О своих первых шагах на сцене я рассказывал в другом месте. Но мои последующие шаги должны быть (я так полагаю) также интересны для читателя.
Вот один из таких шагов.
* * *
Я уже три недели, как играю на сцене. Вид у меня импозантный, важный, и на всех не играющих на сцене я смотрю с высоты своего величия.
Сидел я однажды с актерами в винном погребке за бутылкой вина и шашлыком и поучал своих старших товарищей, как нужно толковать роль Хлестакова, не смущаясь тем, что задолго до меня мой коллега Гоголь гораздо тщательнее и тоньше объяснил актерам эту роль.
Худощавый молодой господин с белыми волосами и истощенным вечной насмешкой лицом подошел к нам и принялся дружески пожимать руки актерам:
— Здравствуйте, Гаррики! Нас познакомили.
— Вы тоже актер? — снисходительно спросил я.
— Что вы! — возразил он, оскаливая зубы. — Как это вы можете по первому впечатлению так дурно судить о человеке?! Я не актер, но в вашем деле кое-что понимаю. Вы давно на сцене?
Я погладил свои бритые щеки:
— Порядочно. Завтра будет три недели!
— Ого! Значит, через восемь дней можно уже и юбилей праздновать. Хе-хе… Воображаю, как вы волнуетесь на сцене!
— Кто — я? Ни капельки.
— Ну да, знаем мы! Конечно, если роль вызубрили, да под суфлера идете, да окружены опытными товарищами — тогда ничего. А представьте себе — на сцене какая-нибудь неожиданность, что-нибудь такое, что не предусмотрено ни автором, ни режиссером, — воображаю вашу растерянную физиономию и трясущиеся колени…
— Ну, — усмехнулся я. — Меня не легко смутить.
— На сцене-то? Да бывают такие случаи, когда и Варламова с Давыдовым можно, что называется, угробить!
— Меня не угробите.
— Люблю скромных молодых людей! — вскричал он. Потом задумался, искоса на меня поглядывая. У меня было такое впечатление, что я действую ему на нервы…
— Что у вас идет завтра в театре?
— «Колесо жизни» Рахимова. Сам автор обещал завтра прийти посмотреть, как я играю Чешихина.
— Ах, вы играете Чешихина? И вы говорите, что вас невозможно на сцене смутить, сбить с толку?
— Да. По-моему, это гнилая задача.
Он зловеще улыбнулся, протянул костлявую руку.
— Хотите заклад? На 6 бутылок кахетинского, на 6 шашлыков.
— Не хочу.
— Почему?!
— Мало. По десяти того и другого, плюс кофе с бенедиктином.
— Молодой человек! Вы или далеко пойдете, или… плохо кончите. Согласен!
Таким образом состоялось это странное пари.
* * *
Шел второй акт «Колеса жизни». У меня только что кончилась бурная сцена с любимой девушкой, которая заявила мне, что любит не меня, а другого.
— Кто этот другой? — спросил я крайне мрачно.
— Это вас не касается, — гордо ответила она, выходя за двери.
Свою роль я хорошо знал. После ухода любимой девушки я должен схватиться за голову, поскрежетать зубами, уткнуться головой в диванную подушку, а потом вынуть из кармана револьвер и приставить к виску. В этот момент хозяйка дома, которая тайно любит меня, а я ее не люблю, — выбегает, хватает меня за руку и, рыдая на моей груди, признается в своем чувстве… Такие пьесы, скажу по секрету, играть не трудно, а еще легче — писать.
Я уже схватился за голову, уже по авторскому замыслу поскрежетал зубами и только что подскочил к дивану, чтобы «уткнуться головой в подушку», — как боковая дверь распахнулась, и худой молодец с белыми волосами — тот самый, который взял подряд как бы то ни было смутить меня на сцене, — этот самый парень вышел на первый план самым непринужденным образом.
С двух сторон я услышал два шипения: впереди — суфлера, из боковой кулисы — помощника режиссера. Из директорской ложи глянуло на нас остолбенелое лицо автора.
— Здравствуйте, Чешихин! — — развязно сказал беловолосый, протягивая мне руку. — Не ожидали? Я на огонек завернул.
Впереди я слышал шипенье, сбоку за кулисой отчаянное проклятие.
— Здравствуй, Вася, — мрачно сказал я. — Только ты сейчас зашел не вовремя. Мне не до тебя. Может быть, завернешь в другой раз, а? Мне нужно быть одному…
— Ну, вот еще глупости! — засмеялся беловолосый нахал, развалившись на диване. — Посидим, поболтаем.
Публика ничего не замечала, но за кулисами зловещий шум все усиливался.
Я задумчиво прошелся по сцене.
— Вася! — сказал я значительно. — Ты знаешь Лидию Николаевну?
Он покосился на меня и, незаметно подмигнув, проронил:
— Конечно, знаю. Преаппетитная девчонка.
— А-а! — вскричал я в неожиданном порыве бешенства. — Так это, значит, ты тот, из-за которого она отказала мне?! (Суфлерская будка вдруг опустела, но я от этого почувствовал себя еще увереннее и легче.) Ты?! Отвечай, негодяй!
«Вася» поглядел испуганно на мои сжатые кулаки и сказал примирительным тоном:
— Бросьте… поговорим о чем-нибудь другом…
— О другом?! — заревел я, торжествующе поглядывая на автора, который метался в директорской ложе, как лошадь на пожаре. — О другом? Ты меня довел почти до смерти и теперь хочешь говорить о другом?! Отвечай! (Я бросился на него, стал ему коленом на грудь и стал колотить головой об спинку дивана.) Отвечай — как у вас далеко зашло?!
«Вася» побледнел как смерть и прошептал:
— Пустите меня, медведь! Вы так задушите! Шуток не понимаете, что ли?
— Ты сейчас умрешь! — прорычал я. — Другой раз тебе будет неповадно!
Он глядел на меня умоляющими глазами. Потом прошептал:
— Ну, я проиграл пари, какого черта вам еще нужно? Пустите, я уйду.
— Смерть тебе! — вскричал я со злобным торжеством — и так стукнул его голову о спинку дивана, что он крякнул и свалился на пол.
— Неужели я убил его?! — вскричал я, театрально заламывая руки. — Воды, воды этому несчастному!
Я схватил графин с водой и вылил щедрую струю на корчившееся тело «Васи». Он испуганно закричал.
— Очнулся! — обрадовался я. — А теперь иди, несчастный, и постарайся на свободе обдумать свое поведение!
Я взял его в охапку и почти вышвырнул в боковую дверь. Схватился за голову. Прислушался. По мягким звукам ударов и по заглушенным стонам за кулисами я понял, что передал неудачливого Васю в верные руки.
— Итак, вот кто ее избранник! — вскричал я страдальчески. — Нет! Лучше смерть, чем такое сознание.
Дальше все пошло как по маслу: я вынул револьвер, приставил к виску, из средних дверей выбежала любящая женщина, упала на грудь — одним словом, я опять стал на рельсы, с которых меня попробовали стащить так неудачно.
«Колесо жизни» завертелось: в будке показался суфлер, в ложе — успокоенный автор.
* * *
После спектакля мне подали в уборную записку: «Жрите сегодня ваше вино и шашлык без меня. Я все оплатил. Иду домой сохнуть и расправляться. Будьте вы прокляты!»
Отзывы о сказке / рассказе: