Глава XVII
Он приблизился к креслу властителя и потом, с какой-то грубой простотой, не преклоняя даже головы, сказал следующее.
Мармион
В то время, как скваттер в ожидании завтрака занимался своим туалетом, я успел осмотреть все, что окружало меня. Мы взобрались на крутизну, на которой находилась мельница, и перед нами открылось пространство земли, акров в шестьдесят, на котором в нескольких местах были видны следы землепашцев. По всему было видно, что этим местом владели давно; и действительно, позже я узнал, что временный владелец Мильакр сорок лет тому назад пришел сюда со своим многочисленным семейством, состоявшим из двадцати человек, и поселился здесь. Место это было удачно выбрано для мельницы; казалось, сама природа назначила его для этого, но искусство мало помогло природе: постройка мельницы была самой грубой работы. Земледелие, очевидно, было побочным занятием семейства; земли было вспахано не больше, чем требовалось для получения необходимого количества хлеба; напротив того, все, что относилось к торговле лесом, носило на себе печать особой заботы. В разных местах лежали прекрасные срубленные деревья, везде видны были уже приготовленные доски. Для доставки же на рынок их было мало спущено в это время в реку; владельцы ждали прибыли воды, чтобы отправить большее количество леса и тогда собрать плоды годовых своих трудов. Легко было заметить, что семейство владельца, посредством браков, значительно увеличилось; я насчитал не меньше пяти хижин, которые хоть и находились в уединенных местах, построены были прочно.
Из этого легко было заключить, что обитатели их не имели намерения скоро удалиться отсюда. Вероятно, старшие сыновья и старшие дочери скваттера женились и вышли замуж, и патриарх семейства видел уже вокруг себя новое поколение маленьких скваттеров; почти у всех дверей бегали и ползали ребятишки. Мельница производила тот же особенный шум, который привлек внимание Сускезуса.
— Войди, Бесследный, — вскрикнул Мильакр дружеским тоном, который доказывал, что если он и умел пользоваться чужим, то в то же время готов был предлагать и свое, — войдите и вы, друг его; я не знаю вашего имени, да какое мне до этого дело. Еды хватит для всех; лишним не будете; добро пожаловать. Хозяйка моя примет вас и угостит, она приветлива и расторопна, как пятнадцатилетняя девушка.
Напрасно были сказаны эти слова. При встрече с нами на лице миссис Мильакр не заметно было и признака улыбки. В ее серых глазах, сухом и мрачном виде было что-то отталкивающее. Она была матерью четырнадцати детей, из которых двенадцать остались в живых. Все они были воспитаны среди лишений и опасностей жизни, проведенной в глуши лесов, под вечно непостоянным кровом. Эта женщина перенесла такие страдания, которые могли бы разрушить двадцать обыкновенных темпераментов, но она устояла против всех испытаний, перенося их с таким же терпением, как и в годы своей молодости. Это слово могло бы показаться неуместным для тех, кто бы увидел старуху Пруденс, морщинистую, худощавую, с впалыми щеками, потухшими серыми глазами, с отвислым ртом и выдвинутым вперед подбородком; одним словом такой, какой она представилась мне.
При всем этом заметно было, что в свое время в своих родных горах она была красавицей из красавиц. Во всех случаях, когда я впоследствии имел необходимость быть в отношениях с этим семейством, женщина эта являлась передо мной молчаливой, мрачной и дикой, как тигрица, оберегающая своих детей. Что же касается приема, который она нам устроила, в нем не было ничего замечательного; для американца не удивительно было, что незнакомец садился за его стол, об этом никто не говорил и не думал.
Несмотря на многочисленность семейства Мильакра, в хижине было просторно. Дети от двенадцати до четырнадцати лет разбрелись по всем хижинам; для них было все равно где завтракать; они готовы были есть везде, где только могли протянуть руки к блюду. Завтрак начался в одно время во всех хижинах, по сигналу, поданному Пруденс при помощи большой морской раковины. Я был очень голоден, чтобы терять время на разговоры, и поэтому тотчас же набросился на еду, поставленную на столе.
Моему примеру последовали и другие. Это уже привычка образованного общества говорить во время еды. Скваттеры были еще слишком погружены в жизнь, чисто животную, чтобы думать или говорить о чем-нибудь постороннем, сидя за столом.
Утолив голод, я взглянул в сторону и заметил, что те, кто сидел возле меня, начинали осматривать меня с большим любопытством, нежели какое я заметил вначале. В моем наряде не было ничего такого, что бы могло возбудить подозрение. В то время платье служило резкой чертой, отделявшей один класс общества от другого, и никто не позволял себе нарушать этот порядок. Правда, для путешествия по лесам позволялось отступление. На мне была, как я уже сказал, охотничья блуза, следовательно, наряд, который мог бы обличить меня, был скрыт. За столом нас было немного, всего шесть человек: хозяин и хозяйка, я и Сускезус, парень лет двадцати двух и девушка лет шестнадцати. Парня звали — Зефан, девушку — Лавиния. Она сидела очень скромно. Старик Мильакр и супруга его, несмотря на дикую и почти разбойничью жизнь, которую они вели, постоянно поддерживали строгую дисциплину.
— Не слыхал ли про землемера? — спросила грубо Пруденс, когда все закончили завтракать, не вставая из-за стола. — Этот человек больше всех меня беспокоит.
— Не бойся землемера, жена, — сказал хозяин, — у него и без нас работы на целое лето хватит. Из последних известий, молодой Литтлпэдж, которого прислал сюда отец, этот старый плут занял землемера своими поручениями. А поэтому Литтлпэдж останется здесь до холодов. Мне бы управиться с тем лесом, который я срубил и подготовил — а там мне нет дела ни до землемера, ни до его господина.
— Хорошо, если бы случилось, как ты думаешь, Аарон. Вспомни, посчитай, сколько раз мы селились в разных местах, а для чего? Чтобы опять искать себе жилище. Надеюсь, что я говорю в кругу друзей?
— Будь спокойна, жена. Бесследный мой старинный и верный знакомый, а его друг должен быть и нашим Другом.
Признаюсь, этот разговор поставил меня в неприятное положение.
— Что касается переездов, то я всего два раза переехал, не заставив заплатить себе за постройки. А это не дурно для человека, поменявшего свое жилье семнадцать раз. Притом я еще довольно молод, чтобы переехать восемнадцатый раз. Повторяю: лишь бы продать лес, а там мне нет дела ни до больших, ни до маленьких Литтлпэджей. Без колеса мельница немного стоит, а мое колесо путешествует с нами с тех пор, как мы оставили Вермонт; оно привыкло двигаться и может идти дальше.
— Это так, Аарон, а лес! Вода сейчас мелкая, нужно ждать по крайней мере добрых три месяца, чтобы можно было отправить все. Подумай, сколько мы затратили на приготовление досок времени, труда — и для того, чтобы все это пропало!
— Кто тебе говорит это, жена! — спросил Мильакр, стиснув губы и сжав кулаки. — Эти доски облиты нашим потом, этого уже довольно, чтобы они принадлежали мне.
Мне показалось странным это понятие о собственности. Поэтому не виноват был бы и вор, который, похитив вещи, оросил бы их своим потом. А сколько есть людей, которые убеждены в справедливости таких понятий и которые громко кричат против всех опровержений.
— Я не хочу, чтобы твой труд пропал ни за что, ни про что! — сказала жена. — С тех пор, как мы живем здесь, ты усердно и честно трудился со своими сыновьями. Накладно и обидно будет, — продолжала Пруденс, выразительно взглянув на меня, — если мы срубили деревья, перенесли их на мельницу, распилили на доски, и для чего? Чтобы пришел чужой человек и сказал нам:
«Все это мое!» Где бы это ни случилось, все же это не справедливо; будь хоть в Нью-Йорке или в Вермонте.
Скажите нам, как вас зовут; кажется, в этом нет ничего дурного!
— Решительно ничего, — ответил я хладнокровно. — Меня зовут Мордаунт.
— Мордаунт! — повторила с живостью старуха. — Кажется, мы никого не знаем? Что ты скажешь, муж?
— В первый раз слышу. Для меня все равно, лишь бы он не был какой-нибудь Литтлпэдж.
Услышав этот ответ, я вздохнул свободнее. Потому что очень неприятно было попасть в руки к этим людям, у которых не было ни чести, ни совести. Все они были огромного роста, широкоплечие и атлетического сложения. Нельзя было и думать о сопротивлении, тем более, что у меня не было оружия. Индеец был предусмотрительнее меня; в той хижине, где мы находились, на стенах висели четыре карабина, и, вероятно, у каждого члена семейства было еще собственное оружие. Для людей такого рода карабин был первая необходимость, потому что служил им и средством к пропитанию, и защитой против врагов.
В это время старуха Пруденс встала из-за стола, чтобы заняться хозяйством. Лавиния молча помогала ей, мы же все вышли из хижины. Я с большим вниманием стал рассматривать поселение Мильакра и все им похищенное.
Похищения эти были немаловажны; позже они были оценены беспристрастными судьями в тысячу долларов.
Следовательно, тысяча долларов была совершенно потеряна, потому что нельзя было ожидать уплаты от таких людей, какими были Мильакр и его сыновья. Такие люди всегда готовы сказать: «Я за все отвечаю, я все обеспечу».
Вообще, много любят обещать те, которые ничего не имеют.
— Не дурен кусочек, — сказал Мильакр, настоящее имя которого было Аарон Тимбернан, — славный кусочек, господин Мордаунт. Жаль было бы отдать его такому человеку, который и в глаза его не знает.
— Вы знаете законы?
— Я знаю только то, чему научился на протяжении жизни.
— Ну, так вы не очень разбираетесь в них; это видно по вашему лицу. Но по разговору вашему, по тому, как вы объясняетесь, видно, что вы грамоте обучались, а поэтому должны все же знать больше нас, жителей лесов.
— Если я и приобрел кое-какие познания, — ответил я скромно, — мне однако не помешало это, как вы видите, вести лесную жизнь.
— Если есть к чему наклонность, то всегда надо уступать ей. Попробуйте удержать в четырех стенах тех, которым необходимо дышать свежим воздухом! Не знаете ли вы, можно ли будет продать строевой лес выгодно нынешней осенью?
— Все идет хорошо со времени мира, и поэтому можно; думаю, что лес не потеряет своей цены.
— Пора, пора! На протяжении всей войны лучшая доска была не дороже куска коры. Мы терпели восемь тяжких лет, я хотел уже все это бросить и отправиться куда-нибудь, но подумал: все на свете имеет свой конец, а поэтому и война когда-нибудь закончится.
— Это справедливо. В самом деле, я думаю, что война была для вас не лучшим временем.
— Отвратительное время!.. Впрочем, война, как н мирное время, имеет свои хорошие стороны. Однажды неприятель ловко захватил большой обоз с провиантом; там была и свинина, и хлеб, и ром из Новой Англии, и чего только там не было! Чтобы все это увезти, он нанял все повозки, какие были поблизости; пошли и мои лошади. Я сначала отговаривался, потому что лошади были заморены, а потом, наконец, согласился. Земля была лесистая; я твердо знал все тропинки, все углы и закоулки, а поэтому, выбрав удобную минуту, свернул в сторону, так что никто и не заметил меня, и преспокойно добрел с поживой к своей хижине, как будто на рынок съездил. Никогда еще удачнее этого я не путешествовал, да и главное, что поездка была не далекая.
Старик скваттер остановился и захохотал. Смех его был так чистосердечен, как будто совесть никогда не упрекала его ни в чем. Этот эпизод казался ему прекрасным; он рассказал его мне, по крайней мере, раз шесть за короткое время, которое я провел с ним. В первый раз я увидел легкую улыбку на лице Зефана. И в то же время я заметил, что этот молодой человек с мужественной и грубой осанкой не спускал с меня глаз и взглядами своими начинал смущать меня.
— Действительно, счастливый для вас случай, — сказал я, когда радость его несколько затихла, — особенно если вы не должны были возвращать захваченного правительству.
— А зачем возвращать? Правительство было бедное, я согласен, но все же оно было и будет богаче меня. Когда вещь переходит из рук в руки, то и владельцы меняются.
О, бедная человеческая натура! Тебя везде встретишь.
Человек, дурно поступивший, всегда ищет средство извинить себя. Когда рассудок его омрачен страстями, он всегда требует новых правил, новых условий для своей защиты.
— Не случалось ли вам когда-нибудь быть по своим делам в суде? — осмелился я спросить у скваттера.
Мильакр, перед тем, как ответить, немного подумал.
— Да, случалось. Мне сказали однажды, что если я знаю право, по которому владею землей, то могу смело защищаться от законного владельца. Я явился в суд, но, господин Мордаунт, меня ощипали там как цыпленка, и больше меня туда не заманят. После этого уже прошло много времени; это случилось до войны с французами.
— А если Литтлпэдж узнает, что вы живете здесь, и если он захочет заключить с вами контракт, какие были бы ваши условия?
— О, я люблю торги. Это душа жизни, а так как генерал Литтлпэдж имеет права на эту землю, то я много требовать с него не стал бы. Если бы он согласился решить дело без шума, так, между нами, как полагается хорошим людям, я не стал бы долго ломаться. Не люблю судейских приговоров — они проучили меня.
— Какие же были бы ваши условия? Вы мне ничего не сказали.
— Мои условия? Очень выгодные. Я никогда не употребляю во зло прав моих. Вот в каком положении дело: господин Литтлпэдж имеет права на эту землю на бумаге, как я слышал, а я владею этой землей. Да и смешно было бы не воспользоваться таким местом, где есть и лес, и место для мельницы, и другие условия.
Мильакр снова захохотал; если ему приходилось хоть раз быть в веселом расположении духа, то радость его выражалась так продолжительно и шумно, что он поневоле должен был прерывать разговор. Насмеявшись вдоволь, он продолжал:
— Кто имеет понятие о лесах, тот согласится, что жить здесь очень выгодно, и этой выгодой я теперь пользуюсь. Вот шестьдесят три акра земли, которые чисты как ладонь: чище этого места не найдешь во всем кантоне.
— Не думаете ли вы, что Литтлпэдж будет смотреть на это, как на улучшение, когда срублены все деревья?
Вам должно быть также хорошо известно, как и мне, что лес придает ценность земле, особенно в этой стороне, где доставка его так свободна по Гудзону.
— Боже мой! Молодой человек, неужели вы полагаете, что я сам не думал об этом прежде, чем перенес сюда свою хижину? Не вам учить меня, старика, где лучше начинать вырубку. У меня сейчас на берегу реки и на дворе сто двадцать тысяч лучших досок, да еще есть довольно деревьев, из которых можно напилить столько же. Мне кажется, судя по вашему разговору, что вы должны знать этого Литтлпэджа; а так как я не люблю идти кривым путем к делу, а люблю правду и справедливость, то согласен сказать вам мои намерения для того, что если бы вам случилось встретить Литтлпэджа, то чтобы вы могли сказать ему про Мильакра, как про умного человека. Но условия мои крайние. Если генерал не помешает мне спокойно отправить мой лес на рынок, собрать хлеб, унести двери, окна и все железные вещи, одним словом все, что можно взять от мельницы, то я согласен удалиться отсюда весной, чтобы тот, кто займет это место, мог бы сделать посев.
Вот мои условия! Уступки — никакой! Это я согласен выполнить тихо, без споров. Я шума не люблю, спросите хоть у жены.
Я хотел ответить, но Зефан, старший сын скваттера, вдруг подошел к отцу, схватил его за руку и отвел в сторону. Этот молодой человек с самого нашего выхода из хижины и в продолжение всего разговора не переставал вглядываться в меня. Сначала я принял это за любопытство, очень естественное в дикарях, которые рассматривают наряд каждого нового человека, желая перенять что-нибудь. Такое любопытство свойственно низкому классу в Америке. Но я скоро заметил, что ошибся. По совершенно другой причине я обратил на себя внимание и брата и сестры.
Я убедился в своей ошибке потому, что Мильакр, поговорив со своим сыном, вдруг поменял свое отношение ко мне. Он повернулся лицом ко мне и стал рассматривать меня недоверчиво и даже угрожающе. Снова стал слушать своего сына и опять начал рассматривать меня. Это не могло продолжаться долго, и через несколько минут я стоял лицом к лицу с человеком, которого должен был считать не иначе как врагом.
— Послушайте, молодой человек, — сказал Мильакр, подойдя ко мне, — сын мой Зефан имеет против вас подозрение, которое лучше выяснить, прежде чем мы расстанемся. Я уже сказал, что люблю откровенность, а скрытность презираю, душевно презираю. Зефан думает, что вы сын Литтлпэджа и что вы явились сюда инкогнито. Правда ли?.. Да или нет?
— Откуда могли взяться у Зефана эти подозрения? — ответил я хладнокровно. — Он меня не знает, и мне кажется, что я в первый раз с ним встречаюсь.
— Конечно, справедливо, но иногда можно видеть и то, что не бросается в глаза. Мой сын часто бывает в Равенснесте, и недавно был там добрых два месяца. Я иногда посылаю его для небольших торгов с господином Ньюкемом.
— С Джаоном Ньюкемом?
— Да, с советником Ньюкемом, как он имеет полное право называться. Мое правило называть черта — чертом.
Поэтому Зефан нынешним летом оставался долго в Равенснесте, а может быть, ему там и приглянулась какая-нибудь, да он не сознается; наконец, возвратился оттуда и сказал мне, что с минуты на минуту ожидают сына Литтлпэджа.
— Вы знакомы с Ньюкемом? — спросил я, чтобы немного отклонить разговор. — Вы с ним имеете дела?
— Очень большие. Ньюкем взял у нас весь лес, который был срублен в прошлую весну, и дал нам за него материи, рому и разных разностей, а сам продал лес в свою пользу. Он недурно обработал это дело, как я слышал; он хотел взять и этот лес, да я думаю, лучше послать ребят на рынок. Впрочем, что до этого, не тем мы заняты сейчас. Ведь вы мне сказали, что вас зовут Мордаунт?
— Да, и сказал правду.
— Да как ваше данное имя?.. Однако, послушай жена, — сказал он, обращаясь к Пруденс, которая приблизилась к нам, чтобы послушать разговор, предупрежденная, вероятно, своим сыном. — Однако.., ведь этот молодой человек может быть так же невинен, как и твои собственные дети.
— Мордаунт, это имя, которое мне дали при крещении, — сказал я в какой-то рассеянности, — а Литтлпэдж…
Вдруг рука индейца прикрыла мне рот и не дала говорить больше. Но было поздно, скваттеры поняли, что я хотел сказать. Пруденс бросилась в сторону, и я услышал, как она, подобно наседке, начала звать своих детей.
Мильакр повернул дело иначе. Лицо его омрачилось, он что-то тихо сказал Лавинии, которая тут же побежала выполнять поручение, поглядывая бессознательно в сторону.
— Понимаю!.. Понимаю!.. — вскричал скваттер таким отчаянным голосом, как будто дело шло об оскорблении чести. — Между нами шпион; не так давно еще кончилась война, чтобы забыть, как поступают со шпионами. Зачем вы пришли на мою землю?.. Зачем вошли в мой дом?
— Я пришел осмотреть и уберечь собственность, которая мне принадлежит. Я сын генерала Литтлпэджа…
— Если вы думаете, что Мильакр из тех людей, которые позволят врагу отнять у себя землю, которые будут спокойно, сложа руки смотреть на это, — о! вы страшно ошибаетесь… Лавиния, собери скорее всех!.. скорее!.. Мы избавимся от вас… Найдем место, куда спрятать вас.
Пора было подумать о своей защите. Я знал, что индеец был вооружен, и, решив продать свою жизнь дорого, я протянул руку, чтобы взять у него карабин. Но, к великому моему удивлению, Сускезус скрылся.
Отзывы о сказке / рассказе: