VII
Некоторое время мы шли молча. Я помогал ей перебираться через валежник или чрез ручейки. Серега бережно раздвигал перед нами ветви, кидая на меня при этом мрачные взгляды. Наконец мы выбрались из чащи и пошли по широкой просеке. Тут она вдруг кинула мою руку, отстранилась и внимательно оглядела меня с ног до головы.
— Постойте,— сказала она,— да это вы живете с Якубом на хуторе у Рожанских?
— Да, это я.
Она опять взяла меня под руку, и мы пошли дальше. Супруг, видимо, стал еще мрачнее.
— У вас есть микроскоп?.. Вы собираете коллекции?.. Вы занимаетесь ботаникой? — закидала она меня вопросами.
Я отвечал утвердительно.
— Вы занимаетесь естественными науками?.. Вы, верно, студент?..
— Да…
— Может быть, медик?..— живо спросила она.
— Нет, не медик, но я действительно занимаюсь естественными науками,— я на естественном факультете.
Она взглянула на меня как-то робко и точно присмирела.
— Послушайте,— начала она после некоторого молчания,— у меня есть к вам просьба… Вы ее исполните?
— Думаю, что исполню.
— Вы очень добры… Видите ли, мне, право, совестно, да ведь вам, может, нетрудно… Мне нужно выучиться ботанике, и вообще — естественной истории и…
— Нужно? — скептически мрачно проворчал супруг.— Ужасно нужно!..
От этого слова по ней вдруг пробежала точно электрическая искра. Она вздрогнула и обернулась к нему с выражением какого-то испуга, даже отчаяния на лице.
— Ты опять, Серега? Ведь я говорила тебе, говорила! Неужели ты не понимаешь, боже мой, боже!
Серега смолк, а она тяжело облокотилась мне на руку. Опять сотню шагов мы прошли молча.
— Послушайте,— заговорила она еще смиреннее, и в голосе ее звучали ноты какой-то мольбы, так что мне стало совестно: что мог я сделать для нее такого, что стоило бы такой просьбы,— послушайте, вы, может, подумали, что это я так… что я забавляюсь. Нет, в самом деле, мне нужно, очень нужно, необходимо. Это очень серьезно, и я буду учиться…
Я изъявил полнейшую готовность. Конечно, я не могу обещать многого, так как я и сам только учусь, но кое в чем, без сомнения, принесу ей пользу.
— Да, вы согласны?..— весело сказала она и вся опять оживилась.— Как я вам благодарна, вы не поверите, как благодарна! Вы придете к нам?.. Когда же мы начнем?.. Завтра?.. Нет, завтра нельзя. Да, нельзя — мы уедем… Ах, боже, нельзя ранее как через две недели. Вы здесь будете долго? Месяц, два? Два месяца! Прекрасно! Времени еще много. Впрочем, я ничего еще не знаю.
— Слишком достаточно, чтобы возиться с больными бабами,— опять желчно вмешался супруг, и опять все оживление ее исчезло, опять я почувствовал, как она вздрогнула, и на лице ее испуг виднелся еще глубже.
«Экая дубина!» — подумал я и, в свою очередь, посмотрел на супруга, кажется, очень недружелюбно. Наши взгляды встретились.
Мы вышли из опушки, и за речкой показался беленький домик, окруженный высокими тополями. Это была усадьба Голубков. Когда мы подошли к мостику, я стал прощаться.
— Через две недели? — спросила она меня как-то грустно.
— Да, через две недели, в понедельник,— ответил я ей твердо, сжимая ее руку и посмотрев ей в глаза.— Непременно.
Она опять оживилась и искренно ответила на мое пожатие. Я холодно поклонился супругу и пошел своею дорогой.
Дойдя до опушки, я обернулся. Голуби шли по аллее из тополей. Он вел ее под руку, наклонялся к ней и говорил ей что-то любовно и ласково, а она по временам подымала голову и точно всматривалась в лицо своего спутника. Я был далеко, но мне казалось — я вижу при этом выражение ее детски прекрасного личика.
VIII
Мне пришлось встретиться с Голубкой ранее назначенного срока. В пятницу, т. е. дня через три после первой встречи, я собрался в город, находившийся верстах в десяти от хутора,— за новыми журналами. Кроме этой цели, у меня была и другая: Якуб принес откуда-то небольшой клочок бумаги, на котором выписаны были кой-какие лекарства, и подал мне его, когда я уже садился в нанятую у крестьянина двуколку,— с просьбой закупить в городской аптеке поименованные в бумажке лекарства. В окрестностях явилась сильная лихорадка, и было несколько детей, больных оспой.
В городе я несколько запоздал, и, когда я выехал на пыльную дорогу за городской заставой, солнце уже садилось. С юга надвигалась темная туча, и по временам подымался свежий вечерний ветер, резкой струей разгонявший остатки духоты довольно жаркого дня. Я гнал свою лошаденку, чтобы доехать, по возможности, засветло и до начала грозы. Однако маленькая мужицкая рабочая лошадь помахивала только обдерганным хвостом на мои удары и понукания, а двуколка по-прежнему тихо подвигалась по пыльной дороге. Туча надвигалась. Вечерело заметно.
Я потерял надежду избегнуть грозы и вытащил из сидения захваченный из дому про всякий случай плед. Завернувшись в него, я философски отдался на волю отлично знавшей дорогу к стойлу клячонки и даже не правил вожжами. Тихие, темневшие помалу поля, леса, застланные дымкою начавшегося невдалеке дождя, закат, надвигавшаяся туча и тихое, монотонное шуршание колес да постукивание копыт лошаденки — все это навевало на меня какую-то сонную мечтательность, и я не заметил, как моя двуколка очутилась в лесу, переехала мостик и поплелась далее по узкой лесной дорожке с нависшими мохнатыми ветвями. Становилось порядочно темно; дождь закапал крупными каплями, все чаще и чаще, наконец разразился ливнем. Я еще плотнее закутался в плед. Сырость и холод проникали под одежду.
Вдруг, на повороте лесной дороги, мне показалось, что кто-то зовет меня. Я оглянулся, но никого не заметил. Дождь шумел по листьям, по бокам дороги было совершенно темно. Однако я остановил своего буцефала и стал прислушиваться. Да, меня звали.
— Послушайте!.. Как ваше имя, ну, вы, студент!.. Подите сюда, сюда, направо… Здесь!..
Я оглянулся на голос и, вглядевшись пристальнее, увидел вправо от дороги, под большим деревом, на невысоком холмике какую-то белевшую фигуру. Мне показалось, что я узнал этот голос. Оставив лошадь на дороге, я перескочил через наполнившуюся водой придорожную канавку и подбежал к дереву. Это была Голубка.
— Боже мой! Что вы здесь делаете в такую погоду? Вдобавок вы одеты так легко.
Она вся промокла. На ней не было пальто, на голове была накинута легкая косыночка; она была без калош, и легкие ботинки тонули во влажной мшистой почве. Она озябла, и ее прекрасное лицо носило следы какого-то испуга.
— Ну, слава богу,— сказала она, засмеявшись,— попался хоть студент на выручку… Я думала, придется ночевать под этим противным деревом. Свезите меня домой.
Я снял с себя плед и накинул на нее. Затем, не спрашивая позволения, я поднял ее на руки, перенес через канаву и усадил в двуколку.
— Что это значит? — спросил я ее опять.— Что вы делали в такую погоду, вечером… Впрочем, извините мне этот невольный вопрос — главное, доставить вас домой…
Я хлестнул лошаденку, и она зашлепала по лужам.
— Что же… Я вам скажу, пожалуй…— сказала она, кутаясь плотнее в мой плед.— Ах, как хорошо, тепло… Мокро только, я вся промокла… Как вы думаете, я заболею?..— спросила она вдруг как-то тревожно и грустно прибавила:— Да, мне кажется, я заболею… Смотрите, пожалуйста, не говорите ему ничего о нашей встрече… Лучше не знать ему…
— Как не знать? Ведь я думаю, он нас увидит.
— Ах, нет… Его нет дома, да, на всякий случай, мы приедем со стороны леса, к садовой калитке… Видите,— прибавила она живо,— я вовсе не думала, что гроза будет так сильна; при том же я права, я совершенно права, а он не прав… Как вы посмотрите на это: он не хотел пускать меня в деревню… тут есть больная, я к ней хожу часто, и он ничего не говорил ранее. А теперь там девочка заболела оспой… Так он боится… Боже мой!.. Да, он не боялся других болезней, а оспа безобразит… Понимаете?.. Что же это такое?..
Она была в ужасном волнении. Я плотнее закрыл ее пледом и погнал ленивую клячу.
— Имел ли он право запрещать мне, скажите, как вы думаете, ведь он не имел права?.. Да нет, я и сама знаю, что нет! И меня это возмущает… Ну вот, я и сказала, что пойду, а он спрятал пальто и калоши… Слышите? Что же это, насилие! Он и не подозревал, что это насилие, и поехал в город, как ни в чем не бывало; а я вот и пошла без пальто и без калош… Ведь я права, не правда ли?..
— Ну да, я права,— ответила она сама себе,— но мне жаль, очень жаль его… если я заболею… Слушайте, ведь вы понимаете, что ему не следует говорить ничего… Понимаете, да?..
— Да, я понимаю это,— сказал я ей,— но зачем непременно ожидать болезни. Будьте бодрее — все пройдет. Вон видны уже тополи вашего хутора. Приедете — сейчас ложитесь в постель, да закройтесь хорошенько. Надеюсь, в понедельник застану вас здоровой…
— В понедельник?.. Да, да! Вы не забыли… А мы ведь не уехали, может, послезавтра уедем, но все равно — к тому воскресенью воротимся…
Я остановил тележку у узкой садовой калитки, высадил Голубку и проводил ее до дверей ее дома. Заглянув в окно, она обернулась ко мне с довольной улыбкой и сказала: «Нет его, не приехал!» Затем она пожала мне руку, улыбнулась на прощанье и вошла в домик. Я тоже отправился домой.
Отзывы о сказке / рассказе: