Виктор Гюго — Козетта: Рассказ

Козетта вся дрожала, однако отважилась, наконец, спросить:

— Сударыня, это правда? Я могу поиграть?

— Играй! — злобным голосом ответила тётка Тенардье.

— Спасибо, сударыня, — сказала Козетта.

И в то время как её уста благодарили хозяйку, вся её маленькая душа возносила благодарность проезжему.

Тенардье снова уселся пить. Жена прошептала ему на ухо:

— Кем он может быть, этот жёлтый человек?

— Мне приходилось встречать миллионеров,— величественно ответил Тенардье, — которое носили такие же сюртуки.

Козетта перестала вязать, но не покинула своего места. Она всегда старалась двигаться как можно меньше. Она вытащила из коробки, стоявшей позади неё, какие-то старые лоскутки и свою оловянную сабельку.

Эпонина и Азельма не обращали никакого внимания на происходящее вокруг. Они только что успешно завершили очень ответственное дело — завладели кошкой.

Бросив на пол куклу, Эпонина, которая была постарше, пеленала котёнка в голубые и красные тряпки, невзирая на его мяуканье и судорожные движения. Поглощённая этой серьёзной и трудной работой, она болтала с сестрой:
— Знаешь, сестричка, эта вот кукла смешнее той. Смотри, она шевелится, пищит, она тёпленькая.

Знаешь, сестричка, давай с ней играть. Она будет моей дочкой. Я буду дама. Я приду к тебе в гости, а ты на неё посмотришь. Потом ты понемножку увидишь её усики и удивишься. А потом ты увидишь её ушки, а потом ты увидишь её хвостик, и ты очень удивишься. И ты мне скажешь: «О боже мой!» А я тебе скажу: «Да, сударыня, это у меня такая маленькая дочка. Теперь все маленькие дочки такие».

Азельма с восхищением слушала Эпонину.

Пока дочки Тенардье пеленали котёнка, Козетта пеленала свою саблю. Потом она взяла её на руки и, тихо напевая, стала её убаюкивать.

Тем временем тётка Тенардье подошла к жёлтому человеку. «Мой муж прав, — решила она,—может быть, это богач. Бывают же на свете богатые самодуры».

Она облокотилась на стол.

— Сударь… — сказала Тенардье.

При слове «сударь» мужчина обернулся. Трактирщица до сих пор называла его или «милейший», или «любезный».

— Видите ли, сударь,—продолжала она со своей слащавой вежливостью, которая была ещё отвратительнее, чем её грубость, — мне очень хочется, чтобы этот ребёнок играл, я не возражаю, если вы так великодушны, но это хорошо один раз.

Видите ли, ведь у неё никого нет. Она должна работать.

— Значит, это не ваш ребёнок? — спросил человек.

— Бог с вами, сударь! Это нищенка, которую мы приютили из милости. Мы делаем для неё всё, что можем, но мы сами небогаты. Вот уже шесть месяцев, как мы напрасно пишем к ней на родину, нам не отвечают ни слова. Её мать, надо думать, умерла.

— Вот как, — ответил человек и снова задумался.

В продолжение всей этой беседы Козетта не сводила глаз со своей хозяйки. Но слушала она рассеянно, до неё долетали лишь обрывки фраз.

Между тем посетители, почти все захмелевшие, запели песню. Трактирщица направилась к ним, чтобы принять участие в общем веселье.

Козетта, сидя под столом, глядела на огонь, отражавшийся в её неподвижных глазах; она опять принялась укачивать сабельку и, укачивая, тихо напевала.

После новых настояний хозяйки жёлтый человек, «миллионер», согласился, наконец, поужинать.

— Что прикажете подать, сударь?

— Хлеба и сыру, — ответил он. «Наверно, нищий», — решила тётка Тенардье.

Пьяницы продолжали петь свою песню, а ребёнок под столом продолжал петь свою.

Вдруг Козетта умолкла: обернувшись, она заметила куклу маленьких Тенардье, которую девочки позабыли, занявшись кошкой, и бросили в нескольких шагах от кухонного стола.

Тогда она выпустила из рук запелёнатую саблю и медленно обвела глазами комнату. Тётка Тенардье разговаривала шёпотом с мужем и пересчитывала деньги; Эпонина и Азельма играли с кошкой; посетители кто ужинал, кто пил вино, кто пел— на неё никто не обращал внимания. Каждая минута была дорога.

Козетта на четвереньках выбралась из-под стола, ещё раз удостоверилась в том, что за ней не следят, затем быстро подползла к кукле и схватила её. Мгновение спустя она снова была на своём месте и сидела неподвижно, но повернувшись таким образом, чтобы кукла, которую она держала в объятиях, оставалась в тени.

Никто ничего не заметил, кроме проезжего, медленно поглощавшего свой скудный ужин.

Это блаженство длилось с четверть часа.

Но как осторожна ни была при этом Козетта, она не заметила, что одна нога куклы выходит из тени и ярко освещена огнём очага. Эта розовая и блестящая нога, выступавшая из темноты, вдруг поразила взгляд Азельмы, которая сказала Эпонине:

— Ой, гляди-ка, сестрица!

Обе девочки остолбенели: Козетта осмелилась взять куклу!

Эпонина встала и, не выпуская кошки, подошла к матери и стала дёргать её за юбку.

— Да оставь ты меня в покое! Ну, что тебе надо? — спросила мать.

— Мама, — ответила девочка, — да посмотри же! И указала пальцем на Козетту.

А Козетта, вся охваченная восторгом, ничего не видела и ничего не слышала.

Лицо кабатчицы выразило гнев. Козетта преступила все границы! Козетта осмелилась дотронуться до куклы «барышень»! Охрипшим от возмущения голосом она крикнула:

— Козетта!

Козетта так вздрогнула, словно под ней заколебалась земля. Она обернулась.

— Козетта! — повторила кабатчица.

Козетта взяла куклу и с каким-то благоговением, смешанным с отчаянием, осторожно положила её на пол. Потом, не сводя с куклы глаз, она сжала ручонки и — страшно было видеть этот жест у восьмилетнего ребёнка — она заломила их. И, наконец, пришло то, к чему ни одно переживание дня не могло вынудить её — ни путешествие в лес, ни тяжесть полного ведра, ни потеря денег, ни вид плётки, ни даже мрачные, услышанные ею слова хозяйки, — пришли слёзы.

Она захлёбывалась от рыданий.

Проезжий встал из-за стола.

— Что случилось? — спросил он.

— Да разве вы не видите? — воскликнула кабатчица, указывая пальцем на вещественное доказательство преступления, лежавшее у ног Козетты.

— Ну и что же? — снова спросил человек.

— Эта бродяжка осмелилась дотронуться до куклы моих девочек! — ответила Тенардье.

— И только-то? — сказал человек.—Что ж тут такого, если она и поиграла этой куклой?

— Но она трогала её своими грязными руками! Своими отвратительными руками! — продолжала кабатчица.

При этих словах рыдания Козетты усилились.

— Ты замолчишь или нет! — закричала тётка Тенардье.

Незнакомец направился прямо к выходной двери, открыл её и вышел.

Лишь только он скрылся, кабатчица воспользовалась его отсутствием и так ткнула под столом ногойКозетту, что девочка громко вскрикнула.

Через несколько минут дверь отворилась, человек появился вновь. Он нёс в руках ту самую чудесную куклу, о которой мы уже говорили и на которую все деревенские ребятишки любовались весь день. Он поставил её перед Козеттой и сказал:

— Бери, это тебе.

Козетта подняла глаза. Человек, приближавшийся к ней с этой куклой, казался ей надвигавшимся на неё солнцем, её сознания коснулись неслыханные слова:

— Это тебе!

Она поглядела на незнакомца, поглядела на куклу, потом медленно отступила и забилась под стол в самый дальний угол, к стене.

Она больше не плакала, не кричала, — казалось, она боялась вздохнуть.

Кабатчица, Эпонина и Азельма стояли истуканами. Пьяницы — и те умолкли. В харчевне воцарилась торжественная тишина.

Тётка Тенардье, окаменевшая и онемевшая от изумления, снова принялась строить догадки: «Кто же он такой, этот старик? То ли бедняк, то ли миллионер? А может быть, и то и другое — то есть вор?»

Кабатчик смотрел то на куклу, то на путешественника; казалось, он прощупывал этого человека, как ощупывал бы мешок с деньгами. Но это продолжалось одно мгновение. Приблизившись к жене, он шепнул:

— Кукла стоит по меньшей мере тридцать франков. Не дури! Распластывайся перед этим человеком!

— Ну что же, Козетта,—сказала Тенардье кисло-сладким голосом, свойственным ведьме, когда она хочет казаться ласковой, — почему же ты не берёшь куклу?

Тогда Козетта осмелилась выползти из своего угла.

— Козетточка, — ласково подхватил Тенардье, — господин дарит тебе куклу. Бери её. Она твоя.

Козетта глядела на волшебную куклу с чувством какого-то ужаса. Её лицо было ещё залито слезами, но глаза постепенно светлели, излучая сияние счастья. Ей казалось, что, лишь только она дотронется до куклы, раздастся удар грома. До некоторой степени это было верно, так как она не сомневалась, что хозяйка выругает её и прибьёт.

Наконец Козетта приблизилась к кукле и, повернувшись к кабатчице, застенчиво прошептала:

— Можно, сударыня?

Никакими словами нельзя передать этот тон, полный отчаяния, испуга и восхищения.

— Понятно, можно!—ответила кабатчица.— Она твоя. Ведь господин дарит её тебе.

— Правда, сударь? — переспросила Козетта. — Разве это правда? Она моя, эта дама?

Глаза у проезжего были полны слёз. Он, видимо, находился на той грани волнения, когда молчат, чтобы не разрыдаться. Он кивнул Козетте головой и вложил руку «дамы» в её ручонку.

Козетта быстро отдёрнула свою руку, словно рука «дамы» обожгла её, и потупилась.

Внезапно она обернулась и порывистым движением схватила куклу.

— Я назову её Катериной, — сказала она. Странно было видеть, как лохмотья Козетты коснулись и перемешались с лентами и ярко-розовым платьицем куклы.

— Сударыня, — спросила она,— а можно мне посадить её на стул?

— Да, дитя моё, — ответила кабатчица.

Теперь пришёл черёд Азельмы и Эпонины с завистью глядеть на Козетту.

Козетта посадила Катерину на стул, а сама села перед нею на пол и, неподвижная, безмолвная, погрузилась в созерцание.

— Играй же, Козетта, — сказал проезжий.

— О, я играю! — ответила девочка.

Этого проезжего кабатчица ненавидела сейчас больше всего на свете. Однако надо было сдерживаться. Она отправила дочерей спать, затем спросила у жёлтого человека «позволения» отправить и Козетту.

— Она сегодня здорово уморилась, — с материнской заботливостью добавила кабатчица.

Козетта отправилась спать, унося в объятиях Катерину.

Время от времени тётка Тенардье удалялась в противоположный угол залы, где сидел её муж, чтобы «отвести душу».

— Старая бестия! Какая муха его укусила? Только растревожил нас! Он, видите ли, хочет, чтобы эта маленькая уродина играла! Дарит ей куклу! Куклу в сорок франков этой-то негодной собачонке, которую, всю как есть, я отдала бы за сорок су! Ещё немного, и он начнёт величать её «ваше величество», словно герцогиню! Взбесился он, что ли, этот старикашка?

— Почему взбесился? Всё это очень просто, — возражал Тенардье. — А если его это забавляет?

Тебе вот нравится, когда девчонка работает, а ему нравится, когда она играет. Он имеет на это право.

Путешественник, если платит, может делать всё, что хочет. Если этот старичина — благодетель, тебе-то что? Если он дурак, тебя это не касается. Чего ты суёшься, раз у него есть деньги? Это была речь главы дома и доводы трактирщика; ни тот, ни другой не терпели возражений.

Неизвестный облокотился на стол и вновь задумался. Все прочие посетители, торговцы и возчики, отошли постепенно подальше и перестали петь. Они смотрели на него издали с каким-то почтительным страхом. Этот бедно одетый чудак, вынимавший столь непринуждённо из кармана пятифранковики и щедро даривший огромные куклы маленьким замарашкам в деревянных башмаках, был, несомненно, удивительный, но и опасный человек.

Протекло несколько часов. Посетители разошлись, кабак закрылся, нижняя зала опустела, огонь потух, а незнакомец продолжал сидеть всё на том же месте, в той же позе. Порой он менял только руку, на которую опирался. Вот и всё. Но с тех пор, как ушла Козетта, он не произнёс ни слова.

Супруги Тенардье из любопытства и приличия ради оставались в зале.

— Он всю ночь, что ли, собирается этак провести? — ворчала Тенардье.

Когда пробило два, она заявила мужу:

— Я иду спать. Делай с ним что хочешь.

Супруг уселся около стола в углу, зажёг свечу и принялся читать «Французский вестник».

Так прошёл добрый час. Достойный трактирщик прочёл газету по крайней мере раза три. Проезжий не трогался с места.

Тенардье шевельнулся, кашлянул, сплюнул, высморкался, скрипнул стулом. Человек оставался неподвижным.

«Уж не заснул ли он?» — подумал Тенардье.

Человек не спал, но ничто не могло пробудить его от дум.

Наконец Тенардье, сняв свой колпак, осторожно подошёл к проезжему и отважился спросить:

— Не угодно ли вам, сударь, идти почивать?

— Да, — сказал незнакомец, — вы правы. Где ваша конюшня?

— Сударь, — усмехаясь произнёс Тенардье, — я провожу вас, сударь.

Он взял подсвечник, незнакомец взял свой свёрток и палку, и Тенардье повёл его в комнату первого этажа, убранную с необыкновенной роскошью: там была мебель красного дерева, кровать в форме лодки и занавески из красного коленкора.

— Мне больше по душе конюшня, — резко сказал незнакомец.

Тенардье сделал вид, что не расслышал этого неучтивого замечания. Он зажег две неначатые восковые свечи, украшавшие камин, внутри которого пылал довольно яркий огонь.

На каминной доске под стеклянным колпаком лежал женский головной убор из серебряной проволоки и цветов померанца.

— А это что такое? — спросил незнакомец.

— Это подвенечный убор моей супруги, — ответил Тенардье.

Незнакомец окинул убор взглядом, который словно говорил: «Значит, даже это чудовище когда-то было невинной девушкой!»

Но Тенардье лгал. Когда он снял в аренду этот домишко, чтобы открыть в нем кабак, эта комната была именно так обставлена; он купил эту мебель и цветы, рассчитывая, что все это окружит ореолом изящества его «супругу» и придаст его дому то, что у англичан называется «респектабельностью».

Когда путешественник оглянулся, хозяин уже исчез. Тенардье скрылся незаметно, не осмелившись пожелать спокойной ночи, так как не желал выказывать оскорбительную сердечность человеку, которого предполагал на следующее утро ободрать как липку.

Трактирщик удалился в свою комнату. Жена лежала в постели, но не спала. Услыхав шаги мужа, она обернулась и сказала:

— Знаешь, завтра я выгоню Козетту вон.

— Какая прыткая! — холодно ответил Тенардье.

Больше они не обменялись ни словом, несколько минут спустя их свеча потухла.

А путешественник, как только хозяин ушел, положил в угол узелок и палку, опустился в кресло и несколько минут сидел задумавшись. Потом снял ботинки, взял одну из свечей, задул другую, толкнул дверь и вышел, осматриваясь вокруг, словно что-то искал. Он двинулся по коридору; коридор вывел его на лестницу. Тут он услыхал чуть слышный звук, напоминавший дыхание ребенка. Он пошел на этот звук и очутился возле трехугольного углубления, устроенного под лестницей или, точнее, образованного самой же лестницей, низом ступеней. Там, среди старых корзин и битой посуды, в пыли и паутине, находилась постель, если только можно назвать постелью соломенный тюфяк, такой дырявый, что из него торчала солома, и одеяло, такое рваное, что сквозь него виден был тюфяк. Простыней не было. Все это валялось на каменном полу. На этой-то постели и спала Козетта.

Незнакомец подошел ближе и стал смотреть на нее.

Козетта спала глубоким сном. Она спала в одежде: зимой она не раздевалась, чтобы было теплее.

Она прижимала к себе куклу, большие открытые глаза которой блестели в темноте.