ГЛАВА XXV
На следующее утро, едва утренние лучи солнца забрезжили на востоке, Джонс встал и, приказав оседлать лошадей для себя и Мармадюка, отправился с необычайно деловым видом в комнату судьи. Дверь не была закрыта, и Ричард вошел без стеснения, что характеризовало не только отношения между кузенами, но и обычные манеры шерифа.
— Ну, Дюк, на коней,— крикнул он,— и я объясню тебе то дело, на которое намекал вчера вечером! Всему свое время, и, по моему мнению, рыбная ловля не подходящее время для обсуждения важных предметов. Э! Что за чертовщина? Что с тобой, Мармадюк? Здоров ли ты? Дай-ка пощупать пульс: мой дед, как тебе известно…
— Совершено здоров телом, Ричард,— перебил судья, отстраняя кузена, который собирался приступить к исполнению обязанностей доктора,— но болен душою. Вчера, вернувшись с рыбной ловли, я получил письма, и в числе их вот это.
Шериф взял письмо, но продолжал с удивлением смотреть на судью. Затем он перевел глаза на стол, заваленный письмами, бумагами и газетами, и окинул взглядом комнату. На кровати одеяло оставалось нетронутым, и по всему было видно, что обитатель комнаты провел бессонную ночь. Свечи догорели до розеток и, очевидно, угасли сами. Мармадюк отдернул занавеси и отворил ставни и окна, чтобы подышать воздухом, но его бледные щеки, дрожащие губы и опухшие глаза представляли резкий контраст с обычным спокойным, веселым и мужественным видом судьи. Шериф с каждой минутой все больше терялся в догадках. Наконец он догадался взглянуть на письмо, которое машинально комкал в руке.
— А, письмо из Англии! — воскликнул он.— Дюк, в нем должны быть важные новости!
— Прочти его,— сказал Мармадюк, принимаясь ходить по комнате в величайшем волнении.
Ричард прочел, по привычке, громко:
— «Лондон, февраля двенадцатое 1793 года.
Сэр, я имел честь получить ваши письма от десятого августа, двадцать третьего сентября и первого декабря и ответил на первое из них с тем же судном. Со времени получения вашего последнего письма…— тут голос чтеца превратился в неясное бормотание.— С сожалением должен сказать, что… «гм, гм, это, конечно, довольно скверно»… но я надеюсь, что… «гм, гм, гм; кажется, достойный человек. Дик, гм, гм… «корабль отплыл из Фальмута первого сентября прошлого года или около того»… гм, гм, гм… «если мне удастся узнать что-нибудь об этом печальном предмете, то я не премину»… гм, гм, добрый человек, даром что юрист… «но в настоящее время не могу сообщить ничего больше»… гм, гм… «Национальный конвент»… гм, гм, гм… «Разумный человек!.. «наш славный флот» гм, гм… «Примите уверение в моем совершенном почтении…» гм, гм… «Эндрю Гольт». Эндрю Гольт — этот мистер Эндрю Гольт разумный, хороший человек, но сообщает дурные новости. Что же ты намерен делать теперь, кузен Мармадюк?
— Что же мне остается делать, Ричард? Одно: положиться на время. Вот другое письмо из Коннектикута, но оно сообщает по существу то же, что первое. Утешительно для меня в английских известиях то, что он должен был получить мое известие до отплытия корабля.
— Это печально, Дюк, действительно печально! Теперь все мои планы насчет пристройки флигелей к дому пошли к черту. Я велел оседлать лошадей и хотел отправиться с тобою и сообщить тебе очень важную вещь. Ты все толкуешь о копях…
— Не говори о копях,— перебил судья,— я обязан безотлагательно исполнить долг. Мне придется посвятить весь день писанию; и ты должен мне помочь, Ричард! Я не могу воспользоваться услугами Оливера в таком секретном и важном деле.
— Нет, нет, Дюк! — воскликнул шериф, пожимая ему руку.— я — твой помощник! Мы дети родных сестер, а, в конце концов, кровь — лучший цемент дружбы. Да, да, серебряная жила от нас не уйдет. Ею можно будет заняться в другое время. Тебе, вероятно, нужен Дирк Ван?
Мармадюк ответил утвердительно на этот вопрос, и шериф, отложив всякое попечение о поездке, послал слугу за Дирком Ван-дер-Скуль.
В деревне Темпльтон жили в то время всего два юриста.
Одного из них мы уже видели в баре «Храброго драгуна»,
Другой был джентльмен, которого Ричард дружески, но фамильярно называл Дирком Ваном. Большое добродушие, довольно основательное знакомство с своей профессией и достаточная, при существующих обстоятельствах, добросовестность были глазными чертами этого человека, известного поселенца под именем сквайра Ван-дер-Скуль, по прозвищу «голландец».
Весь день судья провел в своей комнате, запершись со своим кузеном и стряпчим {Стряпчим в старину в общежитии называли ходатая по судебным делам адвоката. (Примеч. ред.).} и не впуская к себе никого, кроме дочери. Глубокая печаль, очевидно, томившая Мармадюка, передалась отчасти Елизавете. Лицо ее омрачилось и оживление заметно упало. Эдвардс, внимательно и с удивлением следивший за этой переменой настроения, заметил раз слезу, скользнувшую по ее щеке и придававшую ее глазам выражение мягкости, не всегда им свойственное.
— Вы получили какие-нибудь дурные известия, мисс Темпль? — спросил он с участием, которое заставило Луизу Грант быстро поднять голову над шитьем и покраснеть от этого движения.— Я бы предложил свои услуги вашему отцу, если, как я подозреваю, ему нужно послать кого-нибудь в отдаленную местность и если это будет вам приятно.
— Мы действительно получили дурные известия,— отвечала Елизавета,— и, возможно, что моему отцу придется уехать на короткое время, если только мне не удастся убедить его доверить это дело кузену Ричарду, отъезд которого представляет некоторые неудобства ввиду его служебного положения.
Молодой человек помолчал немного и, слегка покраснев, сказал:
— Если оно такого рода, что я смогу его исполнить…
— Оно такого рода, что может быть доверено только тому, кого мы знаем — одному из нас.
— Неужели вы не знаете меня? — воскликнул Эдвардс с жаром, который проявлялся у него очень редко, даже в минуты откровенного разговора.— Неужели, прожив пять месяцев под вашей кровлей, я для вас незнакомец?
Елизавета продолжала заниматься вышиванием. Она нагнула голову, как будто желая поправить кисею, но рука ее дрогнула, щеки покраснели, и грустное выражение глаз сменилось другим, когда она сказала:
— Много ли мы знаем о вас, мистер Эдвардс?
— Много ли? — переспросил молодой человек, переводя взгляд на кроткое лицо Луизы, тоже оживившееся любопытством.— Много ли! Я столько времени прожил в вашем доме, и вы меня не знаете?
Елизавета медленно подняла голову, и смущенное выражение ее лица сменилось улыбкой.
— Мы, действительно, знаем, сэр, что вас зовут Оливер Эдвардс. Я слыхала от моей подруги, мисс Грант, что вы уроженец…
— Елизавета! — воскликнула Луиза, покраснев и дрожа.— Вы меня не поняли, дорогая мисс Темпль; я… я… это было только предположение. Кроме того, если мистер Эдвардс в родстве с туземцами, то разве мы можем упрекнуть его в этом? Чем же мы лучше его? Особенно я, дочь бедного и бесприютного пастора?
Елизавета с сомнением покачала головой и засмеялась, но, заметив грустное выражение на лице своей подруги, думавшей о бедности своего отца, продолжала:
— Нет, Луиза, ваше смирение заходит слишком далеко. Ни я, ни мистер Эдвардс не сравняемся с вами, разве только,— прибавила она, улыбаясь,— он королевский сын.
— Я дочь бедного и одинокого человека и не могу претендовать на какие-либо отличия. Из-за чего же, в таком случае, я стала бы считать себя выше мистера Эдвардса? Только потому… потому, что он, быть может, находится в очень, очень отдаленном родстве с Джоном-могиканом?
Молодой человек и Елизавета переглянулись при этих словах Луизы, так наивно выдававшей свое отвращение к его предполагаемому родству со старым воином, но ни один из них не улыбнулся над простотой девушки.
— Как вижу, мое положение здесь довольно двусмысленное,— сказал Эдвардс,— хотя я могу сказать, что заплатил за него своею кровью.
— Притом кровью одного из туземных владельцев страны!— воскликнула Елизавета, очевидно, плохо верившая в его индейское происхождение.
— Неужели признаки моего происхождения так ясно запечатлелись в моей наружности? Правда, кожа у меня смуглая, но не слишком красная, не краснее, чем вообще у белых.
— Теперь, пожалуй, краснее!
— Я уверена, мисс Темпль,— воскликнула Луиза,— что вы не всмотрелись как следует в мистера Эдвардса! Глаза его не так черны, как у могикана или даже у вас, также и волосы.
— Очень возможно, в таком случае, что и я могу претендовать на такое же происхождение. Мне было бы очень приятно сознавать это, так как всякий раз, как я вижу старого могикана блуждающим по этим землям, я чувствую, как слабы мои владельческие права.
— В самом деле! Вы так думаете? — воскликнул молодой человек с волнением, поразившим дам.
— Да, я так думаю,— возразила Елизавета после минутного недоумения.— Но что я могу сделать? Что может сделать мой отец? Если мы предложим старику дом и содержание, его привычки заставят отказаться. Не можем же мы снова превратить эти расчистки и фермы в охотничьи угодья, как желал бы Кожаный Чулок!
— Вы говорите правду, мисс Темпль,— сказал Эдвардсс.— В самом деле, что вы можете сделать? Разве одно, что, я уверен, вы и сделаете, когда станете хозяйкой этих прекрасных долин: пользоваться вашим богатством, не отказывая в помощи нуждающемуся. Больше вы ничего не можете сделать.
— А это она, конечно, сделает,— сказала Луиза, в свою очередь улыбаясь.— Но, без сомнения, найдется кто-нибудь, кто будет руководить ее делами в этом направлении.
— Я не стану подражать тем девушкам, которые выдают себя за ненавистниц брака, хотя только о нем и мечтают с утра до вечера. Но здесь мне поневоле придется остаться монахиней. Где я найду мужа в этих лесах?
— Здесь нет никого, кто был бы вправе мечтать о вас,— с жаром сказал Эдвардс,— и я уверен, что вы отдадите вашу руку лишь тому, кто будет заслуживать ее. Если же такого не найдется, то умрете, как живете теперь, любимой, уважаемой и почитаемой всеми, кто вас знает.
По-видимому, молодой человек решил, что им сказано все, что требует любезность, так как встал, взял шляпу и поспешно вышел из комнаты. Быть может, Луиза думала, что он сказал больше, чем требовалось. Она едва заметно вздохнула и снова опустила голову над работой. Возможно также, что мисс Темпль желала услышать больше. Ее глаза с минуту оставались устремленными на дверь, в которую вышел молодой человек. Затем она быстро взглянула на свою подругу, и продолжительное молчание показало, как много оживления может придать беседе двух восемнадцатилетних девушек присутствие двадцатитрехлетнего молодого человека.
Первым лицом, встреченным Эдвардсом, когда он выбежал из дома, был стряпчий, маленький квадратный человечек, с парой зеленых очков на носу и большой пачкой бумаг под мышкой.
— Здравствуйте, мистер Ван-дер-Скуль,— сказал Эдвардс,— кажется, у вас сегодня много работы в замке?
— Здравствуйте, мистер Эдвардс, если таково действительно ваше имя, так как, ввиду того, что вы иностранец, у вас нет другого доказательства этого факта, кроме вашего собственного свидетельства. Здравствуйте, сэр! Действительно, сегодня «в замке», по-видимому, много работы, хотя человеку вашего образования не нужно объяснять, так как, без сомнения, вам и самому известно, что видимость часто бывает обманчива.
— Быть может, нужно переписать кое-какие бумаги? Не могу ли я помочь вам?
— Здесь есть бумаги,— как, без сомнения, вы замечаете, так как у вас молодые глаза,— которые требуют переписки.
— В таком случае я зайду к вам в контору, возьму наиболее спешные бумаги и перепишу их сегодня же.
— Я всегда буду рад видеть вас, сэр, в моей конторе, ибо к этому обязывают,— конечно, не в смысле обязательства принимать всякого человека в своем доме, хотя бы и против собственного желания,— правила вежливости. Но эти бумаги строжайше секретны и в качестве таковых никем не могут быть читаемы и не доступны,— согласно формальному распоряжению судьи Темпля,— ни чьим глазам, кроме тех лиц, чьи обязанности,— я подразумеваю профессиональные обязанности,— уполномачивают их на это.
— Ну, сэр, так как мои услуги вам не требуются, то позвольте пожелать вам всего хорошего; но я просил бы вас напомнить судье Темплю, что я теперь совершенно свободен и готов взять на себя всякое поручение в любую часть света.
— Я передам ему это, сэр, от вашего имени, в ваших собственных выражениях, как ваш уполномоченный. Всего хорошего, сэр! Впрочем, позвольте минутку, мистер Эдвардс,— так называемый,— должен ли я передать ваше предложение, как предложение услуг, входящих в число ваших обычных обязанностей и, следовательно, не требующих особого вознаграждения свыше того, которое вы получаете согласно прежде заключенному условию, и в этом смысле безвозмездных, или как предложение специальной услуги, требующей специального,— согласно договору, имеющемуся состояться между сторонами,— вознаграждения?
— Это все равно, все равно,— сказал Эдвардс,— мне кажется, он расстроен, и я желал бы помочь ему.
— Это благородный мотив, сэр,— судя по видимости, которая часто бывает обманчивой, и по первому впечатлению,— и делает вам честь. Я передам ваше желание, молодой джентльмен,— таковым мне кажетесь в настоящую минуту,— и не премину сообщить вам ответ сегодня, в пять часов пополудни, если вы дадите мне случай сделать это.
Двусмысленное положение и характер Эдвардса вызывали особенную подозрительность в глазах стряпчего, а молодой человек с своей стороны уже привык к неменее двусмысленным, путанным и осторожным речам стряпчего, чтобы обижаться на этот разговор. Он сразу понял, что стряпчий желает скрыть дело даже от личного секретаря судьи Темпля, и слишком хорошо знал, как трудно понять мистера Ван-дер-Скуль, когда этот джентльмен желал выражаться особенно ясно, чтобы добиваться от него каких-нибудь дальнейших сведений. Они расстались у ворот, и стряпчий с деловым и озабоченным видом поспешил в свою контору, крепко сжимая в руках пачку бумаг.
Оливер питал странное, глубоко укоренившееся предубеждение против судьи, но какая-то причина заставляла его глубоко интересоваться делами своего патрона.
Он следил за стряпчим, пока дверь не закрылась за ним и его таинственной пачкой, а затем медленно вернулся в дом и попытался рассеять беспокоившие его мысли, занявшись своими служебными обязанностями.
Когда судья снова появился в кругу своей семьи, легкая тень печали омрачала его лицо.
Жаркие дни и частые освежающие дожди вызвали невероятно быстрое развитие растительности, так долго задерживавшееся запоздалой весной. Леса уже сверкали всеми оттенками зелени, свойственными американским деревьям. Пни на расчищенных полях уже исчезли в море пшеницы, которую ветер колыхал светлыми бархатистыми волнами.
Ввиду угнетенного состояния своего кузена Джонс благоразумно не приставал к нему с делом, которое с каждым днем все более и более занимало шерифа и, по-видимому, имело в его глазах огромное значение.
Наконец шериф решился намекнуть на этот предмет, и однажды вечером, в начале июля, Мармадюк обещал ему посвятить предлагаемой экскурсии следующий день.
Отзывы о сказке / рассказе: