Василий Белов — Привычное дело

5. На всю катушку

Два дня Иван Африканович ходил как в тумане – от Митьки ни слуху ни духу. Мишки тоже не было, боком вышло ребятам лесное сено. «Посадят, дадут по году обоим», – думал Иван Африканович, и душа болела у него больше и больше, не мог найти себе места. На третий день Иван Африканович не утерпел, поехал в район. Взял передачу для Митьки (Евстолья положила в сумку пирог с рыбой и полдесятка яиц) и поехал.

Машина грузотакси хлопала на ветру брезентовым верхом. Ездока летом хоть отбавляй, кузов набит битком. Иван Африканович проголосовал. Шофер был обязан остановиться, поскольку возил людей специально, а в кузове зашумели как в улье:

– Некуда, некуда!

– Одного-то можно.

– Ежели не из всего лесу, дак войдет, а то некуда!

Иван Африканович еле втиснулся. Поехали. И сразу все успокоились, доверительные разговоры огоньками зашаялись в трех местах. Машину сильно тряхнуло, и места сразу стало больше.

– Пузотряси, а не грузотакси.

– Ой, ой, варенье-то потекло!

– Ты бы, бабушка, шла сюда, тут лучше тебе будет.

– Ну и ну, пьяный, что ли, он?

– А я так скажу, что ежели у шофера дорога в глазах двоится, так это хуже всего, обязательно перекувырнемся. А лучше, ежели у него три дороги в глазах, чтобы по середней ехать.

– Отсохни у тебя язык.

– Право, лучше.

Проехали две деревни, в третьей опять остановка. Две девушки-отпускницы торопливо целовались с плачущими матерями. Из машины глядели, как они прощаются.

– Хватит вроде бы целоваться-то, – сказал тот же дядька, который рассудил насчет тройной дороги. – Вот меня так давно уж никто не целовывал.

– Поди слезь, да и тоже…

– Зубы, брат, худые. Да и баба у меня… Такая стала злая, не знаю, кто ее, такую сотону, и родил.

– Теща же и родила, – заметил кто-то.

– Одна была-то?

– Баба-то? Одна. Да и с этой греха не оберешься, вся моя комиссия, видать, кончилась, устарел. А теперь поди возьми ее в руки, ежели все законы на бабской стороне, все точки-запятые. Нет, брат, я и с одной маюсь теперече.

– А вот, говорят, у иранского прынца двести штук, дак тут-то как?

– Да ну?

– Точно.

– Его, наверно, и кормят зато. Не выпивает?

…Иван Африканович в обычное время обязательно бы включился в разговор, но сегодня ему было не до иранского «прынца». Митька не выходил у него из головы. Посадят парня, из-за этого сена посадят, а шут бы с ним, с сеном, как-нибудь бы… Нет, поехали, наворотили оба стога. Те, что Иван Африканович накосил по ночам и которые обобществило начальство. Мало было самому расстройства, еще и Митьку втянул. Стравил парня, да и Мишке тоже несдобровать.

Высадившись, Иван Африканович сразу же направился в милицию. И вдруг услышал оклик:

– Дрынов? Ты чего здесь?

Иван Африканович обернулся, его верхом на жеребчике догонял председатель.

– Да вот, насчет Митьки… Узнать, как чего.

– Я бы этого Митьку… знаешь. Близко к деревне бы не пустил. – Председатель слез с жеребца. – Вон из-за него озимой сев сорвем.

– Это почему из-за Митьки?

– А потому! Трактор-то стоит? А Мишка-то сидит? Вот и почему. Деятели! Натворили делов, мать вашу.

Председатель привязал коня к милицейскому забору, спросил у вышедшего из ворот сержанта:

– Сам-то на месте?

– На месте, на месте, заходи.

Председатель кивнул Ивану Африкановичу, чтобы тот шел за ним. Стукнул дважды в двери кабинета. Иван Африканович вошел, встал у дверей. В кабинете было накурено, хоть шапку вешай, не помогала и открытая форточка. Начальник, капитан милиции, не кладя трубку, поздоровался с председателем:

– Здравствуй, аграрник. Садись. Алёу, девушка, что там у вас? Алёу. Черт знает что! С чем пожаловал?

– Николай Иванович!

– Не могу.

– В последний раз, Николай Иванович.

– Сказал, не могу.

– Но ведь…

– Они у тебя скоро весь колхоз разворуют. Два стога. Шутка, что ли? Нет, нет. Про этого, что ли, жеребца-то хвастал? – Капитан поглядел в окошко, закурил. – Ничего вроде бы. Только ведь он у тебя на щетках. Как лапти копыта-то!

– Лапти? Ты, Николай Иванович, зря не заливай. У меня его кирпичники с руками оторвут. Только черта с два! Я его и за золотую валюту никому не отдам. Дак как, Николай Иванович, насчет Петрова-то? А? Без ножа режешь. У меня трактор стоит, сев на носу.

– Зачем его кирпичникам? Глину, что ли, такими ногами месить?

– Три уже раза звонили. Просят. Николай Иванович, Христом-богом. Давай по мелкому хулиганству, черт бы его побрал, дурака!

– Ничего себе дурак, два стога прибрал к рукам. Нет, нет, ни в коем случае. Судить. Пусть на даровых хлебах поживет.

– Николай Иванович!

– Сорок лет Николай Иванович! – Капитан яростно раздавил папиросу. – Сказал – нет, и дело с концом. Я тебя, когда можно было, выручал? Скажи, выручал я тебя, когда можно было?

– Ну, выручал…

– То-то что «ну». Мне за такие дела… Иди, скажут, Мария Магдалина… Мешалкой. Хватит уже миндальничать. Какой ты, к черту, председатель? Распустил, скоро печать сбонтят. Алё?

– Эх, Николай Иванович… Тебя бы на мое место. – Председатель надел пропотелую фуражку. – Ну и черт с ним! Пусть… Триста гектаров ржи сеять… Дожди пойдут… Где у тебя тут… этот… сортир, что ли?

– Налево, вниз, – сказал капитан.

Председатель хлопнул дверью, забыв про Ивана Африкановича.

– Давай, счастливо. А жеребца я у тебя куплю. Слышишь? – крикнул капитан вдогонку.

Но председатель уже не слышал. Вскоре через мостки простучали копыта жеребчика. Иван Африканович терпеливо стоял у двери. Начальник милиции немного посидел молча, потом вытащил папку с документами, устало шевеля губами, полистал. Нажал кнопку на столе.

– Смирнов!

– Я, товарищ капитан! – Коротконогий сержант вырос как из-под земли, козырнул.

– Эти двое из «Радуги»…

– Сидят, товарищ капитан. В предварительной.

– Оформить по декабрьскому.

– Слушаюсь.

– На всю катушку чтобы. По пятнадцати суток. Поедешь с ними… в «Радугу». Пусть там отрабатывают, а по ночам будешь в баню сажать. Алёу, девушка? Что там у вас с телефоном? Уснули, что ли? На всю катушку!

– Ясно, товарищ капитан. Разрешите идти?

– Да. Постой, постой, этот отпускник из Мурманска акт не подписал? Пусть здесь в поселке сортиры полмесяца чистит. Все ясно?

Коротконогий сержант козырнул и вышел, а капитан выдрал из папки несколько бумаг, медленно разорвал, бросил в корзину и только тут взглянул на Ивана Африкановича:

– Ну, что там у вас?

Иван Африканович замялся:

– Тут у вас Митька. Поляков фамилия. Значит, это самое, сидит…

– Есть такой. Ну так что?

– Митька. Поляков.

– Ну Поляков, ну Митька, дальше-то что!

– Я, значит, узнать… передачу и как что.

– Скажи спасибо своему председателю. Легко отделался твой Митька. Кто он тебе?

– Шурин.

– Можешь отнести передачу своему шурину, вон Смирнов туда пошел.

Капитан начал опять звонить, и Ивану Африкановичу ничего не оставалось делать, как выйти.

КПЗ была тут же, во дворе милиции. Иван Африканович с почтением поглядел на ворота, на окованные маленькие окошки, на собачью конуру. Дежурный взял пирог с рыбой и полдесятка яиц, сказал, что передаст, а сам опять равнодушно начал листать замусоленный журнал. Иван Африканович не уходил.

– Ну что? – спросил дежурный.

– Да это… поглядеть бы его.

– Не положено.

– Мне бы только на пару слов… это, значит… как он.

– Вот на работу их сейчас поведем, гляди сколько хочешь.

– Всех поведут?

– Всех, всех.

Иван Африканович сел на чурбашек, стал ждать, когда поведут Митьку на работу. Вскоре «декабристов» и правда вывели. Их вышло человек с десяток, все молодые ребята, а Митьки среди них не было, и Мишку, видимо, уже отправили, пока Иван Африканович перекладывался. Был один знакомый парень из Сосновки. Иван Африканович долго шел следом за ними. Куда же девался Митька? Он еще раз сходил к дежурному; тот сказал, что в камерах нет ни одного человека, и что все ушли, а камеры сейчас проветриваются, и что разговорчиков хватит, и что ему, Ивану Африкановичу, давно пора от него отвязаться. Ворота в КПЗ были распахнуты, дежурный ушел, пришлось уходить и Ивану Африкановичу.

В недоумении он приблизился к остановке грузо-такси. Где же Митька? Ну ладно, Мишку в колхоз отправят, а Митька? Иван Африканович затужил еще больше. Когда думал, что Митька в определенном месте и под охраной, что никуда не девается, ну отсидит пятнадцать суток – не беда, пока оставались эти твердые мысли, было вроде бы спокойнее. Теперь же Иван Африканович расстроился по-настоящему. Что же он, Иван Африканович, бабам-то скажет?

Домой приехал в полной растерянности, без аппетита попил чаю, Евстолье ничего про Митьку не сказал.

Почти в одно время с Иваном Африкановичем домой приехал Мишка с коротконогим сержантом. Сержант хотел запереть Мишку на ночь в Дашкину баню и уже наладил большой амбарный замок, Мишка и сам не отказывался. Но за чаем они выпили бутылку, потом еще, и, когда пришли коровы, Мишка уже обнимался с этим сержантом. Они хлопали друг дружку по плечам. Сержанта повалили спать на поветь… Дашка устроила ему полог от комаров, и он уснул как убитый. А Мишка и рассказал Ивану Африкановичу, что получилось с Митькой.

В милицию они приехали вместе. Митька еще в деревне отказался подписать акт об увезенном сене, но, когда ему вручили повестку явиться в милицию, задумался. В милиции они часа два ждали в коридоре. Был там и сосновский парень Колька Поляков, которого Мишка хорошо знал. Митькин однофамилец, в Сосновке почти вся деревня одни Поляковы. Этот Колька накануне подрался с кем-то, а в тот день зашел в милицию вместе с Мишкой. Просто так зашел, ради интереса, вместе с Мишкой. Пришел дежурный – коротконогий сержант со списком – и начал выкрикивать фамилии. Выкрикнул Мишку Петрова: «Становись в этот угол!» Мишка встал. Выкрикнул еще одного, и тот встал, потом дежурный выкрикивает: «Поляков!» И вот вместо Митьки тот сосновский парень сдуру кричит: «Я!» – «Становись к этим двум!» – это дежурный говорит. Парень встал к тем двум, а Митька сидит на полу да покуривает. Дежурный подошел к тем троим: «Шагом марш!» Ну те и пошли, в том числе и Мишка, а Митька посидел, видать, еще, никто его не вызывает, пошел в чайную. Больше Мишка про Митьку ничего не знал.

Сержант, что по ошибке увел в КПЗ не того Полякова, видать, попозднее смикитил, но было уже поздно, а Митькин и след уже простыл. Всем троим, в том числе и сосновскому парню, оптом дали по пятнадцать суток ареста. Даже и в суд не водили, и все трое, четвертый – сержант, остались довольнехоньки, что так дело кончилось. Мишку в сопровождении сержанта послали отрабатывать пятнадцать суток в свой же колхоз, а сосновский парень долго гадал, кто ему принес передачу, пирог с рыбой и пять яиц, – рыбу в Сосновке не ловили, и озера нету, куриц у парня в хозяйстве тоже не было. Думал, думал, гадал, гадал, но голод не тетка, передачу Ивана Африкановича съели одним махом. Сосновский парень сидел в КПЗ первый раз, и гордился, и всё рассказывал, как он подрался на днях. И драка-то была плевая, а он гордился, что попал в КПЗ…

Коротконогий сержант уехал из деревни через два дня, и Мишка оказался на свободе.

Митька между тем дождался, когда уехал из деревни Мишкин конвой – этот коротконогий сержант, и объявился дома цел и невредим, веселый и быстрый, будто заводной:

– Привет, архаровцы!

Уже потом «архаровцы» узнали, что он все эти дни жил в Сосновке у Степановны, пережидал, пока все успокоится. Вот только врозь Митька спал с Нюшкой или вместе – этого никто не знал, и бабы гадали и на все лады обсуждали этот вопрос. Сам же Митька ничего не рассказывал.