ГЛАВА XXXIV
Древние наказания еще сохранялись в то время в штате Нью-Йорк. Столб, к которому привязывали приговоренных плетьми, с его неизменными колодками, были обычными орудиями «правосудия». Эти остатки старых времен помещались на площади, перед тюрьмой, на страх злоумышленникам. Натти следовал за констэблем, понурив голову, с покорностью человека, сознающего бесполезность сопротивления, а жители толпились вокруг него, выражая на своих лицах живейшее любопытство. Один из констэблей приподнял верхнюю часть колодок и указал на углубления, в которые старик должен был положить ноги.
Не возражая ни слова, Кожаный Чулок спокойно уселся на землю и безропотно предоставил вложить свои ноги в отверстия колодок, хотя все-таки окинул взглядом окружающих, ища сочувствия, как это свойственно человеку в минуты страдания.
Если он не встретил прямых выражений сожаления, то не заметил и злорадства, не услышал ни единого оскорбительного слова. Настроение толпы было внимательное и сдержанное.
Констэбль готовился опустить верхнюю доску, когда Бенджамен, протискивавшийся к самым колодкам, сказал сердитым тоном, как будто отыскивая предлог завести ссору:
— Какая польза, мистер констэбль, сажать человека в эти колодки? Ведь они не мешают ему тянуть грог и не оставляют рубцов на его спине. На кой же прах это проделывается?
— По приговору суда, мистер Пенгвильян, и на основании закона, я полагаю.
— Да, да, я знаю, что есть такой закон. Но какой от него прок, спрашиваю я вас? Ведь это пустяки: продержать человека за ноги на какие-нибудь две стклянки.
— Так это пустяки, Бенни Помпа,— сказал Натти, бросая грустный взгляд на дворецкого,— это пустяки — выставить семидесятилетнего старика напоказ толпе, точно ручного медведя! Это пустяки — посадить старого солдата, который служил в войне пятьдесят шестого и имел дело с неприятелем в семьдесят шестом, в колодки, на площади, где мальчики могут показывать на него пальцами, а потом колоть ему глаза до самой смерти! Это пустяки — приравнять честного человека к лесным зверям?
Бенджамен сердито обвел глазами толпу и, если бы заметил насмешку на чьем-нибудь лице, то, без сомнения, немедленно завел бы ссору, но, встречая всюду спокойные или сочувствующие взгляды, он кончил тем, что уселся рядом с охотником, положил ноги в свободные выемки колодок и сказал:
— Теперь опускайте, мистер констэбль, опускайте, говорят вам. Если тут есть человек, который желает поглазеть на медведя, то пусть глазеет, будь он проклят! Он увидит двух медведей и в том числе такого, который умеет не только рычать, но и кусаться.
— Но я не получил приказа посадить вас в колодки, мистер Помпа! — воскликнул констэбль.— Уходите и не мешайте мне исполнять мою обязанность.
— Вы получили приказ от меня. Надеюсь, я имею право распоряжаться собственными ногами? Стало быть, опускайте, и я посмотрю, посмеет ли кто-нибудь скалить надо мною зубы!
— Ну, что ж, если человек добровольно желает сесть в колодки, то я не вижу, почему мне не исполнить его желания,— сказал констэбль, смеясь и опуская верхнюю доску.
Он вовремя сделал это, так как желание, выраженное Бенджаменом, развеселило толпу, которая вовсе не считала нужным сдерживать это веселое настроение. Раздраженный смехом, дворецкий рванулся было из колодок с очевидным намерением затеять драку, но ключ уже повернули, и все его усилия остались тщетными.
— Послушайте, мистер констэбль,— крикнул он,— выпустите меня на минутку. Я покажу этим молодцам, что значит смеяться надо мной.
— Нет, нет, вы уселись в них добровольно,— возразил констэбль,— и не можете выйти, пока не пройдет время, назначенное судьей для арестанта.
Бенджамен, убедившись, что все его угрозы и усилия остаются тщетными, решил запастись терпением, как и его сосед, и уселся поудобнее рядом с Натти с презрительным выражением на своей круглой физиономии. Когда его взволнованные чувства несколько успокоились, он обратился к товарищу по колодкам и принялся утешать его, как умел.
— В конце концов, мистер Бумпо, если смотреть на вещи здраво, то это чистые пустяки,— сказал он.— Я знал на «Боадицее» очень хороших ребят, которым приходилось сидеть в колодках из-за всякого вздора, из-за того, например, что человек, забыв, что уже получил свою порцию грога, пропускал вторую. Это, изволите видеть, все равно, что стоять на двух якорях, положив один против прилива, а другой против отлива, или в ожидании перемены ветра, при мягком грунте, когда места довольно, чтобы дрейфовать с якорей. Да, так я видел не одного молодца, который оказался, как я вам уже объяснял, ошвартованным с кормы и с носа, так что он не мог бы даже поворотить на другой галс, да еще с кляпом в пасти по всему траверсу.
Охотник, по-видимому, оценил добрые намерения Бенджамена, хотя ничего не понял в его красноречии. Он поднял голову, попытался улыбнуться и сказал:
— Что вы говорите?
— Я говорю, что это ничего не значит. Маленький шквал, который налетел, тряхнул судном и пошел себе дальше,— продолжал Бенджамен.— Для вас, при таком длинном киле, это, должно быть, чистые пустяки, у меня же нижние шпангоуты коротковаты, так что трудно сохранить устойчивость. Да это не велика важность, мистер Бумпо! Вот снимемся с якоря, и будь я проклят, если не пойдем вместе в плавание за бобрами. Я не мастер действовать ружьем, но могу носить дичь или ловить ее в тенета, и если вы так же ловко действуете ими, как острогой, то наше плавание будет короткое. Я подвел счеты со сквайром Джонсоном сегодня утром и напишу ему, чтобы он вычеркнул меня из списка, пока наше плавание не кончится.
— Вы привыкли жить с людьми, Бенни,— уныло сказал Кожаный Чулок,— лесная жизнь будет слишком тяжела для вас, если…
— Ничуть, ничуть! — воскликнул дворецкий.— Я не из тех молодцов, что плавают только при попутном ветре, мистер Бумпо! Уж если я нашел друга, то не отстану от него, изволите видеть, вот, например, сквайр Джонс — хороший человек, и он мне мил, как новый бочонок рома мистрис Холлистер.
Буфетчик замолчал, взглянул на охотника, подмигнул ему и, изобразив на своем лице усмешку, прибавил вполголоса:
— Я вам говорю, мистер Кожаный Чулок, ром хоть куда, и освежителен, и горячителен — не чета голландскому. Не послать ли нам за ним? У меня ноги сводит в этих колодках, так что не мешает полечиться!
Натти вздохнул и обвел взглядом толпу, которая уже начала расходиться. Он рассеянно взглянул на Бенджамена, но ничего не ответил. Глубокое волнение, казалось, заглушало все его чувства и делало печальным его изборожденное морщинами лицо.
Дворецкий собирался поступить по старинному правилу: молчание — знак согласия, когда Гирам Дулитль, в сопровождении Джотэма, появился на площадке и направился к колодкам. Он прошел мимо Бенджамена и остановился на безопасном расстоянии против Кожаного Чулка. Встретив его пристальный взгляд, он невольно съежился, испытывая какую-то странную неловкость, но собрался с духом, взглянул на небо и сказал развязным тоном, точно встретился с приятелем:
— Хоть бы капля дождя, похоже на то, что будет засуха.
Бенджамен доставал в эту минуту деньги из кошелька и не заметил, как подошел Гирам, а Натти отвернулся с глубоким отвращением. Это только подзадорило Гирама, который, после коротенькой паузы, продолжал:
— Облака имеют такой вид, словно в них нет ни капли воды, а земля совсем растрескалась от жары. По-моему, нам грозит неурожай, если дождь не пойдет на днях.
Гирам произносил эти слова холодным, насмешливым тоном, как будто говорил своему злополучному противнику: я действовал на законном основании. Старик не выдержал:
— Тебе ли ждать дождя от облаков,— крикнул он с негодованием,— когда ты заставляешь стариков, больных и бедных лить слезы! Ступай, ступай прочь! Зло гнездится в твоем сердце. Уходи! У меня тяжело на душе, и твой вид будит в ней горькие мысли.
Бенджамен положил кошелек и поднял голову в тот момент, когда Гирам, раздраженный словами охотника, забыл всякую осторожность и подошел близко к дворецкому. Тот схватил его за ногу и опрокинул на землю, прежде чем Гирам успел что-нибудь сообразить. Завязалась непродолжительная борьба, кончившаяся тем, что Бенджамен посадил мирового судью на землю лицом к себе.
— Вы каналья, мистер Дулитль! — крикнул дворецкий.— Вы не что иное, как каналья, сэр! Я знаю вас, да, вы подлизываетесь к сквайру Джонсу, а потом сплетничаете на его счет со всеми кумушками в поселке. Мало вам того, что вы привязали за ноги честного старика, вы еще распускаете паруса и прете прямо на него, точно собираетесь пустить его ко дну. Но я давно уже точу на вас зубы, сэр, и намерен с вами посчитаться, изволите видеть. Поэтому становитесь в позицию, негодяй, становитесь в позицию, и посмотрим, кто кого одолеет.
— Джотэм! — крикнул перепуганный Гирам.— Джотэм! Позовите констэблей! Мистер Пенгвильян, я мировой судья и запрещаю вам нарушать мир.
— Между нами и то было больше мира, чем дружбы! — крикнул дворецкий, делая самые недвусмысленные жесты своим кулачищем.— Готовьтесь же, говорят вам! Становитесь в позицию! Как вам нравится этот молот?
— Осмельтесь только наложить на меня руку! — вопил Гирам, тщетно стараясь стряхнуть с себя железную лапу дворецкого, державшую его за ворот.— Осмельтесь только наложить на меня руку!
Но Бенджамен взмахнул молотом,— как называл он свой огромный кулачище,— и опустил его на наковальню, которой оказалась в данном случае физиономия мистера Дулитля. На площади произошло смятение. Публика столпилась вокруг колодок, иные бросились в суд, чтобы поднять тревогу, двое или трое юнцов помчались во весь дух в жилище Гирама, чтобы сообщить его супруге о критическом положении мирового судьи…
А Бенджамен продолжал действовать с великим усердием и большой ловкостью, поднимая одной рукой своего противника и нанося удары другой, так как он считал бы постыдным бить лежачего. Это продолжалось до тех пор, пока шериф, извещенный о происшествии, не протискался к месту побоища.
Впоследствии Ричард рассказывал, что независимо от негодования, которое он испытал как хранитель порядка в графстве, он никогда не был так огорчен, как при виде этого разрыва между своими любимцами. Гирам сделался необходимым для его тщеславия, а Бенджамена он, хотя это может показаться странным, искренне любил. Эта привязанность объясняет первые вырвавшиеся у него слова:
— Сквайр Дулитль! Сквайр Дулитль! Я изумляюсь, что человек, облеченный таким званием, как ваше, забывается до того, что нарушает общественную тишину, оскорбляет суд и колотит бедняжку Бенджамена.
При звуках голоса мистера Джонса дворецкий прекратил свое занятие, а Гирам повернул изуродованное лицо к шерифу и, ободренный его присутствием, закричал с бешенством:
— Я притяну его к суду! Распорядитесь арестовать этого человека, мистер шериф, и заключите его под стражу!
Ричард распознал истинное положение дел и с упреком сказал дворецкому:
— Бенджамен, как вы попали в колодки? Я всегда считал вас кротким и послушным, как ягненок. Именно за ваше послушание я и ценил вас. Бенджамен, Бенджамен! Вы унизили не только самого себя, но и ваших друзей этим постыдным поведением! Мистер Дулитль, он превратил вашу физиономию в нечто невообразимое!
Гирам поднялся на ноги и, отойдя на безопасное расстояние от дворецкого, разразился бранью и угрозами. Буйство было слишком явным, чтобы игнорировать его, и шериф, помня о беспристрастии своего кузена при недавнем разборе дела Кожаного Чулка, пришел к плачевному заключению о необходимости арестовать дворецкого.
К этому времени срок, назначенный для Натти, истек, и Бенджамен, очутившись под стражей и узнав, что ему придется провести по крайней мере эту ночь в обществе Кожаного Чулка, не стал спорить против ареста, не потребовал освобождения на поруки, а только обратился к шерифу с следующей речью:
— Я ничего не имею, сквайр Джонсон, против того, чтобы провести ночь или две в одной каюте с мистером Бумпо, потому что он честный человек и как нельзя лучше владеет острогою и ружьем. Но я утверждаю, что противно разуму наказывать человека чем-нибудь, кроме двойной порции рома, за то, что он попортил фасад этому плотнику. Если есть кровопийца в вашем графстве, так это он! Да, я знаю его и они меня знают. Да и что за беда случилась, сквайр? Почему вы принимаете это дело так близко к сердцу? Самая обыкновенная баталия, бортом к борту! Только и было в ней особенного, что мы оба стояли на якорях, как в порту Прайя, когда Сюффрен напал на нас.
Ричард не удостоил ответом эту речь и, отведя обоих арестантов в тюрьму, запер ворота на ключ и отправился восвояси.
Остаток дня Бенджамен провел в дружеских беседах с приятелями, толпившимися у окна, причем было опрокинуто немало стаканчиков флипа и грога, но его товарищ расхаживал по тесной комнате взад и вперед быстрыми, нетерпеливыми шагами, понурив голову, поглощенный тяжелыми размышлениями.
Под вечер к окну подошел Эдвардс и довольно долго беседовал вполголоса со своим другом. По-видимому, он сообщил охотнику что-то утешительное, так как после его ухода Натти бросился на койку и вскоре заснул. Собеседники дворецкого мало-помалу разошлись. Билли Кэрби, остававшийся у окна дольше всех, ушел в восемь часов вечера в «Темпльтонскую кофейню», а Натти встал и завесил окно одеялом.
Отзывы о сказке / рассказе: