(О детстве Васнецова)
В доме нынче странники. Их четверо. Стряпуха поставила перед ними каравай хлеба да горшок со щами.
Странник со своей ложкой веселыми глазами постреливает на печь.
— Айда, ребятишки, с нами хлебать! Воробьиным хлебцем побалую.
— Воробьиным?! — Тонкое личико мальчика светлеет, но в глазах строгость и укор — дедушка пошутил?
— Гляди! — Веселый странник достает из котомки каравай величиной с детскую ладошку. — Вчера весь день шли не евши. Загоревали. Тут воробей пролетал, да и пожаловал нас воробьиным своим подаянием.
Второй раз упрашивать не надо.
Старшему мальчику лет семь, младшему и трех, наверное, нет. Старший делит воробьиный хлеб на четыре части.
— А это кому? — спрашивает странник.
— Папеньке и маменьке.
— Вот оно как! В добром доме и детки добрые. Входит стряпуха с горшком каши на рогаче.
— А вы уж тут как тут!
Старший мальчик вдруг страшно краснеет, разламывает свой кусочек хлеба надвое.
— Это воробьи странникам послали! Стряпуха берет хлеб, серьезно съедает.
Странники ложатся на тулупы, а веселый и самый старший лезет на печь.
— Ну, про что тебе рассказать, голубчик?
— Про море.
— Ишь ты! Живешь средь лесов, а мечтаешь о море. Видно, душа у тебя, как у птицы.
Старик умолкает, не зная, видно, с чего начать, а кто-то из его товарищей бурчит:
— Ничего в нем в этом море нет. Вода и вода. Был я на Черном, был и на Белом — вода и вода.
— Не-ет! — Старик улыбается во тьме. — Скажешь тоже — вода и вода. Идет корабль по синему, как по небу. А бывает, и не углядишь, где небо, где море. Сольются стихии — и такой восторг, словно птица Сирин пролетела над головой.
— А кто это, птица Сирин? — замирая сердцем, спрашивает мальчик.
— Птица, зовомая Сирин, пребывает в Едемском раю. Ее пение обещает праведникам вечную радость.
Солнце на замороженном окне как жар-птица. В людской никого! Ушли!
Ноги в валенки, шубу на плечи. Шуба до самой земли. За старшим братом Николаем матушка дала донашивать. А шапка своя и рукавички свои.
Огромные деревья за усадьбой в кипени инея. Солнце щекастое, малиновое. Снега то полыхают, то меркнут. В небе, движимое воздухом, колышется колючее морозное облако. Мальчик бежит по дороге, но околица уже за третьим домом.
Пусто на дороге.
Дорога припорошена мелким сеном, копну спозаранок провезли. Не видно следов!
Мальчик оглядывает поляну у подножья черных высоченных лип. Вот отсюда они и улетели на ковре-самолете, коли следов-то нет!
В доме переполох: значит, будут гости! Мама со стряпухой хлопочут у печи, пахнет пирогами. Детям дают по пирожку, по кружке молока и выставляют с кухни.
Младший куксится, а старшему — свобода!
Его санки самые быстрые в Рябове, со стальными полосками на полозах. Мчат они седока преданно. Все скорей, скорей! Жуть и веселие в сердце! Веселие и жуть!
По накатанной дорого с горы, с «прыжка», на запруду и по льду.
Снизу запорошенное снегом село, как на рождественской картинке.
Церковь — как наседка, а дома, как цыплята. Дом отца дьякона, дом псаломщика, дом пономаря, избушка церковного сторожа. Их дом. Он самый большой здесь. Батюшка Михаил Васильевич — не дьякон и не пономарь — священник.
Мужики и бабы за глаза о батюшке дурного не говорят. Батюшка за всех обиженных ходатай.
…Солнце, поднявшись над деревьями, слепит глаза. На снег тоже не посмотри — огнем горит! И в сердце зайчиком радость — не жалко солнцу солнца для их Рябова! Вон его сколько!
И тотчас на радость набегает, притемняя, тревога.
Как же это солнце находит Рябово? На такой-то огромной земле?! Отчего солнце знает его, Витю Васнецова, а царь не знает? Отчего солнца хватает всем, и куполам на церкви, и лесу, и самой малой снежинке?
И уже не тревога, печаль сжимает ему сердце. Солнце любит всех, а вот много ли у него любви? Хватит ли ее, чтобы любить всех? Он начинает быстро вспоминать, кого любит: папу, маму, дедушку Кибардина, брата Николая — ах, как он далеко теперь, в Вятке! — Петяшу, стряпуху, вчерашних странников, соседей, мужиков и баб из окрестных деревень — прихожан их церкви, конюха Кирю… Он рад и других людей любить, но только не знает их.
Витя берет с полки журнал. Журналы в их доме старые. Батюшкины друзья присылают из Вятки комплекты прошлогодних, выписывать денег нет.
Хоть смотрены журналы по многу раз, Вите все равно интересно рассматривать картинки — вдруг увидишь то, что проглядел. И еще есть у мальчика тайная надежда застать картинку врасплох. Пока книга закрыта, наверное, на картинках все, как в жизни: лошади скачут, люди разговаривают, корабли плывут, пушки палят…
Витя разом открывает журнал и цепко смотрит на застывшее перед ним море, корабль, остров. На острове пальмы и вулкан с белым облачком пара над кратером.
В зарослях джунглей прячутся дикари. Один с копьем припал к земле, другой с луком и с отравленными стрелами сидит на дереве среди лиан.
На корабле убрали паруса и опускают якорь. Остров никем еще не открыт, матросов пугает тишина и неизвестность.
Пока этот корабль — чужой. Все здесь чужое. Чужие дикари, чужое море, но Витя уже умеет «чужое» превращать в свое. Он берет бумагу, отточенный отцовский карандаш и срисовывает картинку. Он мог бы срисовать ее очень похоже, но, чтобы картинка ожила, чтобы в ней была история не о чужом корабле, а о его, Витином, нужно нарисовать не этот остров, а другой, похожий на него. И еще надо нарисовать самого себя. Себя он изобразил на вершине кратера. Фигурка получилась корявая и нескладно большая, чуть ли не с гору. Тогда фигурка превращается в черный дым — вулкан извергается.
Приходят батюшка и матушка. Батюшка смотрит, как рисует сын.
— Хорошо! Только карандаш держи свободнее. Не нажимай. Вот смотри.
Берет у Виктора карандаш и легкими, неуловимыми черточками рисует окно, лавку под окном, кошку на лавке…
— Папа! — изумляется Виктор. — Ты художник.
— Нет, Витя. Чтобы стать художником, надо много и долго учиться. Вот прадедушка твой, Козьма Иванович, мог бы в художники выйти… Поедешь учиться, поглядишь его рисунки. До сих пор выставлены в Духовном училище.
— И я к вам! — говорит матушка Аполлинария Ивановна. Она усаживается у печи с вязанием, отец садится в кресло. Петяша калачиком — у ног матери, Витя с новым листом бумаги за столом.
— Итак, «Атлантический океан». — Михаил Васильевич открывает журнал, заложенный четками. — «Кораблям, шедшим из Европы в Америку, обыкновенно нечего было бояться флибустьеров, ибо на них по большей части находились только товары, которых продажа была и обременительна и скучна для разбойников; напротив, корабли, нагруженные золотом и драгоценными камнями и возвращающиеся в Европу, почти всегда становились их добычею, ибо флибустьеры никогда не пугались превосходства в силе…» Витя, а ты помнишь, почему морские разбойники назывались флибустьерами?
— Потому что плавали на открытых барках, называемых «флибот».
— Прекрасная у тебя память. Уверен, будешь получать высокие баллы. Ну, продолжим. «Петр де Гран, один из их вождей, родом из Диеппа, имел только одну барку с четырьмя пушками и двадцать восемь человек; с этой горстью людей напал он на большой вице-адмиральский корабль, зацепился за него крючьями и собственноручно прорубил в нем большое отверстие, так что он начал тонуть; в это самое время Петр и его товарищи вскочили на него и так испугали этим испанцев, что ни один из них не взял оружия для защищения себя.
Подражая отцу, быстрыми линиями Витя рисует вице-адмиральский корабль и барку флибустьеров. Пираты лезут через борт, в руках у них кривые ножи, они все с трубками, а на корабле мешки с золотом.
— Хоть бы непогода унялась, — говорит Аполлинария Ивановна, распуская клубок.
«Коля на каникулы едет! — ликует Витя. — Скорее бы проходил этот долгий вечер! Скорее бы!»
И карандаш сам собою рисует крытые санки, лошадь, кучера в тулупе…
Витя просыпается, как выныривает из пушистого теплого сугроба. Комната наполнена тихим добрым светом. Солнце словно прикрыло веками глаза, чтобы не разбудить детей невзначай.
Сегодня день необычный, но, заспавшись, Витя никак не вспомнит, в чем это необычайное? Молотя? Нет! Нынче сочельник — потя. Да еще какая потя! Сегодня не едят до первой звезды.
Ах, как трудно ждать вечера, но какая радость первому увидеть на небе светлую искорку.
Витя улыбается, встает… Но что это — на пустующей Колиной кровати спит человек. Витя поднимается на носки — Коля! Это Коля!
Руки и ноги сами собой сгибаются и выпрямляются, и Витя вылетает в соседнюю комнату в длинной ночной рубахе, встрепанный, пляшущий невероятную пляску радостного дикаря.
— Коля! Коля! Коля!
Ели совсем уже черные, а снег синий, небо же, наоборот, серебряное, четко очерченное с двух сторон лесом, похоже на поднос для осетра.
— Горит! — воздев руки, радостно вскрикивает Михаил Васильевич, и все крутят головами и спрашивают: «Где? Где? Ну, где же?»
И находят вдруг, и замирают.
— А вон! — кричит Витя.
— А вон! — тычет в небо кулаком Петяша. Никто не торопится за столы, за еду. Один Коля вдруг убегает в дом и скоро возвращается. Но что это? Из рук его сыплются острые сверкающие звездочки, целый вихрь звездочек.
— Ах! — говорит Петяша.
И все смотрят на это диво, и брат, любимый, жданный, становится для Вити существом необычайным. Он — маг, житель чудесного места, зовомого Город.
Расплескав все огни, волшебная палочка в руках Коли гаснет, и Коля бросает ее в снег.
— Дети, дети, — радостно волнуясь, говорит Михаил Васильевич, — посмотрите же на небо! Вы посмотрите только, какие миры, какие светы смотрят на нас. Это ведь все — солнца! Каждая пылинка небесная — это солнце! Ах, разума не хватает объять величие сих просторов, но, слава богу, человеку дано — радоваться. Смотрите же! Смотрите! Нет зрелища более достойного и прекрасного, чем небо, полное звезд. И помните, что бы с вами ни случилось в жизни, вы — счастливцы, потому что видели это лучшее из чудес: наше небо.
Витя смотрит, смотрит на звезды во все глаза, и ему чудится, что он напитывается их таинственным, их тревожащим душу светом.
Отзывы о сказке / рассказе: