Глава 10. Омаровая кадриль
Чепупаха глубоко вздохнула и плавником стерла слезу. Она посмотрела на Аню и попыталась говорить, но в продолженье двух-трех минут ее душили рыданья. «Совсем будто костью подавилась!» — заметил Гриф, принимаясь ее трясти и хлопать по спине. Наконец к Чепупахе вернулся голос. И, обливаясь слезами, она стала рассказывать.
— Может быть, вы никогда не жили на дне моря («Не жила, — сказала Аня, — и, может быть, вас никогда даже не представляли Омару. — (Аня начала было: «Я как-то попроб…», но осеклась к сказала: «Нет, никогда!»). — Поэтому вы просто не можете себе вообразить, что это за чудесная штука — Омаровая Кадриль.
— Да, никак не могу, — ответила Аня. — Скажите, что это за танец?
— Очень просто, — заметил Гриф. — Вы, значит, сперва становитесь в ряд на морском берегу…
— В два ряда! — крикнула Чепупаха. — Моржи, черепахи и так далее. Затем, очистив место от медуз («Это берет некоторое время», — вставил Гриф), вы делаете два шага вперед…
— Под руку с омаром, — крикнул Гриф.
— Конечно, — сказала Чепупаха.
— Два шага вперед, кланяетесь, меняетесь омарами и назад в том же порядке, — продолжал Гриф.
— Затем, знаете, — сказала Чепупаха, — вы закидываете…
— Омаров, — крикнул Гриф, высоко подпрыгнув.
— Как можно дальше в море…
— Плаваете за ними, — взревел Гриф.
— Вертитесь кувырком в море, — взвизгнула Чепупаха, неистово скача.
— Меняетесь омарами опять, — грянул Гриф.
— И назад к берегу — и это первая фигура, — сказала Чепупаха упавшим голосом, и оба зверя, все время прыгавшие как сумасшедшие, сели опять очень печально и тихо и взглянули на Аню.
— Это, должно быть, весьма красивый танец, — робко проговорила Аня.
— Хотели ли бы вы посмотреть? — спросила Чепупаха.
— С большим удовольствием, — сказала Аня.
— Иди, давай попробуем первую фигуру, — обратилась Чепупаха к Грифу. — Мы ведь можем обойтись без омаров. Кто будет петь?
— Ты пой, — сказал Гриф. — Я не помню слов.
И вот они начали торжественно плясать вокруг Ани, изредка наступая ей на ноги, когда подходили слишком близко, и отбивая такт огромными лапами, между тем как Чепупаха пела очень медленно и уныло:
— Ты не можешь скорей подвигаться? —
Обратилась к Улитке Треска —
Каракатица катится сзади,
Наступая на хвост мне слегка.
Увлекли черепахи омаров
И пошли выкрутасы писать.
Мы у моря тебя ожидаем,
Приходи же и ты поплясать.
Ты не хочешь, скажи, поплясать?
Ты ведь хочешь, скажи, ты ведь хочешь,
Ты ведь хочешь, скажи, поплясать?
Ты не знаешь, как будет приятно,
Ах, приятно! — когда в вышину
Нас подкинут с омарами вместе
И — бултых! — в голубую волну!
— Далеко, — отвечает улитка, —
Далеко ведь нас будут бросать.
Польщена, — говорит, — предложеньем,
Но прости, мол, не тянет плясать.
Не хочу, не могу, не хочу я,
Не могу, не хочу я плясать.
Не могу, не хочу, не могу я,
Не хочу, не могу я плясать.
Но чешуйчатый друг возражает:
Отчего ж не предаться волне?
Этот берег ты любишь, я знаю,
Но другой есть — на той стороне.
Чем от берега этого дальше,
Тем мы ближе к тому, так сказать,
Не бледней, дорогая Улитка,
И скорее приходи поплясать.
Ты не хочешь, скажи, ты не хочешь,
Ты не хочешь, скажи, поплясать?
Ты ведь хочешь, скажи, ты ведь хочешь,
Ты ведь хочешь, скажи, поплясать?
— Спасибо, мне этот танец очень понравился, — сказала Аня, довольная, что представленье кончено. — И как забавна эта песнь о треске.
— Кстати, начет трески, — сказала Чепупаха, — Вы, конечно, знаете, что это такое.
— Да, — ответила Аня, — я ее часто видела во время обеда.
— В таком случае, если вы так часто с ней обедали, то вы знаете, как она выглядит? — продолжала Чепупаха.
— Кажется, знаю, — проговорила Аня, задумчиво. — Она держит хвост во рту и вся облеплена крошками.
— Нет, крошки тут ни при чем, — возразила Чепупаха. — Крошки смыла бы вода. Но, действительно, хвост у нее во рту, и вот почему, — тут Чепупаха зевнула и прикрыла глаза, — объясни ей причину и все такое, — обратилась она к Грифу.
— Причина следующая, — сказал Гриф. — Треска нет-нет да и пойдет танцевать с омарами. Ну и закинули ее в море. А падать было далеко. А хвост застрял у нее во рту. Ну и не могла его вынуть. Вот и все.
Аня поблагодарила: «Это очень интересно. Я никогда не знала так много о треске.
— Я могу вам еще кое-что рассказать, если хотите, — предложил Гриф. — Знаете ли вы, например, откуда происходит ее названье?
— Никогда об этом не думала, — сказала Аня. — Откуда?
— Она трещит и трескается, — глубокомысленно ответил Гриф.
Аня была окончательно озадачена. «Трескается, — повторила она удивленно. — Почему?»
— Потому что она слишком много трещит, — объяснил Гриф.
— Я думала, что рыбы немые, — шепнула Аня.
— Как бы не так, — воскликнул Гриф. — Вот есть, например, белуга. Та прямо ревет. Оглушительно.
— Раки тоже кричат, — добавила Чепупаха. — Особенно, когда им показывают, где зимовать. При этом устраиваются призрачные гонки.
— Отчего призрачные? — спросила Аня.
— Оттого, что приз рак выигрывает, — ответила Чепупаха.
Аня собиралась еще спросить что-то, но тут вмешался Гриф: «Расскажите-ка нам о ваших приключеньях», — сказал он.
— Я могу вам рассказать о том, что случилось со мной сегодня, — начала Аня. — О вчерашнем же нечего говорить, так как вчера я была другим человеком.
— Объяснитесь! — сказала Чепупаха.
— Нет, нет! сперва приключенья, — нетерпеливо воскликнул Гриф. — Объясненья всегда занимают столько времени.
И Аня стала рассказывать о всем, что она испытала с того времени, как встретила Белого Кролика. Сперва ей было страшновато — оба зверя придвигались так близко, выпучив глаза и широко разинув рты, — но потом она набралась смелости. Слушатели ее сидели совершенно безмолвно, и только когда она дошла до того, как Гусеница заставила ее прочитать «Скажи-ка, дядя», и как вышло совсем не то, только тогда Чепупаха со свистом втянула воздух и проговорила: «Как это странно!»
— Прямо скажу — странно, — подхватил Гриф.
— Я бы хотела, чтобы она и теперь прочитала что-нибудь наизусть. Скажи ей начать! — Чепупаха взглянула на Грифа, словно она считала, что ему дана известная власть над Аней.
— Встаньте и прочитайте «Как ныне сбирается», — сказал Гриф.
«Как все они любят приказывать и заставлять повторять уроки! — подумала Аня. — Не хуже, чем в школе!»
Однако она встала и стала читать наизусть, но голова ее была так полна Омаровой Кадрилью, что она едва знала, что говорить, и слова были весьма любопытны
Как дыня, вздувается вещий Омар:
«Меня, — говорит он, — ты бросила в жар;
Ты кудри мои вырываешь и ешь,
Осыплю я перцем багровую плешь».
Омар! Ты порою смеешься, как еж,
Акулу акулькой с презреньем зовешь;
Когда же и вправду завидишь акул,
Ложишься ничком под коралловый стул.
— Это звучит иначе, чем то, что я учил в детстве, — сказал Гриф.
— А я вообще никогда ничего подобного не слышала, — добавила Чепупаха. — Мне кажется, это необыкновенная ерунда.
Аня сидела молча. Она закрыла лицо руками и спрашивала себя, станет ли жизнь когда-нибудь снова простой и понятной.
— Я требую объясненья, — заявила Чепупаха.
— Она объяснить не может, — поспешно вставил Гриф и обратился к Ане: — Продолжай!
— Но как же это он прячется под стул, — настаивала Чепупаха. — Его же все равно было бы видно между ножками стула.
— Я ничего не знаю, — ответила Аня. Она вконец запуталась и жаждала переменить разговор.
— Продолжай! — повторил Гриф. — Следующая строфа начинается так: «Скажи мне, кудесник…»
Аня не посмела ослушаться, хотя была уверена, что опять слова окажутся не те, и продолжала дрожащим голосом:
«Я видел, — сказал он, — как, выбрав лужок,
Сова и пантера делили пирог:
Пантера за тесто, рыча, принялась,
Сове же на долю тарелка пришлась.
Окончился пир — и сове, так и быть,
Позволили ложку в карман положить.
Пантере же дали и вилку, и нож.
Она зарычала и съела — кого ж?»
— Что толку повторять такую белиберду? — перебила Чепупаха. — Как же я могу знать, кого съела пантера, если мне не объясняют. Это головоломка какая-то!
— Да, вы уж лучше перестаньте, — заметил Гриф, к великой радости Ани.
— Не показать ли вам вторую фигуру Омаровой Кадрили? — продолжал он. — Или же вы хотели бы, чтобы Чепупаха вам что-нибудь спела?
— Пожалуйста, спойте, любезная Чепупаха, — взмолилась Аня так горячо, что Гриф даже обиделся.
— Гм! У всякого свой вкус! Спой-ка, матушка, «Черепаховый суп».
Чепупаха глубоко вздохнула и, задыхаясь от слез, начала петь следующее:
Сказочный суп — ты зелен и прян.
Тобой наполнен горячий лохан!
Кто не отведает? Кто так глуп?
Суп мой вечерний, сказочный суп,
Суп мой вечерний, сказочный суп!
Ска-азочный су-уп,
Ска-азочный су-уп,
Су-уп мой вечерний,
Ска-азочный, ска-азочный суп!
Сказочный суп — вот общий клич!
Кто предпочтет рыбу или дичь?
Если б не ты, то, право, насуп-
Ился бы мир, о, сказочный суп!
Сбился бы мир, о сказочный суп!
Ска-азочный су-уп,
Ска-азочный су-уп,
Су-уп, мой вечерний,
Ска-азочный, ска-азочный СУП!
— Снова припев! — грянул Гриф, и Чепупаха принялась опять петь, как вдруг издали донесся крик: «Суд начинается!»
— Скорей! — взвизгнул Гриф и, схватив Аню за руку, понесся по направлению крика, не дожидаясь конца песни.
— Кого судят? — впопыхах спрашивала Аня, но Гриф только повторял: «Скорей!» и все набавлял ходу. И все тише и тише звучали где-то позади обрывки унылого припева:
Су-уп мой вечерний,
Ска-азочный, ска-азочный суп!
Глава 11. Кто украл пирожки?
Король Червей и его Королева уж восседали на тронах, когда они добежали. Кругом теснилась громадная толпа — всякого рода звери и птицы, а также и вся колода карт: впереди выделялся Валет, в цепях, оберегаемый двумя солдатами, а рядом с Королем стоял Белый Кролик, держа в одной руке тонкую трубу, а в другой пергаментный свиток. Посредине залы суда был стол, а на нем большая тарелка с пирожками: они казались такими вкусными, что, глядя на них, Аня ощущала острый голод. «Поскорее кончилось бы, — подумала она, — поскорее бы начали раздавать угощенье». Но конец, по-видимому, был не близок, и Аня от нечего делать стала глядеть по сторонам. Ей никогда раньше не приходилось бывать на суде, но она кое-что знала о нем по книжкам, и теперь ей было приятно, что она может назвать различные должности присутствующих.
— Это судья, — сказала она про себя, — он в мантии и парике.
Судьей, кстати сказать, был Король и так как он надел корону свою на парик (посмотрите на картинку, если хотите знать, как он ухитрился это сделать), то, видимо, ему было чрезвычайно неудобно, а уж как ему это шло — посудите сами.
Рядом с Аней на скамеечке сидела кучка зверьков и птичек.
— Это скамейка присяжников, — решила она. Слово это она повторила про себя два, три раза с большой гордостью. Еще бы! Немногие девочки ее лет знают столько о суде, сколько она знала. Впрочем, лучше было бы сказать: «скамья присяжных».
Все двенадцать присяжников деловито писали что-то на грифельных досках. «Что они делают? — шепотом спросила Аня у Грифа. — Ведь суд еще не начался, записывать нечего».
— Они записывают свои имена, — шепнул в ответ Гриф, — боятся, что забудут их до конца заседания.
— Вот глупые! — громко воскликнула Аня и хотела в возмущенье добавить что-то, но тут Белый Кролик провозгласил: «Соблюдайте молчанье», — и Король напялил очки и тревожно поглядел кругом, чтобы увидеть, кто говорит.
Аня, стоя за присяжниками, заметила, что все они пишут на своих досках: «Вот глупые!» Крайний не знал, как пишется «глупые», и обратился к соседу, испуганно хлопая глазами. «В хорошеньком виде будут у них доски по окончании дела!» — подумала Аня.
У одного из присяжников скрипел карандаш. Переносить это Аня, конечно, не могла и, улучив минуту, она протянула руку через его плечо и выдернула у него карандаш. Движенье это было настолько быстро, что бедный маленький присяжник (не кто иной, как Яша — Ящерица) никак не мог понять, куда карандаш делся. Он тщетно искал его — и, наконец, был принужден писать пальцем. А это было ни к чему, так как никакого следа на доске не оставалось.
— Глашатай, прочти обвиненье! — приказал Король.
Тогда Белый Кролик протрубил трижды и, развернув свой пергаментный список, прочел следующее:
Дама Червей для сердечных гостей
В летний день напекла пирожков.
Но пришел Валет, и теперь их нет;
Он — хвать, и был таков!
— Обсудите приговор, — сказал Король, обращаясь к присяжникам.
— Не сейчас, не сейчас! — поспешно перебил Кролик. — Еще есть многое, что нужно до этого сделать.
— Вызови первого свидетеля, — сказал Король. И Белый Кролик трижды протрубил и провозгласил: «Первый свидетель!»
Первым свидетелем оказался Шляпник. Он явился с чашкой чая в одной руке, с куском хлеба в другой и робко заговорил:
— Прошу прощенья у вашего величества за то, что я принес это сюда, но дело в том, что я еще не кончил пить чай, когда меня позвали.
— Пора было кончить, — сказал Король. — Когда ты начал?
Тот посмотрел на Мартовского Зайца, который под руку с Соней тоже вошел в зал.
— Четырнадцатого Мартобря, кажется, — ответил он.
— Четырнадцатого, — подтвердил Мартовский Заяц.
— Шестнадцатого, — пробормотал Соня.
— Отметьте, — обратился Король к присяжникам, и те с радостью записали все три ответа один под другим, потом сложили их и вышло: 44 копейки.
— Сними свою шляпу! — сказал Король Шляпнику.
— Это не моя, — ответил Шляпник.
— Украл! — воскликнул Король, и присяжники мгновенно отметили это.
— Я шляпы держу для продажи, — добавил Шляпник в виде объяснения, — своих у меня вовсе нет. Я — шляпник.
Тут Королева надела очки и стала в упор смотреть на свидетеля, который побледнел и заерзал.
— Дай свои показанья, — сказал Король, — и не ерзай, а то я прикажу казнить тебя тут же.
Это не очень подбодрило Шляпника. Он продолжал переступать с ноги на ногу, тревожно поглядывая на Королеву. В своем смущенье он откусил большой кусок чашки вместо хлеба. В ту же минуту Аню охватило странное ощущенье, которое сначала ее очень озадачило. И вдруг она поняла, в чем дело: она снова начала расти. Ей пришло в голову, что лучше покинуть зал, но потом она решила остаться, пока хватит места.
— Ух, вы меня совсем придавили, — пробурчал Соня, сидящий рядом с ней. — Я еле могу дышать.
— Не моя вина, — кротко ответила Аня. — Я, видите ли, расту.
— Вы не имеете права расти здесь, — сказал Соня.
— Ерунда! — перебила Аня, набравшись смелости. — Вы небось тоже растете.
— Да, но разумным образом, — возразил Соня, — не раздуваюсь, как вы. — И он сердито встал и перешел на другой конец залы.
Все это время Королева не переставала глазеть на Шляпника, и вдруг она сказала, обращаясь к одному из стражников: «Принеси-ка мне список певцов, выступавших на последнем концерте». Шляпник так задрожал, что скинул оба башмака.
— Дай свои показанья, — грозно повторил Король, — иначе будешь казнен, несмотря на твое волненье.
— Я бедный человек, ваше величество, — залепетал Шляпник, — только что я начал пить чай, а тут хлеб, так сказать, тоньше делается, да и в голове стало сыро.
— Можно обойтись без сыра, — перебил Король.
— А тут стало еще сырее, так сказать, — продолжал Шляпник, заикаясь.
— Ну и скажи так, — крикнул Король. — За дурака что ли ты меня принимаешь!
— Я бедный человек, — повторил Шляпник. — И в голове еще не то случалось, но тут Мартовский Заяц сказал, что…
— Я этого не говорил, — поспешно перебил Мартовский Заяц.
— Говорил! — настаивал Шляпник.
— Я отрицаю это! — воскликнул Мартовский Заяц.
— Он отрицает, — проговорил Король, — выпусти это место.
— Во всяком случае, Соня сказал, что… — и тут Шляпник с тревогой посмотрел на товарища, не станет ли и он отрицать. Но Соня не отрицал ничего, ибо спал крепким сном. — После этого, — продолжал Шляпник, — я нарезал себе еще хлеба.
— Но что же Соня сказал? — спросил один из присяжников.
— То-то и есть, что не могу вспомнить, — ответил Шляпник.
— Ты должен вспомнить, — заметил Король, — иначе будешь обезглавлен.
Несчастный Шляпник уронил свою чашку и хлеб и опустился на одно колено.
— Я бедный человек, ваше величество, — начал он.
— У тебя язык беден, — сказал Король.
Тут одна из морских свинок восторженно зашумела и тотчас была подавлена стражниками. (Делалось это так: у стражников были большие холщевые мешки, отверстия которых стягивались веревкой. В один из них они и сунули вниз головой морскую свинку, а затем на нее сели.)
«Я рада, что видела, как это делается, — подумала Аня. — Я так часто читала в газете после описания суда: были некоторые попытки выразить ободрение, но они были сразу же подавлены. До сих пор я не понимаю, что это значит».
— Если тебе больше нечего сказать, — продолжал Король, — можешь встать на ноги.
— Я и так стою, только одна из них согнута, — робко заметил Шляпник.
— В таком случае встань на голову, — отвечал Король.
Тут заликовала вторая морская свинка и была подавлена.
«Ну вот, с морскими свинками покончено, теперь дело пойдет глаже».
— Я предпочитаю допить свой чай, — проговорил Шляпник, неуверенно взглянув на Королеву, которая углубилась в список певцов.
— Можешь идти, — сказал Король.
Шляпник торопливо покинул залу, оставив башмаки.
— И обезглавьте его при выходе, — добавила Королева, обращаясь к одному из стражников; но Шляпник уже был далеко.
— Позвать следующего свидетеля, — сказал Король.
Выступила Кухарка Герцогини. Она в руке держала перечницу, так что Аня сразу ее узнала. Впрочем, можно было угадать ее присутствие и раньше: публика зачихала, как только открылась дверь.
— Дай свое показание, — сказал Король.
— Не дам! — отрезала Кухарка.
Король в нерешительности посмотрел на Кролика; тот тихо проговорил: «Ваше величество должно непременно ее допросить».
— Надо — так надо, — уныло сказал Король и, скрестив руки, он угрюмо уставился на кухарку, так насупившись, что глаза его почти исчезли. Наконец он спросил глубоким голосом: — Из чего делают пирожки?
— Из перца главным образом, — ответила кухарка.
— Из сиропа, — раздался чей-то сонный голос.
— За шиворот его! — заорала Королева. — Обезглавить его! Вышвырнуть его отсюда! Подавить! Защипать! Отрезать ему уши!
В продолжение нескольких минут зал был в полном смятении: выпроваживали Соню. Когда же его вывели, и все затихли снова, оказалось, что Кухарка исчезла.
— Это ничего, — сказал Король с видом огромного облегчения. — Позвать следующего свидетеля.
И он добавил шепотом, обращаясь к Королеве: «Знаешь, милая, ты бы теперь занялась этим. У меня просто лоб заболел».
Аня с любопытством следила за Кроликом. «Кто же следующий свидетель? — думала она. — До сих пор допрос ни к чему не привел».
Каково же было ее удивление, когда Кролик провозгласил высоким, резким голосом: «Аня!»
Глава 12. Показание Ани
— Я здесь! — крикнула Аня и, совершенно забыв в своем волнении о том, какая она стала большая за эти несколько минут, она вскочила так поспешно, что смахнула юбкой скамейку с присяжными, которые покатились кувырком вниз, прямо в толпу, и там, на полу, стали извиваться, что напомнило Ане стеклянный сосуд с золотыми рыбками, опрокинутый ею как-то на прошлой неделе.
— Ах, простите меня, — воскликнула она с искренним огорчением и стала подбирать маленьких присяжников, очень при этом торопясь, так как у нее в голове мелькало воспоминанье о случае с золотыми рыбками. И теперь ей смутно казалось, что если не посадить обратно на скамеечку всех этих вздрагивающих существ, то они непременно умрут.
— Суд не может продолжаться, — сказал Король проникновенным голосом, — пока все присяжные не будут на своих местах. Все, — повторил он и значительно взглянул на Аню.
Аня посмотрела на скамейку присяжников и увидела, что она впопыхах втиснула Яшу-Ящерицу вниз головой между двух Апрельских Уточек, и бедное маленькое существо только грустно поводило хвостиком, сознавая свою беспомощность.
Аня поспешила его вытащить и посадить правильно. «Впрочем, это имеет мало значения, — сказала она про себя. — Так ли он торчит, или иначе — все равно особой пользы он не приносит».
Как только присяжники немного успокоились после пережитого волненья, и как только их доски и карандаши были найдены и поданы им, они принялись очень усердно записывать историю несчастья — все, кроме Яши, который, казалось, слишком потрясен, чтобы что-либо делать, и мог только глядеть в потолок, неподвижно разинув рот.
— Что ты знаешь о преступленьи? — спросил Король у Ани.
— Ничего, — ответила Аня.
— Решительно ничего? — настаивал Король.
— Решительно ничего, — сказала Аня.
— Это важно, — проговорил Король, обернувшись к присяжникам. Те было начали заносить сказанное, но тут вмешался Кролик.
— Неважно — хотите сказать, ваше величество? — произнес он чрезвычайно почтительным голосом, но с недобрым выражением на лице.
— Неважно, да, да, конечно, — быстро поправился Король и стал повторять про себя: «Важно — неважно, неважно — важно», словно он старался решить, какое слово звучит лучше.
Некоторые из присяжников записали «важно», другие — «неважно».
Аня могла заметить это, так как видела их доски. «Но это не имеет никакого значения, — решила она про себя.
В эту минуту Король, который только что торопливо занес что-то в свою записную книжку, крикнул: «Молчанье!» — и прочел из этой же книжки следующее: «Закон сорок четвертый. Все лица, чей рост превышает одну версту, обязаны удалиться из залы суда».
Все уставились на Аню.
— Превышаешь! — молвил Король.
— И многим, — добавила Королева.
— Во всяком случае, я не намерена уходить, — сказала Аня. — А кроме того, это закон не установленный, вы сейчас его выдумали.
— Это старейший закон в книге, — возразил Король.
— Тогда он должен быть законом номер первый, а не сорок четвертый, — сказала Аня.
Король побледнел и захлопнул записную книжку.
— Обсудите приговор, — обратился он к присяжникам, и голос его был тих и трепетен.
— Есть еще одна улика, — воскликнул Белый Кролик, поспешно вскочив. — Только что подобрали вот эту бумажку.
— Что на ней написано? — полюбопытствовала Королева.
— Я еще не развернул ее, — ответил Кролик. — Но, по-видимому, это письмо, написанное подсудимым… к… к кому-то.
— Так оно и должно быть, — сказал Король. — Разве только, если оно написано к никому, что было бы безграмотно, не правда ли?
— А как адрес? — спросил один из присяжников.
— Адреса никакого нет, — сказал Кролик. — Да и вообще ничего на внешней стороне не написано. — Он развернул листок и добавил. — Это, оказывается, вовсе не письмо, а стихи.
— А почерк чей, подсудимого? — спросил вдруг один из присяжников.
— В том-то и дело, что нет, — ответил Кролик. — Это-то и есть самое странное.
Присяжники все казались озадаченными.
— Он, должно быть, подделался под чужой почерк, — решил Король. Присяжники все просветлели.
— Ваше величество, — воскликнул Валет, — я не писал этого, и они не могут доказать, что писал я: подписи нет.
— То что ты не подписал, ухудшает дело, — изрек Король. — У тебя, наверное, совесть была нечиста, иначе ты бы поставил в конце свое имя, как делают все честные люди!
Тут раздались общие рукоплесканья: это была первая действительно умная вещь, которую Король сказал за весь день.
— Это доказывает его виновность, конечно, — проговорила Королева. — Итак, отруб…
— Это ровно ничего не доказывает, — перебила Аня. — Вы же даже не знаете, о чем говорится в этих стихах.
— Прочесть их, — приказал Король.
Белый Кролик надел очки. «Откуда ваше величество прикажете начать?» — спросил он.
— Начни с начала, — глубокомысленно ответил Король, — и продолжай пока не дойдешь до конца. Тогда остановись.
В зале стояла мертвая тишина, пока Кролик читал следующие стихи:
При нем беседовал я с нею
О том, что он и ей, и мне
Сказал, что я же не умею
Свободно плавать на спине.
Хоть я запутался — не скрою —
Им ясно истина видна;
Но что же станется со мною,
Когда вмешается она?
Я дал ей семь, ему же десять,
Он ей — четыре или пять.
Мы не успели дело взвесить,
Как все вернулись к нам опять.
Она же высказалась даже
(Пред тем, как в обморок упасть)
За то, что надо до продажи
Ей выдать целое, нас часть.
Не говорите ей об этом
Во избежанье худших бед.
Я намекнул вам по секрету,
Что это, знаете, секрет.
— Вот самое важное показание, которое мы слышали, — сказал Король. — Итак, пускай присяжные…
— Если кто-нибудь из них может объяснить эти стихи, я дам ему полтинник, — проговорила Аня, которая настолько выросла за время чтения, что не боялась перебивать, — В этих стихах нет и крошки смысла — вот мое мнение.
Присяжники записали: «Нет и крошки смысла — вот ее мненье», — но ни один из них не попытался дать объяснение.
— Если в них нет никакого смысла, — сказал Король, — то это только, знаете, облегчает дело, ибо тогда и смысла искать не нужно. Но, как-никак, мне кажется, — продолжал он, развернув листок на коленях и глядя на него одним глазом, — мне кажется, что известное значенье они все же имеют. «Сказал, что я же не умею свободно плавать на спине». Ты же плавать не умеешь? — обратился он к Валету.
Валет с грустью покачал головой. «Разве, глядя на меня, можно подумать, что я хорошо плаваю?» — спросил он. (Этого, конечно, подумать нельзя было, так как он был склеен весь из картона и в воде расклеился бы.)
— Пока что — правильно, — сказал Король и принялся повторять стихи про себя: «… Им ясно истина видна» — это, значит, присяжным.» -… Когда вмешается она»… — это, должно быть, Королева… — «Но что же станется со мною?» … да, это действительно вопрос!.. «Я дал ей семь, ему же десять» … ну, конечно, это насчет пирожков.
— Но дальше сказано, что «все вернулись к нам опять…», — перебила Аня.
— Так оно и есть — вот они! — с торжеством воскликнул Король, указав на блюдо с пирожками на столе. — Ничего не может быть яснее! Будем продолжать: «… перед тем, как в обморок упасть»… ты, кажется, никогда не падала в обморок, моя дорогая, — обратился он к Королеве.
— Никогда! — рявкнула с яростью Королева и бросила чернильницей в Ящерицу. (Бедный маленький Яша уже давно перестал писать пальцем, видя, что следа не остается, а тут он торопливо начал сызнова, употребляя чернила, струйками текущие у него по лицу.)
— В таком случае это не совпадает, — сказал Король, с улыбкой обводя взглядом присутствующих. Гробовое молчанье.
— Это — игра слов! — сердито добавил он, и все стали смеяться.
— Пусть присяжные обсудят приговор, — сказал Король в двадцатый раз.
— Нет, нет, — прервала Королева. — Сперва казнь, а потом уж приговор!
— Что за ерунда? — громко воскликнула Аня. — Как это возможно?
— Прикуси язык, — гаркнула Королева, густо побагровев.
— Не прикушу! — ответила Аня.
— Отрубить ей голову, — взревела Королева.
Никто не шевельнулся.
— Кто вас боится? — сказала Аня. (Она достигла уже обычного своего роста.) — Ведь все вы — только колода карт.
И внезапно карты взвились и посыпались на нее: Аня издала легкий крик — не то ужаса, не то гнева и стала от них защищаться и… очнулась… Голова ее лежала на коленях у сестры, которая осторожно смахивала с ее лица несколько сухих листьев, слетевших с ближнего дерева.
— Проснись же, Аня, пора! — сказала сестра. — Ну, и хорошо же ты выспалась!
— Ах, у меня был такой причудливый сон! — воскликнула Аня и стала рассказывать сестре про все те странные приключения, о которых вы только что читали. Когда она кончила, сестра поцеловала ее и сказала:
— Да, действительно, сон был причудливый. А теперь ступай, тебя чай ждет; становится поздно.
И Аня встала и побежала к дому, еще вся трепещущая от сознанья виденных чудес.
x x x
А сестра осталась сидеть на скате, опершись на вытянутую руку. Глядела она на золотой закат и думала о маленькой Ане и обо всех ее чудесных приключениях и сама в полудреме стала грезить.
Грезилось ей сперва лицо сестренки, тонкие руки, обхватившие голое колено, яркие, бойкие глаза, глядящие ей в лицо. Слышала она все оттенки детского голоса, видела, как Аня по обыкновению своему нет, нет, да и мотнет головой, откидывая волосы, которые так настойчиво лезут на глаза. Она стала прислушиваться, и все кругом словно ожило, словно наполнилось теми странными существами, которые причудились Ане.
Длинная трава шелестела под торопливыми шажками Белого Кролика, испуганная Мышь барахталась в соседнем пруду, звякали чашки — то Мартовский Заяц со своими приятелями пили нескончаемый чай, — раздавался резкий окрик Королевы, приказывавшей казнить несчастных гостей своих, снова поросенок-ребенок чихал на коленях у Герцогини, пока тарелки и блюда с грохотом разбивались кругом, снова вопль Грифа, поскрипыванье карандаша в руках Ящерицы и кряхтенье подавляемых Морских Свинок наполняли воздух, мешаясь с отдаленными всхлипываниями горемычной Чепупахи.
Так грезила она, прикрыв глаза, и почти верила в страну чудес, хотя знала, что стоит глаза открыть — и все снова превратится в тусклую явь — в шелестенье травы под ветром, в шуршанье камышей вокруг пруда, сморщенного дуновеньем, — и звяканье чашек станет лишь перезвоном колокольчиков на шеях пасущихся овец, а резкие крики Королевы — голосом пастуха. И все остальные звуки превратятся (знала она) в кудахтанье и лай на скотном дворе, и дальнее мычанье коров займет место тяжелого всхлипыванья Чепупахи.
И затем она представила себе, как эта самая маленькая Аня станет взрослой женщиной, и как она сохранит в зрелые годы свое простое и ласковое детское сердце, и как она соберет вокруг себя других детей и очарует их рассказом о том, что приснилось ей когда-то, и как она будет понимать их маленькие горести и делить все простые радости их, вспоминая свое же детство и длинные, сладкие летние дни.
Это снова я! Мне жалко свинок, Яшу, Чепупаху. Но сказка всё равно нормик!
Сказка хорошая! Только Яшу жалко. Советую читать! очень интересная!
Хорошая сказка похожа на Алису в стране чудес
сказка норм. но мне ее еще и на лето задали.
сказка конечно хорошая но мне нужно все 12 глав пересказать в школе это что то с чемто
норм сказка… ТОЛЬКО ПОПРОБУЙТЕ ЗАДИЗЛАЙКАТЬ
Слов нет
такой странный рассказ
Большей чуши я в своей жизни не читала ! Мне не понравилось!
Мне не понравилось больше сказать не чего
Было интересно почитать перевод Набокова, это одна из самых лучших сказок, по моему мнению. В детстве я могла цитировать отрывки из неё наизусть. Много смысла в ней, не смотря на запутанный сюжет.