Жюль Верн — Путешествие к центру Земли

37

Я не в состоянии описать, те чувства, которые последовательно овладели профессором Лиденброком: его изумление, сомнение и, наконец, гнев. Никогда я не видал человека, сперва столь обескураженного, потом столь раздраженного. Утомительность переезда, перенесенные опасности — все приходилось испытать снова! Мы вернулись назад, вместо того чтобы подвинуться вперед!

Но дядя скоро овладел собою.

— Ах, какую шутку сыграла со мною судьба! — вскричал он. — Стихии вступают в заговор против меня! Воздух, огонь и вода соединенными усилиями мешают моему путешествию! Хорошо же! Пусть изведают, на что способна моя сила воли. Я не покорюсь, не отступлю ни на шаг, и мы увидим, кто победит — человек или природа!

Стоя на скале, раздраженный и грозный, Отто Лиденброк, подобно неукротимому Аяксу, казалось, вызывал богов на поединок. Но я счел уместным вмешаться, чтобы обуздать дядюшкин порыв бешенства.

— Послушайте меня, — сказал я ему решительным тоном, — всякое честолюбие должно иметь свои пределы. Нельзя бороться против невозможного; мы слишком плохо вооружены для морского путешествия; нельзя проплыть пятьсот лье на простой связке бревен, с одеялом вместо паруса и шестом вместо мачты, да еще против сильнейшего ветра. Мы не можем управлять плотом, мы станем игрушкою морской стихии, Будет безумием вторично предпринять эту рискованную переправу!

Я мог минут десять приводить целый ряд таких неопровержимых доводов, не встречая возражений, но только потому, что профессор не обращал на меня ни малейшего внимания и не: слыхал ни одного моего слова.

— К плоту! — крикнул он.

Таков был его ответ. Я и просил и сердился, но все было напрасно: я столкнулся с волей, более твердой, чем гранит.

Ганс тем временем закончил починку плота. Можно было подумать, что этот чудак угадывал дядюшкины планы. С помощью нескольких кусков «суртарбрандура» он снова скрепил плот. Парус был уже поднят, и ветер играл в его волнующихся складках.

Профессор сказал несколько слов проводнику, и тот немедленно стал грузить багаж на плот и готовиться к отплытию. Воздух был довольно чистый, и дул попутный северо-западный ветер.

Что же было мне делать? Восстать одному против двух? Немыслимо! Если б Ганс был на моей стороне! Но нет! Можно было подумать, что исландец отказался от собственной воли и дал обет самоотречения. От слуги, столь глубоко преданного своему господину, я ничего не мог добиться. Мне приходилось пускаться вместе с ними в путь.

Я собирался уже занять свое обычное место на плоту, но дядюшка удержал меня.

— Мы отплываем только завтра, — сказал он.

Я махнул рукой, как человек, на все согласный.

— Нам ничего не следует упускать, — продолжал он, — и раз судьба занесла нас на это побережье, я сперва исследую его, а потом уже поеду.

Эти слова станут понятными, если иметь в виду, что хотя мы и вернулись к северному берегу, но не к тому месту, откуда раньше отплыли. Бухта Гретхен лежала, вероятно, западнее. Поэтому намерение внимательно исследовать побережье было вполне естественно.

— Итак, в поиски за открытиями! — сказал я.

И, предоставив Гансу продолжать его работу, мы отправились в разведку. Расстояние между нашей стоянкой у берега моря и подножием горных отрогов было весьма значительно. До первых отвесных скал было не менее получаса ходьбы. Под нашими ногами хрустели бесчисленные раковины всевозможных форм и величин, в которых жили животные первичного периода. Я заметил также огромные черепашьи щиты, диаметр которых нередко превышал пятнадцать футов. Они принадлежали гигантским глиптодонам плиоцена. Почва была покрыта множеством обломков и округлыми гальками, обточенными волнами и выброшенными на берег, где они отлагались слой за слоем. Это навело меня на мысль, что в былые времена море, вероятно, покрывало это пространство. На скалах, рассеянных по всему берегу, волны оставили явные следы разрушения.

Все это могло до известной степени объяснить существование моря на глубине сорока лье под поверхностью земного шара. Но, по моему мнению, вся эта водная масса должна была постепенно погрузиться в недра Земли, и своим происхождением она, очевидно, обязана водам мирового океана, просочившимся сквозь какую-нибудь трещину в земной коре. Однако приходилось предположить, что эта трещина в настоящее время закрылась, ведь иначе пещера, или, вернее, огромный водоем, наполнилась бы до краев в довольно короткое время. Возможно также, что вода в водоеме под действием внутриземного огня отчасти испаряется. Этим объясняется и образование облаков, нависших «ад нашими головами, и образование электричества, вызывающего грозы внутри плутонического грунта.

Такое объяснение явлений, свидетелями которых нам довелось быть, казалось мне удовлетворительным, ибо все чудеса природы, как бы необыкновенны они ни были, всегда объяснялись физическими законами.

Итак, мы шли по осадочным породам водного происхождения, как и все породы данного периода, столь широко распространенные на поверхности земного шара. Профессор внимательно осматривал всякую Трещину в скале. Для него важно было исследовать глубину каждого отверстия, которое нам попадалось на глаза.

Мы прошли уже с милю по берегу моря Лиденброка, как порода вдруг приняла другой вид. Она была вся как бы перевернута в результате сильных вздыманий нижних слоев земной коры. В некоторых местах провалы и поднятия слоев свидетельствовали о мощном смещении земной коры.

Мы с трудом пробирались среди гранитных обломков, смешанных с кремнями, кварцем и аллювиальными отложениями, как вдруг перед нами открылось поле, или, вернее, равнина, усеянная костями. Можно сказать, это было огромное кладбище, вмещавшее в себе в течение двадцати веков нетленный прах многих поколений. Взбросы наносной земли поднимались уступами. Они придавали местности волнистый вид и тянулись вплоть до самого горизонта, где и терялись в туманной дымке. Тут, на пространстве около трех квадратных миль, была, быть может, запечатлена вся история органической жизни, лишь слабо начертанная в почве позднейшего происхождения. Однако нетерпение и любопытство увлекали нас вперед. Под нашими ногами с треском рассыпались кости ископаемых доисторических животных, за обладание которыми поспорили бы музеи больших городов. Тысяча Кювье не могла бы справиться с восстановлением скелетов органических существ, покоившихся в этом великолепном костехранилище.

Я был поражен. Дядюшка воздел свои длинные руки к мощному своду, заменявшему нам небо. Его широко открытый рот, сверкавшие из-за очков глаза, покачивание головою, сверху вниз и справа налево, вся его поза выражали безграничное удивление. Он набрел на неоценимую коллекцию лептотериев, мерикотериев, лофодонов, аноплотериев, мегатериев, мастодонтов, протопитеков, птеродактилей, всевозможных допотопных чудовищ, собранных тут точно ради него одного. Вообразите себе физиономию страстного библиомана, вдруг очутившегося в знаменитой Александрийской библиотеке, сожженной Омаром и чудом возникшей из пепла! Таков был мой дядюшка, профессор Лиденброк! Каково же было удивление дядюшки, когда, бродя среди этих органических останков, он нашел череп!

Дядюшка закричал дрожащим голосом:

— Аксель, Аксель, человеческий череп!

— Человеческий череп, дядя! — ответил я, пораженный не менее его.

— Да, племянник! О, Мильн-Эдвардс! О, Катрфаж! Отчего нет вас здесь, где нахожусь я, Отто Лиденброк!

38

Чтобы понять восклицание дядюшки, обращенное к этим знаменитым французским ученым, надо знать, что незадолго до нашего отъезда произошло событие, в высшей степени важное для палеонтологии.

28 марта 1863 года землекопами, работавшими под руководством Буше де Перта в каменоломнях Мулэн-Кюиньона близ Абдевиля, в департаменте Соммы, во Франции, была найдена на глубине четырнадцати футов под землею человеческая челюсть. Это был первый ископаемый данного вида, изъятый из земли. Возле него нашли каменные мотыги и обтесанные куски кремня, от времени покрытые плесенью.

Открытие наделало много шума не только во Франции, но и в Англии и в Германии. Некоторые ученые Французского института, между прочим Мильн-Эдвардс и Катрфаж, заинтересовавшись этим вопросом, доказали неоспоримую подлинность найденной кости и выступили самыми горячими борцами в «тяжбе по поводу челюсти», как выражались англичане.

К геологам Соединенного королевства, признавшим несомненность этого факта, — Факонеру, Беску, Карпентеру и прочим, — присоединились немецкие ученые, и среди них, первым и самым восторженным, оказался мой дядюшка Лиденброк.

Подлинность ископаемого человека четвертичной эпохи казалась неоспоримо доказанной и признанной.

Но эта теория встретила яростного противника в лице Эли де Бомона. Высокоавторитетный ученый утверждал, что горные породы Мулэн-Кюиньона не относятся к формациям дилювия, а принадлежат к менее древней формации, и, будучи в этом отношении единомышленником Кювье, не допускал мысли, чтоб род человеческий возник вместе с животными четвертичной эпохи. Дядюшка Лиденброк, в согласии с громадным большинством геологов, не уступал, спорил и приводил столь веские доводы, что Эли де Бомон остался почти единственным сторонником своей теории.

Мы знали все подробности дела, но нам не было известно, что со времени нашего отъезда выяснение этого вопроса подвинулось вперед. Челюсти того же самого вида были найдены в рыхлой бесцветной почве некоторых пещер во Франции, Швейцарии и Бельгии, равно как и оружие, утварь, орудия, скелеты детей, подростков, взрослых и стариков. Существование человека четвертичного периода с каждым днем подтверждалось все более и более.

Мало того! Останки, вырытые из юнейших пластов третичной геологической формации, позволили более смелым ученым приписать человеческому роду еще более почтенный возраст. Правда, эти останки представляли собой не человеческие кости, а только изделия рук человеческих: большая берцовая кость и бедровые кости ископаемых животных, правильно обточенные, так сказать, высеченные скульптором, носили на себе отпечаток человеческого труда.

Таким образом, человек сразу поднялся по лестнице времен на много веков выше; он опередил мастодонта, стал современником «южного слона»; существование его исчисляется сотнями тысяч лет, поскольку геологи относят к тому времени наиболее известную плиоценовую формацию.

Таково было состояние палеонтологической науки. Поэтому станет понятным удивление и радость дядюшки, если прибавить к тому же, что, пройдя двадцать шагов, он натолкнулся на экземпляр человека четвертичного периода.

Сразу же можно было определить, что это человеческий скелет. Неужели сохранился он в течение целых столетий благодаря особым свойствам почвы, как на кладбище Сен-Мишель в Бордо? Этого я не сумею сказать. Но скелет, обтянутый пергаментной кожей, его еще эластичные члены, — на вид по крайней мере! — крепкие зубы, густые волосы, ужасающей длины ногти на руках и на ногах — все это представилось нашим взорам таким, каким тело было при жизни.

Я онемел перед призраком минувших времен. Дядюшка, обычно столь разговорчивый, тоже молчал. Мы подняли скелет. Поставили его стоймя. Он смотрел на нас своими пустыми глазницами. Мы ощупали этот костяк, издававший звук при каждом нашем прикосновении.

После короткого молчания в дядюшке вновь заговорил профессор Отто Лиденброк; увлеченный горячностью темперамента, он забыл, в каких обстоятельствах мы находились, будучи пленниками этой пещеры. Он, несомненно, вообразил себя стоящим на кафедре перед слушателями, в Иоганнеуме, ибо принял наставительный тон, как бы обращаясь к воображаемой аудитории.

— Милостивые государи, — начал он, — имею честь представить вам человека четвертичного периода. Некоторые великие ученые отрицали его существование, другие, не менее великие, напротив, подтверждали. Теперь любой Фома неверующий от палеонтологии, будь он здесь, должен был бы, коснувшись его пальцем, признать свою ошибку. Мне хорошо известно, что наука должна относиться крайне осторожно к открытиям подобного рода! Я не могу не знать, какую выгоду извлекали разные Барнумы и прочие шарлатаны того же сорта из ископаемого человека! Мне известна история с коленной чашкой Аякса, с так называемым телом Ореста, якобы найденным спартанцами, и телом Астерии, длиною в десять локтей, о чем говорит Павзаний. Я читал сообщение по поводу скелета из Тропани, открытого в шестнадцатом веке, в котором пытались признать Полифема, и историю гигантов, вырытых из земли в шестнадцатом веке в окрестностях Палермо. Вы так же, как и я, прекрасно знаете результаты исследования костей огромных размеров, имевшего место в тысяча пятьсот семьдесят седьмом году в Люцерне, и, по утверждению известного врача Феликса Платера, принадлежавших гиганту в девятнадцать футов! Я с жадностью прочел трактат Коссаниона и все опубликованные хроники, брошюры, доклады и дискуссии по поводу скелета Тезтобокха, короля кимвров, захватчика Галлии, выкопанного в провинции Дофине в тысяча шестьсот тринадцатом году! В восемнадцатом веке я боролся бы на стороне Пьера Компе против преадамитов Шойхцера! У меня была в руках рукопись, озаглавленная: «Гиган…»

Тут сказался природный недостаток дядюшки: выступая публично, он запинался на каждом слове, трудном для произношения.

— Рукопись, озаглавленная: «Гиган…»

Он не мог выговорить это слово.

— «Гиганта…»

Немыслимо! Злополучное слово застревало на языке! И хорошо же посмеялись бы в Иоганнеуме!

— «Гигантогеология»! — произнес, наконец, профессор Лиденброк, дважды выругавшись.

Далее все пошло гладко.

— Да, господа! — продолжал он, воодушевляясь. — Мне известны все эти истории! Я знаю также, что Кювье и Блюменбах признали в упомянутых костях попросту кости мамонта четвертичного периода и других животных. Но сомнение было бы оскорблением, нанесенным науке! Труп перед вами! Вы можете видеть и осязать его. Это не просто скелет, а настоящее тело, избежавшее тления исключительно в интересах антропологии!

Я рад был бы не оспаривать этого утверждения.

— Если бы я мог промыть его в растворе серной кислоты, — говорил между тем дядюшка, — я бы очистил его от земли и удалил с него все приставшие к нему блестящие ракушки. Но у меня нет драгоценного растворителя! И все же, даже в таком виде, этот человеческий остов сам расскажет нам собственную историю!

Тут профессор схватил скелет ископаемого и стал повертывать его во все стороны, выказывая ловкость рук фокусника.

— Вы видите, — продолжал он, — ископаемый человек едва достигает шести футов. Принадлежит он бесспорно к кавказской расе. К расе белых, как и мы! Череп ископаемого правильной яйцевидной формы, скулы не выдаются, челюсть развита нормально. В нем нет никаких признаков прогнатизма, отметиной которого является острый лицевой угол. Измерьте этот угол. Он почти близок к прямому. Но я иду еще дальше по пути логического мышления и даже осмелюсь утверждать, что этот человеческий образец принадлежит к роду Иафета, рассеянному от Индии до пределов Западной Европы. Не смейтесь, господа!

Никто не смеялся, но профессор, выступая с ученым докладом, привык к тому, что лица его слушателей расплывались в улыбке.

— Да, — продолжал он с удвоенным воодушевлением, — перед нами ископаемый человек, современник мастодонтов, костьми которых полон этот амфитеатр. Но как он попал сюда, какие пласты земной коры хранили это тело, прежде чем оно оказалось в этом огромном полом пространстве земного шара, на это я не берусь ответить. Несомненно, что ископаемое относится к четвертичному периоду; неясности, заслуживающие пристального внимания, все еще обнаруживаются в коре земного шара; остывание нашей планеты порождает складчатость, трещины, сбросы, опускания верхних слоев земной коры. Но, как бы то ни было, человек налицо, он окружен произведениями своих рук, топором, обточенным кремнем, этим ассортиментом каменного века; и я, будучи туристом, подобно ему, пионером в науке, не могу сомневаться в достоверности его древнего происхождения.

Профессор кончил, и я восторженно аплодировал ему. Впрочем, профессор был прав; и более ученые люди, чем его племянник, затруднились бы спорить с ним.

Новые находки. Ископаемое тело не было единственным в этом обширном костехранилище. На каждом шагу мы натыкались на трупы, и дядюшка имел полную возможность выбрать из них образцовый экземпляр для убеждения неверующих.

Поистине изумительное зрелище представляло это кладбище, где покоились останки многих поколений человеческих и животных особей. Но тут возникал важный вопрос, который мы не могли разрешить. Как оказались тут все эти существа? Не были ли они сброшены с поверхности Земли мертвыми на берег моря Лиденброка во время землетрясения? Или же они жили в этом внутриземном мире, под этим искусственным небом, рождаясь и умирая, подобно обитателям Земли? До сих пор мы встретили живыми только морских гадов и рыб! Неужели и человек блуждал на этих пустынных берегах?