Глава XVI
О, дети, вырвете цветы и мутите чистую воду источника; поберегитесь ядовитого жала змеи.
Драидеи
На протяжении первого получаса я абсолютно не знал, что делаю и куда иду. Помню только, что прошел мимо Онондаго, который, казалось, хотел мне что-то сказать, но я обошел его, больше по какому-то инстинкту, чем с намерением. Я пришел в себя только от усталости.
Продвигаясь быстро вперед, я далеко зашел в глубину леса. Наступила ночь. Пройдя несколько миль, усталый, едва дышащий, я опустился на упавшее дерево, чтобы немного отдохнуть.
Меня занимала одна мысль о том, что Урсула дала уже слово другому. Я не удивился бы такому признанию со стороны Присциллы Бэйярд, потому что, живя в свете, окруженная людьми равными ей по состоянию, она легко могла возбудить любовь к себе и сама полюбить. Но как могло это случиться с Урсулой, которая оставила леса для того, чтобы поступить в пансион, откуда опять возвратилась в леса? Не было ли прежде у ее брата какого-нибудь сослуживца, влюбленного в нее, и которого она сама полюбила? Предположение это было, может быть, безосновательно, но измученный мой ум не знал на какой мысли остановиться.
<Во всяком случае, он, наверное, беден, — подумал я, когда получил способность рассуждать, — иначе он не оставил бы Урсулу в этой хижине, в обществе только одного землемера да грубых пограничных жителей. Если сердце ее не может принадлежать мне, по крайней мере я могу поделиться с ней моим состоянием и ускорить таким образом ее замужество.» Некоторое время я воображал, что буду меньше страдать, когда увижу, что Урсула обеспечена и счастлива. Но вслед за этим я почувствовал, что еще долго не буду в состоянии привыкнуть к мысли видеть ее счастливой с другим. Несмотря на то, первая минута спокойствия дала мне уверенность, что я могу способствовать соединению Урсулы с избранным ей человеком. Я даже на минуту подумал об этом с истинным удовольствием, а потом целые часы строил планы к осуществлению своей мысли. Находясь в таком расположении духа и уступив, наконец, сильной усталости, я крепко заснул на густых ветвях того дерева, на котором сидел.
Я проснулся на заре. Сначала я почувствовал какое-то одеревенение и боль во всех частях тела, происходившее от жесткости моей постели, но ощущения эти скоро прошли, и я немного успокоился. С удивлением я заметил, что был накрыт маленьким, легким одеялом, какие обыкновенно употребляются жителями лесов в летнее время. Сначала это меня встревожило: одеяло не могло же появиться само собой, но достаточно было минутного размышления, чтобы убедиться, что только рука друга могла укрыть меня. Я встал с моей постели и стал осматриваться вокруг, с нетерпением желая увидеть моего неизвестного друга.
Место, в котором я находился, не отличалось ничем от других частей леса. Такие же бесконечные огромные ряды деревьев, тот же густой лиственный свод, такая же темная и неровная поверхность земли, та же свежесть воздуха. Недалеко от меня вытекал из холма ручеек; я подошел к нему, чтобы напиться воды, и тайна покрывала вдруг объяснилась. У подошвы холма я увидел Онондаго. Неподвижный, как окружавшие его деревья, он стоял, опершись на карабин, и рассматривал какой-то предмет, лежавший у его ног. Я подошел ближе и увидел, что это был человеческий скелет. Странное и поразительное зрелище в глуши леса! Человек так мало занимал места и так редко появлялся в пустынях Америки, что в этом месте подобный след пребывания его производил больше впечатления, чем в многолюдных округах. Индеец так внимательно рассматривал кости, что не заметил, или, по крайней мере, не хотел заметить моего приближения. Я должен был дотронуться до него, чтобы обратить на себя внимание. Довольный тем, что мог избежать разговора о самом себе, я воспользовался настоящим случаем и заговорил о скелете.
— Верно, человек этот погиб насильственной смертью, Сускезус, — сказал я, — иначе он был бы похоронен.
Без сомнения, это следы какой-нибудь ссоры между краснокожими воинами.
— Он и был похоронен, — ответил индеец, не удивляясь моему приходу. — Посмотрите, вот и яма!.. Вода размыла землю, и кости вышли наружу.., больше ничего. Я знаю, что он был зарыт, я сам присутствовал при этом.
— Как? Ты знал этого несчастного?.. Тебе известна причина его смерти?
— Да, я знаю. Он был убит еще во время войны с французами. Ваш отец тогда был здесь, и Джеп тоже. Гуроны совершили это убийство. Мы наказали гуронов бичом. Да, да, это было уже очень давно!
— Я слышал об этом кое-что. Наверно, здесь и был захвачен неприятелями и убит со всеми своими работниками межевщик Траверз. Отец мой с несколькими друзьями своими нашли их тела и похоронили.
— Да, но они плохо распорядились, иначе кости не вышли бы из земли. Точно, это скелет межевщика; я узнал его. Он когда-то поломал себе ногу. Посмотрите, вот и знак.
— Не вырыть ли нам новую могилу, Сускезус, чтобы опять похоронить его.
— Только не сейчас. Землемер хотел это сделать. Он скоро будет здесь. Между тем есть другое дело: все земли кругом принадлежат вам, к чему же торопиться.
— Да, они принадлежат моему отцу и полковнику Фоллоку. Несчастные были убиты на их земле, в то самое время, когда они межевали ее. Говорят, что наступившие тогда смуты заставили прекратить работу, которая далеко не была еще закончена.
— Правда. А чья здесь мельница?
— Здесь поблизости нет никакой мельницы, Сускезус, да и быть не может, потому что ни одна часть мусриджских владений не отдавалась никогда в аренду и не была продана.
— Может быть, но здесь точно есть мельница. Ее слышно издалека: пила громко визжит.
— Не слышишь ли ты ее и теперь?
— Сейчас нет, но я слышал ночью. Тогда ухо острее — далеко слышит.
— Согласен, Сускезус. Так в прошедшую ночь ты слышал шум пилы?
— Да. Ошибиться было невозможно, потому что шум слышался не дальше, как за милю отсюда.., в той стороне!
Это было поважнее открытия скелета. Я имел при себе грубо начерченный план всех наших владений; рассматривая его внимательно, я заметил, что недалеко от того места, где мы находились, обозначен был ручей, очень удобный для постройки на нем пильной мельницы, потому что берега его были покрыты соснами и высокими холмами.
Голод и усталость возбудили во мне аппетит, и поэтому мне очень приятно было думать, что я нахожусь недалеко от жилья. Если кто и мог жить в этом лесу, то конечно скваттэры, это ясно доказывала мельница. Минутное размышление убедило меня, что тем, кто ее построил, очень неприятно будет принять настоящего владельца земли, но с другой стороны — мы были очень далеко от хижины землемера; голод сильно мучил нас.
Онондаго, правда, не жаловался, так как страдание, какого бы рода оно ни было, не выражалось на его лице, тем более на словах, но я мог судить по себе, что он чувствовал. Ко всему этому присоединилось и сильное желание объяснить, действительно ли существовала эта мельница.
Если бы я не знал хорошо своего спутника и того, как обострены у индейца все чувства, я не решился бы идти дальше, следуя таким неопределенным предсказаниям.
Но настоящие обстоятельства придавали большой вес словам Сускезуса. Хотя Коннектикут лежал на восточной границе Нью-Йоркского поселения, но многочисленные толпы поселенцев, поменявших места жительства, особенно из пограничной Нью-Гемпширской колонии незадолго до политического переворота, стали страшными своим поведением и числом. На протяжении войны эти гордые горцы, при всей любви к отечеству, старались не вмешиваться ни во что, когда дело шло о приведении в ясность их прав. Патриотизм их состоял, по большей части, в том, чтобы по своему усмотрению распоряжаться землей, которой они владели, но не унижаться до того, чтобы покориться действию закона. После окончания войны сильно подозревали начальников поселения в том, что они соглашались во всем с представителем правительства не потому, что уважали его, а для того только, чтобы сохранить обладание землями, на которые они не имели почти никаких прав. При заключении в 1783 году мира эти трудные вопросы еще не были решены. Области, называвшиеся в то время Вермонт и Гемпшир, не признавали власти конфедерации и в 1789 году вошли в союз только по примеру других областей и поэтому еще, что уже ничто не противилось этому.
Дурные примеры заразительны, и дети обыкновенно наследуют заблуждения родителей. Множество скваттеров поселилось на наших землях, которые оставались не занятыми, а в Вермонте вдвое больше, чем в других областях. Я знал, что область Шарлотт, как называли тогда Вашингтон, чаще других была жертвой этих набегов, и поэтому не очень удивился предположениям Сускезуса. Как бы то ни было, я хотел скорее убедиться в существовании мельницы, потому что мне необходимо было удовлетворить две необходимые потребности: голод и любопытство. Индеец хладнокровно ждал моего решения.
— Так как ты думаешь, Сускезус, что в этой стороне точно есть мельница, — сказал я после минутного размышления, — то я непременно хочу пойти и найти ее, конечно, если ты будешь меня сопровождать. Зная в какой стороне она, уверен, что ты скоро найдешь ее.
— Это очень легко: стоит найти ручей, найдется и мельница. У меня есть глаза и уши. Я несколько раз уже слышал визг пилы.
Я сделал своему товарищу знак, чтобы он следовал за мной. Сускезус любил больше действовать, чем говорить.
Он пошел прямо в ту сторону, где, по его мнению, должен был находиться ручей, и в самом деле быстро нашел его.
Мы несколько минут шли по берегу ручья; вдруг Сускезус остановился, будто встретив неожиданное препятствие. Я подошел к нему, желая узнать причину этой остановки.
— Мы скоро увидим мельницу, — сказал он. — Видите, как много досок и как быстро плывут они по течению.
В самом деле, река была покрыта досками, плывшими с быстротой, не очень приятной для глаз владельца, знающего, что он не получит никакой выгоды от продажи их. Доски не были сложены в плоты, а плыли поодиночке или связанные по две и по три, как будто для того, чтобы они не остановились на мели или подводных камнях и чтобы удобнее можно было перехватить их ниже. Это доказывало близость какой-нибудь пильной мельницы, снабжавшей лесом города, лежавшие по берегам Гудзона.
Ручей, по берегу которого мы шли, впадал в ту реку, и произведения наших лесов, достигнув ее, могли уже свободно быть перевозимыми куда угодно.
— Здесь, Сускезус, кажется, завелась правильная торговля, — сказал я. — Если видишь напиленный тес, нужно полагать, что поблизости есть и люди. Доски в лесах не растут.
— Они изготавливаются на мельнице. Вы скоро услышите ее: она сильно шумит. Бледные лица строят мельницы, а у краснокожих есть уши, чтобы слышать.
Все это было справедливо; оставалось ждать, что будет дальше. Признаюсь, когда я увидел эти доски, плывшие по реке, я испытал тревожное чувство, ожидая чего-то неприятного. Я знал, что эти своевольные дикари готовы всегда прибегнуть к насилию, чтобы поддержать свои незаконные права.
Дойдя до поворота реки, мы увидели несколько человек, которые складывали доски и спускали их в ручей.
Это точно доказывало, что скваттеры систематически вырубали лучшие деревья в наших лесах и смело презирали права владельцев. Мысль о том, что я был представителем моего отца и полковника Фоллока, а также и чувство собственного достоинства, не позволили мне отступить, если бы даже того требовало благоразумие.
Мне необходимо было рассеять тяжелое чувство, которое томило меня с тех пор, как Урсула отвергла мое предложение, и поэтому я был готов отважиться на самые смелые поступки. Мы еще не показывались, и Сускезус воспользовался этим, чтобы посоветоваться со мной, прежде чем мы появимся перед людьми, которым выгоднее было убить нас, нежели позволить нам удалиться. Сускезус руководствовался при этом не чувством самосохранения, а благоразумием опытного воина, который находится в трудных обстоятельствах.
— Вы знаете их, — сказал он. — Это злые вермонтские скваттеры. Вы думаете, что эта земля принадлежит вам, а они считают ее своей. Приготовьте карабин и действуйте им в случае необходимости. Наблюдайте за ними.
— Понимаю, Сускезус, и буду осторожен. Видел ли ты раньше кого-нибудь из этих людей?
— Кажется. Когда бродишь по лесу, встречаешь разных людей. Старик, который стоит вот там, отчаянный скваттер. Его зовут Мильакр. Он говорит, что всегда может иметь тысячу акров земли, когда только пожелает.
— Это доказывает, что он очень богат. Тысяча акров земли! Жирный кусок для бродяги, особенно когда он может иметь его всегда. Ты говоришь не об этом ли седом старике, который полуприкрыт оленьей кожей?
— Да, это Мильакр. У него всегда достаточно земли, он берет ее где только найдет. Он говорит, что переплыл великое соленое озеро и пришел на запад, когда был еще ребенком. Он всегда сам все для себя делает. Он живет в Гемпшир-Грант. Но послушайте, майор, почему же он не имеет прав на эту землю?
— Потому что наши законы не дают ему их. Уважение к чужой собственности одно из условий общества, в котором мы живем, а эти земли наша собственность, а не его.
— Лучше не говорить об этом ничего, да нет и необходимости говорить. Не упоминайте о ваших землях.
Если он примет вас за шпиона, то, пожалуй, застрелит.
Бледнолицые убивают шпионов, отчего же краснокожие не делают этого!
— Шпионов расстреливают только в военное время.
Неужели ты думаешь, что эти люди решатся на подобную крайность? Они, конечно, побоятся строгости законов.
— Законов! Да что для них законы? Они никогда не видели законов, не слыхали о них и понятия о них не имеют.
— Во всяком случае я решаюсь выйти, потому что кроме любопытства меня побуждает к этому и голод. Но тебе, Сускезус, не нужно показываться, оставайся здесь и жди, что будет. Если меня схватят, ты можешь по крайней мере известить об этом землемера, и он будет знать, где найти меня. Оставайся здесь, я пойду один.
Прощай.
Сускезус был не такой человек, чтобы отступать. Он не сказал ни слова, но едва я сделал шаг вперед, как он занял свое обычное место впереди и пошел прямо к скваттерам. Четверо из них стояли в воде, исключая старого начальника, известного уже под именем Мильакра, который с двумя молодыми людьми оставался на сухом месте, как будто приобретя на это право услугами, оказанными им в деле нарушения общественного порядка.
Они заметили наше неожиданное появление, услышав треск сухой ветки, на которую я нечаянно наступил.
Услышав этот шум, старый скваттер быстро оглянулся и увидел Онондаго, который стоял в нескольких шагах от него. Я стоял за ним. Мильакр не выказал ни удивления, ни беспокойства; он знал Сускезуса, и хотя тот пришел к нему сюда в первый раз, но они уже раньше часто встречались и всегда неожиданно. Поэтому никакого неприятного чувства на лице скваттера не выразилось; напротив, он встретил Сускезуса дружеской улыбкой, хотя несколько насмешливой.
— А, это ты Бесследный! А я уж думал, не шериф ли.
Эти твари приходят иногда в леса, но никогда из них не возвращаются. Как ты нас нашел здесь, Онондаго, в самом отдаленном убежище?
— Я слышал ночью шум мельницы; пила громко говорит. Я голоден и пришел просить пищи.
— Что ж. И очень кстати, потому что у нас никогда еще не было столько провизии, как сейчас. Голубей — что листьев на деревьях, а закон не запрещает еще пока охотиться на голубей. Впрочем, нужно будет смазать колесо на мельнице. Оно так болтает, что может и выдать нас… Милости просим, войдите. Завтрак должен быть готов, чем богаты, тем и рады. Ну, что новенького, Бесследный? — спросил скваттер, тронувшись с места. — Мы живем, как видите, в глуши; если и узнаем что-нибудь, так это от ребят, которые сплавляют лес по реке.
Я думаю дела в Олбани идут довольно хорошо и можно надеяться получить какую-нибудь выгоду от досок. Пора, пора получать хоть что-нибудь за свои труды.
— Не знаю, я никогда не торговал досками, — сказал индеец. — Никогда их не покупал. У меня нет необходимости в досках. Вот порох, так это другое дело. Так ли?
— Меня, Бесследный, больше занимают доски, чем порох, хотя и порох вещь тоже полезная. Да, да, порох дело не дурное. Дичь, свинина — пища здоровая, не дорогая. Порох на многое можно употребить. Кто твой друг. Бесследный?
— Это старинный молодой друг, я знаю его отца. На это лето он, как и мы, поселился в лесу. Он охотится за ланями.
— Милости просим.., милости просим. Рад всякому, кроме хозяина этой земли. Ты меня знаешь. Бесследный, ты знаешь старика Мильакра, так достаточно и этого.
Скажи мне, видел ли ты нынче землемера, этого старого черта? Ребята говорили, что он занимается где-то неподалеку отсюда и начинает снова свои старые проделки!
— Я его видел. Землемер также мой старинный приятель. Я жил с ним до начала войны с французами.
Я люблю с ним жить. Землемер славный человек, Мильакр, слышишь ли? Какие же он начинает проделки?
Индеец говорил взволнованно, потому что он слишком любил Эндрю, чтобы не заступиться за него.
— Какие проделки, спрашиваешь ты? Он начинает скверные проделки со своими проклятыми цепями! Если бы не было ни цепей, ни землемеров, не было бы и других межей, кроме тех, которые проводил бы карабин. Индейцам не нужно землемеров и межевщиков, не так ли Бесследный?
— Нет. Конечно, нехорошо мерить землю, я согласен, — ответил Сускезус, который впрочем не сходился во мнении со скваттером. — Никогда я не видел, чтобы из этого выходило что-нибудь доброе.
— О, я был уверен, что ты истинный индеец! — вскрикнул восторженный Мильакр. — Оттого мы и дружны с тобой. Так землемер точно близко отсюда работает?
— Да. Он измеряет ферму генерала Литтлпэджа.
Кажется, твоего владельца?
— Какого Литтлпэджа? Того самого, которого и я и все зовут величайшим плутом?
Я невольно вздрогнул при этих словах: при мне осмелились говорить так о моем почтенном отце. Я хотел уже вступить в разговор, но один взгляд индейца, брошенный на меня, заставил меня молчать. Я был молод и не понимал еще, с какой злостью люди нападают на тех, которые препятствуют их нечестным делам. Теперь я знаю, что в жизни это обыкновенное явление унижать владельцев и оспаривать их собственность и что обычно это происходит оттого, что пришельцы беспрестанно овладевают их землями. Путешественник, проезжающий через штат Нью-Йорк, даже в настоящее время, пусть послушает, что говорят в тавернах, и он узнает, что все владельцы злодеи, а все фермеры их жертвы. Это почти без исключения так. Самые законные и неоспоримые права уважаются не больше новых. Тактика везде одна и происходит из одного начала. Злодей каждый, кому принадлежит земля, которой хотели бы владеть другие, не покупая ее и не платя за нее ничего.
Я сдержался однако и предоставил честному и благородному Сускезусу защищать моего отца.
— Это ложь, — ответил индеец с твердостью. — Это большая клевета, так говорят злые языки. Я знаю генерала, я служил вместе с ним, он храбрый воин и честный человек. Кто говорит обратное — лжет, я скажу ему это в лицо.
— Не знаю, — сказал протяжно Мильакр, как человек, который не в состоянии уже защищаться, — я говорю то, что слышал. Вот мы и дома. Бесследный; по дыму видно, что моя старуха с дочками не сидела сегодня сложа руки, нам будет что поесть.
С этими словами Мильакр подошел к реке и стал мыть руки и лицо; в тот день он делал это в первый раз.
Отзывы о сказке / рассказе: