудь понадобится, надо просто спуститься вниз и позвонить.
Мама увидела, как одеяло приподнялось и улеглось маленьким холмиком, а на подушке образовалась .ямка. Она спустилась в свою комнату и отыскала старые бабушкины записи:
«Верные домашние средства». От дурного глаза… Лекарство от меланхолии… От простуды… Нет, все не то. Мама листала странички. И вот в самом конце она нашла наконец запись, которую бабушка сделала уже не очень твердой рукой: «Если кто-то из твоих знакомых становится расплывчатым и трудноразличимым». Вот! Слава Богу. Мама внимательно прочла рецепт, который оказался довольно сложным. Потом она занялась приготовлением лекарства для Нинни.
Колокольчик, позванивая, спускался по лестнице, ступенька за ступенькой, с небольшими паузами перед каждым следующим шажком. Муми-тролль ждал этой минуты все утро. Но не серебряный колокольчик оказался сегодня самым захватывающим зрелищем. Удивительнее всего были лапки. Лапки Нинни, шагавшие
вниз по ступенькам, маленькие ножки с крохотными пальчиками, боязливо жмущимися друг к дружке. Видны были только они одни, и это представляло собой жутковатое зрелище.
Муми-тролль спрятался за кафельной печкой и, как зачарованный, смотрел на эти ножки, проследовавшие на веранду. Потом она пила кофе. Чашка поднималась и опускалась. Нинни ела хлеб с вареньем. Затем чашка медленно проплыла на кухню, ополоснулась и отправилась в шкаф. Нинни оказалась очень аккуратным ребенком.
Муми-тролль опрометью бросился в сад и закричал:
– Мама! У нее появились лапки! Их видно! «Я в этом и не сомневалась,– думала мама, сидя на яблоне.– Бабушка свое дело знала. И как хитро я придумала – подмешать снадобье в кофе».
– Отлично,– сказал папа.– Но будет еще лучше, если она покажет свою мордочку. Мне, знаете ли, становится как-то не по себе, когда я разговариваю с теми, кого не видно И с теми, кто мне не отвечает.
– Tсc,– предостерегающе сказала мама. Ниннины лапки стояли в траве среди осыпавшихся с дерева яблок.
– Привет, Нинни! – закричала Мю.– Ты спала, как сурок. Когда ты покажешь свою мордочку? Ну и страшилище ты, небось… Раз тебе даже пришлось стать невидимой…
– Замолчи,– зашептал Муми-тролль,– она обидится.– И он засуетился вокруг Нинни, приговаривая: – Не обращай на Мю внимания. Она грубиянка. У нас тебя никто не обидит. И забудь ты про эту злую тетку. Она не сможет забрать тебя отсюда…
В тот же миг лапки Нинни потускнели и стали едва различимыми в траве.
– Дорогуша, ты осел,– рассердилась мама.– Неужели непонятно, что малышке нельзя об этом напоминать. Собирай яблоки и не болтай.
Они собирали яблоки.
Ниннины лапки постепенно снова стали видимыми, они взбирались на дерево.
Было прекрасное, осеннее утро, и хотя в тени у всего семейства немного мерзли носы, на солнце казалось почти по-летнему тепло. После ночного дождя все вокруг сверкало яркими красками. Когда сбор яблок закончился, папа вынес самую большую мясорубку, и они приступили к приготовлению яблочного пюре.
Мама накладывала яблоки в мясорубку, My ми-тролль крутил ручку, а папа относил банки на веранду. Малышка Мю сидела на дереве и распевала Главную Яблочную Песню.
Вдруг что-то звякнуло.
Посреди садовой дорожки высился холмик из яблочного пюре, весь ощетинившийся осколками. А рядом стояли Ниннины лапки, которые вот-вот должны были исчезнуть.
– Да, да,– сказала мама.– Это та самая банка, которую мы обычно отдаем шмелям. Теперь нам не надо нести ее на луг. Да и бабушка всегда говорила, что выросшее на земле в землю и возвращается.
Ниннины лапки появились вновь, на этот раз вместе с парой тоненьких ножек, над которыми, едва заметный, мелькал коричневый подол платья.
– Я вижу ее ноги! – закричал Муми-тролль.
– Поздравляю,– сказала малышка Мю, глядя на Нинни с яблони.– Тебя стало больше. Но почему ты ходишь в этом дурацком коричневом платье?
Мама молча кивала головой и думала о своей мудрой бабушке и ее снадобье.
Нинни ходила за ними целый день. Они привыкли к звону колокольчика, который сопровождал их повсюду, и им больше не казалось, что Нинни – какая-то невидаль.
К вечеру они почти забыли о ней. Но когда все пошли спать, мама достала из своего шкафчика розовую шаль, чтобы сшить из нее маленькое платьице. Когда платье было готово, она отнесла его в восточную комнату, где уже погасили свет, и осторожно разложила на стуле. А из оставшейся ткани сделала широкую ленту для волос.
Маме все это было ужасно интересно. Ей казалось, что она снова шьет наряды для кукол. А самое забавное было то, что она даже не знала, какой цвет волос у ее куклы – черный или золотистый.
На следующий день Нинни появилась в новом платье. Видимая до самой шейки, она спустилась к утреннему кофе, сделала реверанс и пропищала:
– Большое спасибо.
От неожиданности все так растерялись, что даже не нашлись, что ответить. Впрочем, они не очень хорошо представляли себе, куда именно надо смотреть, разговаривая с Нинни. Естественно, каждый попытался устремить взгляд туда, где, как они полагали, находились глаза, чуть повыше колокольчика. Но невольно все взоры поползли ниже, чтобы остановиться на чем-нибудь видимом. И выглядело это не совсем вежливо.
Папа откашлялся.
– Это очень хорошо,– сказал он,– что маленькую Нинни сегодня видно получше. Чем больше видишь, тем лучше…
Мю расхохоталась, стуча ложкой по столу.
– Это хорошо, что ты начала разговаривать,– сказала она.– Если только тебе есть, что рассказать. Ты знаешь какую-нибудь игру?
– Нет,– пропищала Нинни.– Но я слыхала, что есть дети, которые умеют играть.
Муми-тролль был в восторге. Он решил научить Нинни всем играм, которые знал.
После кофе они втроем спустились к реке и стали играть. Но оказалось, что играть с Нинни совершенно невозможно. Она приседала, делала реверансы и с самым серьезным видом твердила: «да, да, конечно», «очень приятно», «разумеется», но чувствовалось, что она играет из вежливости, а не для того, чтобы получить удовольствие.
– Ну, тогда побежали! – закричала Мю.– Или ты не умеешь даже бегать вприпрыжку?!
Тонкие ножки Нинни послушно побежали. Но почти сразу же она застыла на месте, опустив руки. Ничем не заполненный вырез платья над колокольчиком выглядел странно и беспомощно.
– Ты ждешь, чтобы тебя похвалили, да?! – закричала Мю.– Что, так и будешь стоять? Хочешь, чтоб я тебя поколотила?
– Лучше не надо,– пискнула Нинни.
– Она не умеет играть,– пробормотал Муми-тролль, у которого уже испортилось настроение.
– Она не умеет сердиться,– сказала малышка Мю.– Поэтому она такая. Знаешь что,– продолжала Мю, подойдя к Нинни вплотную и глядя на нее с угрозой,– у тебя никогда не появится лица, пока ты не на-учишься драться. Уж можешь мне поверить.
– Да, конечно,– согласилась Нинни и с опаской попятилась.
Так у них ничего и не вышло.
В конце концов они оставили попытки обучить Нинни какой-нибудь игре. Веселые истории ей тоже не нравились. Она ни разу не засмеялась в нужном месте. Она вообще не смеялась. А поскольку на рассказчика это действовало угнетающе, ее оставили в покое.
Дни шли, а Нинни по-прежнему оставалась без лица. Они уже привыкли видеть ее розовое платьице, повсюду сопровождавшее маму. Как только мама останавливалась, колокольчик переставал звенеть, когда же она шла дальше, он снова принимался названивать. Чуть повыше платья в воздухе покачивался большой розовый бант. Это производило странноватое впечатление.
Мама продолжала вливать в Нинни бабушкино домашнее средство, но ничего нового с ней не происходило. И мама отказалась от своей затеи, решив, что люди и раньше прекрасно обходились без головы, да и Нинни, возможно, была не такой уж красавицей.
Зато каждому представлялась возможность самому вообразить ее внешность, а это, согласитесь, часто помогает поддерживать знакомство.
Как-то раз семья шла лесом к песчаному берегу, чтобы вытащить из воды на зиму лодку. Нинни, как обычно, позванивала в конце процессии, но когда подошли к морю, она вдруг остановилась, улеглась животом на песок и захныкала.
– Что с Нинни? Она чего-то боится? – спросил папа.
– Может, она никогда раньше не видела моря,– сказала мама.
Она наклонилась и немного пошепталась с Нинни. Потом выпрямилась и сообщила:
– Да, в первый раз. Нинни кажется, что море слишком большое.
– Изо всех безмозглых малявок…– заговорила Мю, но мама строго на нее взглянула и сказала:
– Ты сама не умнее. Теперь давайте вытаскивать лодку.
Они прошли по мосткам к купальне, где жила Туу-тикки, и постучали.
– Привет,– отозвалась Туу-тикки,– что там у вас с невидимым ребенком?
– Не хватает только мордочки,– ответил папа.– В данный момент она немного не в себе, но это пройдет. Не поможешь ли нам
– Само собой,– сказала Туу-тикки. Когда лодку вытащили и она лежала килем вверх, Нинни, подобравшаяся к самой воде, неподвижно стояла на мокром песке. Никто не обратил на нее внимания.
Мама уселась на мостки и смотрела в воду.
– Она разговаривает? – спросил папа.
– Нет. Но няня привязала ей на шею колокольчик, чтобы знать, где она находится. Туу-тикки встала и снова открыла дверь.
– Нинни! – прокричала она в темноту. Со двора повеяло осенней прохладой, за дверью веранды, на мокрой траве, лежал прямоугольник света. Через минуту робко и жалобно прозвонил колокольчик, он поднялся по ступенькам и затих. Маленький серебряный колокольчик на черной ленточке висел на небольшом расстоянии от пола. У Нинни, наверное, была очень тоненькая шейка.
– Ага, ты уже здесь,– сказала Туу-тикки.–Вот твоя новая семья. Иногда они бывают немного непонятливыми, но вообще-то они очень милые.
– Дайте ребенку стул,– сказал папа.–Она умеет чистить грибы?
– Я ничего не знаю о Нинни,– заявила Туу-тикки.–Я ее только привела к вам. Однако мне пора. Заглянете как-нибудь и расскажете, что у вас с ней получается. Ну, пока.
Когда Туу-тикки ушла, все члены семейства молча уставились на пустой стул с висящим над ним серебряным колокольчиком. И вдруг один гриб медленно поплыл вверх. Невидимые руки очистили лисичку от хвои и земли, затем разрезали на кусочки и плавно опустили в миску. И новый гриб проплыл по воздуху.
– Здорово! – с уважением сказала Мю.– А попробуйте дать ей поесть. Интересно, видно будет, когда еда опустится в желудок?
– По-вашему, мы сможем снова сделать ее видимой?! – забеспокоился папа.– Не сводить ли ее к доктору?
– Думаю, не стоит,– сказала мама.– Может, ей хочется немножко побыть невидимой. Туу-тикки говорила, что она застенчива. Лучше не трогать ее, пока мы не придумаем что-нибудь путное.
Так и поступили.
Мама постелила Нинни наверху, в восточной комнате, которая в это время была свободной. Когда мама поднималась по лестнице, ее сопровождал звон колокольчика. Рядом с кроваткой она разложила все, что каждый получал вечером: яблоко, стакан сока и три полосатые карамельки. Затем она зажгла свечку и сказала:
– А теперь Нинни будет баиньки. Надо хорошенько выспаться. А я накрою кофейник полотенцем, так что кофе не остынет. А если Нинни станет страшно или ей что-нибудь понадобится, надо просто спуститься вниз и позвонить.
Мама увидела, как одеяло приподнялось и улеглось маленьким холмиком, а на подушке образовалась .ямка. Она спустилась в свою комнату и отыскала старые бабушкины записи:
«Верные домашние средства». От дурного глаза… Лекарство от меланхолии… От простуды… Нет, все не то. Мама листала странички. И вот в самом конце она нашла наконец запись, которую бабушка сделала уже не очень твердой рукой: «Если кто-то из твоих знакомых становится расплывчатым и трудноразличимым». Вот! Слава Богу. Мама внимательно прочла рецепт, который оказался довольно сложным. Потом она занялась приготовлением лекарства для Нинни.
Колокольчик, позванивая, спускался по лестнице, ступенька за ступенькой, с небольшими паузами перед каждым следующим шажком. Муми-тролль ждал этой минуты все утро. Но не серебряный колокольчик оказался сегодня самым захватывающим зрелищем. Удивительнее всего были лапки. Лапки Нинни, шагавшие
вниз по ступенькам, маленькие ножки с крохотными пальчиками, боязливо жмущимися друг к дружке. Видны были только они одни, и это представляло собой жутковатое зрелище.
Муми-тролль спрятался за кафельной печкой и, как зачарованный, смотрел на эти ножки, проследовавшие на веранду. Потом она пила кофе. Чашка поднималась и опускалась. Нинни ела хлеб с вареньем. Затем чашка медленно проплыла на кухню, ополоснулась и отправилась в шкаф. Нинни оказалась очень аккуратным ребенком.
Муми-тролль опрометью бросился в сад и закричал:
– Мама! У нее появились лапки! Их видно! «Я в этом и не сомневалась,– думала мама, сидя на яблоне.– Бабушка свое дело знала. И как хитро я придумала – подмешать снадобье в кофе».
– Отлично,– сказал папа.– Но будет еще лучше, если она покажет свою мордочку. Мне, знаете ли, становится как-то не по себе, когда я разговариваю с теми, кого не видно И с теми, кто мне не отвечает.
– Tсc,– предостерегающе сказала мама. Ниннины лапки стояли в траве среди осыпавшихся с дерева яблок.
– Привет, Нинни! – закричала Мю.– Ты спала, как сурок. Когда ты покажешь свою мордочку? Ну и страшилище ты, небось… Раз тебе даже пришлось стать невидимой…
– Замолчи,– зашептал Муми-тролль,– она обидится.– И он засуетился вокруг Нинни, приговаривая: – Не обращай на Мю внимания. Она грубиянка. У нас тебя никто не обидит. И забудь ты про эту злую тетку. Она не сможет забрать тебя отсюда…
В тот же миг лапки Нинни потускнели и стали едва различимыми в траве.
– Дорогуша, ты осел,– рассердилась мама.– Неужели непонятно, что малышке нельзя об этом напоминать. Собирай яблоки и не болтай.
Они собирали яблоки.
Ниннины лапки постепенно снова стали видимыми, они взбирались на дерево.
Было прекрасное, осеннее утро, и хотя в тени у всего семейства немного мерзли носы, на солнце казалось почти по-летнему тепло. После ночного дождя все вокруг сверкало яркими красками. Когда сбор яблок закончился, папа вынес самую большую мясорубку, и они приступили к приготовлению яблочного пюре.
Мама накладывала яблоки в мясорубку, My ми-тролль крутил ручку, а папа относил банки на веранду. Малышка Мю сидела на дереве и распевала Главную Яблочную Песню.
Вдруг что-то звякнуло.
Посреди садовой дорожки высился холмик из яблочного пюре, весь ощетинившийся осколками. А рядом стояли Ниннины лапки, которые вот-вот должны были исчезнуть.
– Да, да,– сказала мама.– Это та самая банка, которую мы обычно отдаем шмелям. Теперь нам не надо нести ее на луг. Да и бабушка всегда говорила, что выросшее на земле в землю и возвращается.
Ниннины лапки появились вновь, на этот раз вместе с парой тоненьких ножек, над которыми, едва заметный, мелькал коричневый подол платья.
– Я вижу ее ноги! – закричал Муми-тролль.
– Поздравляю,– сказала малышка Мю, глядя на Нинни с яблони.– Тебя стало больше. Но почему ты ходишь в этом дурацком коричневом платье?
Мама молча кивала головой и думала о своей мудрой бабушке и ее снадобье.
Нинни ходила за ними целый день. Они привыкли к звону колокольчика, который сопровождал их повсюду, и им больше не казалось, что Нинни – какая-то невидаль.
К вечеру они почти забыли о ней. Но когда все пошли спать, мама достала из своего шкафчика розовую шаль, чтобы сшить из нее маленькое платьице. Когда платье было готово, она отнесла его в восточную комнату, где уже погасили свет, и осторожно разложила на стуле. А из оставшейся ткани сделала широкую ленту для волос.
Маме все это было ужасно интересно. Ей казалось, что она снова шьет наряды для кукол. А самое забавное было то, что она даже не знала, какой цвет волос у ее куклы – черный или золотистый.
На следующий день Нинни появилась в новом платье. Видимая до самой шейки, она спустилась к утреннему кофе, сделала реверанс и пропищала:
– Большое спасибо.
От неожиданности все так растерялись, что даже не нашлись, что ответить. Впрочем, они не очень хорошо представляли себе, куда именно надо смотреть, разговаривая с Нинни. Естественно, каждый попытался устремить взгляд туда, где, как они полагали, находились глаза, чуть повыше колокольчика. Но невольно все взоры поползли ниже, чтобы остановиться на чем-нибудь видимом. И выглядело это не совсем вежливо.
Папа откашлялся.
– Это очень хорошо,– сказал он,– что маленькую Нинни сегодня видно получше. Чем больше видишь, тем лучше…
Мю расхохоталась, стуча ложкой по столу.
– Это хорошо, что ты начала разговаривать,– сказала она.– Если только тебе есть, что рассказать. Ты знаешь какую-нибудь игру?
– Нет,– пропищала Нинни.– Но я слыхала, что есть дети, которые умеют играть.
Муми-тролль был в восторге. Он решил научить Нинни всем играм, которые знал.
После кофе они втроем спустились к реке и стали играть. Но оказалось, что играть с Нинни совершенно невозможно. Она приседала, делала реверансы и с самым серьезным видом твердила: «да, да, конечно», «очень приятно», «разумеется», но чувствовалось, что она играет из вежливости, а не для того, чтобы получить удовольствие.
– Ну, тогда побежали! – закричала Мю.– Или ты не умеешь даже бегать вприпрыжку?!
Тонкие ножки Нинни послушно побежали. Но почти сразу же она застыла на месте, опустив руки. Ничем не заполненный вырез платья над колокольчиком выглядел странно и беспомощно.
– Ты ждешь, чтобы тебя похвалили, да?! – закричала Мю.– Что, так и будешь стоять? Хочешь, чтоб я тебя поколотила?
– Лучше не надо,– пискнула Нинни.
– Она не умеет играть,– пробормотал Муми-тролль, у которого уже испортилось настроение.
– Она не умеет сердиться,– сказала малышка Мю.– Поэтому она такая. Знаешь что,– продолжала Мю, подойдя к Нинни вплотную и глядя на нее с угрозой,– у тебя никогда не появится лица, пока ты не на-учишься драться. Уж можешь мне поверить.
– Да, конечно,– согласилась Нинни и с опаской попятилась.
Так у них ничего и не вышло.
В конце концов они оставили попытки обучить Нинни какой-нибудь игре. Веселые истории ей тоже не нравились. Она ни разу не засмеялась в нужном месте. Она вообще не смеялась. А поскольку на рассказчика это действовало угнетающе, ее оставили в покое.
Дни шли, а Нинни по-прежнему оставалась без лица. Они уже привыкли видеть ее розовое платьице, повсюду сопровождавшее маму. Как только мама останавливалась, колокольчик переставал звенеть, когда же она шла дальше, он снова принимался названивать. Чуть повыше платья в воздухе покачивался большой розовый бант. Это производило странноватое впечатление.
Мама продолжала вливать в Нинни бабушкино домашнее средство, но ничего нового с ней не происходило. И мама отказалась от своей затеи, решив, что люди и раньше прекрасно обходились без головы, да и Нинни, возможно, была не такой уж красавицей.
Зато каждому представлялась возможность самому вообразить ее внешность, а это, согласитесь, часто помогает поддерживать знакомство.
Как-то раз семья шла лесом к песчаному берегу, чтобы вытащить из воды на зиму лодку. Нинни, как обычно, позванивала в конце процессии, но когда подошли к морю, она вдруг остановилась, улеглась животом на песок и захныкала.
– Что с Нинни? Она чего-то боится? – спросил папа.
– Может, она никогда раньше не видела моря,– сказала мама.
Она наклонилась и немного пошепталась с Нинни. Потом выпрямилась и сообщила:
– Да, в первый раз. Нинни кажется, что море слишком большое.
– Изо всех безмозглых малявок…– заговорила Мю, но мама строго на нее взглянула и сказала:
– Ты сама не умнее. Теперь давайте вытаскивать лодку.
Они прошли по мосткам к купальне, где жила Туу-тикки, и постучали.
– Привет,– отозвалась Туу-тикки,– что там у вас с невидимым ребенком?
– Не хватает только мордочки,– ответил папа.– В данный момент она немного не в себе, но это пройдет. Не поможешь ли нам
– Само собой,– сказала Туу-тикки. Когда лодку вытащили и она лежала килем вверх, Нинни, подобравшаяся к самой воде, неподвижно стояла на мокром песке. Никто не обратил на нее внимания.
Мама уселась на мостки и смотрела в воду.
– Как там, наверное, холодно,– сказала она. Потом зевнула и добавила: – Давненько у нас не происходило ничего забавного.
Папа подмигнул Муми-троллю, сделал страшную гримасу и стал медленно подкрадываться к маме сзади.
Разумеется, он не собирался сталкивать ее в море, как, бывало, делал в молодости. Наверное, даже и напугать не собирался, а хотел только позабавить ребятишек.
Но не успел он подкрасться к маме, как раздался вой, алая молния пронеслась над мостками, и папа завопил во всю глотку, уронив в воду шляпу. Это Нинни вонзила свои невидимые зубки в папин хвост, а зубки у нее были острые.
– Браво, браво! – закричала Мю.– Лучше даже я не смогла бы!
Нинни, с рассерженным личиком, вздерну-тым носиком и рыжей челкой на лбу, стояла на мостках и шипела на папу, словно кошка.
– Видно, ее видно! – вскричал My ми-тролль.– И какая она славная!
– Да уж, славная,– пробурчал Муми-папа, разглядывая свой укушенный хвост.– Это самый бестолковый, самый глупый, самый невоспитанный ребенок, которого мне когда-либо приходилось видеть, хоть с головой, хоть без нее.
Улегшись на мостки, он попытался палкой выловить свою шляпу. И как-то так получилось, что папа поскользнулся и бултыхнулся в воду.
Но тут же и вынырнул. Упершись ногами о дно, он высунул из воды мордочку, уши у него были забиты тиной.
– Вот это да! – закричала Нинни.– Как здорово! Как чудесно!
И она расхохоталась так, что затряслись мостки.
– Раньше она вроде бы никогда не смеялась,– проговорила изумленная Туу-тикки.– Сдается мне, этот ребенок у вас так изменился, что стал даже хуже малышки Мю. Но главное – теперь ее видно.
И все это бабушкина заслуга,– сказала мама.
Папа подмигнул Муми-троллю, сделал страшную гримасу и стал медленно подкрадываться к маме сзади.
Разумеется, он не собирался сталкивать ее в море, как, бывало, делал в молодости. Наверное, даже и напугать не собирался, а хотел только позабавить ребятишек.
Но не успел он подкрасться к маме, как раздался вой, алая молния пронеслась над мостками, и папа завопил во всю глотку, уронив в воду шляпу. Это Нинни вонзила свои невидимые зубки в папин хвост, а зубки у нее были острые.
– Браво, браво! – закричала Мю.– Лучше даже я не смогла бы!
Нинни, с рассерженным личиком, вздерну-тым носиком и рыжей челкой на лбу, стояла на мостках и шипела на папу, словно кошка.
– Видно, ее видно! – вскричал My ми-тролль.– И какая она славная!
– Да уж, славная,– пробурчал Муми-папа, разглядывая свой укушенный хвост.– Это самый бестолковый, самый глупый, самый невоспитанный ребенок, которого мне когда-либо приходилось видеть, хоть с головой, хоть без нее.
Улегшись на мостки, он попытался палкой выловить свою шляпу. И как-то так получилось, что папа поскользнулся и бултыхнулся в воду.
Но тут же и вынырнул. Упершись ногами о дно, он высунул из воды мордочку, уши у него были забиты тиной.
– Вот это да! – закричала Нинни.– Как здорово! Как чудесно!
И она расхохоталась так, что затряслись мостки.
– Раньше она вроде бы никогда не смеялась,– проговорила изумленная Туу-тикки.– Сдается мне, этот ребенок у вас так изменился, что стал даже хуже малышки Мю. Но главное – теперь ее видно.
И все это бабушкина заслуга,– сказала мама.
Седрик
Теперь уже трудно понять, как это крошка Снифф согласился отдать Седрика.
Во-первых, Снифф раньше никогда и ничего не отдавал, скорее наоборот. А во-вторых, Седрик был действительно очень милый.
Седрик был живым существом, он был вещью, но зато какой! Сначала могло показаться, что перед тобой обычная плюшевая собачка, довольно таки облезлая и замусоленная, но, присмотревшись получше, вы бы заметили, что у Седрика глазки из топазов, почти как настоящие, а в ошейник вделан маленький лунный камень.
И кроме того, выражение его мордашки было абсолютно неподражаемо, едва ли какая-нибудь другая собачка смогла бы его воспроизвести.
Возможно, драгоценные камни были для Сниффа важнее, чем выражение мордочки, но, так или иначе, А Снифф любил Седрика.
И отдав его, Снифф сразу же об этом пожалел. Он был в отчаяньи, он не ел , не спал ни с кем не разговаривал. Он весь отдался своему горю.
– Но дорогой мой Сниффчик, – огорченно сказала мама Муми-тролля, – если уж ты так любил своего Седрика, то ты по крайней мере мог бы подарить его кому-нибудь из своих друзей, а не дочке Гафсы…
– Да это все Муми-тролль виноват… – пробормотал Снифф, уставившись в пол заплаканными глазами. – Он сказал, что, если отдашь то, что тебе дороже всего на свете, получишь в десять раз больше, и все устроится самым лучшим образом. Он меня обманул.
– Ах, вот оно что… – сказала мама. – Да, да, конечно.
В этот момент она не нашла лучшего ответа. Ей нужно было подумать.
Наступил вечер, и мама незаметно ушла к себе в комнату. Остальные пожелали друг другу спокойной ночи, и вскоре весь дом погрузился в сон. Лишь один Снифф не спал, он лежал уставившись в потолок, глядя на покачивающуюся в лунном свете тень огромной ветки. Ночь была теплая, и через открытое окно он слышал звуки Снусмумриковой губной гармошки, доносившиеся от реки.
Когда мысли его стали слишком уж мрачными, Снифф встал с постели и на цыпочках подкрался к окну. Он спустился вниз по веревочной лестнице и побежал по саду – мимо мерцающих во тьме пионов, мимо черных, как уголь, теней. Высоко в небе плыла луна, далекая и загадочная.
Снусмумрик сидел у своей палатки. В эту ночь он не наигрывал мелодий, и из его гармошки вырывались лишь отдельные звуки, напоминающие то вопросительные, то утвердительные восклицания, которые обычно означают, что вы не знаете, как ответить своему собеседнику.
Усевшись рядом, Снифф уставился на реку, и в глазах его были тоска и безысходность.
– Привет, – сказал Снусмумрик. – Хорошо, что ты пришел. Я тут как раз вспомнил одну историю, которая могла бы тебя заинтересовать.
– Мне сейчас не до сказок, – съежившись, пробормотал Снифф.
– Это не сказка, – сказал Снусмумрик. – Это было на самом деле и произошло с тетушкой моей мамы. И Снусмумрик начал свой рассказ, время от времени посасывая трубочку и болтая ногами в темной речной воде.
Жила-была дама, которая очень любила свое имущество. У нее не было детей, которые могли бы забавлять или сердить, ей не нужно было ни работать, ни готовить обед и ее не интересовало; что о ней думают другие. К тому же она не любила никакие игры. Короче говоря, жилось ей довольно скучно.
Но она обожала свои красивые вещи, которые собирала всю жизнь; она раскладывала их в строго определенном порядке, она наводила на них блеск, и вещи ее становились все красивее и красивее, так что все, кто заходил к ней в дом, уже не верили собственным глазам.
– Она была счастливая, – кивнул Снифф. А что это за вещи?
– Ну да, конечно, – сказал Снусмумрик. – Настолько счастливая, насколько это было возможно. Но ты бы лучше помолчал и дал мне рассказать до конца. Так вот. В одну прекрасную ночь случилось, что тетушка моей мамы взяла и проглотила огромную кость, когда ела котлеты в темной кладовке. В течение нескольких дней она чувствовала некоторое недомогание и наконец решила пойти к доктору. Доктор ее прослушал, простучал, просветил и в конце концов заявил, что эта самая кость застряла у нее где-то внутри. Такая противная кость, что извлечь ее совершенно невозможно. Иными словами, он опасался самого худшего.
– Да погоди, погоди, – заинтересовался Снифф. – Доктор хотел сказать, что тетушка должна умереть, и просто не решился ей прямо так и сказать?
– Да, что-то вроде этого, – согласился Снусмумрик. – Но тетушка моей мамы была не из пугливых, поэтому она выяснила, сколько времени у нее еще осталось, после чего пошла домой и погрузилась в раздумья. Ведь две-три недели – это не так уж много.
Она вдруг вспомнила, что когда-то в молодости собиралась отправиться в экспедицию на Амазонку, заняться подводным плаванием, построить большой красивый дом для сирот, поехать посмотреть на вулкан и устроить для всех своих друзей какой-нибудь необыкновенный праздник. Но сейчас, разумеется, было уже поздно. Да и друзей у нее совсем не осталось, потому что она занималась только своими вещами и для друзей у нее всегда не хватало времени.
Размышляя об этом, она все больше впадала в меланхолию. Она бродила по комнатам, пытаясь найти утешение среди своих чудесных вещей, но и вещи ее не радовали, скорее наоборот: она все время думала лишь о том, что ей придется все это оставить на земле, в то время как сама она отправится на небо.
Не улучшила ее настроение и мысль о том, что там, на небе, она, возможно, сможет начать все сначала и снова обзаведется имуществом.
– Бедная дама! – воскликнул Снифф. – Неужели она не могла взять с собой хотя бы одну единственную вещицу?!
– Нет, – строго сказал Снусмумрик. – Это запрещено. Но ты лучше помолчи и. послушай. Как-то ночью маминой тетушке не спалось, и она лежала, -уставившись в потолок и предаваясь невеселым раздумьям. Со всех сторон ее обступала шикарная мебель, повсюду стояли красивые безделушки, вещи везде – на полу, на стенах, на потолке, в шкафах, в комодах. И вдруг ей показалось, что она начинает задыхаться среди всего этого богатства, которое все равно не могло ее утешить. И тогда ей пришла в голову одна мысль. Это была такая замечательная мысль, что мамина тетушка даже тихонько засмеялась, лежа в своей постели. Она тотчас же почувствовала необыкновенный прилив сил и встала, чтобы как следует все обдумать.
Она решила раздать свое имущество, чтобы вокруг нее стало побольше воздуха. Это просто необходимо, если у тебя в животе застряла огромная кость, а ты еще хочешь спокойно, без помех помечтать о реке Амазонке.
– Как это глупо, – разочаровано сказал Снифф.
– Очень даже не глупо, – возразил Снус-мумрик. – Ей было ужасно весело, когда она придумывала, кому и что она подарит. У нее было много родственников и куча знакомых, что вообще-то вполне естественно, даже если у тебя совсем нет друзей. Вот она и думала о каждом по очереди, пытаясь угадать, что именно он хотел бы получить в подарок. И игра эта ее очень забавляла.
Тетушка, между прочим, была вовсе не глупа. Мне она подарила губную гармошку. Ты, конечно, не знал, что она сделана из золота и розового дерева?.. Так вот. Она все так здорово придумала, что каждый получил именно то, что ему было нужно, и именно то, о чем он всегда мечтал.
К тому же выяснилось, что мамина тетя любила делать сюрпризы. Каждую вещь она отправляла в пакете, и тот, кто вскрывал пакет, понятия не имел, от кого он получил подарок (ведь дома у нее почти никто не бывал, потому что она очень боялась, как бы гости что-нибудь не разбили).
Тетушка ужасно веселилась, представляя, как они удивляются и теряются в догадках. И она казалась самой себе каким-то высшим существом, чем-то вроде той феи, которая моментально исполняет любое твое желание и так же внезапно исчезает.
– Но я Седрика не отправлял в пакете! – возмущенно воскликнул Снифф. – И я вовсе не собираюсь умирать!
Снусмумрик вздохнул.
– Вечно ты думаешь только о собственной персоне, – сказал он. – Но ты все же попытайся дослушать до конца интересную историю, в которой не рассказывается о твоей особе. Подумай немножко и обо мне. Я берег эту историю специально для тебя, и мне бывает иногда очень приятно что-нибудь рассказать. Ну, ладно. В это же время происходило и еще кое-что. Мамина тетя вдруг обнаружила, что снова может спокойно спать по ночам. А днем она мечтала о реке Амазонке, читала книги о подводном плавании и делала чертежи дома для сирот. Ей было весело, и поэтому общаться с ней стало приятнее, чем раньше. У нее появились друзья, и ее лишь огорчало, что она, возможно, не успеет устроить для них шумный, веселый праздник, о котором она мечтала, когда была молодой.
А воздуха в ее комнатах становилось все больше и больше. Пакет за пакетом отправлялись к своим адресатам, и чем меньше вещей оставалось, тем легче было у нее на душе. Вскоре она уже ходила по пустым комнатам с таким ощущением, что и сама она становится легче – точно воздушный шар, веселый воздушный шарик, который вот-вот поднимется в воздух…
– Чтобы отправиться на небо, – мрачно произнес Снифф. – Послушай-ка…
– Да не перебивай ты меня все время, – сказал Снусмумрик. – Похоже, ты еще слишком маленький для этой истории. Но я все равно расскажу до конца. Так вот. Постепенно все комнаты опустели, и у маминой тети осталась только кровать.
Это была огромная Кровать с балдахином, и когда ее новые друзья приходили к ней в гости, они все рассаживались на этой кровати, а самые маленькие усаживались сверху на балдахин. Всем было очень весело, и единственное, что тетушку по-прежнему беспокоило, так это то, что она, вероятно, не успеет устроить грандиозный праздник, о котором мечтала.
По вечерам они обычно рассказывали друг другу страшные или забавные истории, и вот в один из вечеров…
Во-первых, Снифф раньше никогда и ничего не отдавал, скорее наоборот. А во-вторых, Седрик был действительно очень милый.
Седрик был живым существом, он был вещью, но зато какой! Сначала могло показаться, что перед тобой обычная плюшевая собачка, довольно таки облезлая и замусоленная, но, присмотревшись получше, вы бы заметили, что у Седрика глазки из топазов, почти как настоящие, а в ошейник вделан маленький лунный камень.
И кроме того, выражение его мордашки было абсолютно неподражаемо, едва ли какая-нибудь другая собачка смогла бы его воспроизвести.
Возможно, драгоценные камни были для Сниффа важнее, чем выражение мордочки, но, так или иначе, А Снифф любил Седрика.
И отдав его, Снифф сразу же об этом пожалел. Он был в отчаяньи, он не ел , не спал ни с кем не разговаривал. Он весь отдался своему горю.
– Но дорогой мой Сниффчик, – огорченно сказала мама Муми-тролля, – если уж ты так любил своего Седрика, то ты по крайней мере мог бы подарить его кому-нибудь из своих друзей, а не дочке Гафсы…
– Да это все Муми-тролль виноват… – пробормотал Снифф, уставившись в пол заплаканными глазами. – Он сказал, что, если отдашь то, что тебе дороже всего на свете, получишь в десять раз больше, и все устроится самым лучшим образом. Он меня обманул.
– Ах, вот оно что… – сказала мама. – Да, да, конечно.
В этот момент она не нашла лучшего ответа. Ей нужно было подумать.
Наступил вечер, и мама незаметно ушла к себе в комнату. Остальные пожелали друг другу спокойной ночи, и вскоре весь дом погрузился в сон. Лишь один Снифф не спал, он лежал уставившись в потолок, глядя на покачивающуюся в лунном свете тень огромной ветки. Ночь была теплая, и через открытое окно он слышал звуки Снусмумриковой губной гармошки, доносившиеся от реки.
Когда мысли его стали слишком уж мрачными, Снифф встал с постели и на цыпочках подкрался к окну. Он спустился вниз по веревочной лестнице и побежал по саду – мимо мерцающих во тьме пионов, мимо черных, как уголь, теней. Высоко в небе плыла луна, далекая и загадочная.
Снусмумрик сидел у своей палатки. В эту ночь он не наигрывал мелодий, и из его гармошки вырывались лишь отдельные звуки, напоминающие то вопросительные, то утвердительные восклицания, которые обычно означают, что вы не знаете, как ответить своему собеседнику.
Усевшись рядом, Снифф уставился на реку, и в глазах его были тоска и безысходность.
– Привет, – сказал Снусмумрик. – Хорошо, что ты пришел. Я тут как раз вспомнил одну историю, которая могла бы тебя заинтересовать.
– Мне сейчас не до сказок, – съежившись, пробормотал Снифф.
– Это не сказка, – сказал Снусмумрик. – Это было на самом деле и произошло с тетушкой моей мамы. И Снусмумрик начал свой рассказ, время от времени посасывая трубочку и болтая ногами в темной речной воде.
Жила-была дама, которая очень любила свое имущество. У нее не было детей, которые могли бы забавлять или сердить, ей не нужно было ни работать, ни готовить обед и ее не интересовало; что о ней думают другие. К тому же она не любила никакие игры. Короче говоря, жилось ей довольно скучно.
Но она обожала свои красивые вещи, которые собирала всю жизнь; она раскладывала их в строго определенном порядке, она наводила на них блеск, и вещи ее становились все красивее и красивее, так что все, кто заходил к ней в дом, уже не верили собственным глазам.
– Она была счастливая, – кивнул Снифф. А что это за вещи?
– Ну да, конечно, – сказал Снусмумрик. – Настолько счастливая, насколько это было возможно. Но ты бы лучше помолчал и дал мне рассказать до конца. Так вот. В одну прекрасную ночь случилось, что тетушка моей мамы взяла и проглотила огромную кость, когда ела котлеты в темной кладовке. В течение нескольких дней она чувствовала некоторое недомогание и наконец решила пойти к доктору. Доктор ее прослушал, простучал, просветил и в конце концов заявил, что эта самая кость застряла у нее где-то внутри. Такая противная кость, что извлечь ее совершенно невозможно. Иными словами, он опасался самого худшего.
– Да погоди, погоди, – заинтересовался Снифф. – Доктор хотел сказать, что тетушка должна умереть, и просто не решился ей прямо так и сказать?
– Да, что-то вроде этого, – согласился Снусмумрик. – Но тетушка моей мамы была не из пугливых, поэтому она выяснила, сколько времени у нее еще осталось, после чего пошла домой и погрузилась в раздумья. Ведь две-три недели – это не так уж много.
Она вдруг вспомнила, что когда-то в молодости собиралась отправиться в экспедицию на Амазонку, заняться подводным плаванием, построить большой красивый дом для сирот, поехать посмотреть на вулкан и устроить для всех своих друзей какой-нибудь необыкновенный праздник. Но сейчас, разумеется, было уже поздно. Да и друзей у нее совсем не осталось, потому что она занималась только своими вещами и для друзей у нее всегда не хватало времени.
Размышляя об этом, она все больше впадала в меланхолию. Она бродила по комнатам, пытаясь найти утешение среди своих чудесных вещей, но и вещи ее не радовали, скорее наоборот: она все время думала лишь о том, что ей придется все это оставить на земле, в то время как сама она отправится на небо.
Не улучшила ее настроение и мысль о том, что там, на небе, она, возможно, сможет начать все сначала и снова обзаведется имуществом.
– Бедная дама! – воскликнул Снифф. – Неужели она не могла взять с собой хотя бы одну единственную вещицу?!
– Нет, – строго сказал Снусмумрик. – Это запрещено. Но ты лучше помолчи и. послушай. Как-то ночью маминой тетушке не спалось, и она лежала, -уставившись в потолок и предаваясь невеселым раздумьям. Со всех сторон ее обступала шикарная мебель, повсюду стояли красивые безделушки, вещи везде – на полу, на стенах, на потолке, в шкафах, в комодах. И вдруг ей показалось, что она начинает задыхаться среди всего этого богатства, которое все равно не могло ее утешить. И тогда ей пришла в голову одна мысль. Это была такая замечательная мысль, что мамина тетушка даже тихонько засмеялась, лежа в своей постели. Она тотчас же почувствовала необыкновенный прилив сил и встала, чтобы как следует все обдумать.
Она решила раздать свое имущество, чтобы вокруг нее стало побольше воздуха. Это просто необходимо, если у тебя в животе застряла огромная кость, а ты еще хочешь спокойно, без помех помечтать о реке Амазонке.
– Как это глупо, – разочаровано сказал Снифф.
– Очень даже не глупо, – возразил Снус-мумрик. – Ей было ужасно весело, когда она придумывала, кому и что она подарит. У нее было много родственников и куча знакомых, что вообще-то вполне естественно, даже если у тебя совсем нет друзей. Вот она и думала о каждом по очереди, пытаясь угадать, что именно он хотел бы получить в подарок. И игра эта ее очень забавляла.
Тетушка, между прочим, была вовсе не глупа. Мне она подарила губную гармошку. Ты, конечно, не знал, что она сделана из золота и розового дерева?.. Так вот. Она все так здорово придумала, что каждый получил именно то, что ему было нужно, и именно то, о чем он всегда мечтал.
К тому же выяснилось, что мамина тетя любила делать сюрпризы. Каждую вещь она отправляла в пакете, и тот, кто вскрывал пакет, понятия не имел, от кого он получил подарок (ведь дома у нее почти никто не бывал, потому что она очень боялась, как бы гости что-нибудь не разбили).
Тетушка ужасно веселилась, представляя, как они удивляются и теряются в догадках. И она казалась самой себе каким-то высшим существом, чем-то вроде той феи, которая моментально исполняет любое твое желание и так же внезапно исчезает.
– Но я Седрика не отправлял в пакете! – возмущенно воскликнул Снифф. – И я вовсе не собираюсь умирать!
Снусмумрик вздохнул.
– Вечно ты думаешь только о собственной персоне, – сказал он. – Но ты все же попытайся дослушать до конца интересную историю, в которой не рассказывается о твоей особе. Подумай немножко и обо мне. Я берег эту историю специально для тебя, и мне бывает иногда очень приятно что-нибудь рассказать. Ну, ладно. В это же время происходило и еще кое-что. Мамина тетя вдруг обнаружила, что снова может спокойно спать по ночам. А днем она мечтала о реке Амазонке, читала книги о подводном плавании и делала чертежи дома для сирот. Ей было весело, и поэтому общаться с ней стало приятнее, чем раньше. У нее появились друзья, и ее лишь огорчало, что она, возможно, не успеет устроить для них шумный, веселый праздник, о котором она мечтала, когда была молодой.
А воздуха в ее комнатах становилось все больше и больше. Пакет за пакетом отправлялись к своим адресатам, и чем меньше вещей оставалось, тем легче было у нее на душе. Вскоре она уже ходила по пустым комнатам с таким ощущением, что и сама она становится легче – точно воздушный шар, веселый воздушный шарик, который вот-вот поднимется в воздух…
– Чтобы отправиться на небо, – мрачно произнес Снифф. – Послушай-ка…
– Да не перебивай ты меня все время, – сказал Снусмумрик. – Похоже, ты еще слишком маленький для этой истории. Но я все равно расскажу до конца. Так вот. Постепенно все комнаты опустели, и у маминой тети осталась только кровать.
Это была огромная Кровать с балдахином, и когда ее новые друзья приходили к ней в гости, они все рассаживались на этой кровати, а самые маленькие усаживались сверху на балдахин. Всем было очень весело, и единственное, что тетушку по-прежнему беспокоило, так это то, что она, вероятно, не успеет устроить грандиозный праздник, о котором мечтала.
По вечерам они обычно рассказывали друг другу страшные или забавные истории, и вот в один из вечеров…
– Знаю, знаю, – рассердился Снифф. – Ты такой же, как и Муми-тролль. Я знаю, что будет дальше. Она отдала и кровать, а потом улетела на небо и была очень довольна. И мне так же следовало бы отдать не только Седрика, но и все, что у меня есть, и лучше всего тоже умереть!..
– Ты просто осел, – сказал Снусмумрик. – Или даже хуже. Ты тот, кто способен испортить любую историю. Я хотел лишь сказать, что мамину тетю рассмешила одна из забавных историй и что она так сильно смеялась, что кость выскочила наружу и тетушка стала совершенно здоровой!
– Не может быть, – закричал Снифф, – бедная тетушка!
– Не понимаю, почему ты говоришь «бедная тетушка»? – спросил Снусмумрик.
– Ну как же, ведь она все отдала! – воскликнул Снифф. – И все зазря! Она же вовсе не умерла! Она потом забрала назад свои вещи?
Снусмумрик прикусил свою трубку и вскинул брови.
– Ты маленькая бестолковая зверушка, – сказал он. – Тетушка от всего этого получила огромное удовольствие. А потом устроила праздник. И построила дом для сирот. Она, конечно же, была уже слишком стара для подводного плавания, но вулкан она посмотрела. А затем отправилась на Амазонку. Это последнее, что мы о ней слышали.
– Подобные развлечения стоят немалых денег, – недоверчиво произнес практичный Снифф. – А ведь она все раздала…
– Все раздала? Неужели? – изумился Снусмумрик. – Если бы ты слушал повнимательней, ты бы помнил, что кровать с балдахином у нее осталась, а кровать эта, милый мой Сниффчик, была из чистого золота и вся битком набита бриллиантами…
(Что касается Седрика, то из топазов Гафса сделала своей дочери сережки, а Седрику вместо глаз пришила черные пуговицы. Снифф подобрал его на улице под дождем. Лунный камень, к сожалению, смыло водой и отыскать его так и не удалось. Но несмотря ни на что, Снифф по-прежнему любит Седрика, правда, теперь уже бескорыстно. И это в каком-то смысле делает ему честь. Прим. авт.)
– Ты просто осел, – сказал Снусмумрик. – Или даже хуже. Ты тот, кто способен испортить любую историю. Я хотел лишь сказать, что мамину тетю рассмешила одна из забавных историй и что она так сильно смеялась, что кость выскочила наружу и тетушка стала совершенно здоровой!
– Не может быть, – закричал Снифф, – бедная тетушка!
– Не понимаю, почему ты говоришь «бедная тетушка»? – спросил Снусмумрик.
– Ну как же, ведь она все отдала! – воскликнул Снифф. – И все зазря! Она же вовсе не умерла! Она потом забрала назад свои вещи?
Снусмумрик прикусил свою трубку и вскинул брови.
– Ты маленькая бестолковая зверушка, – сказал он. – Тетушка от всего этого получила огромное удовольствие. А потом устроила праздник. И построила дом для сирот. Она, конечно же, была уже слишком стара для подводного плавания, но вулкан она посмотрела. А затем отправилась на Амазонку. Это последнее, что мы о ней слышали.
– Подобные развлечения стоят немалых денег, – недоверчиво произнес практичный Снифф. – А ведь она все раздала…
– Все раздала? Неужели? – изумился Снусмумрик. – Если бы ты слушал повнимательней, ты бы помнил, что кровать с балдахином у нее осталась, а кровать эта, милый мой Сниффчик, была из чистого золота и вся битком набита бриллиантами…
(Что касается Седрика, то из топазов Гафса сделала своей дочери сережки, а Седрику вместо глаз пришила черные пуговицы. Снифф подобрал его на улице под дождем. Лунный камень, к сожалению, смыло водой и отыскать его так и не удалось. Но несмотря ни на что, Снифф по-прежнему любит Седрика, правда, теперь уже бескорыстно. И это в каком-то смысле делает ему честь. Прим. авт.)
Ель
Один из хемулей стоял на крыше и разгребал снег. На хемуле были желтые шерстяные варежки, которые в конце концов намокли и стали ему мешать. Тогда он положил их на трубу, вздохнул и снова взялся за дело. Наконец он добрался до чердачного окошка.
– Ага, вот оно, – сказал он. – А внизу разлеглись эти сони. Все спят, спят и спят. Пока другие тут надрываются. И все ради того, чтобы наступило Рождество.
Он встал на окошко и тихонько потопал по нему, так как не помнил, открывается ли оно внутрь или наружу. Оно сразу же открылось внутрь, и хемуль, окутанный’ снежным облаком, свалился на кучу разного домашнего скарба, который муми-тролли снесли на чердак на хранение.
Хемуль был крайне раздосадован, он к тому же не очень хорошо помнил, куда он положил свои желтые варежки. А это были его любимые варежки.
Хемуль протопал вниз по лестнице, распахнул дверь и закричал сердитым голосом:-«Скоро Рождество! Надоели вы мне со своим спаньем, Рождество может наступить в любую минуту!»
Семейство му ми-троллей, как всегда, погрузилось в зимнюю спячку. Они спали уже не один месяц и собирались проспать до самой весны. Тихонько покачиваясь в ласковых объятьях сна, они плыли сквозь долгий, нескончаемый летний полдень. Вдруг что-то тревожное и холодное нарушило сладкий сон Муми-тролля. И кто-то стаскивал с него одеяло и кричал, что ему надоели и что наступает Рождество.
– Уже весна… – пробормотал Муми-тролль.
– Какая весна?! – взорвался хемуль. – Рождество, понимаешь. Рождество. А я ничего не сделал, ничего не приготовил, и они в это время еще посылают меня вас откапывать. Варежки, наверное, пропали. И все носятся, как угорелые, и ничего не готово…
И хемуль протопал по лестнице и вылез через чердачное окошко.
– Мама, проснись, – испуганно зашептал Муми-тролль. – Случилось что-то ужасное. Они называют это Рождеством.
– Что ты имеешь в виду? – высунувшись из-под одеяла, спросила мама.
– Я точно не знаю, – ответил ее сын. – Но ничего не готово, и что-то пропало, и все носятся, как угорелые. Может, опять наводнение.
Он осторожно потряс фрекен Снорк и прошептал:
– Ты не пугайся, но говорят, произошло что-то страшное.
– Спокойствие, – сказал папа. – Только спокойствие.
И он пошел и завел часы, остановившиеся еще в октябре.
Ступая по мокрым следам хемуля, они поднялись на чердак и выбрались на крышу дома.
Небо было синее, как обычно, а потому об извержении вулкана на этот раз не могло быть и речи. Но всю долину завалило мокрой ватой – и горы, и деревья, и реку, и всю крышу. И было очень холодно, даже холоднее, чем в апреле.
– Это и есть твое Рождество? – удивился папа. Он набрал полную лапу ваты и принялся ее разглядывать. – Интересно, – сказал он, – интересно, она выросла прямо из земли? Или свалилась с неба? Если она падает вся сразу, то это, должно быть, очень неприятно.
– Но папа, это же снег, – сказал Муми-тролль. – Я знаю, это снег, и он не падает сразу весь.
– Неужели? – изумился папа. – Но все равно это неприятно.
Мимо на финских санях проезжала тетушка хемуля с елкой.
– А, проснулись наконец-то, – сказала она, почти не глядя в их сторону. – Не забудьте про елку, пока не стемнело.
– Но зачем… – начал было Муми-папа.
– Мне сейчас не до вас, – бросила через плечо тетушка и укатила.
– Пока не стемнело, – прошептала фрекен Снорк. – Она сказала, пока не стемнело. Самое страшное произойдет вечером…
– По-видимому, для того, чтобы избежать опасности, необходимо приготовить елку, – размышлял папа. – Ничего не понимаю…
– И я тоже, – покорно промолвила мама. – Но все-таки повяжите на шею шарфики, когда пойдете за елкой. А я пока постараюсь затопить печку.
Несмотря на грозящую им опасность, свои елки папа решил не трогать, потому что он их берег. Поэтому они перелезли через Гафсин забор и выбрали себе большую ель, которая Гафсе все равно бы не пригодилась.
– Ты думаешь, нам нужно будет под ней спрятаться? – с сомнением произнес Муми-тролль.
– Не знаю, – сказал папа, продолжая орудовать топором. – Я совершенно ничего не понимаю.
Они дошли уже почти до самой реки, как вдруг увидели Гафсу, которая неслась им навстречу, прижимая к груди кучу разных кульков и пакетов.
Раскрасневшаяся и необычайно возбужденная, она, к счастью, не узнала свою елку.
– Шум и давка! – закричала Гафса. – Невоспитанным ежам вообще не следовало бы разрешать… И я уже только что говорила, что это стыд и срам…
– А елка… – сказал Муми-папа, в отчаянии вцепившись в ее меховой воротник. – Что делают с елкой?
– Елка… – машинально повторила Гафса. – Елка? О, какой ужас! Нет, я этого не вынесу… Ведь мне еще ее наряжать… Я же не успею…
Пакеты ее попадали на снег, шапка съехала на глаза, и она чуть не разрыдалась в истерике.
Муми-папа покачал головой и снова поднял елку.
А мама тем временем убрала с веранды снег, достала спасательные пояса и аспирин, папино ружье и грелки. Ведь могло произойти все что угодно.
В гостиной на самом краешке дивана сидел крошечный кнютт и пил чай. Мама увидела его в снегу под верандой, и он показался ей таким жалким и несчастным, что она пригласила его в дом.
– Вот она, елка, – сказал Муми-папа. – Теперь бы еще выяснить, что с ней делать. Гафса считает, что ее нужно наряжать.
– Таких больших нарядов не бывает, – озабоченно сказала мама. – Что Гафса хотела этим сказать?
– Какая она красивая! – воскликнул крошка Кнютт и от смущения выпил до дна всю чашку. Он тотчас пожалел, что привлек к себе внимание, и сидел как на иголках.
– Ты не знаешь, как наряжают елку? – спросила фрекен Снорк.
Кнютт ужасно покраснел и прошептал:
– Красивыми вещами. Чтобы было как можно красивее. Так я слышал. – И сгорая от смущения, он закрыл лапками мордочку, опрокинул чашку и исчез за дверями веранды.
– А теперь немножко помолчите, я подумаю, – сказал Муми-папа. – Если надо, чтобы елка стала как можно красивее, то значит, речь идет не о том, чтобы прятаться под ней от Рождества, а о том, чтобы его задобрить. Я, кажется, начинаю понимать, в чем здесь дело.
Они тут же вынесли елку во двор и надежно установили ее в снегу. А затем принялись обвешивать ее сверху донизу всевозможными украшениями.
Они украсили ее ракушками с цветочной клумбы и жемчужным ожерельем фрекен Снорк. Они сняли с люстры хрустальные подвески и развесили их на ветках, а на верхушку водрузили красную розу из шелка, которую подарил папа Муми-маме.
Все несли все самое красивое, чтобы умилостивить это непостижимое и грозное Рождество.
Когда елка была уже наряжена, мимо снова проехала тетушка хемуля на своих финских санях. Теперь она направлялась в противоположную сторону, и, казалось, она торопится еще больше, если это вообще было возможно.
– Поглядите на елку, – крикнул ей Муми-тролль.
– О, Господи! – воскликнула тетушка. – Впрочем, вы же всегда были с причудами. Однако я тороплюсь… Нужно приготовить рождественский ужин.
– Ужин? – изумился Муми-тролль. – Что, Рождество тоже ужинает?..
– А вы что же, полагаете, можно обойтись без рождественского ужина, – немного раздраженно сказала она и укатила вниз по склону.
Весь остаток дня мама ни на минуту не присела. И не успело стемнеть, как рождественский ужин был готов, угощение стояло под елкой, разложенное по маленьким чашечкам. Здесь были и сок, и простокваша, и черничный пирог, и гоголь-моголь, и прочие любимые муми-троллями лакомства.
– Как вы думаете. Рождество очень голодно? – забеспокоилась мама.
– Едва ли больше, чем я, – с тоскою в голосе сказал папа. Чуть ли не с головой закутавшись в одеяло, он сидел на снегу и терпеливо мерз. Но простые смертные должны смириться перед грозными силами природы.
По всей долине в окошках загорались свечи. Загорелись свечки и под деревьями, и в каждом гнезде на ветвях, а по снегу засновали туда и обратно трепещущие огоньки. Муми-тролль взглянул на своего папу.
– Да, конечно, – кивнул папа. – На всякий случай.
И Муми-тролль пошел в дом и собрал все свечки, какие только смог найти.
Он воткнул их в снег, окружив ими елку, и стал осторожно зажигать одну за другой, пока все они не загорелись, чтобы умерить гнев Рождества. Постепенно всякое движение в долине прекратилось: наверное, все разошлись по домам и теперь сидели и ждали, когда нагрянет беда. Лишь одинокая тень еще блуждала среди деревьев. Это был хемуль.
– Эй, – окликнул его Муми-тролль. – Долго еще ждать?
– Не мешайте, – проворчал хемуль, уткнувшись в длинный список, в котором почти все было вычеркнуто.
Он уселся возле одной из свечей и принялся что-то подсчитывать.
– Мама, папа, Гафса, – бормотал он. – Двоюродные братья, сестры… старший ежик… младшие перебьются. Снифф мне в прошлом году ничего не подарил. Миса и Хомса, тетя… с ума можно сойти.
– От чего? – испуганно спросила фрекен Снорк. – С ними что-нибудь случилось?
– Подарки! – завопил хемуль. – С каждым годом все больше и больше подарков!
Он что-то отметил в своем списке корявым крестиком и побрел дальше.
– Обожди! – закричал Муми-тролль. – Объясни нам… А твои варежки…
Но хемуль исчез в темноте, исчез, как и все остальные обитатели долины, так перепуганные приходом Рождества.
– Ага, вот оно, – сказал он. – А внизу разлеглись эти сони. Все спят, спят и спят. Пока другие тут надрываются. И все ради того, чтобы наступило Рождество.
Он встал на окошко и тихонько потопал по нему, так как не помнил, открывается ли оно внутрь или наружу. Оно сразу же открылось внутрь, и хемуль, окутанный’ снежным облаком, свалился на кучу разного домашнего скарба, который муми-тролли снесли на чердак на хранение.
Хемуль был крайне раздосадован, он к тому же не очень хорошо помнил, куда он положил свои желтые варежки. А это были его любимые варежки.
Хемуль протопал вниз по лестнице, распахнул дверь и закричал сердитым голосом:-«Скоро Рождество! Надоели вы мне со своим спаньем, Рождество может наступить в любую минуту!»
Семейство му ми-троллей, как всегда, погрузилось в зимнюю спячку. Они спали уже не один месяц и собирались проспать до самой весны. Тихонько покачиваясь в ласковых объятьях сна, они плыли сквозь долгий, нескончаемый летний полдень. Вдруг что-то тревожное и холодное нарушило сладкий сон Муми-тролля. И кто-то стаскивал с него одеяло и кричал, что ему надоели и что наступает Рождество.
– Уже весна… – пробормотал Муми-тролль.
– Какая весна?! – взорвался хемуль. – Рождество, понимаешь. Рождество. А я ничего не сделал, ничего не приготовил, и они в это время еще посылают меня вас откапывать. Варежки, наверное, пропали. И все носятся, как угорелые, и ничего не готово…
И хемуль протопал по лестнице и вылез через чердачное окошко.
– Мама, проснись, – испуганно зашептал Муми-тролль. – Случилось что-то ужасное. Они называют это Рождеством.
– Что ты имеешь в виду? – высунувшись из-под одеяла, спросила мама.
– Я точно не знаю, – ответил ее сын. – Но ничего не готово, и что-то пропало, и все носятся, как угорелые. Может, опять наводнение.
Он осторожно потряс фрекен Снорк и прошептал:
– Ты не пугайся, но говорят, произошло что-то страшное.
– Спокойствие, – сказал папа. – Только спокойствие.
И он пошел и завел часы, остановившиеся еще в октябре.
Ступая по мокрым следам хемуля, они поднялись на чердак и выбрались на крышу дома.
Небо было синее, как обычно, а потому об извержении вулкана на этот раз не могло быть и речи. Но всю долину завалило мокрой ватой – и горы, и деревья, и реку, и всю крышу. И было очень холодно, даже холоднее, чем в апреле.
– Это и есть твое Рождество? – удивился папа. Он набрал полную лапу ваты и принялся ее разглядывать. – Интересно, – сказал он, – интересно, она выросла прямо из земли? Или свалилась с неба? Если она падает вся сразу, то это, должно быть, очень неприятно.
– Но папа, это же снег, – сказал Муми-тролль. – Я знаю, это снег, и он не падает сразу весь.
– Неужели? – изумился папа. – Но все равно это неприятно.
Мимо на финских санях проезжала тетушка хемуля с елкой.
– А, проснулись наконец-то, – сказала она, почти не глядя в их сторону. – Не забудьте про елку, пока не стемнело.
– Но зачем… – начал было Муми-папа.
– Мне сейчас не до вас, – бросила через плечо тетушка и укатила.
– Пока не стемнело, – прошептала фрекен Снорк. – Она сказала, пока не стемнело. Самое страшное произойдет вечером…
– По-видимому, для того, чтобы избежать опасности, необходимо приготовить елку, – размышлял папа. – Ничего не понимаю…
– И я тоже, – покорно промолвила мама. – Но все-таки повяжите на шею шарфики, когда пойдете за елкой. А я пока постараюсь затопить печку.
Несмотря на грозящую им опасность, свои елки папа решил не трогать, потому что он их берег. Поэтому они перелезли через Гафсин забор и выбрали себе большую ель, которая Гафсе все равно бы не пригодилась.
– Ты думаешь, нам нужно будет под ней спрятаться? – с сомнением произнес Муми-тролль.
– Не знаю, – сказал папа, продолжая орудовать топором. – Я совершенно ничего не понимаю.
Они дошли уже почти до самой реки, как вдруг увидели Гафсу, которая неслась им навстречу, прижимая к груди кучу разных кульков и пакетов.
Раскрасневшаяся и необычайно возбужденная, она, к счастью, не узнала свою елку.
– Шум и давка! – закричала Гафса. – Невоспитанным ежам вообще не следовало бы разрешать… И я уже только что говорила, что это стыд и срам…
– А елка… – сказал Муми-папа, в отчаянии вцепившись в ее меховой воротник. – Что делают с елкой?
– Елка… – машинально повторила Гафса. – Елка? О, какой ужас! Нет, я этого не вынесу… Ведь мне еще ее наряжать… Я же не успею…
Пакеты ее попадали на снег, шапка съехала на глаза, и она чуть не разрыдалась в истерике.
Муми-папа покачал головой и снова поднял елку.
А мама тем временем убрала с веранды снег, достала спасательные пояса и аспирин, папино ружье и грелки. Ведь могло произойти все что угодно.
В гостиной на самом краешке дивана сидел крошечный кнютт и пил чай. Мама увидела его в снегу под верандой, и он показался ей таким жалким и несчастным, что она пригласила его в дом.
– Вот она, елка, – сказал Муми-папа. – Теперь бы еще выяснить, что с ней делать. Гафса считает, что ее нужно наряжать.
– Таких больших нарядов не бывает, – озабоченно сказала мама. – Что Гафса хотела этим сказать?
– Какая она красивая! – воскликнул крошка Кнютт и от смущения выпил до дна всю чашку. Он тотчас пожалел, что привлек к себе внимание, и сидел как на иголках.
– Ты не знаешь, как наряжают елку? – спросила фрекен Снорк.
Кнютт ужасно покраснел и прошептал:
– Красивыми вещами. Чтобы было как можно красивее. Так я слышал. – И сгорая от смущения, он закрыл лапками мордочку, опрокинул чашку и исчез за дверями веранды.
– А теперь немножко помолчите, я подумаю, – сказал Муми-папа. – Если надо, чтобы елка стала как можно красивее, то значит, речь идет не о том, чтобы прятаться под ней от Рождества, а о том, чтобы его задобрить. Я, кажется, начинаю понимать, в чем здесь дело.
Они тут же вынесли елку во двор и надежно установили ее в снегу. А затем принялись обвешивать ее сверху донизу всевозможными украшениями.
Они украсили ее ракушками с цветочной клумбы и жемчужным ожерельем фрекен Снорк. Они сняли с люстры хрустальные подвески и развесили их на ветках, а на верхушку водрузили красную розу из шелка, которую подарил папа Муми-маме.
Все несли все самое красивое, чтобы умилостивить это непостижимое и грозное Рождество.
Когда елка была уже наряжена, мимо снова проехала тетушка хемуля на своих финских санях. Теперь она направлялась в противоположную сторону, и, казалось, она торопится еще больше, если это вообще было возможно.
– Поглядите на елку, – крикнул ей Муми-тролль.
– О, Господи! – воскликнула тетушка. – Впрочем, вы же всегда были с причудами. Однако я тороплюсь… Нужно приготовить рождественский ужин.
– Ужин? – изумился Муми-тролль. – Что, Рождество тоже ужинает?..
– А вы что же, полагаете, можно обойтись без рождественского ужина, – немного раздраженно сказала она и укатила вниз по склону.
Весь остаток дня мама ни на минуту не присела. И не успело стемнеть, как рождественский ужин был готов, угощение стояло под елкой, разложенное по маленьким чашечкам. Здесь были и сок, и простокваша, и черничный пирог, и гоголь-моголь, и прочие любимые муми-троллями лакомства.
– Как вы думаете. Рождество очень голодно? – забеспокоилась мама.
– Едва ли больше, чем я, – с тоскою в голосе сказал папа. Чуть ли не с головой закутавшись в одеяло, он сидел на снегу и терпеливо мерз. Но простые смертные должны смириться перед грозными силами природы.
По всей долине в окошках загорались свечи. Загорелись свечки и под деревьями, и в каждом гнезде на ветвях, а по снегу засновали туда и обратно трепещущие огоньки. Муми-тролль взглянул на своего папу.
– Да, конечно, – кивнул папа. – На всякий случай.
И Муми-тролль пошел в дом и собрал все свечки, какие только смог найти.
Он воткнул их в снег, окружив ими елку, и стал осторожно зажигать одну за другой, пока все они не загорелись, чтобы умерить гнев Рождества. Постепенно всякое движение в долине прекратилось: наверное, все разошлись по домам и теперь сидели и ждали, когда нагрянет беда. Лишь одинокая тень еще блуждала среди деревьев. Это был хемуль.
– Эй, – окликнул его Муми-тролль. – Долго еще ждать?
– Не мешайте, – проворчал хемуль, уткнувшись в длинный список, в котором почти все было вычеркнуто.
Он уселся возле одной из свечей и принялся что-то подсчитывать.
– Мама, папа, Гафса, – бормотал он. – Двоюродные братья, сестры… старший ежик… младшие перебьются. Снифф мне в прошлом году ничего не подарил. Миса и Хомса, тетя… с ума можно сойти.
– От чего? – испуганно спросила фрекен Снорк. – С ними что-нибудь случилось?
– Подарки! – завопил хемуль. – С каждым годом все больше и больше подарков!
Он что-то отметил в своем списке корявым крестиком и побрел дальше.
– Обожди! – закричал Муми-тролль. – Объясни нам… А твои варежки…
Но хемуль исчез в темноте, исчез, как и все остальные обитатели долины, так перепуганные приходом Рождества.
И тогда все тихонько, стараясь не шуметь, зашли в дом, чтобы подыскать подарки. Папа выбрал свою лучшую блесну, хранившуюся в очень красивой коробочке. «Рождеству» – написал он на коробочке и положил ее под елку. Фрекен Снорк сняла свое кольцо и, тихонько вздыхая, завернула в шелковую бумагу.
А мама открыла свой заветный ящик и достала книжку с цветными картинками, единственную книжку с цветными картинками во всей Муми-долине.
То, что упаковал Муми-тролль, было настолько личным и интимным, что никому не было дозволено взглянуть на эту вещь. Даже потом, уже весной, он никому не сказал, что это был за подарок.
Потом все уселись на снег и приготовились к самому худшему.
Время шло, но ничего не происходило. Лишь крошка Кнютт появился из-за сарая, тот, что. пил у них чай. С ним пришли его родственники и их друзья – все, как один, маленькие, серенькие, жалкие и продрогшие.
– С Рождеством вас, – робко прошептал Кнютт.
– Впервые слышу, чтобы с Рождеством поздравляли, – сказал папа. – Ты что же, совсем его не боишься? А вдруг оно придет?
– Да ведь оно уже здесь– пробормотал Кнютт, усаживаясь на снег. – Можно посмотреть? У вас такая чудесная елка…
– И такое угощение, – мечтательно добавил один из родственников.
– И настоящие подарки, – сказал другой родственник.
– Я всю жизнь мечтал посмотреть на все это вблизи, – со вздохом закончил Кнютт.
Все замолчали. Ночь была тихая и безветренная, и свечи горели ровным пламенем. Кнютт и его родственники, затаив дыхание, восторженно смотрели на подарки и рождественский ужин. И восхищение их было так велико, что мама в конце концов не выдержала и, пододвинувшись поближе к папе, прошептала:
– Как ты думаешь, а?
– Да, но а вдруг… – возразил папа.
– Ничего, – сказал Муми-тролль. – Если Рождество рассердится, убежим на веранду. И он повернулся к Кнютту и сказал:
– Берите, пожалуйста, это все вам. Кнютт не верил своим ушам. Он осторожно приблизился к елке, и следом за ним с восторженно подрагивающими усами потянулась вереница родственников и друзей.
У них никогда еще не было своего собственного Рождества.
– Теперь нам лучше отсюда убраться, – встревожился Муми-папа.
Они на цыпочках взбежали на веранду и спрятались под стол.
Но ничего страшного не произошло.
Немного осмелев, они посмотрели в окно. Вокруг елки сидели кнютты, они ели, пили, рассматривали подарки, и им было весело, как никогда. Потом они забрались на елку и прикрепили к веткам горящие свечи.
– А на верхушке, наверное, должна быть звезда, – обратился к Кнютту его дядя.
– Ты так считаешь? – сказл Кнютт, задумчиво глядя на мамину шелковую розу. – Какая разница, если сама идея верна…
– Надо было достать еще и звезду, – прошептала Муми-мама. – Но это же невозможно! – И они посмотрели на небо, такое далекое и черное, все усыпанное звездами, которых было в тысячу раз больше, чем летом. А самая большая висела прямо над их елкой.
– Что-то спать хочется, – сказала Муми-мама. – И я устала ото всех этих загадок. Тем более, что ничего страшного не происходит.
– Я, например, уже не боюсь Рождества, – заявил Муми-тролль. – Наверное, Гафса и хемуль с тетушкой что-нибудь не так поняли.
Они положили желтые варежки хемуля на перила веранды, чтобы он сразу их увидел, и отправились досыпать и дожидаться весны.
А мама открыла свой заветный ящик и достала книжку с цветными картинками, единственную книжку с цветными картинками во всей Муми-долине.
То, что упаковал Муми-тролль, было настолько личным и интимным, что никому не было дозволено взглянуть на эту вещь. Даже потом, уже весной, он никому не сказал, что это был за подарок.
Потом все уселись на снег и приготовились к самому худшему.
Время шло, но ничего не происходило. Лишь крошка Кнютт появился из-за сарая, тот, что. пил у них чай. С ним пришли его родственники и их друзья – все, как один, маленькие, серенькие, жалкие и продрогшие.
– С Рождеством вас, – робко прошептал Кнютт.
– Впервые слышу, чтобы с Рождеством поздравляли, – сказал папа. – Ты что же, совсем его не боишься? А вдруг оно придет?
– Да ведь оно уже здесь– пробормотал Кнютт, усаживаясь на снег. – Можно посмотреть? У вас такая чудесная елка…
– И такое угощение, – мечтательно добавил один из родственников.
– И настоящие подарки, – сказал другой родственник.
– Я всю жизнь мечтал посмотреть на все это вблизи, – со вздохом закончил Кнютт.
Все замолчали. Ночь была тихая и безветренная, и свечи горели ровным пламенем. Кнютт и его родственники, затаив дыхание, восторженно смотрели на подарки и рождественский ужин. И восхищение их было так велико, что мама в конце концов не выдержала и, пододвинувшись поближе к папе, прошептала:
– Как ты думаешь, а?
– Да, но а вдруг… – возразил папа.
– Ничего, – сказал Муми-тролль. – Если Рождество рассердится, убежим на веранду. И он повернулся к Кнютту и сказал:
– Берите, пожалуйста, это все вам. Кнютт не верил своим ушам. Он осторожно приблизился к елке, и следом за ним с восторженно подрагивающими усами потянулась вереница родственников и друзей.
У них никогда еще не было своего собственного Рождества.
– Теперь нам лучше отсюда убраться, – встревожился Муми-папа.
Они на цыпочках взбежали на веранду и спрятались под стол.
Но ничего страшного не произошло.
Немного осмелев, они посмотрели в окно. Вокруг елки сидели кнютты, они ели, пили, рассматривали подарки, и им было весело, как никогда. Потом они забрались на елку и прикрепили к веткам горящие свечи.
– А на верхушке, наверное, должна быть звезда, – обратился к Кнютту его дядя.
– Ты так считаешь? – сказл Кнютт, задумчиво глядя на мамину шелковую розу. – Какая разница, если сама идея верна…
– Надо было достать еще и звезду, – прошептала Муми-мама. – Но это же невозможно! – И они посмотрели на небо, такое далекое и черное, все усыпанное звездами, которых было в тысячу раз больше, чем летом. А самая большая висела прямо над их елкой.
– Что-то спать хочется, – сказала Муми-мама. – И я устала ото всех этих загадок. Тем более, что ничего страшного не происходит.
– Я, например, уже не боюсь Рождества, – заявил Муми-тролль. – Наверное, Гафса и хемуль с тетушкой что-нибудь не так поняли.
Они положили желтые варежки хемуля на перила веранды, чтобы он сразу их увидел, и отправились досыпать и дожидаться весны.
(6 оценок, среднее: 4,17 из 5)
Круто
Да очень
А мне нравится. Я уже читала книгу. Этот рассказ отличается от книжного, но этот тоже хороший
Очень хороший рассказ но ошибки есть так что 4 из 5
Очень много ошибок!