Юрий Яковлев — Продается старая лошадь: Рассказ

В дачном поселке все фонарные столбы обклеены объявлениями. Даже когда наступает зима и жизнь здесь замирает, маленькие поблекшие листочки продолжают сообщать, что «сдаются две комнаты с террасой», «продается детская коляска», «требуется няня», «имеются клубничные усы «Наполеон» и «учительница-пенсионерка дает уроки английского языка». Эти объявления, сделавшие свое дело, никто не читает, и они напоминают прошлогоднюю газету, в которой все новости давно устарели.

По узкой дорожке, протоптанной в глубоком снегу, шел мальчик в валенках с подшитыми кожей задниками и в меховой шапке, которая налезала на переносицу и грозила закрыть глаза. Мальчик возвращался из булочной и в согнутой руке нес два кирпичика хлеба. Хлеб был теплый, и мальчик грел об него маленький широкий нос и подбородок со впадиной.

Светило солнце, красное от мороза. Со стороны леса тянул леденящий сквознячок. Покрытые густым инеем провода свисали белыми шершавыми канатами. Под ногами мальчика весело похрустывал снег. А теплый хлеб как бы попал к нему прямо из жаркого лета.

Вдруг мальчик услышал слабый шорох. Он остановился, прислушался, огляделся и увидел, что на столбе отклеился верхний уголок бумажки и шуршит, как бы призывая прохожих прочитать, что написано. Мальчик хотел было идти дальше, но бумажка слала ему свой настойчивый сигнал. Он сошел с тропки и, сделав несколько шагов по глубокому снегу, подошел к фонарному столбу. На объявлении с оторванным уголком было написано: «Продается старая лошадь. Красносадская, 113». Слова были выведены неровными печатными буквами. Так пишут дети, которые учатся писать, или старики, у которых не гнутся пальцы. Чернила утратили яркий цвет, и буквы были бурыми, словно заржавели от долгих осенних дождей.

«Лошадь продается!» — усмехнулся мальчик и уткнулся носом в теплый кирпичик. Ему никогда не приходило в голову, что лошади продаются. Никто из его знакомых никогда не продавал и не покупал лошадей. «Интересно, сколько стоит лошадь? Собака стоит пять рублей, — рассуждал он, — а лошадь в сто раз больше собаки. Дорого! — вздохнул мальчик и тут. же подумал: «Может быть, старая лошадь стоит недорого? Все старое дешевле».

Мальчик потоптался у столба, поразмышлял и, поскольку покупка лошади не входила в его планы, зашагал дальше.

Солнце поднималось выше, разгоралось, и тени на снегу стали синими. Мальчик шел домой, грыз вкусную душистую горбушку и следил за своей синей тенью, бесшумно скользящей по колючему кристаллическому снегу. Мысль о лошади осталась сзади, у столба с шуршащим листком.

Но неожиданно мальчик подумал: «Хорошо бы купить лошадь.

Лошадь даже лучше велосипеда. А что делать с лошадью? Гулять.

Скакать верхом. Если на белой в яблоках лошади прокатиться по поселку, все ребята умрут от зависти!»

Он зажмурил глаза, чтобы явственно представить себя в седле, пахнущем кожей, но вместо гордого скакуна в яблоках увидел гнедую рабочую лошадь с тяжелыми ногами, с челкой, налезающей на глаза, с большими усталыми глазами. Это была единственная лошадь, которую он знал, — встретил ее, когда ездил к бабушке в Рязанскую область, в деревню Шемордино. Лошадь звали Стрелкой. Вероятно, когда ей давали имя, думали, что она будет мчаться, скакать, легко нести на себе всадника. Но судьба лошади сложилась иначе: всю жизнь она работала в поле, на огородах, ходила в упряжке тянула то телегу, то сани.

Когда Стрелку привели из колхоза к бабушке на огород, мальчик заметил, что глаза у нее пустые — будто она не выспалась со вчерашнего дня. Покачивая тяжелой головой, лошадь медленно тянула плуг, а мальчик прыгал рядом по рыхлой земле и с интересом наблюдал за ее работой. Лемех плуга холодно поблескивал, земля поднималась волной и отваливалась в сторону. Потом все отдыхали, а бабушка дала мальчику ломоть черного хлеба, густо посыпанного солью, и велела дать Стрелке. Он с опаской протянул лошади хлеб, думал — укусит. Но лошадь большой мягкой губой осторожно взяла угощение. И было даже приятно почувствовать на ладони теплое дыхание лошади.

А бабушка стояла рядом со Стрелкой и выговаривала парню, который привел лошадь:

— Что это у тебя лошадь худая, некормленная, нечищенная?

Небось на базар ездите, ведро забываете привязать к телеге, не попоите вовремя лошадь. А зимой стоит она у вас на морозе без попоны, вся белая от инея. Не жалеете вы, молодежь, лошадей…

«А если накопить много-много денег и купить лошадь!» — неожиданно подумал мальчик и сам же себе возразил: «А куда я ее дену?» — «Можно выкинуть из сарая весь хлам и поставить туда лошадь…» — «А чем кормить?..» — «Наготовить летом сена…» — «Не позволят родители держать лошадь, ни в жисть не позволят…» — «А если держать ее тайно? Вырыть в лесу большую землянку, а вход завалить лапником? И каждый день приходить к ней».

Он так увлекся своими мыслями, что прошел мимо дома. А синяя тень то забегала вперед, то отставала.

Что же за лошадь продается на Красносадской, 113? Может быть, она когда-то была на войне, а может быть, работала в цирке и ушла со своим наездником на пенсию, как Стрелка из бабушкиной деревни Шемордино? Мальчику показалось, что он слышит шорох отклеившегося уголка бумаги, на которой написано: «Продается старая лошадь». И перед его глазами возникли тусклые ржавые буквы цвета крови, засохшей на бинте. Он подумал: вдруг старая лошадь стоит на холоде без попоны и от инея из гнедой превратилась в белую, в седую. Она никому не нужна, раз продается, и ее не накормили, а у него в руке два кирпича хлеба. Правда, нет соли, но ведь хлеб можно съесть и без соли.

И вдруг мальчик побежал. Это получилось само собой. Он почувствовал, что надо спешить, что если он опоздает, со старой лошадью что-то случится. Он уже не думал, где раздобыть денег на покупку лошади, куда поместить ее, что скажут родители. Он спешил, чтобы спасти старую лошадь, которая продается, а значит, никому не нужна и находится в беде.

Он бежал вдоль заборов, заваленных снегом, мимо спящих дач с закрытыми ставнями, мимо водоразборных колонок с ледяными бородами. Плакучие березки задевали его шапку серебристыми ветвями. А синяя тень где-то отстала, потерялась. Тяжелое дыхание заглушило хруст снега.

Наконец он добежал до дома, похожего на барак. На стене висела табличка: «113». Дом казался нежилым и заброшенным, и только слабый дымок над закоптелой трубой выдавал признаки жизни. Где лошадь?! Он обежал дом вокруг. Лошади не было видно. И не было рядом никакой сараюшки, где могла бы приютиться лошадь. Мальчик взбежал по скрипучим ступенькам на крыльцо, долго стучал, пока дверь открылась и на пороге показался окутанный паром старик в засаленной телогрейке.

— Где лошадь?

Старик выкатил на мальчика глаза с водянистыми прожилками, смахнул со щеки перышко от подушки и сказал:

— Нет лошади.

— Купили? — спросил мальчик и почувствовал, что опоздал.

— Пала, — сказал старик, — еще в конце октября пала.

— Как же так… — пробормотал мальчик, — как же так… пала?

Старик с любопытством посмотрел на него. Кашлянул. Почесал пятерней грудь.

— Все там будем, — безразлично сказал он и медленно закрыл дверь.

— Пала… — прошептал мальчик, глядя на закрытую дверь, и сердце его сжалось, словно он был виновен, не успел вовремя прийти на помощь. И она пала.

Обратно он шел по бесконечно долгой Красносадской улице.

У него замерзли и нос и подбородок. И он уже не мог согреть их о хлеб, потому что хлеб остыл, погас. Но мальчик крепко прижимал к пальто холодные кирпичики и горячо дышал на них, словно отдавал долг: сперва они согревали его, теперь он согревал хлеб своим дыханием.