Глава XXVIII
Нужно ли было, чтобы ты умер, о, великодушный вождь! В эти дни, блещущие славой, когда радость триумфа так превышает печаль, мы едва можем оплакать мертвых.
Миссис Гейманс
— Уверены ли вы, сэр Вичерли Вичекомб, что вы не ошиблись насчет приближения арьергарда французов? — спросил вице-адмирал, стараясь сквозь дым рассмотреть с бакборта поверхность воды. — Не вышли ли из линии наши же обстрелянные суда, которые по неведению нашему и оставлены в той стороне?
— Нет, сэр Джервез, тут нет и не могло быть ошибки, разве уж я обманулся немного в определении расстояния. Я только и видел сверху мачты и реи трех судов и на одном из них флаг французского контр-адмирала. В доказательство, что я не ошибся, вот и он сам!
Дым с наружной стороны «Плантагенета» был, конечно, менее густ, чем со стороны атаки; и ветер, начиная дуть довольно порывисто, как обыкновенно бывает при жаркой канонаде, по временам отбрасывал в сторону «саван битвы». В одну из этих минут вдали показался парус, в том самом месте, откуда, по словам Вичерли, должно было ожидать неприятеля. Парус этот был крюйс-марсель, и под ним развевался маленький четырехугольный флаг контр-адмирала. Сэр Джервез в один миг определил характер судна и свои действия. Подойдя к самому краю юта, он без помощи рупора произнес голосом, покрывающим самый рев битвы, обыкновенную, но зловещую морскую команду «по местам! » Она была услышана на нижнем деке теми, которые стояли близ люков. Подхваченная, она была повторена дюжиной голосов. В эту критическую минуту сэр Джервез снова взглянул наверх и снова увидел маленький флаг, тонувший в облаке дыма; он заключил по этому, что судно неприятеля находится уже у него на траверзе, и, собрав все свои силы, скомандовал: «Пали! » Облако, покрывавшее бакборт, разлетелось во все стороны, как пыль, разметанная ветром. Казалось, весь корабль был объят одним пламенем, и заряды сорока одной пушки, неся с собой смерть и опустошение, устремились к своей цели. Этот залп, данный вовремя, спас корабль английского главнокомандующего от неминуемого поражения. Он поразил экипаж «Плутона», нового своего противника, неожиданностью; бедные французы не успели еще рассмотреть настоящего положения своего неприятеля, как целый град пуль с визгом и треском посыпался на них и, причинив большой вред кораблю и людям, уничтожил все их выжидания благоприятной минуты к выстрелу. И в самом деле залп их был так неверен, что большая часть зарядов пролетела впереди носа «Плантагенета» и ударила в бакборт «Отважного», второго судна французской линии.
— Ну, этот салют был сделан вовремя! — сказал сэр Джервез, улыбаясь, коль скоро огонь неприятеля не нанес сильных повреждений. — Первый удар есть уже половина битвы. Мы теперь можем продолжать действовать с некоторой надеждой на успех. А, вот идет Гринли, слава Богу, не раненый.
Встреча этих опытных моряков была дружеская, но и не без печали. Оба они чувствовали, что положение не только их судна, но и всей их эскадры, было в высшей степени критическое; неравенство сил было слишком велико, положение же неприятеля чрезвычайно выгодное, и потому успешное окончание этого сражения было для них весьма сомнительно. До сих пор перевес все еще был на их стороне, но удержать этот перевес за собой было почти невозможно. Незавидное положение их требовало скорых и решительных мер.
— Мой план готов, Гринли, — сказал спокойно вице-адмирал. — Нам одно спасение — идти на абордаж к одному из этих судов, и тогда битва наша обратится в рукопашный бой. Направим путь свой к французскому главнокомандующему; он уже, по всем признакам, порядком отделан, и если нам удастся взять его или вытеснить из линии, наше положение значительно улучшится. Что же касается до Блюуатера, то один Господь Бог ведает, что с ним сталось! Его нет здесь, и нам неоткуда ожидать подкрепления.
— Приказывайте только нам, сэр Джервез, мы будем исполнять. Я сам поведу абордажных.
— Это дело должно быть общим, Гринли; я думаю, что всем нам должно идти на абордаж «Громовержца». Ступайте, отдайте нужные приказания.
Гринли снова оставил ют для исполнения этого нового и важного поручения.
Читатель не должен забывать, что все это происходило среди шума битвы. Выстрелы следовали за выстрелами, в облаках дыма ядра с визгом и треском громили деревья мачт и рвали оснастку; пронзительные стенания раненых, тем более ужасные, что они исходили от твердых, мужественных людей, наполняли воздух — и все это смешивалось в какой-то страшный хаос. На «Плантагенете» стали брасопить контр-бизань. Но едва натянули веревки, как фок-стеньги его полетели через нос, увлекая за собой грот со всем его такелажем; бизань-мачта же переломилась, как трость, у самого эзельгофта. Этот несчастный случай, следствием коего было повреждение множества вант, бакштагов и мачт, сделал положение «Плантагенета» опаснейшим из всех переделок, в которых ему когда-либо случалось бывать; его обязательно нужно было очистить от упавшего такелажа хоть на столько, чтобы можно было действовать орудиями бакборта; но судно не слушалось более руля.
Истинный моряк тогда только является во всем своем величии, когда встречает неожиданное несчастье с совершенным спокойствием и твердостью. Гринли в пылу желания сразиться думал только о том, каким бы образом лучше одолеть неприятеля, как вдруг произошло несчастье, о котором мы сейчас говорили; но едва мачты успели упасть, как все его мысли приняли уже другое направление, и он скомандовал: «Руби ванты! »
Для сэра Джервеза это также был жестокий удар. Обратясь совершенно спокойно к своим людям, он приказал им заняться очисткой судна от излишней тяжести, и лишь только он хотел приказать и Вичерли присоединиться к этому делу, как тот воскликнул:
— Посмотрите, сэр Джервез, вот другой француз идет прямо к нашей корме. О, небо! Они, должно быть, хотят взять нас на абордаж!
Вице-адмирал еще крепче сжал рукоятку своей сабли и повернулся в ту сторону, куда указывал говоривший. В самом деле, новое судно, рассекая облако дыма, показалось вдали; по довольно чистой атмосфере, его окружавшей, надо было предполагать, что оно подгоняется необыкновенно сильным током воздуха. Когда его увидели, утлегер и бушприт его были сокрыты в дыму, между тем как надувшиеся фор-марсель и остальная парусность, вися фестонами, величественно белела в дыму, который то сгущался в черное облако, то, побуждаемый ветром, рассыпался во все стороны.
— Нам предстоит ужасная работа! — воскликнул сэр Джервез. — Свежий залп столь близкого судна очистит весь наш рангоут. Бегите, Вичерли, и скажите Гринли, чтоб он… Стой! Это английское судно! Французский бушприт никогда так не смотрит! Хвала Всемогущему Богу! Это «Цезарь» — вот бюст старого римлянина выходит из дыма!
Слова эти были произнесены с криком радости, который проник вниз и пролетел по судну, как шум взвившейся ракеты. Радостное известие это подтвердилось вспышкой и ревом пушек стирборта пришельца. «Плутон» имел теперь свежего противника, и экипаж «Плантагенета» мог обратить всю свою силу на пушки стирборта и продолжать другие нужные работы без дальнейшего препятствия со стороны французского контр-адмирала. Невозможно описать чувство благодарности, пробудившееся в груди сэра Джервеза, когда избавитель его встал между ним и его противником. Он закрыл свое лицо шляпой и молился с горячностью, дотоле ему незнакомой. После этой молитвы он увидел нос «Цезаря», который, чтобы не уйти слишком далеко, весьма медленно подвигался вперед по прямому направлению, и так близко, что на нем можно было весьма ясно различить все происходившее. Блюуатер стоял между недгедцами, управляя судном посредством линии офицеров и со шляпой в руке; размахивая ею, он старался ободрять своих людей, между тем как Джоффрей Кливленд стоял подле него с рупором. В этот миг экипажи двух союзных судов провозгласили троекратное ура, которое смешалось с увеличивающимся ревом артиллерии «Цезаря». Вслед за тем облако дыма покрыло весь его форкастель, так что никого уже невозможно было разглядеть. И наши адмиралы, ожидая счастливой минуты свидания, исчезли в черном облаке дыма. Когда он рассеялся, сэр Джервез приложил руку ко рту и закричал:
— Бог да благословит тебя, Дик! Да будет над тобой благодать Божья во веки! Твое судно может это исполнить: положи руль право на борт и навали на французского контр-адмирала; через пять минут он будет твой.
Блюуатер улыбнулся, махнул рукой, отдал приказание и положил рупор в сторону. Спустя минуту «Цезарь» ринулся в дым и пламя, и сэру Джервезу только был слышен треск и грохот двух встретившихся судов. Между тем на «Плантагенете» срубили весь рангоут, и он дал поворот в противную сторону. Огонь его замолк, и когда он вышел из дыма на чистый воздух, он увидел, что «Громовержец», поставив нижние паруса и брамселя, так быстро удалялся, что погоня за ним при малом числе оставшихся парусов была решительно невозможна. О сигналах нельзя было и думать, и это движение двух адмиралов ввергло все батальные линии их в неописуемый беспорядок. Судно за судном переменяло курс и прекращало огонь по неизвестности своего положения, пока за ревом канонады не последовала общая тишина. Необходимо было остановиться, чтобы дать дыму рассеяться.
Нужно было немного минут, чтобы поднять завесу, прикрывающую оба флота. Лишь только пальба прекратилась, ветер усилился, и дым понесся огромным облаком в подветренную сторону, прихотливо разлетаясь во все стороны и рассеиваясь в воздухе. Тогда только глазам сражающихся открылась картина разрушения и неимоверных опустошений, произведенная столь кратковременной битвой.
Оба флота совершенно смешались, и сэр Джервез не скоро мог представить себе ясную картину о положении своих судов. Вообще можно сказать, что французские суда были обращены к своему родному берегу, между тем как английские шли в бейдевинд левым галсом, направляясь к берегам Англии.
Читатель, вероятно, вспомнит, что при наступлении сражения ветер дул с северо-запада. Канонада почти «убила» его, как обыкновенно выражаются моряки; потом, когда выстрелы стали мало-помалу редеть, он снова стал усиливаться. Но следствием поздней поры дня и нового тока воздуха, устремившегося в пустоту, которая легко образовалась при сожжении столь огромного количества пороха, была неожиданная перемена ветра, который со значительной силой начал дуть с востока. Все английские суда повернули к северу, между тем как французы, наполнив паруса, направились в противную сторону, почти к юго-западу, спеша достигнуть Бреста. Последние от этой перемены ветра пострадали гораздо значительнее своих неприятелей; и когда все суда их, за исключением одного, достигли на следующий день своего порта, не менее трех из них были втянуты в гавань на буксире, совершенно без мачт и при одних только бушпритах.
Судно, составляющее исключение, по имени «Катон», по причине огромных и почти неисправимых повреждений, было взорвано графом Вервильеном. Таким образом из двенадцати прекрасных двухдечных кораблей, с которыми он вышел из Шербурга всего два дня тому назад, возвратилось в Брест только семь.
Разумеется, и англичане не избегли больших повреждений. Хотя «Уорспайт» и принудил «Отважного» сдаться, но он сам с большим трудом и то при помощи товарища удержался на воде. Скоро, однако, течь его была заделана, и тогда он был предоставлен попечениям своего собственного экипажа. Другие суда были также значительно повреждены, но ни одно из них не было в подобной опасности.
Первый час по окончании битвы был для нашего адмирала часом величайшей деятельности и забот. Он подозвал к себе «Хлою» и в сопровождении Вичерли, боцманов, Галлейго, который по обыкновению последовал за ним без всяких приглашений, и уцелевших боулдеросцев перенес свой флаг на этот фрегат. Потом он тотчас же начал подходить к каждому судну, чтобы лично удостовериться в состоянии своей эскадры. Будучи задержан несколько «Ахиллесом», он не успел еще отойти от него, как заметил, что направление ветра начинает изменяться; скоро он увидел себя совершенно на ветре. Тогда сэр Джервез поспешил воспользоваться этой выгодой, чтобы с возможной скоростью осмотреть свои суда.
В то время, когда штурман «Хлои» брал высоту солнца, чтобы найти широту места, вице-адмирал приказал Денгаму поставить брамселя и подойти к «Цезарю» на расстояние оклика. Он с нетерпением желал увидеть своего друга, услышать от него, каким образом он одержал победу, и, можно добавить, сделать ему выговор за поступок, который ставил его на край пропасти.
«Хлоя» тихо подошла к «Цезарю»; Стоуэл, находясь на юте, приподнял шляпу и почтительно поклонился главнокомандующему. Сэр Джервез из деликатности никогда не вступал в сношения с командиром контр-адмиральского корабля более, чем было необходимо; поэтому все сношения его с капитаном «Цезаря» были только общие; словесных приказаний и выговоров он никогда ему не делал. Это самое обстоятельство сделало главнокомандующего первым любимцем Стоуэла, который из-за равнодушия контр-адмирала ко всему, делал на своем судне все, что ему было угодно.
— Как вы поживаете, Стоуэл? — дружеским тоном сказал сэр Джервез.
— Я очень рад, что вижу вас на ногах, и надеюсь, что старому римлянину не хуже от сегодняшнего угощения.
— Благодарю вас, сэр Джервез; мы оба держимся еще на воде, хотя нам и приходилось очень жарко.
— Но что же сталось с Блюуатером? Разве он не знает, что я так близко нахожусь от него?
Стоуэл осмотрелся, взглянул на паруса и стал играть рукояткой своей сабли. Испытующий взгляд главнокомандующего заметил это замешательство, и он решительно спросил, что случилось с его другом.
— Вы знаете, сэр Джервез, что всегда бывает с адмиралами, которые любят во все вмешиваться. С первой же партией он бросился в атаку.
Главнокомандующий сжал губы, так что черты лица его и вся наружность представили картину отчаянной решительности; но в то же время лицо его покрылось смертельной бледностью, и мускулы рта сжались назло усилиям владеть собой.
— Я понимаю вас, сэр, — сказал он голосом, вырывающимся прямо из сердца, — вы хотите сказать, что адмирал Блюуатер убит.
— Совсем нет, сэр Джервез; благодаря Богу, он еще жив, но тяжело ранен; да, очень тяжело ранен!
Сэр Джервез, услышав это, испустил стенание и, закрыв лицо руками, простоял несколько минут, прислонившись к сеткам. Потом он выпрямился и сказал твердым голосом:
— Поставьте марселя, капитан Стоуэл, и я перейду к вам на корабль.
Приказание это было тотчас же приведено в исполнение, и минут через десять вице-адмирал уже взбирался по борту «Цезаря». Войдя в большую каюту Блюуатера, он увидел Джоффрея, который сидел у стола, закрыв лицо руками. Будучи пробужден сэром Джервезом от тяжкой печали, мичман приподнял голову и показал лицо свое, омытое слезами.
— Каково Блюуатеру? — спросил шепотом сэр Джервез. — Подают ли какую-нибудь надежду доктора?
Мичман покачал головой и потом, будто вопрос этот возобновил его печаль, он снова закрылся руками. В эту минуту от контр-адмирала вышел корабельный лекарь и, по приглашению главнокомандующего, отправился с ним в кормовую каюту, где они долго беседовали.
Между тем минуты летели за минутами, а «Цезарь» и «Хлоя» все еще лежали с обстененными грот-марселями. Через полчаса Денгам повернул через фордевинд и, взяв надлежащий курс, двинулся вперед. Остальные суда английской эскадры продолжали идти к северу с большой скоростью, оставляя позади себя «Цезаря», который все еще стоял без малейшего движения. Спустя несколько времени на юго-востоке показались новые два паруса, но и они прошли мимо, не вызвав наверх вице-адмирала. Суда эти были — «Карнатик» и приз его «Сципион», который, будучи отрезан от своего флота, был легко взят в плен. Направление пути графа Вервильена к юго-западу оставило этим двум судам дорогу совершенно свободную. Известие о столь славном подвиге «Карнатика» было немедленно послано в адмиральскую каюту «Цезаря», но на него не последовало никакого ответа. Наконец, когда все суда прошли уже далеко вперед, к «Хлое» был послан вице-адмиральский катер. Он привез туда записку, которую едва прочитал Вичерли, как собрал боулдеросцев, и Галлейго перенес весь багаж вице-адмирала в катер и, спустив на «Хлое» флаг главнокомандующего, простился с Денгамом. Лишь только Вичерли отчалил, как фрегат поставил все свои паруса и поспешил за флотом, дабы приняться за прежнюю свою работу — рекогносцировку и передачу сигналов.
Как только Вичерли взошел на «Цезаря», катер вице-адмирала был поднят к своему месту. Тогда сэр Джервез, выслушав все нужные донесения, отдал приказание, которое поразило всех своей странностью. Не спуская контр-адмиральского флага с бизань-мачты, он велел поднять свой флаг на фор-бом-брам-топе. Никто из присутствующих не помнил, чтобы подобное обстоятельство когда-нибудь случалось в английском флоте; мы же прибавим, что оно не повторялось более ни разу и что «Цезарь» до последнего дня своего существования был известен как корабль двух адмиральских флагов.
Отзывы о сказке / рассказе: