Как Грибуль, боясь быть сожженным, бросился в огонь
Когда Грибуль проплыл около 800 верст, то почувствовал усталость и проголодался, хотя был в дороге не более двух часов. Давно уже он оставил за собою ручей и плыл по открытому морю, сам того не замечая, он думал, что видит все это во сне, а потому и не понимает хорошенько, что происходит вокруг него. Голубенькая стрекоза исчезла, по всей вероятности, она оставила его там, где ручей впадал в реку, речка же снова впадала в реку, которая уже и донесла его до моря.
Когда Грибуль опомнился, то едва мог узнать себя: ничего в нем не было более человеческого: вместо рук и ног у него были тоненькие веточки с мокрыми зелеными листьями, вместо туловища — кусок дерева, покрытый мхом, вместо головы — большой испанский сахарный желудь, по крайней мере, он заключал так по сладкому вкусу во рту, которого у него уже не было. Он чрезвычайно удивился, увидев себя в этом положении, и никак не мог объяснить себе, каким образом путешествие превратило его в плывущую дубовую ветку. Большие рыбы, попадавшиеся ему навстречу тысячами, обнюхивали его и с отвращением отворачивали голову. Морские птицы бросались на него с намерением проглотить, но, рассмотрев поближе, находили, что такое кушанье им не по вкусу, и отлетали прочь. Наконец, прилетел большой орел, осторожно взял его клювом и поднялся в воздух.
Грибулю стало немного страшно на такой высоте, но вскоре он почувствовал, что воздух не только высушил его, но даже возвратил силу и доставил пищу, потому что голод его прошел, и если бы не некоторые беспокойства насчет того, что сделает с ним орел, то он был бы совершенно доволен. Но, продолжая думать и рассуждать в своем новом виде, он скоро решил так: я недалеко от земли, потому что меня вытащил из воды орел, который вовсе не морская птица, есть меня он также не будет, потому что орел питается мясом, а не желудями, верно, он хочет употребить меня для своего гнезда, и я скоро очутюсь на верхушке какого-нибудь дерева или на скале.
Предположения Грибуля сбылись. Он скоро увидел берег большого необитаемого острова, на котором были только деревья, травы и цветы, которые блестели от солнечных лучей и наполняли воздух своим благоуханием на пространстве 80 верст в окружности.
Орел положил его в свое гнездо и полетел отыскивать новые ветви. Когда Грибуль увидел, что остался один, ему захотелось уйти, но как это исполнить, когда у него нет ни рук ни ног?
— Когда я был на воде, то она, толкая, заставляла меня, по крайней мере, подвигаться вперед, — сказал он, — но что теперь будет со мною? Теперь я срезанная ветка, брошенная на произвол ветра, конечно, я скоро завяну, высохну, а потом и совсем умру.
И Грибуль заплакал, но потом, ободрившись, рассуждал так:
— Если волшебницы или добрые духи покровительствовали мне против нападений страшного Шмеля, то, по всей вероятности, они сделали со мной это превращение для того, чтобы спасти от его преследований.
И ему очень хотелось призвать их опять, а в особенности он желал видеть около себя голубенькую стрекозу, говорившую с ним на ручье, но, увы, он был нем, подобно пню, и не мог сделать ни малейшего движения.
Но вот вдруг поднялся сильный ветер, опрокинул орлиное гнездо и перенес Грибуля на середину острова.
Едва коснулся он земли, как увидел, что все травы и цветы зашевелились вокруг него, прекрасный белый нарцисс, стебель которого его задержал, нагнулся, поцеловал его в щеку и сказал:
— Наконец-то ты здесь, милый Грибуль, давно уже мы ждем тебя!
Маргаритка засмеялась и сказала:
— Теперь-то мы будем веселиться, и Грибуль, верно, не отстанет от нас.
А резвый овес закричал:
— Я надеюсь, что мы отпразднуем большим балом прибытие Грибуля.
— Потерпите, — возразил нарцисс, казавшийся рассудительнее других, — пока царица не поцелует Грибуля, вы ничего не можете ему сделать.
— Правда, — отвечали другие растения, — а пока заснем. Но примем предосторожность против ветра, который сегодня что-то очень развеселился, чтобы он не унес у нас Грибуля, перевьемся над ним.
Тогда нарцисс распустил над головою Грибуля один из своих больших листьев и сказал:
— Спи, Грибуль, вот тебе и зонтик.
Пять-шесть буквиц легли у ног его, несколько молодых ландышей сели на грудь, и около дюжины хорошеньких барвинок так искусно обвили его с обеих сторон своими стеблями, что никакой сильный ветер не мог унести его.
Грибуль, привлеченный запахом приветливых растений, свежестью травы и тенью, доставленной нарциссом, сладко заснул, ландыши нашептывали ему тысячу различных усыпляющих рассказов, бельцы напевали песенки, в которых не было ни рифмы, ни смысла, но от них снились приятные сны.
Наконец Грибуля разбудили громкие голоса. Вокруг него пели, танцевали, все были необыкновенно веселы, вьюнки раскачивались точно колокола, когда в них звонят; злаки щелкали точно кастаньетками, ландыши прыгали и кланялись, сам степенный нарцисс пел, что было силы, а бельцы хохотали во все горло.
— Глупые дети, — сказал тогда материнским тоном приятный голосок, — не скажете ли вы мне сегодня какой-нибудь хорошей новости?
В ту же минуту тысячи голосов закричали вместе: «Грибуль! Грибуль! Грибуль!». И все растения отодвинулись от него разом, будто отдернули занавес, и удивленный Грибуль увидел доброе, ласковое лицо царицы.
Царицей лугов был тонкий, прекрасный цветок, чрезвычайно роскошный и душистый, который является весною и любит прохладные места.
— Встань же, мой милый Грибуль, и приди поцелуй твою крестную мать, — сказала она.
Грибуль тотчас же почувствовал, что у него появились руки, ноги, лицо, и что он стал человеком, как должно. Он встал очень легко, и весь луг, увидев настоящего Грибуля, закричал от радости. Царица сбросила с себя свой очаровательный вид и явилась в настоящем виде, то есть волшебницей, теперь она была прекраснее дня, свежее мая и белее снега, на голове у нее была корона царицы лугов, сплетенная из цветов, которая, перемешавшись с ее прекрасными светлыми волосами, была красивее всех жемчужных корон на свете.
— Теперь встаньте и вы, дети мои, пусть Грибуль увидит и вас такими, как вы есть.
С минуту длилось замешательство, нарцисс первый заговорил:
— Дорогая царица, ты знаешь, что для того, чтобы явиться нам во всей красоте, мы должны прежде увидеть твою божественную улыбку, а сегодня ты до того занялась прибытием Грибуля, что забыла нас одарить ею.
Очень естественно, что при таком упреке царица улыбнулась. Грибуль, к которому эта улыбка также относилась, вдруг почувствовал такую необыкновенную радость, что даже думал, что умрет от нее. Весь луг также почувствовал ее действие. Казалось, будто солнечный луч, только гораздо светлее и приятнее того, который согревает людей, оживил и преобразил все эти живые существа. Все травы, цветы и кустарники, находящиеся на этом острове, обратились в сильфов, маленьких волшебниц и добрых духов; одни явились в виде детей, прекрасных, как сами амуры, прелестных девушек и веселых умных юношей; другие приняли вид прекрасных дам, почтенных стариков и людей открытой и твердой наружности. Одним словом, весь этот мир, состоящий из стариков и молодых, больших и маленьких, был прекрасен, и смотреть на него было приятно. Все были одеты в самые тонкие ткани, — одни в блестящие, другие в такие приятные для глаз, как цвета растений, которые они избрали для своего имени и для своего преобразования. Дети делали тысячу милых шалостей, пожилые смотрели на них с нежностью и поощряли веселиться. Молодые пели, танцевали и восхищали всех своею красотою и ловкостью. Все звали друг друга братьями и сестрами, и так нежно любили один другого, как будто были детьми одной матери; матерью же их была царица лугов, вечно молодая и вечно прекрасная, которая повелевала своею улыбкой и управляла своею нежностью.
Царица взяла Грибуля за руку и провела среди многочисленного общества, собравшегося на лугу. Когда все его поласкали и понежили, она сказала:
— Теперь ты свободен, поди играй, веселись, сколько душе твоей угодно, праздник этот продолжится недолго, потому что у меня много дел. Он продолжится всего только сто лет, постарайся в это время выучиться нашей магии. Здесь делают все скоро и хорошо. После праздника я поговорю с тобою и скажу, что должен ты знать, чтоб быть настоящим магом.
— Хорошо, моя дорогая маменька, — сказал Грибуль, — я чувствую к вам такое доверие, что сделаю все, что вы ни пожелаете. Но кто же займется здесь моим воспитанием?
— Все, — отвечала царица, — все не менее меня учены. Я передала всем детям свои знания и мудрость.
— А разве вы уйдете от нас на эти сто лет? — спросил Грибуль, — я умру тогда со скуки; я вас так люблю, как бы любил свою мать, если бы только она позволила мне любить себя.
— Нет, я останусь здесь и проведу это короткое время с тобою и другими моими детьми, — отвечала царица. — Я буду посреди вас, ты всегда будешь меня видеть и всегда, когда только захочешь, можешь подойти ко мне спросить, что тебе нужно, или просто поговорить; но посмотри, твои братья и сестры ждут тебя с нетерпением: они хотят веселиться с тобою. Не будь же нечувствителен, посмотри, как они теперь счастливы и веселы, но все это обратится в горечь и слезы, когда они узнают, что ты их не так любишь, как они тебя.
— Нет, нет! Я этого не хочу, — вскричал Грибуль и бросился в середину веселой толпы.
Грибуль не спрашивал себя, отчего все эти добрые, прекрасные и счастливые люди так полюбили его, его, бедного, чужого мальчика, пришедшего из царства злых. Он даже и не думал усомниться, истинно ли все это. Он почувствовал вдруг, как приятно быть любимым, и без дальнейших рассуждений сам старался всех полюбить. Праздник был прекрасен, и погода все время стояла превосходная. Иногда, правда, шел дождь, но дождь теплый, пропитанный самыми лучшими духами на свете, как духи розы, фиалки, резеды, туберозы и других цветов; одинаково приятное было чувство, когда падал такой дождь и после, когда он высыхал на волосах от солнечных лучей, которые, казалось, торопились его выпить. Иногда бывали и бури, поднимался ветер, гремел гром, зрелище было превосходное, и на него все смотрели, ничего не платя. Там было множество больших пещер, в них-то укрывались все, смотрели, как бушевали море и молния по всем направлениям, рассекая небо, и прислушивались к свисту ветра, который выл на разные голоса в соседних скалах и шумел деревьями. Никто ничего не боялся, даже маленькие сильфы и молодые кобольды. Они знали, что с ними не может случиться никакого несчастья. Когда от бурь ручьи надувались и превращались в потоки, молодые девушки и особенно дети радовались и шумели, когда им удавалось перескочить через них, если же случалось кому упасть в поток, то смех становился еще сильнее, потому что в этом царстве не только никто не умирал, но даже никто никогда не был болен. Иногда, впрочем, бывали и неприятные случаи. Шалуны сильфы падали с верхушки деревьев, а молодые девушки царапали руки о розовые кустарники или об акации. Юноши, упражняясь в силе, нечаянно скатывали со скал камни на почтенных старичков, которые, вовсе не думая об опасности, разговаривали в нескольких шагах.
Но стоило только увидеть им рану, велика она была или мала, из одной капли крови, сбегались все, каждый спешил пролить слезу на рану, и от первой слезы она тотчас же заживала. Но все же она причиняла всем минутную скорбь, потому что все разом чувствовали боль, перенесенную раненым. Тогда немедленно являлась царица, а так как рана уже зажила, то она улыбалась, ее улыбка утешала всех, и прежняя веселость возвращалась в ту же минуту.
В этом царстве все питались плодами, зернами и цветочным соком; их там так прекрасно приготовляли и так искусно смешивали, что трудно было сказать, которое из этих изысканных блюд было лучше. Все вместе стряпали, подносили и ели. Собеседников выбирать здесь было незачем: старые и молодые, веселые и серьезные были одинаково приятны. С одними смеялись до упаду, а ум и мудрость других уважали. Хотя с умными каждый становился степеннее, тем не менее никто не скучал, потому что они умели хорошо рассказывать и со всеми обращались дружески. Ночи были так же прекрасны, как и дни, каждый, где находился, там и засыпал, на мху, на траве, в пещерах, освещенных тысячью светящихся червяков. Кому не хотелось спать в прекрасную лунную ночь, тот гулял по лесу, по воде, по горам, и всегда было ему с кем поговорить, потому что повсюду встречались толпы, которые играли на каком-нибудь инструменте или прославляли красоту природы и счастье взаимной любви. И вот, сто лет протекли так скоро, как будто прошел всего только один день, когда вечером сотого года царица подошла к Грибулю и взяла его за руку, он очень удивился, ему казалось, что кончается только первый день.
— Друг мой, — сказала она, — пойдем со мною, праздник кончается, и мне нужно поговорить с тобой.
И она поднялась с Грибулем на вершину самой высокой скалы на всем острове, показала ему, как прекрасно царство цветов, где при свете звезд еще пело и танцевало его счастливое и веселое население, матерью которого она была.
— Увы! — сказал Грибуль, и в продолжении ста лет ему в первый раз сделалось очень грустно. — Неужели я должен буду расстаться со всеми моими друзьями? Сделаться опять дубовой веткой? Неужели я должен воротиться в землю, где царствуют скупые пчелы и воры-шмели? Дорогая маменька, не оставляйте меня и не отсылайте меня от себя, здесь только я и могу жить, вдали же от вас я умру с горя.
— Я никогда тебя не оставлю, Грибуль, — сказала царица, — и если хочешь, можешь остаться с нами, но прежде выслушай, что я тебе скажу, и тогда делай, как знаешь.
— Земля, в которой ты родился и которая теперь называется царством шмелей, потому что господин Шмель признан в ней царем, до твоего рождения была, как все земли, то есть в ней добро было смешано со злом, хорошие люди с дурными. Родители твои были не из лучших, дети во всем походили на них. Ты родился последний, к счастью случилось, что в минуту твоего рождения я проходила по лесу, где жил твой отец. Мать твоя лежала в постели, а отец, рассматривая тебя, нашел, что ты гораздо слабее других его детей. Он стоял у порога своего дома и говорил сердитым голосом: «Вот мальчишка, который мне будет дороже стоить, чем впоследствии принесет пользы».
В эту минуту я проходила по ручью в виде голубой стрекозы, — это превращение я принуждена принимать в тех местах, где боюсь встретиться с царем шмелей. Я поняла, что отец твой далеко не добрый человек, а потому не будет тебя любить. Этого несчастья я не могла отстранить, но мое постоянное побуждение делать добро везде, где я прохожу, навело меня на мысль принять тебя в число моих крестников и одарить тебя добротою и кротостью, в моих глазах это был лучший подарок, какой я могла тебе сделать.
Я поцеловала тебя, слегка дотронулась жезлом и продолжала путь, тогда у меня было поручение к царице волшебниц, и первой моей заботой было, когда я пришла к ней, попросить позволения сделать тебя счастливым. На это она тотчас же согласилась, но вскоре пришел царь шмелей, он сердился на нее и на меня, наговорил множество угроз, сказал, что земля, в которой ты родился, была ему обещана и что никто не имеет власти ни над одним из ее жителей, как бы мал он ни был.
Ты должен знать, что по нашим законам каждому племени высших духов, как добрых, так и злых, населяющий мир волшебниц и гениев, назначается жилищем большая или меньшая часть земли, но это право дается на несколько лет или веков, по истечении которых мы меняем место нашего жительства, чтобы известная часть земли не осталась вечно злой и несчастной. От этого происходит, что цветущие народы впадают в варварство, а варварские начинают процветать, смотря по тому, доброе или злое влияние царствует в ней.
Царица волшебниц справедлива, насколько это возможно, она имеет дело со множеством злых духов, с которыми добрые духи с основания мира принуждены вести постоянную войну; но в главной книге волшебств сказано, что злые духи и дети тьмы исправятся, и что царица не должна ни истреблять их, ни лишать средств к исправлению. А потому она обязана слушать их обещание, иногда верить их раскаянию и позволять им начинать новые опыты. Но иногда они употребляют во зло ее доброту и терпение, тогда она наказывает их, заставляя жить годами, а иногда и по нескольку сот лет в виде каких-нибудь растений или зверей. Мы все можем превращаться, когда захотим, но если превращение было наказанием, то мы уже не можем изменить наложенный на нас вид до тех пор, пока царица сама не снимет наказания.
— Я совершенно уверен, что вы никогда не подвергались такому наказанию, — сказал Грибуль.
— Правда, — отвечала скромно царица лугов, — но возвратимся к твоей истории, для большей ясности прежде всего скажу тебе, что царь шмелей, царствовавший прежде на твоей родине около четырехсот лет, очень дурно поступал с жителями и страшно опустошил ее, за что и подвергся такому постыдному наказанию. Он сделался простым шмелем, настоящим грубым животным, осужденным ползать, опустошать и жужжать по старому дубу в лесу, который он сам посадил.
— Как, — спросил Грибуль, — разве гений может существовать в таком ничтожном виде и жить целые века жизнью животного?
— Это случается сплошь и рядом, — отвечала волшебница. — Они ничем не отличаются от обыкновенных животных, исключая чувство собственного ничтожества, стыда и печального бессмертия. Когда ты явился на свет, царь шмелей был в этом превращении уже триста восемьдесят восемь лет. Тебе триста восемьдесят восемь лет кажутся очень долгим сроком, но для бессмертных существ это ничего не значит, и наказание было еще не очень жестоко.
— Каким же образом царь шмелей, превратись в простого глупого шмеля, мог находиться во дворце царицы волшебниц, когда вы пришли просить позволения сделать меня счастливым? — спросил Грибуль, отличавшийся всегда быстрым соображением.
— Дело вот в чем, — отвечала царица лугов, — каждые сто лет (это все равно, что каждый час в вашей жизни) царица волшебниц собирает совет и позволяет всем подчиненным, даже осужденным на земле на самые постыдные превращения, являться в суд просить какой-нибудь милости, дать отчет в каком-нибудь поручении или раскаяться. Но дурные гении горды, они редко чистосердечно покоряются. Царь шмелей приходил для того, чтобы показать свое презрение к царице. Он доказывал это явно, даже напомнил царице, что она сама сказала, что на четвертом столетии наказание с него снимется, и что с этой минуты он снова получит власть над своей родиной. «Следовательно, — говорил он, — Грибуль принадлежит мне, а потому царица лугов (я опускаю все обидные слова, которые он мне наговорил) не имеет никакого права отнять его у меня для того, чтобы одарить и научить его, как ей вздумается».
Царица волшебниц, подумав несколько минут, произнесла следующий приговор: «Царица лугов, дочь моя, одарила этого человеческого ребенка кротостью и добротой, дара волшебниц никто не может уничтожить, если он дан с колыбели. Итак, Грибуль будет кроток и добр, но по справедливости он все же принадлежит тебе. Но я приму некоторые меры и, если ты рассудителен, то они удержат тебя от желания мучить и обижать его. Только его рукой ты будешь освобожден от наказания. В тот день, когда он скажет тебе: «Поди и будь счастлив», ты перестанешь быть простым шмелем, можешь оставить свой старый дуб и царствовать на этой земле. Но помни, ты должен сделать его очень счастливым, потому что, если он когда-нибудь захочет уйти от тебя, я позволю его крестной матери покровительствовать ему и, если он даже потом придет наказать тебя за неблагодарность, ты не получишь от меня никакой помощи против него».
Этими словами царица окончила заседание, я воротилась на мой остров, а царь шмелей к своему старому дубу, где ровно через двенадцать лет ты, увлеченный добротою своего сердца, сказал роковые слова: «Поди и будь счастлив».
Злое насекомое, укусившее тебя, в ту же минуту снова сделалось царем шмелей и стало называться господином Шмелем, царица запретила ему браться за оружие, а потому он не мог насильно ни овладеть старым царем, ни сделаться могущественным.
Но ты сам видел, Грибуль, какие средства употребил этот злой гений. Он прилетел и подкупил своим богатством жителей твоей родины. Сам же увеличил свое имущество, женившись на княжне пчел, которую вернее можно назвать княжной собирателей сокровищ. Он очень многих обогатил, и государство, по-видимому, было в цветущем состоянии, но, не преследуя бедных, он так повел свои дела, что им оставалось умирать с голоду, потому что сумел сделать богачей себялюбивыми и жестокими. Бедные от постоянных раздражений и страданий становились с каждым днем невежественнее и злее, наконец дошли до того, что в этом несчастном царстве все стали ненавидеть друг друга, даже были случаи, что многие умирали там от скуки и горя; некоторым же жизнь до того надоела, что они решались на самоубийство, хотя, судя по их богатству, им, кажется, ничего более не оставалось желать.
— Итак, Грибуль, — продолжала царица, — вот уже прошло сто лет с тех пор, как ты оставил свою родину, предположение царицы волшебниц оправдалось. Твое доброе сердце не в состоянии было вынести естественного ужаса, который вселял в тебя царь шмелей. Он захотел удержать тебя силой, но я спасла тебя от его когтей; он царствует до сих пор и все еще жив, как бессмертное существо, хотя он состарился и постоянно говорит о своем близком конце, но это он делает только для успокоения своих подданных. Родителей твоих уже более нет на свете. Из всех твоих знакомых также нет никого в живых. Богатство и злоба в этом царстве увеличиваются с каждым днем, люди дошли до того, что режут друг друга. Они обкрадывают друг друга, один разоряет другого, все друг друга ненавидят, и каждый старается убить, кого может. Пчелы, трутни и муравьи занимаются такой же гнусной работой, они точно так же вредят друг другу и пожирают своих врагов. Все это произошло оттого, что дух грабежа и скупости вытеснил из сердца духа доброты и сострадания ту великую науку, которой из всех жителей, рожденных в этом несчастном царстве, владеешь ты один.
Грибуль стал оплакивать смерть своих родителей, и, быть может, он проплакал бы долго, но царица лугов, желая, чтобы он выслушал ее со вниманием, своей волшебной улыбкой совершенно успокоила его. И он почувствовал, что как-будто проснулся от тяжелого сна, не видел больше прошедшего и думал только о будущем.
— Дорогая маменька, — сказал он, — вы говорите, что из всех моих соотечественников я один обладаю этой высокой наукой. Прежде мне всегда говорили, что я слишком глуп. Царь шмелей пробовал было учить меня. Я три года учился у него науке о цифрах и до сих пор не знаю, к чему она мне может пригодиться. Вы меня привели сюда и доставили мне сто лет такого счастья и удовольствия, о котором прежде я даже не имел понятия; здесь все только развлекали, ласкали меня и старались, чтобы я был доволен, и в самом деле, я был до того счастлив, доволен и весел, что даже и не подумал никогда ни о чем спросить, и я чувствую, что я теперь настолько же маг, насколько я и был в первый день, когда пришел сюда.
— Итак вы видите, что я или глуп, или уж очень ветренен, — право, мне даже самому за себя совестно, кажется, в продолжение ста лет я мог бы и даже должен был бы выучиться всему, что только может знать смертный, который живет среди волшебниц и духов.
— Ты напрасно обвиняешь себя, Грибуль, — сказала царица, — и ошибаешься, если думаешь, что ничему не научился. Спроси свое сердце, не владеет ли оно той превосходной тайной, о которой смертный имеет только предчувствие.
— Увы, дорогая маменька, — отвечал Грибуль, — я выучился здесь только одному — любить всем сердцем.
— Хорошо, — отвечала царица духов, — но не выучили ли тебя еще чему-нибудь мои дети?
— Они мне показали счастье быть любимым, счастье, о котором я всегда мечтал, но которым до прихода сюда ни разу не наслаждался.
— Это так, — сказала царица, — что же хочешь ты знать еще прекраснее и вернее этого? Ты знаешь то, о чем не знают умники твоей родины, то, что они уже совершенно позабыли и даже не подозревают, что оно существует. Грибуль, ты маг и добрый дух, ты обладаешь наукой и умом больше, чем все ученые в царстве шмелей.
— Итак, — сказал Грибуль, который начинал ясно понимать самого себя и сознался, что он не так глуп, как считал себя, — вы одарили меня той самой наукой, которая вылечит жителей моей родины от злобы и страданий.
— Без всякого сомнения, — отвечала царица, — но какое тебе до них дело, мой друг? Злых тебе бояться больше незачем, здесь ты защищен от злобы царя шмелей. Пока ты живешь на моем острове, ты бессмертен, тебя не посетит никакая печаль, и ты проведешь целые века в постоянных праздниках. Забудь же людскую злобу и оставь их страдать по-прежнему. Вернемся же теперь на бал и на концерт. Для тебя я охотно продолжу их еще на день в сто лет.
Прежде, чем ответить, Грибуль спросил совета у своего сердца, и вот что пришло ему в голову: крестная маменька, по всей вероятности, говорит это только для того, чтобы испытать меня, если я приму ее предложение, она не будет более уважать меня, да и я сам потеряю к себе всякое уважение. И он бросился на шею своей крестной матери и сказал:
— Улыбнитесь же мне вашей прекрасной улыбкой, дорогая маменька, чтобы я не умер от печали, расставаясь с вами, потому что я должен оставить вас. Хотя в настоящее время у меня нет ни родины, ни родителей, ни друзей, но я чувствую, что как сын этой земли я ей обязан служить. Так как теперь я один обладаю самой лучшей тайной на свете, то и должен поделиться ею с бедными людьми, ненавидящими друг друга, которые вполне достойны сожаления. Хотя по вашей доброте я и буду здесь счастлив, как все ваши духи, но я все же простой смертный и потому хочу сообщить вашу науку другим смертным. Вы научили меня любить, и я чувствую, что люблю этих злых людей, хотя, быть может, они будут меня ненавидеть, — прошу вас, отпустите меня к ним.
Царица поцеловала Грибуля, но, несмотря на все желание, она не в силах была улыбнуться.
— Иди, сын мой, — сказала она, — сердце разрывается на части при расставании с тобой, но теперь я люблю тебя еще больше, потому что ты понял свою обязанность и моя наука принесла плоды твоей душе. Я не даю тебе ни талисмана, ни жезла для охранения от нападения злых шмелей, потому что в книге судеб сказано, что каждый смертный, посвящающий себя какому-либо делу, должен жертвовать всем и даже жизнью. Я только помогу тебе сделать людей несколько лучше, для этого позволю тебе нарвать столько цветов на моих лугах, сколько захочешь взять с собой, и всякий раз, когда ты дашь понюхать даже самый маленький из них смертному, он смягчится и будет сговорчивее; остальное же зависит от твоего ума. Что же касается царя шмелей и всей его родни, они давно бы уже испарились, если бы это зависело от цветов, потому что с сотворения мира они питаются самыми лучшими их соками, но это не имело никакого влияния на их жадность и зверский, жестокий характер. Остерегайся насколько возможно этих мучителей, я постараюсь помочь тебе, но я не скрываю от тебя, что это будет ужасная и очень опасная борьба, а выхода из нее я не знаю.
Грибуль, вздыхая и со слезами на глазах, пошел рвать себе большой букет цветов. Все жители счастливого острова исчезли. Праздник кончился и только всякий раз, когда Грибуль нагибался за цветком, он слышал тоненький грустный голосок, который говорил:
— Бери, бери, милый Грибуль, бери мои листья, ветви и цветы, если они могут принести тебе какую-нибудь пользу, только вернись поскорее к нам.
У Грибуля было очень тяжело на сердце, ему хотелось бы перецеловать каждую травку, каждый цветочек и каждое дерево на всем острове, но наконец он пошел к берегу, крестная мать уже ожидала его. Она держала в руках розу, от которой оторвала один лепесток, бросила его в воду и сказала Грибулю:
— Вот твой корабль, поезжай, желаю тебе счастливого пути.
Она его нежно поцеловала, Грибуль прыгнул в розовый лепесток и менее, чем через два часа был уже на своей родине.
Когда он подъезжал к берегу, сбежалась толпа матросов и смотрела с удивлением, как пристает к берегу мальчик на розовом лепестке; должно заметить, что Грибуль в проведенные им сто лет на острове цветов не состарился ни на один день, по-прежнему ему было только пятнадцать лет, а так как для своих лет он был очень мал и худ, то больше десяти и нельзя было дать. Матросы долго любовались Грибулем и его кораблем, они только и думали о том, как бы овладеть розовым лепестком, который в самом деле был удивительно хорош. Он был величиной с лодку и до того плотен, что ни одна капля воды не попадала внутрь его. «Вот новое изобретение, которое дорого можно продать, — говорили моряки. — Мальчик, не продашь ли твое изобретение?»
Так как эти моряки были очень богаты, то они предлагали Грибулю деньги, набивая цену и угрожая друг другу.
— Если моя лодка вам нравится, господа, то возьмите ее, — сказал Грибуль.
Едва успел он окончить эти слова, моряки яростно бросились к лодке, толкая кого попало, вырывая друг у друга клочья волос, дрались и бросались в воду. Но так как лодка была розовым лепестком с волшебного острова, то едва они до нее дотронулись, очарование пропало, и у них в руках остался обыкновенный лепесток; но его приятный запах успокоил их и вместо того, чтобы продолжать начатую драку, они решили сохранить чудную лодку и показывать ее, как редкость, всему обществу. Когда предложение было всеми принято, они пришли благодарить Грибуля за его щедрый подарок, и как они ни были еще грубы в обращении, но все охотно пригласили Грибуля пойти с ними пообедать и жить в одном из домов, который он сам выберет.
Грибуль принял предложение отобедать, но так как на нем было платье, в котором он сто лет тому назад оставил родину, то скоро сделался предметом любопытства целого города, который был морским портом. Все пришли к дверям харчевни, где он обедал с моряками. Весть о его прибытии в розовом лепестке быстро распространилась. Толпа волновалась и начала кричать, что нужно взять этого ребенка, посадить в клетку и показывать за деньги по всему царству.
Моряки, угощавшие Грибуля, пробовали разогнать толпу, но когда увидели, что с каждой минутой она возрастает, то посоветовали ему пройти через заднюю дверь и где-нибудь спрятаться.
— Тебе приходится иметь дело со злыми людьми, — говорили моряки. — Они способны убить тебя, когда начнут драться за то, кому из них владеть тобой.
— Я пойду к ним, — сказал Грибуль, вставая, — и постараюсь успокоить их.
— Не делай этого, — сказала старуха, подававшая обед, — ты поступишь, как покойник Грибуль, про которого мне рассказывала моя бабушка, что он утонул в реке, желая спастись от дождя.
Грибуль чуть-чуть не рассмеялся, но он встал из-за стола и, отворив дверь, пошел в середину толпы, держа букет перед собой, всякий раз, когда на него кто-нибудь нападал, он подносил ему к носу цветы. Когда он сделал этот опыт над толпой, то они окружили его и стали защищать против остальных. Так как цветы с волшебного острова никогда не вяли и не теряли запаха, хоть бы нюхало сто тысяч человек, то мало-помалу все население этого города успокоилось, никто уже не хотел более посадить Грибуля в клетку, напротив, каждый готов был сделать для него пир или, по крайней мере, хоть расспросить его о земле, в которой он был, о путешествиях, сколько ему лет и отчего ему вздумалось ехать по морю в розовом лепестке.
Грибуль рассказал всем, что он приехал с острова, куда всякий может отправиться, если только добр и имеет способность любить, он также говорил о счастье, которым все там наслаждаются, о красоте, спокойствии, свободе и доброте жителей, впрочем был осторожен, чтобы не узнали в нем того самого Грибуля, имя которого уже вошло в пословицу, и старался, сколько мог, не повредить доброму имени царицы лугов в царстве шмелей.
Он сказал этим людям удивительную новость, что там научили его любить и быть любимым.
Сначала его слушали со смехом и считали сумасшедшим, потому что подданные царя Шмеля были большие насмешники и давно уже больше никому и ничему не верили, но все же рассказы Грибуля занимали их. Его простодушие, древний язык и платье, чем были старше, тем новее казалось им искусство ясно и хорошо рассказывать, множество басен, сказок и песен, которым в играх на острове цветов выучили его сильфы, — все нравилось им в нем. Дамы и умнейшие люди города наперерыв старались говорить с ним и тем больше ценили его наивность, потому что их язык сделался высокомерен и был разработан до тонкостей. Им было все равно, что Грибуль не слыл за особенно замечательный ум, за скороспелого ученого, изучившего древних писателей, или поэтом, который преобразует всю республику ученых. Невежды не шли даже так далеко, эти бедные люди слушали его без утомления, сами не понимая, зачем все эти повести и сказки, но, когда он пел или говорил, они чувствовали себя гораздо счастливее и лучше обыкновенного.
Грибуль прожил целую неделю в этом городе и пошел в другой. Благодаря цветам и умению приятно говорить он везде был хорошо принят и в скором времени приобрел такую известность, что все о нем говорили, богатые люди даже приезжали издалека посмотреть на него. Все удивлялись его доверчивому характеру и тому, что он так бодро идет навстречу всем опасностям, его прозвали Грибулем, хотя никто не знал, что это и есть его настоящее имя, все говорили, что он оправдывает пословицу, но каждый также замечал, что опасность будто избегала его по мере того, как он напрашивался на нее.
Наконец дошла и до царя шмелей весть о приезде Грибуля и о всех его чудесах, потому что Грибуль успел уже обойти полцарства и составил себе большую партию из людей, которые начали рассуждать, что счастье состоит не в богатстве, а в доброте характера. Многие богачи отдавали свои деньги неимущим и даже разорялись из-за них, говоря, что они так поступают для того, чтобы достигнуть истинного счастья. Невидавшие Грибуля смеялись над этой новой модой, но стоило только им увидеть его, и они сами начинали говорить и делать то же, что и Грибуль.
Эти толки обратили на себя внимание царя шмелей. Ему пришло в голову, что названный Грибуль может быть и есть тот самый, которого, несмотря на все усилия, ему не удалось удержать при своем дворе, он вспомнил также, что с исчезновением Грибуля, несмотря на все его богатство и могущество, он был очень несчастлив, потому что чувствовал, что с каждым днем он становился жаднее, злее, недоверчивее, и что все его ненавидят еще более. Он вздумал снова призвать Грибуля к себе, приласкать его, а если нужно будет, то даже запереть в башню и беречь, как талисман против несчастий. Он послал к нему посольство с просьбой придти жить при его дворе.
Грибуль принял предложение и отправился в Шмелеград, несмотря на все просьбы своих новых друзей, которые боялись злых умыслов царя. Грибуль хотел поделиться своей тайной со столицей царства и потому говорил: «Теперь бы я делал добро, а то что за беда, если со мной случится несчастье».
Царь принял Грибуля очень ласково, сделал вид, будто не узнает его и будто совершенно забыл прошедшее. Грибуль видел очень хорошо, что он нисколько не переменился и даже не думает исправиться. Сам же Грибуль только о том и думал, как бы поскорей понравиться жителям столицы и передать им свою науку. Когда царь заметил, что эта наука очень скоро изучается и до того всем нравится, что уже начинают видеть его собственные недостатки, не слушаться его и даже угрожать, что вместо него сделают царем Грибуля, то страшно рассердился, но сдержал гнев и, хитря до последней возможности, призвал Грибуля к себе в кабинет и сказал ему:
— Меня уверяют, милый Грибуль, что у тебя есть букет цветов, отвращающий все дурное, а так как у меня очень болит голова, то дай, пожалуйста, мне их понюхать, быть может, они и помогут мне.
В эту минуту Грибуль позабыл, что крестная мать говорила ему: «Ты ничего не можешь сделать ни с царем шмелей, ни с его семейством, сами цветы мои не имеют никакого влияния на этих злых духов.» Бедный ребенок напротив думал, что такие редкие растения всегда способны смягчить злой нрав царя. Он снял с груди драгоценный букет, который был все так же свеж, как в ту минуту, когда он его нарвал, и который никакая человеческая сила не в состоянии была отнять, потому что каждый, кто нюхал его, был очарован. Но, когда он поднес его царю, царь тотчас же впустил свое ядовитое жало в середину самой красивой розы. Из середины розы вырвался пронзительный крик, и вытекла крупная слеза. Грибуль от испуга и отчаяния уронил букет.
Царь шмелей схватил его, разорвал на части, растоптал ногами и захохотал.
— Что, дружок, — сказал он Грибулю, — видишь, как обращаюсь я с твоим талисманом, теперь увидим, кто из нас сильнее.
— Увы! — сказал Грибуль, — вы знаете, что я никогда ни одного слова не говорил против вас, я нисколько не завидую вам, а если я и учил кротости и терпению, то ведь это не может вам повредить, вам остается только делать то же самое, то есть подавать хороший пример.
— Хорошо, хорошо, — сказал царь, — мне нравятся, твои маленькие стишки и веселые песни, но так как я не хочу ничего терять, то ты пойдешь в безопасное место, где хорошо будут за тобой присматривать.
После этих слов он позвал свою стражу, а так как у Грибуля уже не было более цветов, то она взяла его, сковала и бросила в темную тюрьму, в которой было множество жаб, саламандр, ящериц, летучих мышей, пауков и всякого рода неприятных животных, но они не причиняли никакого вреда Грибулю, который в скором времени сделал их ручными и даже снискал дружбу пауков, напевая им хорошенькие песенки, до которых те оказались большими охотниками.
Но, тем не менее, участь бедного Грибуля не стала от этого счастливее, его морили голодом и жаждой и даже не давали соломы для постели. Он был закован в такие тяжелые цепи, что не мог двинуться с места, и хотя он ни разу не произнес ни одной жалобы, но тюремщики обижали его грубыми словами и били.
Между тем исчезновение Грибуля скоро заметили. Сначала царь уверял, что он послал его при посольстве к одному из своих соседей, но каким-то образом дознались, что он заключен в тюрьму. Тогда злые, которых было еще довольно много, говорили, что царь очень хорошо сделал и что с его стороны было бы очень умно, если бы он поступил точно так же со всеми, которые осмелились презирать богатство и хвалить доброту.
Люди же, умевшие сделаться добрыми, плакали о Грибуле и за то преследовались несколько времени угрозами и различными оскорблениями; но так как Грибуля, который удерживал их и проповедывал прощение, с ними не было, они восстали, началась ужасная война, которая в скором времени предала все царство огню и мечу.
Грибуль с сердцем, разрывающимся от печали, прислушивался из своей тюрьмы к крикам и жалобам, а тюремщики говорили ему:
— Полюбуйся на твою работу, ты воображаешь, что научил людей быть счастливыми, посмотри же, что случилось, — разве любят они друг друга, и каково идут все дела!
Еще немного, и Грибуль совершенно потерял бы присутствие духа и даже стал бы сомневаться в царице лугов, но он, сколько мог, воздерживался от отчаяния и говорил про себя: «Моя крестная мать придет на помощь этому бедному царству, и, если я сделал ему зло, то она исправит его».
Грибуль вообще спал очень мало, но одну ночь, когда он совсем не мог заснуть и смотрел на лунный луч, проходивший сквозь трещину в стене, он увидел, что что-то шевелится в этой светлой полосе, и всматриваясь, узнал свою дорогую крестную мать в виде голубой стрекозы.
— Грибуль, — сказала она, — настала минута, когда ты должен решиться на все, наконец получила я позволение от царицы волшебниц победить царя шмелей и навсегда выгнать его из этого царства, но условие так ужасно, что у меня не хватает сил его сказать.
— Говорите! Дорогая маменька, — вскричал Грибуль, — нет жертвы, на которую бы я не был способен для того, чтобы завоевать и спасти это несчастное царство.
— А если смерть? — сказала царица лугов таким печальным голосом, что летучие мыши, ящерицы и пауки проснулись в холодном поту.
— Даже если и смерть, — отвечал Грибуль, — пусть исполняется воля небесной силы! Только бы вы, любезная маменька, вспоминали обо мне с любовью, да еще на острове цветов пели бы иногда песни в память бедного Грибуля, и я буду совершенно счастлив.
— Итак, приготовься умереть, Грибуль, — сказала царица, — потому что завтра возгорится новая война, гораздо ужаснее теперешней. Завтра ты погибнешь в мучениях, около тебя не будет ни одного дружеского существа, и ты даже будешь лишен утешения видеть победу моего войска, потому что ты будешь одною из первых жертв. Чувствуешь ли ты в себе довольно бодрости?
— Да, маменька, — сказал Грибуль.
Волшебница поцеловала Грибуля и исчезла. Время до утра тянулось очень долго, бедный Грибуль, чтоб победить страх ожидающей его смерти, пел в своей тюрьме сладким и трогательным голосом песни, которым он выучился на острове цветов. Ящерицы, саламандры, пауки и крысы, служившие ему товарищами, были до того этим тронуты, что пришли, уселись вокруг него и в свою очередь запели на своем языке погребальную песнь, а сами проливали слезы и бились головою о стену.
— Друзья мои, — сказал Грибуль, — хотя я очень немного понимаю ваш язык, но вижу, что вы грустите по мне и жалеете меня. Это меня трогает, потому что я далеко не презирал вас за ваше безобразие и печальное положение, напротив, я уважаю вас столько же, сколько уважал бы, если бы вы были бабочками с великолепными крылышками или самыми лучшими птицами. Для меня было достаточно видеть ваше доброе сердце, чтобы составить о вас хорошее мнение. Прошу вас, когда меня уже более не будет, и если на мое место поступит какой-нибудь новый бедный узник, то будьте с ним так же дружны и ласковы, как вы были со мной.
— Милый Грибуль, — сказала совершенно по-человечески толстая крыса с белой бородой, — мы такие же люди, как и ты. Ты видишь в нас последних смертных, которые после твоего отъезда из этого царства, сто лет тому назад, сохранили любовь к добру и уважение к справедливости. Ужасный царь шмелей не в состоянии был погубить нас, а потому бросил в тюрьму и осудил нас на это безобразное превращение; но мы слышали слова волшебницы и видим, что час нашего освобождения настал. Мы этим обязаны твоей смерти и вот почему вместо того, чтоб радоваться, мы плачем.
Начало светать, раздался погребальный звон колоколов, потом поднялась страшная суматоха: крики, смех, угрозы, песни и проклятия; вслед за этим раздались звуки труб, барабанов, флейт, ружейные выстрелы, пушечная пальба, будто растворился сам ад. Это началась сильная битва. Царица лугов предводительствовала бесчисленною армией птиц, приведенных ею с острова цветов; она появилась в воздухе сначала в виде большой черной тучи, и через несколько минут можно было разглядеть, что это — бесчисленное множество пернатых воинов с крыльями, которые спускались на царство пчел и трутней.
При виде этого подкрепления восставшие взялись за оружие, бывшие на стороне царя сделали то же и построились для битвы на большой равнине.
Царь шмелей, не имевший привычки смотреть наверх, а по крысьему всегда вниз, сначала не беспокоился о возмущении. Он собрал свое войско, вооружил более сорока миллионов молодых шмелей; у царицы пчел, его жены, было столько же сестер, из них она составила полк очень опасных амазонок. Но кто-то поднял голову и, увидев войско царицы лугов в воздухе, донес царю, который тотчас же сделался очень мрачен и начал страшно жужжать.
— Опасность очень велика, — сказал он. — Пусть же эти презренные смертные дерутся между собой и делают, как знают, нам впору только защищать самих себя против угрожающего войска птиц.
Тогда царица пчел, его жена, сказала ему:
— Государь, в настоящую минуту вы совершенно потерялись, мы никогда не можем защищаться против птиц, они очень проворны и вооружены гораздо лучше нас. Мы раним только нескольких, а они пожрут нас сотнями. Но остается одно средство, — кончить мировою, для этого выведем из тюрьмы Грибуля, любимого крестника царицы лугов, поставим его на костер, наполненный трутом и серой, и скажем царице, что сейчас же подложим огонь, если она не удалится.
— На этот раз вы правы, — сказал царь.
Как сказано, так и сделано. Грибуля поставили на костер и окружили войском шмелей. Одного очень красноречивого рогача послали для переговоров к царице лугов, ему было велено объявить решение, что если она начнет битву, то бедного Грибуля сожгут живым.
Сердце царицы разрывалось, когда она увидела Грибуля на костре, и у ней не хватило духа принести его в жертву, она уже подала приказание к отступлению, но когда Грибуль увидел и понял, что происходит в сердце царицы и в ее войске, то вырвал горящий факел, воткнул его в середину костра и сам бросился в пламя, которое тотчас же его пожрало.
Приверженцы царя начали смеяться и говорили:
— Ну, этот Грибуль так же хитер, как и прежний: тот, боясь дождя, бросился в воду, а этот от страха быть сожженным, бросился в огонь. Теперь вы видите, что этот проповедник высших блаженств дурак и сумасшедший.
Но недолго пришлось им смеяться: смерть Грибуля была сигналом к общей битве, обе стороны бросились одна на другую.
В это время полки шмелей и пчел сражались с птицами. Все приняли волшебный вид, люди с ужасом смотрели на сражение, о котором не имели прежде даже понятия.
Насекомые в человеческий рост с остервенением сражались с птицами, из которых самая маленькая была величиной со слона. Воюющие животные по временам вонзали свое острое жало в самые нежные места жаворонкам, ольманкам и голубям, но зато проворные птицы пожирали пчел тысячами, орлы каждым взмахом крыла убивали их сотнями, казуары подставляли свои непроницаемые шлемы их ядовитым стрелам, а птица оруженосец со стальными бодцами на каждом крыле в минуту прокалывала до двадцати неприятелей. Спустя час после начала отчаянной схватки и ужасных воплей все войско шмелей и их союзников лежало на земле. Раненые птицы сидели на ветвях, где благодаря улыбке царицы лугов тотчас же вылечились. А победительница царица, приняв вид женщины необыкновенной красоты с черными большими крыльями из голубого газа, спустилась со своими придворными на костер Грибуля.
— Смертные, — сказала она жителям царства, — положите оружие и забудьте вашу ненависть. Обнимитесь, любите друг друга, прощайте друг другу и будьте счастливы. Это приказывает вам царица волшебниц, она поручила мне передать вам ее слова.
При этих словах царица лугов улыбнулась, и в ту же минуту мир был заключен.
— Не бойтесь более шмелей и пчел, управлявших вами, — сказала царица. — Их злые души предстанут на суд перед верховным советом волшебниц, который решит их участь. Что же касается их бренных останков, то вы сейчас увидите, что с ними будет.
Из земли тотчас же вышло бесчисленное войско черных чудовищных муравьев, они торопливо собирали трупы еще умирающих насекомых и уносили их в свои жилища с такой радостью и жадностью, что противно было на них смотреть.
Посмотрев некоторое время на это гнусное зрелище, толпа вернулась к костру Грибуля, от которого осталась только груда пепла, а на верхушке ее распустился прекрасный цветок, известный под именем незабудки. Царица лугов сорвала его и приколола себе на грудь. Потом она и все ее войско взяли пепел с костра Грибуля, поднялись в воздух и, улетая, рассыпали его по всему царству.
Сейчас же появились цветы, поля покрылись жатвой, деревья плодами, и явились тысячи богатств, которые во сто раз вознаградили потери, нанесенные войной. С тех пор на родине Грибуля все жили счастливо под покровительством царицы лугов, а в память Грибуля был воздвигнут храм. Каждый год в день его смерти со всего царства приходили жители с букетами незабудок и пели песни, которым он их выучил. В этот день государственным законом было приказано уничтожать все распри и прощать все ошибки и обиды. От этого плохо пришлось судьям и адвокатам, которых очень много развелось во время царя Шмеля. Но они принялись за другие занятия, потому что настало время, когда не было тяжб и все решалось миром.
Что касается Грибуля, то, сделавшись маленьким голубым цветочком, он ничего от этого не потерял. Крестная мать унесла его на свой остров, где до конца существования волшебниц, — а конец их существования никому не известен, — он был попеременно то сто лет миленьким голубым цветочком, спокойным и счастливым на берегу источника, на волшебном лугу, то другие сто лет — молодым прекрасным сильфом и пел, танцевал, смеялся, любил и веселился в честь своей крестной матери.
Отзывы о сказке / рассказе: