Джеймс Фенимор Купер — Два адмирала

Глава XXII

И маленький воинственный мир внутри!

Лорд Байрон

Исполненный замечательных событий день начался прелестнейшим летним утром. Один только северо-западный ветер, довольно холодный для этого времени года, нарушал все чары дивного восхода июльского солнца. Волны юго-западного шторма совершенно утихли и сменились правильным, весьма незначительным по сравнению с прежним волнением. Для больших судов настоящее положение моря можно было назвать спокойным, хотя килевая качка, валкость «Бегуна» и «Деятельного» и самое качание мачт двухдечных кораблей достаточно свидетельствовали, что беспокойный океан все еще находится в движении. Новый ветер мало-помалу установился и сделался именно таким, какой моряки называют добрым шестиузловым.

В подветренной стороне на расстоянии мили шли французские суда, выстроенные в боевой порядок и в такой сомкнутой и правильной линии, которая невольно заставляла думать, что граф Вервильен намерен в этой позиции встретить ожидаемое нападение неприятеля. Все грот-марсели его лежали обстеньг; брамселя были отданы, но бык-горденя и гитовы натянуты; кливера полоскались на утлегерах, а нижние паруса висели фестонами на своих реях. Это значило, что вся парусность была приготовлена к храброй битве, и это возбуждало невольное удивление в англичанах; чтобы придать еще более силы этому чувству, в ту самую минуту, как сэр Джервез взошел на ют, вся французская линия подняла свои флаги, и «Громовержец» сделал выстрел из подветренной пушки.

— Каково, Гринли! — воскликнул английский главнокомандующий. — Это довольно мужественный вызов; получая его от Monsieur de Vervillin, им нельзя пренебречь. Поднимите, господин Бонтинг, сигналы, чтобы все экипажи позавтракали скорее.

Минут через пять, в то время, как сэр Джервез перелистывал сигнальную книгу, свисток призвал людей «Плантагенета» к завтраку часом ранее обыкновенного. Вскоре потом последовали те же свистки и на других судах английской эскадры, между тем как один из офицеров, наблюдавший в трубу за неприятелем, донес сэру Джервезу, что и французы, по-видимому, принялись за завтрак. Так как и офицерам было приказано употребить назначенные полчаса на то же самое, то вскоре все до одного на «Плантагенете» были заняты утолением голода, мало думая о том, что для многих из них это был последний завтрак в жизни.

Сэр Джервез был чрезвычайно обеспокоен тем, что суда, появившиеся на ветре, нисколько не прибавляли ходу, что, однако, он успел скрыть от окружающих; он удержался подать насчет этого контр-адмиралу сигналы из нежности к нему и пустого опасения дурных последствий. Между тем как экипажи завтракали, он в задумчивости смотрел на великолепное зрелище, которое представлял неприятель, и время от времени устремлял пристальный взгляд на суда, медленно шедшие вперед. Наконец, Гринли отрапортовал, что «Плантагенет» снова может «располагать своими руками». При этом известии сэр Джервез встрепенулся, будто от сна, улыбнулся и заговорил:

— Поднимите сигнал «Приготовиться к битве».

Через минуту маленькие флаги взвились на топе грот-брам-стеньги, и вслед за тем «Хлоя», «Бегун» и «Деятельный» подняли их и у себя. Сигнал этот так хорошо был знаком всем, что ни на одном судне не нашли нужным справляться с сигнальной книгой, и все они тотчас же подняли ответы. Минутой позже по всей лини раздались пронзительные свистки, призывающие всех «приготовить суда к действию».

— Наш завтрак готов, сэр Жерви, — сказал Галлейго, подходя к главнокомандующему. — Мне нужно только знать, ваша милость, когда прикажете подавать на стол?

— Подавай сейчас, мой друг! Пойдемте, Гринли, пойдемте Вичекомб, мы последние завтракаем, не будем, по крайней мере, последними на своих местах.

Завтрак прошел весьма спокойно; все трое ели, будто в виду у них не было ничего важного. Перед концом завтрака сэр Джервез наклонился вперед и посмотрел в один из наветренных портов каюты. В ту же минуту невыразимое удовольствие блеснуло в лице его.

— А, наконец-то, Блюуатер сделал нам сигнал! — сказал он. — Значит, он имеет намерение вступить с нами в сношения. Бонтинг, что говорит контр-адмирал?

— Честное слово, сэр Джервез, я решительно не понимаю его сигналов, хотя и различаю все флаги, — отвечал смущенный сигнальный офицер. — Не потрудитесь ли вы сами, сэр, справиться с сигнальной книгой. Номер сто сороковой.

— Сто сороковой! Это что-то о бросании якоря! Да, точно, вот оно: «Мы не можем бросить якоря, потому что потеряли две кабельтовы». Кой черт просит его бросать якорь?

— В том-то и дело, сэр. Вероятно, сигнальный офицер «Цезаря» перемешал флаги; хотя между нами и порядочное расстояние, но с помощью труб мы видим очень хорошо и потому не можем ошибаться.

— Не прибегнул ли Блюуатер к частному телеграфу, сэр? — спокойно заметил Гринли.

Услышав это, главнокомандующий пришел в большое замешательство; лицо его сперва побагровело, потом побледнело, будто он переносил жестокие боли. Вичерли тотчас же заметил это и осведомился, не дурно ли ему.

— Благодарю вас, молодой человек, — отвечал вице-адмирал, печально улыбаясь. — Я чувствую уже облегчение. Господин Бонтинг, сделайте одолжение, поднимитесь наверх и посмотрите хорошенько, не развевается ли на «Цезаре» коротенький красный вымпел, футов на десять или на двенадцать выше большого флага. Ну, выпьем, Гринли, еще по чашке чаю, ведь у нас пока довольно свободного времени.

За сим последовало краткое молчание, пока не воротился Бонтинг с известием, что вымпел, действительно поднят на «Цезаре», как говорил адмирал, и что он не заметил его потому, что смешивал с королевским. Этот маленький красный вымпел означал, что контр-адмирал желает вести частные переговоры с сэром Джервезом. Переговоры эти велись очень часто между нашими друзьями по системе, придуманной самим Блюуатером и состоящей в том, что он, употребляя обыкновенные сигналы, мог переговорить с сэром Джервезом так, что ни один капитан, даже сигнальный офицер, не мог знать смысла их. Короче, не прибегая к каким-нибудь новым флагам, но изменив только номера старых по особо составленному журналу, наши адмиралы могли вести между собой какой угодно было разговор. Сэр Джервез, заметив номер поднятого сигнала, приказал Бонтингу поднять ответный флаг с подобным же сверху вымпелом и продолжать то же самое до тех пор, пока контр-адмирал не прекратит своих сигналов, которые тотчас пересылать вниз, как только они будут получаемы. Когда Бонтинг вышел, вице-адмирал отпер свой письменный стол и вынул маленький словарь, который положил подле себя. Вскоре за сим сигнальщик начал приносить ему написанные на кусочках бумаги номера сигналов, поднимаемых на «Цезаре»; наконец, явился и сам Бонтинг с донесением, что переговоры прекратились.

Тогда сэр Джервез начал отыскивать по номерам все слова и записывать их карандашом на бумаге, пока не прочел: «Ради Бога, не делай мне никаких сигналов и не начинай сражения». Но едва он успел прочитать это, как в ту же минуту изорвал бумажку в мелкие клочки, положил на свое место словарь и, обратившись со спокойной решимостью к Гринли, приказал ему бить тревогу, как скоро Бонтинг поднимет тот же сигнал всем судам. Тогда все находившиеся в каюте, кроме вице-адмирала, вышли наверх, а боулдеросцы принялись убирать стол и другие вещи. Суета слуг сильно досаждала сэру Джервезу, и он вышел в большую каюту, где и начал расхаживать своим обыкновенным образом, когда задумывался о чем-нибудь важном.

Может быть, задумчивость сэра Джервеза продолжалась бы очень долго, если бы внезапный выстрел не обратил его внимания на сцену, которая происходила перед ним.

— Это что? — поспешно спросил он. — Не делает ли Блюуатер новых сигналов?

— Никак нет, сэр, — ответил четвертый лейтенант, выглянув в подветренный порт. — Это французы стреляют, будто спрашивая вас, отчего мы не спускаемся к ним.

Слова эти еще не были окончены, как вице-адмирал был уже на квартердеке; через минуту он очутился уже на юте. Там он нашел Гринли, Вичерли и Бонтинга, рассматривавших красивую линию неприятеля.

— Граф Вервильен, кажется, с нетерпением желает загладить свою вчерашнюю неудачу, — заметил первый из них, — что ясно говорят его приглашения нам спуститься поближе к его флоту. Я уверен, что это разбудит адмирала Блюуатера.

— Клянусь небом, он держит круче и идет к северо-западу! — воскликнул сэр Джервез, невольное удивление которого заставило забыть на минуту свою осторожность. — Хотя это движение и необычайно в настоящее время, но посмотрите, в каком чудном порядке он держит свои суда!

Действительно, надо было удивляться стройности, с какой суда Блюуатера подвигались вперед. Вся эскадра его вдруг придержала круче к ветру в сомкнутой линии. Так как решительно никто не сомневался в верноподданстве контр-адмирала и так как храбрость его была уже не раз испытана на деле, то всеобщее мнение было таково, что движение его судов имело какую-нибудь связь с непонятными переговорами, недавно происходившими между адмиралами.

Казалось, однако, что граф Вервильен сильно опасается повторения сцены прошедшего дня, потому что, как скоро он заметил, что английский арьергард придержал круто к ветру, пять передовых судов его, огибая свою линию, двинулись вперед, будто для того, чтобы встретить неприятельскую эскадру, между тем как остальные пять, включая сюда и «Громовержца», с марселями, положенными обстеньг, ожидали ее приближения. Сэр Джервез не мог далее сносить этого. Он решился, если только возможно принудить Блюуатера к какому-нибудь участию в деле, начать атаку и приказал «Плантагенету» наполнить паруса. Ведя свои суда, он немедленно поворотил через фордевинд и пошел к арьергарду французов под легкими парусами в бакштаг, дабы не подвергнуться продольным выстрелам неприятеля.

Следующая затем четверть часа прошла для обеих сторон в томительных ожиданиях; эти немногие минуты имели следствием весьма важные перемены, хотя в течение их и не было сделано ни одного выстрела. Когда Вервильен заметил, что англичане решились подойти к нему, он отдал приказание своей эскадре спуститься на фордевинд под марселями, начиная с заднего судна, что совершенно изменило порядок его линии и поставило «Громовержца» в арьергард, то есть ближе к неприятелю. Когда это было выполнено, граф приказал поставить все свои марселя на эзельгофты. Нельзя было не понять, к чему клонилось такое движение. Это был прямой вызов сэру Джервезу подойти борт к борту, тем более, что, спустившись на фордевинд, граф успел устранить от своей эскадры опасные продольные выстрелы. Главнокомандующий английского флота был не из тех людей, которые пренебрегли бы таким явным вызовом; сделав несколько сигналов, дабы ознакомить своих капитанов с тем образом атаки, которую он намерен вести, он поставил фок и грот-марсели и взял ветер прямо через гакаборт. Суда его следовали за всеми его движениями с точностью часового механизма; и никто уже не сомневался, что образ атаки определен на весь день.

Так как французы находились еще от приближавшихся судов неприятеля на расстоянии полумили, то граф собрал все свои фрегаты и корветы у себя под штирбортом, оставляя чистое место на бакборте для дивизии сэра Джервеза. Намек этот был понят, и «Плантагенет» пошел прямо к этой стороне «Громовержца» на расстоянии ста ярдов от жерл его пушек. Такие движения предвещали битву, необыкновенную в то время на море, но которую наш главнокомандующий преимущественно любил, как скорее всего решавшую дело.

Сделав все предварительные приготовления, оба главнокомандующих довольно еще имели времени поосмотреться. Французы были еще на целую милю впереди неприятеля, и так как оба флота шли по одному направлению, то приближение англичан было так медленно, что оставалось еще по крайней мере минут двадцать до той торжественной безмолвной тишины, которая на дисциплинированном судне всегда предшествует началу битвы. Чувства двух главнокомандующих в эти минуты были совершенно противоположны. Граф Вервильен видел, что арьергард его под командой контр-адмирала графа де Пре находился именно в той позиции, в какой он желал. Напротив, сэра Джервеза томили сомнения насчет дальнейших поступков Блюуатера. Он, однако, никак не мог поверить, чтоб верный друг предал его соединенной силе двух вражеских дивизий. Он знал слишком хорошо благородство Блюуатера и потому был уверен, что, исполнив его просьбу не делать ему сигналов, он тем самым вдвойне пробудил лучшие его чувства. Несмотря, однако, на все это, сэр Джервез Окес вступил в этот бой с каким-то мучительным предчувствием. Прожив слишком долго на свете, он хорошо знал, что политические предрассудки из всех человеческих слабостей самые опасные для добродетели, ибо чаще всего они прикрывают наши собственные пороки благовидным щитом общественного блага и нередко делают даже благонамеренных людей равнодушными к несправедливостям, единственно потому только, что они воображают, будто все это совершается ради блага общества. Сомнения эти были мучительны сэру Джервезу; но так как не в его характере было отказаться от боя, столь явно предложенного, то он и решился во всяком случае завязать с графом дело, вверяя себя воле Бога и своей собственной силе.

Между тем «Плантагенет», приближаясь к французской линии, представлял чудную картину порядка и устройства. От юта до кубрика царствовала мертвая тишина, только старшие офицеры по временам выглядывали из портов, чтобы узнать относительное положение обоих флотов и быть готовыми к действию. Когда, наконец, англичане подошли к неприятелю на расстояние ружейного выстрела, этот последний снова поднял свои марселя, и суда его с большей скоростью стали разрезать воду. Первые же продолжали идти с возможной для них быстротой, подняв огромную площадь парусности. Сблизившись на достаточное расстояние, сэр Джервез приказал уменьшить ее на своем корабле.

Капитан в ту же минуту исполнил приказание вице-адмирала, и паруса были сбавлены. Но при всем том «Плантагенет» быстро летел вперед и в три или четыре минуты обогнул корму «Громовержца» настолько, что выстрелы с обеих сторон могли уже производить свое опустошительное действие. Это служило обеим сторонам сигналом привести в действие артиллерию. Пламя, рев и вихри дыма с быстротой молнии последовали друг за другом; треск ядер и крики раненых смешались в один адский шум; природа в подобные минуты у самых храбрых и твердых людей невольно вызывает минуты слабости. В это время Бонтинг подошел к сэру Джервезу и начал рапортовать ему, что на «Цезаре» среди этого страшного смятения невозможно видеть более сигналов; но не успел он еще окончить своих слов, как небольшое ядро с юта французского судна ранило его навылет в сердце, и он упал мертвый к ногам своего начальника.

— Я должен теперь на вас, сэр Вичерли, возложить обязанность бедного Бонтинга на все остальное время нашего крейсерства, — заметил сэр Джервез с улыбкой, в которой учтивость и сожаление странно оспаривали друг друга. — Сигнальщики, положите тело господина Бонтинга в стороне и прикройте его этими флагами. Они могут служить плащом такому храброму офицеру!

В то время как все это происходило на «Плантагенете», «Уорспайт», согласно данным ему приказаниям, обогнул «Плантагенет» с наружной стороны и, выбрав своей мишенью второй корабль французской линии, открыл по нем огонь изо всех своих носовых пушек. Спустя минуту оба эти судна уже боролись в яростной схватке. Таким образом, судно за судном англичан проходило мимо «Плантагенета» и вступало в свое место впереди бывшего до его прихода передовым судном, пока «Ахиллес», последнее из пяти судов сэра Джервеза, не легло борт о борт с «Победителем», последним судном французской линии. Чтобы читателю яснее были видны дальнейшие события, мы представим обе враждующие линии в том самом порядке, в каком они находились.

«Плантагенет» — «Громовержец».

«Уорспайт» — «Отважный».

«Блейнгейм» — «Дюгэ Труэн».

«Перун» — «Аякс».

«Ахиллес» — «Победитель».

Постоянно повторяющиеся выстрелы четырехсот тяжелых орудий на столь малом пространстве имели такое действие, что задержали токи воздуха и почти мгновенно изменили шестиузловый ветер на двух— или трехузловый. Это было первым, достойным внимания, проявлением действия артиллерии; но так как сэр Джервез предвидел его, то из предосторожности дал своим судам положение, сколько возможно ближайшее к тому, в котором он желал сражаться. Следующее важное физическое явление, весьма естественное и вовсе неожиданное, но которое произвело большую перемену в ходе сражения, состояло в огромном облаке дыма, которое скрыло в себе все десять сражающихся судов.

— Начальнику при таком облаке дыма весьма мало дела, сэр Вичерли,

— сказал вице-адмирал после получасовой канонады. — Я дорого дал бы, лишь бы мне наверное знать настоящее положение эскадры контр-адмирала.

— Для этого есть одно только средство, сэр Джервез: если вам угодно, я попытаюсь. Кажется, с грот-брам-реи должен быть ясно виден весь горизонт.

Сэр Джервез одобрил это предложение и в ту же минуту увидел молодого человека, взбирающегося по грот-вантам, но полускрытого в дыму. В это самое время Гринли, окончив осмотр нижних батарей, возвратился на ют. Не дожидая вопроса, он сам заговорил с адмиралом.

— Мы довольно в хорошем состоянии, сэр Джервез, — сказал он, — хотя первый залп неприятеля и отделал нас весьма порядочно. Мне кажется, что огонь его ослабевает, а Бери говорит, что «Громовержец» потерял уже фок-стеньгу.

— Я очень рад, Гринли, очень рад. Пройдите на нос и посмотрите, чтобы там внимательнее наблюдали. Может быть, из наших судов есть некоторые обстрелянные; надобно остерегаться, чтоб не наскочить на них. Если случится подобное что-нибудь, то обойдите его штирбортом и пройдите с внутренней стороны.

— Очень хорошо, очень хорошо, сэр Джервез; ваши желания будут исполнены.

Сказав это, Гринли исчез, и его место занял Вичерли.

— А, сэр, я очень рад, что вижу вас невредимым! Если бы здесь был Гринли, он стал бы осведомляться о своих мачтах; но мне желательно знать положение судов.

— Я с дурными известиями, сэр. Так как с марса невозможно было ничего видеть, то я взобрался на краспиц-салинги и оттуда сквозь дым мог все рассмотреть; грустно, но я должен сказать, что французский контр-адмирал быстро спускается к нашему бакборту со всей своей силой. Через пять минут он будет уже у нас на траверзе.

— А Блюуатер? — спросил с быстротой молнии сэр Джервез.

— Я не мог видеть его судов; но, зная важность известия, о котором я сейчас имел честь доложить, я немедленно спустился вниз по бакштагам.

— И прекрасно сделали, сэр. Пошлите кого-нибудь из мичманов за капитаном Гринли, а сами спуститесь на дек и сообщите принесенную вами новость лейтенантам, находящимся при батареях. Пусть разделят своих людей и постараются дать вовремя хорошо направленный первый.

Вичерли удалился и с обыкновенной для его лет быстротой сбежал вниз. Посланный за Гринли тотчас же доложил ему, что его желает видеть сэр Джервез. Гринли явился, и вице-адмирал в секунду объяснил ему, в чем дело.

— Небесная сила, что же сталось с адмиралом Блюуатером, — воскликнул Гринли, — что он подпускает к нам в такую минуту французского контр-адмирала!

— Об этом теперь не время говорить, — отвечал торжественно главнокомандующий. — Мы должны поскорее приготовиться встретить новую силу. Спуститесь опять на батареи, и если вы цените победу, то позаботьтесь, чтоб первый наш залп по новому неприятелю не был напрасен.