Януш Корчак — Слава

Глава XVI

Однажды Владек вернулся домой к чаю очень слабый, ничего не ел и сейчас же лег в постель, — ему было холодно, он хотел заснуть, но чувствовал себя нехорошо, — не знал, болит ли у него горло или мучает выпитый чай. Промучившись до двенадцати часов, он больше уж не мог выдержать.

— Мама! — закричал Владек.

Мама не отвечала. Владек полежал еще, попробовал заснуть, — нет, все хуже.

— Мама-а-а!

— Что?

— Я не могу спать.

— Перекрестись, — сказала мама сонным голосом.

Но Владеку было все хуже. Он начал стонать. Мама зажгла лампу и подошла к кровати и уж сидела возле него до утра. А утром заболел и Вицусь.

Владек знает, что пора встать и идти в мыловарню; он слышит, что Вицусь кричит в жару, слышит, как мама разговаривает с отцом, но ему все равно. Противная эта мыловарня; все такое грязное, так скверно опахнет… Олеку лучше в писчебумажном магазине.

Пришел какой-то господин, осмотрел его и Вицуся; мама начала плакать, господин сердился на маму; потом вернулся отец, одели Владека и Вицуся, завернули в одеяла и снесли по лестнице на извозчика.

— Куда мы едем? — спросил Владек.

— В больницу.

— Зачем?

— Не разговаривай, а то холодно.

И мама надвинула ему платок на голову.

Владек все понимает. Он едет на извозчике, на большом сиденье с Вицусем, а мама и папа на маленькой скамеечке. Потом они стоят перед домом с решеткой. Потом господин в белом фартуке кладет ему глубоко в горло железо. Владек видит, что это не ложка, а что-то другое. Теперь он сидит в ванне; женщина в белом фартуке моет его. И вот он в постели; слышно, как бросается и сердится Вицусь.

— Тихо там, щенок! — кричит какой-то мальчик.

В большой белой комнате, близко друг к другу стоят кровати, и в каждой кровати кто-нибудь лежит.

«Если вздумают бить Вицуся, то я заступлюсь за него», — подумал Владек.

Но Вицуся никто не бил. Часто пробуждался Владек, поднимал голову и смотрел, что делает Вицусь. Один раз он видел около него господина в белом фартуке, а то опять сестру милосердия в белом чепце с большими крыльями.

«Вицусь умрет», — подумал Владек.

Наступило утро и опять вечер. Владек чувствовал себя уже лучше, только очень сильно болело горло и хотелось пить. Он сел, смотрел на брата, и стыдно ему было, что тогда он не хотел отдать Вицусю бутылочку от одеколона.

— Вицусь, чего ты кричишь? Чего ты хочешь?

— Не говори с ним, он без сознания, — сказала женщина.

Как странно, что все ходят здесь в белых фартуках.

Владек заснул и ни разу не просыпался, пока, наконец, его не разбудил мальчик, который лежал возле его постели:

— Ты, смотри-ка! Нет твоего брата!

Владек испугался.

Но вошел фельдшер, который утром и вечером меряет всем температуру.

— Скажите, пожалуйста, где Вицусь?

— Его взяли родители.

— А когда возьмут меня?

— Ты ведь большой, ты не скучаешь по дому.

Владек вздохнул: и ему хочется домой… Только еще немножечко болит горло.

Глава XVII

Владек был уже совсем здоров, только на руках и ногах у него сходила кожа. Владек обрывал кусочки кожицы, чтобы скорее вернуться домой. Он получал уже булки к чаю, но только две.

В воскресенье навестил его отец; мама не могла прийти, потому что Пхелка больна. В будущее воскресенье Владек вернется домой. Так говорит доктор.

Хорошо ли Владеку в больнице? Хорошо, только уж очень надоело. Вчера разрезали нарыв на шее тому мальчику, который лежит у окна; ему совсем не было больно, потому что ему дали такие капли для сна. А тот, который лежит у стены, тоже с их двора, это мальчик посыльного, котораго так бьют; он не хочет возвращаться к своим, потому что здесь он получает каждый день мясо и спит на постели. Правда ли, что Вицусь дома? И почему его взяли ночью, а не днем после посещения родителей, как всех? И теперь тоже выписали двух детей, потому что они здоровы. А что, Вицусь уже не кричит и в сознании ли он?

С нетерпением ждал Владек будущего воскресенья. Быстро вбежал по лестнице в квартиру. Маня здесь, Абу здесь, а в постели кто-то лежит. Это Пхелка лежит в постели, но у нее обвязана вся голова и вся она какая-то другая.

Хотела Пхелка поздороваться с Владеком, но шевельнула только головой, простонала и опять закрыла глаза.

— Владек!

— Что тебе, Пхелка?

— Что, Вицусю уже лучше? Когда он вернется домой?

Владек посмотрел на маму и все понял, и стало ему так, как тогда, когда хотели отдать Абу навсегда лавочнице.

Три дня Пхелка ничего не говорила, не ела, не пила, только тихо, даже сквозь сон, стонала. На четвертый день, когда Владек пришел из мыловарни обедать, а уставшая мама уснула, Пхелка тихо-тихо позвала Владека.

— Владек, ты знаешь Еленку?

— Сестру Кароля?

— Да… Я должна ей одну копейку… Когда я умру, ты отдай… И не сердись на меня.

Пхелка говорила очень тихо, потому что на губах у нее были черные струпья, которые очень болели, и нужно было постоянно прикладывать кусочки ваты, смоченные в холодной воде.

Владек попросил маму больше не делать перевязок, потому что так больно… так страшно больно!

Еще только одну перевязку сделали Пхелке, а другая уже была не нужна…

Владек не хотел ждать, пока получит месячное жалованье; он взял у Олека три копейки и отыскал. Еленку.

— Пхелка заняла у тебя копейку, правда?

— Да, — сказала Еленка и как будто смутилась.

— На вот три копейки.

Еленка не хотела брать больше, чем ей следовало.

— Так отдай остальное дедушке и скажи, чтобы помолился за упокой души Вицуся и Пхелки.

Глава XVIII

— Правда, что ты хочешь быть знаменитым? — спросил Олек.

— Хочу, — не колеблясь, ответил Владек.

— И тоже знаменитым полководцем?

— Пожалуй, нет, — говорит Владек.

— В важных вопросах нет слова «пожалуй», — обиделся Олек.

Владек сказал бы Олеку, только если он не будет смеяться. Владек хочет быть знаменитым доктором. Он часто думает об этом с тех пор, как умерли Пхелка и Вицусь, хотя он и знает, что это невозможно.

Почему невозможно? Разве Владек не читал биографии знаменитых самоучек и мучеников знания? Все возможно, только нужно действительно хотеть и знать, как взяться за дело. Чтобы сделаться доктором, нужно только окончить школу. Полководцем быть труднее: полководец должен, прежде всего, иметь армию…

— Как же я окончу школу, в которую я вовсе не хожу? — с горечью прошептал Владек.

— Будешь ходить, вот увидишь. И я буду ходить, потому что полководец тоже должен много знать.

Олек отыскал в Варшаве воскресную школу. Это значит, что можно целую неделю работать и только по воскресеньям ходить в школу. Запись ничего не стоит, только записать должен владелец большого магазина, — такое уж правило.

— Я все делаю по-военному, — говорит Олек. — Школа — это крепость, которую я хочу взять приступом. Теперь я познакомился с препятствиями. Завтра первая атака.

Они встретились на другой день во время обеда перед большим магазином, владелец котораго должен был их записать.

— Пришел? Хорошо. Теперь голову кверху, грудь вперед, перекрестись — и смело марш!

Ни за какие сокровища Владек не вошел бы сам.

— У нас есть к хозяину дело, не терпящее отлагательства, — громко заявил Олек, войдя в магазин.

— Нетерпящее отлагательства? — удивился господин и вышел в другую комнату.

Через минуту их ввели в кабинет, где сидели два господина, молодой и старый седой.

— Чего вы хотите, мальчики? — спросил молодой.

— Мы хотим, чтобы вы записали нас в воскресную школу.

— А вы откуда будете?

— Я работаю в писчебумажном складе, а мой товарищ — в мыловарне, — говорит Олек.

— Так зачем же вы пришли ко мне?

— Потому что вы принадлежите к «Купеческому обществу».

— Ну да, но я могу записать только своих служащих.

— Мы думали, что вы не откажете, потому что ведь это только формальность, — смело возразил Олек.

Седой господин надел очки и неожиданно спросил:

— А что такое значит формальность?

— Формальность, — ответил Олек, — это такая глупость, которую нужно сделать, чтобы ходить в школу, чтобы я мог сделаться полководцем, а мой товарищ — доктором.

Владек охотно скрылся бы под землю от стыда. Как можно чужому рассказывать так все сразу?

— Хорошо, я запишу вас, — сказал седой господин. — Приходите ко мне завтра.

Олек вынул блокнот, господин продиктовал свою фамилию и адрес, и, выходя, Олек сказал как будто слишком громко:

— Мое почтение!

Когда они вышли, Олек глубоко вздохнул:

— Первая атака успешна, завтра второе сражение!

— Но я не пойду с тобой, — возразил Владек.

— Обойдемся без милости. Завтра сам устроюсь. Скажу старику, что ты очень робок.

Глава XIX

Олек, Владек и Маня все свободное время проводят вместе. В будни у них мало времени; даже вечером они занимаются грамматикой и делают задачи. И только очень поздно они сходятся вместе на короткое время, так как сейчас же надо идти спать.

Зато в воскресенье они идут все вместе гулять и рассматривают витрины магазинов. Один раз они были на берегу Вислы, другой раз — в зоологическом кабинете, где выставлены чучела всех животных; были они и на кладбище, у гроба Вицуся и Пхелки, но родители очень сердились на них, потому что дети долго не могли найти крестиков и поздно вернулись домой.

Иногда присоединяется к ним Наталка, иногда сын управляющего, часто Михалинка, которую они теперь понимают, когда она говорит на пальцах.

Михалинку они любят. Наталку же меньше, потому что она воображает, что все должны ее слушаться.

Сын управляющего очень несимпатичный, он хвастается совсем как кузен Янек. Отец ему купил часы, карету; у него есть дядя священник и дядя-богач, у котораго он ездил на пони. Но чаще всего Янек говорит о часах, и тогда Владек думает об отце, который уже не заводит по утрам часов и не носит на пальце кольца, потому что они лежат в ломбарде.

Сын управляющего пригласил их к себе. Когда они пришли, им велели вытереть ноги, чтобы не испачкать пола, и не хвататься за стены, потому что обои новые. А между тем они должны дружить с сыном управляющего, потому что он им решает более трудные задачи. Но сначала приходится просить его и кланяться, словно Бог знает что: то ему некогда, то после, то ему не хочется.

— Пусть только я выиграю генеральное сражение, — говорит Олек; так он называет экзамен.

Экзамен должен был быть осенью, а уже в июле Олек с родителями переехал навсегда в Лодзь.

В последний раз собрались они втроем с Маней на крыше ледника. Долго смотрели на небо, ждали, не упадет ли звездочка, чтобы всем вместе сказать: «Хотим быть знаменитыми».

Маня, которая так интересно умеет рассказывать и больше всего любит читать стихи, тоже хочет быть знаменитой поэтессой, как Конопницкая.

Потом Олек вышел с Владеком на улицу, так как он должен был сказать ему что-то важное. Олек сегодня такой серьезный, как никогда.

— Владек, помнишь ли ты тот брелок с глобусом?

— Помню.

— Так вот этот брелок я украл в лавке. Когда я прощался с хозяином, я рассказал ему это. Сказал, что мне страшно хотелось иметь глобус, что я подарил его и не мог уже взять обратно, что потом он послужил фантом для Михалинки. Я просил, чтобы он вычел за него из моего жалованья, но он не хотел и руку мне подал, — такой славный. Он хотел подарить мне на память кошелек, но я не взял. И уже не мог рекомендовать тебя… Ты не сердишься на меня? Не презираешь меня, Владек?

Олек хочет сказать нечто еще более важное.

Олек будет писать письма ему и Мане.

— Только ты ничего не говори Мане, я ей сам все скажу. Видишь ли, я ее люблю и никогда не забуду ее. Это ничего, что мы переезжаем в Лодзь. Когда я вырасту большой и буду зарабатывать, я приеду и женюсь на Мане. Ты позволишь?

Владеку показалось странным, что Олек хочет жениться на Мане и что он ее любит. Но если он хочет и если родители позволят, — хорошо, пусть жениться.

Олек сказал, что будет благодарен ему до гробовой доски.

Глава XX

Снова наступила зима.

Мама говорила тогда, что, может быть, летом подвернется что-нибудь лучшее. Думали, искали…

Отец подал прошение о принятии его в кондуктора трамваев. Ходил в банк, где был нужен служащий. Думал устроиться в деревне экономом, заплатил три рубля в бюро для приискания занятий.

— Без протекции нельзя найти никакой работы, потому что за каждым куском хлеба протягивается сразу сто рук и реже всего хлеб попадает в честные руки. Чем больше и тяжелее работаешь, тем хуже тебе платят: зачем им держать старика, когда молодой будет работать дешевле?

Снова наступила зима.

Отец все еще служил в пекарне, Владек — у мыловара; Маня уже не делает цветов. Она учится у корсетницы, — эта профессия выгоднее.

Зима очень тяжелая, но Владек уже знает, что так будет всегда, что и у всех то же самое. Опять уголь подорожал, опять холодно и голодно, иначе, видно, уж не может быть.

Олек сдержал слово: написал два письма. В первом письме он спрашивает, сдал ли Владек экзамен и ходит ли уже в школу.

Нет, Владек не сдал, проиграл сражение. Ну, ничего не поделаешь.

На письменный экзамен он не принес бумагу и перо, потому что не знал, что это нужно. Да и откуда же ему было знать? Начался диктант, он сидит и смотрит.

— А ты почему не пишешь? Что ж, ты думал, что носом на столе будешь писать диктант?

Учитель рассердился, дал ему бумагу и перо и велел поскорее писать, чтобы не терять времени, потому что все ждут. Владек поторопился и написал плохо, криво, с ошибками.

И срезался, как говорят школьники.

Во втором письме Олек писал, что он скучает, что хотел бы уже вернуться, что даже читальня там какая-то скверная.

«Рассказал ли ты уже Мане? Согласна ли она?»

Значит, Олек хочет, чтобы он рассказал Мане? Маня уже давно интересуется, о чем они тогда так долго разговаривали на улице. Владек не выдал тайны, — теперь другое дело.

— Олек хочет на тебе жениться; не теперь, конечно, а когда он вырастет и будет зарабатывать.

Маня велела повторить все подробнее, потому что она должна подумать, так сразу она не может. Она думала все воскресенье, с Владеком не разговаривала, а вечером написала стихотворение, что хочет быть женой Олека. Удивительная девочка: как это она пишет эти стихи?

Наверное, Маня будет когда-нибудь поэтессой; ведь она еще такая маленькая, а уже пишет стихи. Может быть, и Олек будет когда-нибудь полководцем, потому что в чужом городе он уже нашел читальню и службу и уже подумывает о школе. Он зарабатывает шесть рублей, — писал Олек в третьем письме.

Один только Владек никогда не будет знаменитым. А ведь неприятно только и делать, что вешать мыло, разливать керосин и следить, чтобы не было пожара…

Заключение

Трудно начать рассказ, но еще труднее его окончить. Подумайте, сколько интересных вещей произошло за один год! А если таких лет пройдет десять, пятнадцать?

Как сильно должны были измениться наши «рыцари чести»! Что стало с ними, когда они выросли? Остался ли Олек верен Мане или забыл о маленькой поэтессе?

Олек женился на Мане и работает на фабрике. Его всегда выбирали представителем от рабочих. Итак, мечты его исполнились: он стал действительно вождем, хотя армия его не имеет ни штыков, ни пушек.

Маня работает на фабрике ковров, а дневник ее печатается в газете. Маня всегда умела интересно рассказывать; она хорошо описала свои приключения. Ведь газеты не станут печатать всякую ерунду…

А Владек, который должен был стать знаменитым доктором?

— «Я не сделался доктором, — писал он в письме к Олеку и Мане. — Я служу в госпитале, но зато я стал знаменитым»…

Это длинная история, каким образом Владек прославился как госпитальный служащий.

Он дал публикацию, что хочет работать в госпитале. И делал свое дело, — послушный, тихий, всегда на своем месте. Никто не знал о нем, ну, словом, обыкновенный служащий, как и всякий другой.

Но однажды Владек поссорился с сестрой милосердия за то, что она дает плохую пищу тем больным, которых она не любит; ведь и сестры милосердия бывают разные. Потом он сделал выговор фельдшеру, что тот плохо исполняет свое дело, не измеряет температуры. И опять хотели Владеку отказать, опять о нем много говорили.

Было и еще хуже. Больному не делают перевязку, потому что его доктор уехал, а другому некогда. Ночью у больного сделался жар; фельдшер говорит, что это не его дело. Владек вымыл руки, сам переменил повязку, написал рапорт: пусть его наказывают за самоволие. Произошла история, целую неделю весь госпиталь волновался, — теперь Владека уже боятся.

И вот случилось то, что окончательно прославило Владека.

В больницу приехал с ревизией военный чиновник в орденах и хотел вместе с главным доктором войти во время операции в зал. Владек не впустил их, говоря, что это запрещено.

— Пропусти, — сказал главный доктор, — я приказываю.

— Нельзя мешать. Не впущу, потому что мой доктор запретил.

Они пошептались что-то между собой.

— Молодец, знаешь службу! — проговорил чиновник, и они ушли.

Но вот приехал из Кракова знаменитый хирург осмотреть госпиталь.

— Можно войти в операционную? — улыбаясь, спросил Владека главный доктор.

А гость из Кракова сказал:

— Так эта и есть ваш знаменитый служащий Владислав? — и подал руку Владеку.

«Видите, дорогие мои, и я тоже стал знаменитым», — писал Владек Олеку и Мане.

В конце письма Владек сообщает, что глаза у отца поправились, что мама с Абу приедут к ним на праздники, и просит Олека найти адвоката, который написал бы ему устав общества госпитальных служащих.

«Помните наш устав «рыцарей чести»? Как это все странно осуществляется в жизни!»

* * *

Дети! Имейте гордые замыслы, мечтайте о великом и стремитесь к славе.

Что-нибудь из этого всегда исполнится.