Георгий Скребицкий — От первых проталин до первой грозы

КТО КОГО ПЕРЕХИТРИТ

В нашей реке под самым городом рыбы водилось мало, и притом одна только мелочь — пескари да плотички. Но зато было очень много раков.

Когда мы ловили пескарей на броду, на быстрине, раки там никогда не попадались. А как, бывало, закинешь удочку в тихом местечке, где нет течения и поглубже немножко, сразу червяка объедят, один голый крючок оставят. И вот ведь какие хитрющие: ни, за что не подцепишь его на крючок, обязательно сорвётся.

Но Михалыч пескарей на броду ловить не любил.

— Что это за ловля! — неодобрительно говорил он. — Стоишь на камешках, сесть негде, глубина — воробью по колено. Течение быстрое, всё время удочку сносит, не успеваешь её перекидывать. То ли дело на лугу, под кустиком. Усядешься поудобнее, закинешь удочки в глубокую тихую воду. Сиди-посиживай, посматривай на поплавки.

Конечно, всё это хорошо. Но как же быть с тем, чтобы раки приманку не объедали или чтобы они сами попадались на крючок?

Помню, один раз под вечер сидим мы с Михалычем у реки, только и знаем червей на голые крючки насаживаем.

— Нет, это не ловля, а какая-то бесплатная рачья столовая! — не вытерпел наконец Михалыч. — Пора домой идти. Уверен, что эти негодяи опять всех моих червей объели.

Михалыч взял одну из удочек и очень осторожно стал приподнимать вверх. Леска натянулась. Чувствовалось, что где-то там, внизу, у самого дна, к ней прицепилось что-то тяжёлое; прицепилось и висит.

Михалыч всё так же осторожно приподнимал удилище выше и выше.

— Попробую дотащить негодяя до самой поверхности, — сказал он, — а там сразу рывком на берег.

Я подбежал и стал рядом, глядя в воду и ожидая, чем кончится эта интересная ловля.

Вот уже из глубины показалось что-то похожее на тёмную, почти чёрную коряжину. Рак! Он прицепился к крючку и обсасывал червяка.

Михалыч подтащил его к самой поверхности воды. Мне было отлично видно, как рак то одной, то другой клешнёй держится за конец лески у самого крючка.

— А ну-ка, иди сюда! — С этими словами Михалыч быстро выхватил удочку из воды.

Рак даже подлетел над речкой, Но всё же успел разжать клешню и выпустить леску. Он тяжело шлёпнулся обратно в реку и мигом исчез под водой.

— Никак не поймать! — с досадой сказал Михалыч. Но вдруг, видимо что-то придумав, многозначительно прибавил: — А впрочем, посмотрим ещё, кто кого перехитрит!

Мы смотали удочки и отправились домой. Мне очень хотелось узнать, что такое придумал Михалыч, как хочет попробовать перехитрить раков. Но Михалыч, лукаво посмеиваясь, отвечал:

— Завтра всё сам увидишь. Только надо обязательно побольше выползков добыть, — прибавил он. — Крупного выползка рак не так скоро обсосёт и с крючка стащит.

— А где их накопать? — спросил я. — Сегодня и так полдвора перерыл, ни одного не попалось.

— Их и копать не нужно, — сказал Михалыч. — Вечером, как только стемнеет, пойдём с тобой их ловить.

— Ловить червей?! — Я не мог понять, серьёзно ли говорит Михалыч или подшучивает надо мной.

— Вот именно ловить.

— Но как же их ловят?

— Придёт вечер — узнаешь. Я едва дождался, пока наступил вечер и стало темно.

— Ну, пора отправляться на ловлю, — объявил Михалыч. — Бери с собой банку побольше. Да, кстати, сними свои туфли — подмётки очень скрипят. Надень сандалии. В них не слышно, когда ступаешь.

Все эти предосторожности ещё больше меня заинтересовали.

Надев сандалии и взяв большую банку для выползков, я вместе с Михалычем вышел из дому в сад.

Было ещё не поздно, но небо затянули тучки, собирался дождик, и поэтому быстро стемнело.

— Теперь иди как можно тише и смотри под ноги, — сказал Михалыч.

Он вынул из кармана электрический фонарик и осветил им дорожку. Перед нами лёг на землю яркий голубой кружок света — сразу стали видны каждая травинка, каждый листочек.

Мы бесшумно двинулись вперёд по дорожке, освещая её прямо перед собой. И вот я увидел то, что искал. Огромный червяк, вытянувшись поперёк дорожки, неподвижно лежал на земле.

Я нацелился — хвать его за головку. Мимо. Но купа же он девался? Неужто мне всё это только померещилось? Не может быть!

Михалыч наклонился к моему уху и тихо сказал?

— Так никогда не поймаешь. Он сразу удерёт. Хватай не за головку, а у самого хвоста.

Пошли дальше. Гляжу — второй, такой же огромный, прямо как змея. В лучах фонарика его тело, покрытое слизью, слегка поблёскивало. Теперь я уже н» торопился. Вот его головка, а самый кончик хвоста в норе. Значит, он чуть заметит опасность — сразу в норку юркнёт. Бесшумно опускаю руку и хватаю червя у самой норки. Ага, попался! Кладу в банку. Ловля продолжается.

За каких-нибудь полчаса мы с Михалычем наловили выползков полную банку.

— Теперь насадки у нас достаточно, — сказал Михалыч. — Завтра вечерком можно опять на речку сходить, попытать счастья, только бы погода не подгуляла.

К ночи пошёл дождь, часто забарабанил по крыше. Ложась спать, я совсем приуныл! — «Ну-ка зарядит на целую неделю?»

Но утро выдалось чудесное — тёплое, солнечное, и денёк разгулялся на славу.

Придя с работы, Михалыч быстро пообедал, и мы отправились на ловлю.

«А что как сегодня раки браться не будут? — не без тревоги думал я. Ведь на рыбалке так часто бывает: клюёт хорошо — приманка кончилась, а приманка есть — клёва нет».

Наконец пришли на место. Надели на крючки толстых червей и закинули удочки.

Вот один из поплавков слегка закачался на поверхности воды. Но качается как-то вяло: взад-вперёд, взад-вперёд. А другой поплавок до половины погрузился в воду и совсем замер. А третий почему-то, наоборот, приподнялся и лёг на бочок.

Глядя на поплавки, сразу видишь, что их кто-то шевелит, кто-то тормошит на дне приманку. Но это клюёт не рыба. Такая вялая неопределённая поклёвка обычно бывает у раков.

— Ну, мы сейчас с ними по-другому заговорим, — подмигнул мне Михалыч, вставая и беря в руки одно из удилищ. — Юра, возьми-ка подсачек, держи его наготове.

Я мигом выполнил приказание и стал возле Михалыча. А тот, так же как и в прошлый раз, потихонечку подтянул рака, прицепившегося к червяку, к самой поверхности.

— Попробуй подвести под него подсачек, — сказал Михалыч.

Я окунул сетку в воду, опустил поглубже, подвёл к удочке и быстро приподнял вверх. В ту же секунду рак бросил червяка и нырнул в глубину прямо в подсачек.

Я с торжеством вытащил из воды эту первую нашу добычу.

Михалыч поправил червяка на крючке и вновь закинул удочку в воду.

Теперь-то и я понял, в чём заключается секрет ловли раков на удочку. Не нужно пытаться вытащить рака на крючке из воды. Он всё равно успеет бросить приманку и улизнёт. Надо медленно, осторожно подтаскивать его к самой поверхности и в последний момент подставить снизу в воде подсачек.

От первой удочки мы перешли ко второй, третьей, четвёртой, и всё с таким же успехом. Раки ловились без промаха.

Зато уж вынимать их из подсачка оказалось совсем нелегко. Они так перепутались в сетке, так вцепились в неё клешнями, что я еле-еле их оттуда извлёк и посадил в ведро.

— Ну, как мой метод? — с гордостью спросил Михалыч. — Кто кого перехитрил? — И, обернувшись к ведёрку, где шуршали, копошились пойманные раки, он погрозил им пальцем: — Теперь будете знать, с кем дело имеете!

Мы ловили до самого вечера, пока последние лучи солнца не залили розовым светом весь наш городок.

В соборе начали звонить колокола. Густые медные звуки потекли над рекой, над лугами. Казалось, кто-то огромный, невидимый выговаривал басом: «Бум, бум, бум!»

Михалыч прислушался и тихонько запел:

Вечерний звон, вечерний звон, Как много дум наводит он О юных днях в краю родном Где я любил, где отчий дом…

Он пел, а колокола аккомпанировали: «Бум, бум, бум, бум!»

Я слушал и смотрел на Михалыча. Лицо у него было такое хорошее, доброе и почему-то грустное. Такое же, как в тот вечер в лесу на тяге, когда я нашёл на дереве убитого вальдшнепа., Мне стало жалко Михалыча.

Желая его развеселить, я сказал:

— А вы всё-таки здорово раков перехитрили.

Михалыч потрепал меня по плечу, улыбнулся и вдруг совсем ни к чему сказал!

— Посмотри, Юра, как хорошо освещает солнце наш городок; будто прощается с ним. — Он помолчал и в раздумье добавил: — Лето, вечер, река… Хорошо, очень хорошо! Когда-нибудь, Юрочка, вспомни о раках, об этом вечере и о Михалыче тоже вспомни.

Я вспомнил о них теперь — спустя пятьдесят с лишком лет.

МЁРТВАЯ ГЛАВА

У нас в саду была клумба. На ней мама ещё весной посадила много разных цветов. Больше всех из них мне нравился душистый табак. Нравился прежде всего потому, что это были не совсем обыкновенные цветы. На день, и особенно в жару, сами цветы свёртывали свои лепестки, превращались в зеленоватые трубочки. Они поникали на своих стеблях головками вниз и казались совсем увядшими. Но как только заходило солнце, наступал вечер, цветы табака раскрывали нежные лепестки и поднимали головки. В темноте они походили на крупные белые звёзды, и от них исходил сильный, очень приятный запах. Этот запах разливался по всему саду и вместе с вечерней прохладой проникал в дом через настежь раскрытые окна.

Мы с Михалычем частенько сиживали после ужина на лавочке перед клумбой и, как Михалыч любил говорить, «заправляли на ночь носы душистым табачком».

— Вот дух-то хорош! — восхищался Михалыч, всей грудью вдыхая запах белых ночных цветов.

Я тоже, подражая ему, старался дышать как можно глубже и даже свистел и сопел носом от особого усердия.

Так обычно сидели мы, дыша ароматом цветов, с полчасика. Потом являлась мама и уводила меня спать.

Но однажды вечером я открыл, что цветы душистого табака замечательны не только тем, что свёртывают днём и раскрывают на ночь свои лепестки, не только тем, что чудесно пахнут в часы вечерней прохлады, — я открыл, что эти цветы обладают ещё одним важным свойством. Об этом я сейчас и расскажу.

Был очень тихий и тёплый вечер, какой часто бывает уже в конце лета. Мы с Михалычем, как всегда, перед сном сидели в саду на лавочке. Стемнело. В траве на все лады трещали невидимые кузнечики, и где-то в рассохшейся стенке сарая монотонно тюрлюкал сверчок.

Воздух был неподвижным, и как-то особенно сильно пахли цветы табака. Их крупные звёзды смутно белели на густо-зелёном, почти чёрном фоне клумбы.

— Как настоящие звёзды среди туч, — сказал Михалыч, указывая на клумбу.

Я стал не отрываясь глядеть на белые цветы, пытаясь представить себе, что это действительно звёзды.

Вдруг мне показалось, что одна из этих звёздочек как будто замигала. Она то исчезала из глаз, то вновь появлялась. При этом она слегка покачивалась и вся Дрожала. Звёздочка ожила. Я с удивлением смотрел на неё, думая, что, может быть, у меня просто рябит в глазах. Нет, это что-то другое. Вот теперь первая звёздочка уже не мигает и не дрожит, а замигала соседняя, потом ещё одна.

— Ты слышишь, что-то гудит? — сказал Михалыч.

Тут я обратил внимание на то, что со стороны клумбы до нас доносился какой-то слабый равномерный гул, похожий на пчелиное жужжание.

— А вы видите, как цветы мигают? — в свою очередь, спросил я Михалыча.

Но он видел хуже меня и ничего не мог разглядеть.

Тогда я встал с лавки и осторожно, крадучись подошёл к самой клумбе.

Вот замигал один из белых цветков. От него-то и слышится этот странный гул. Я вгляделся получше. «Да сам цветок вовсе не мигает. Его то заслоняет, то вновь открывает какой-то тёмный предмет. Он и гудит. Бабочка, большая ночная бабочка», — догадался я.

Подбежав к Михалычу, я радостно сообщил ему о своём открытии.

— Скорей неси сачок! — скомандовал он. Но я уже нёсся к дому.

— Юрочка, спать, спать иди, — встретила меня в дверях мама. — Уже поздно.

— Мамочка, ради бога! Там бабочка огромная, ночная.

— Где, какие бабочки по ночам? Совсем с ума сошли!

Не слушая, что ещё говорила мама, я убежал в кабинет Михалыча, схватил сачок и помчался обратно в сад. Прибежал. «Где, где она?»

Но на клумбе всё было спокойно и неподвижно, Не мигал, не вздрагивал ни один цветок, и не слыш; но было таинственного гудения.

— Улетела, — уныло сказал я. — Больше не прилетит.

— Да, маху мы с тобой дали, — отозвался Михалыч. — Нужно бы сразу сачок с собой захватить. Ну, не горюй, не сегодня, так завтра мы её всё равно поймаем.

— А какая огромная! — упавшим голосом ответил я — Знаете, с воробья, не меньше.

— Наверное, это была мёртвая глава, — сказал Михалыч.

Я почувствовал, как у меня от волнения сжалось сердце. Мёртвая глава! Конечно, это была именно она…

Я сразу вспомнил ее на картинке. Всю темно-серую, коричневатую, а на туловище будто нарисован желтоватый человеческий череп. За это и прозвали её мёртвой главой. Как же я допустил, что она улетела!.. Теперь никогда, никогда в жизни уже её не поймаю.

— Юра, иди сейчас же спать! — послышался с крыльца голос мамы.

— Не пойду, я мёртвую главу караулю! — чуть не плача, ответил я.

— Мёртвая голова? — испугалась мама, торопливо сходя с крыльца. — Чья голова, зачем она тебе понадобилась?

— Мадам, вы совершенно не осведомлены в энтомологии. Мёртвая глава! Это ночная бабочка, очень крупная и очень редкая. Мы её сейчас и караулим.

Узнав, в чём дело, мама успокоилась, но строго сказала:

— Ну хорошо. Вот ещё пять минут можешь покараулить кого хочешь, а потом изволь сейчас же спать идти. А то больше не позволю этими глупостями заниматься.

«Поймать мёртвую главу — это значит заниматься глупостями, — подумал я с горечью. — Даже мама, родная, добрая, такая умная, и та понять не может, что сегодня надо хоть всю ночь здесь просидеть, раз где-то поблизости летает мёртвая глава».

И я ясно представил себе, как в ночной темноте носится над цветами огромная, как ночная птица, таинственная бабочка, подлетает к цветку, но не садится на него, как какая-нибудь крапивница или белянка, а трепещется в воздухе на одном месте у самой чашечки цветка, запуская в неё на лету свой длинный хоботок.

Ах, как быстро летит время! Наверняка уже прошло больше пяти минут. Сейчас мама выйдет на крыльцо и каким-то чужим, сердитым голосом скажет: «Ну, довольно, сейчас же домой».

И на это уже ничего нельзя возразить. Нужно сейчас же повиноваться. Даже Михалыч и тот уже не поможет, а покорно подтвердит: «Нужно, братец, идти, ничего не поделаешь».

Вот уже, кажется, скрипнула входная дверь. Ах, если бы часы в столовой остановились! Ведь могут же они хоть раз в жизни сломаться.

Таинственный лёгкий гул сразу прервал мои размышления.

— Юра, слышишь? — шепнул Михалыч.

Я ничего не ответил, так и замер, впившись глазами в белые головки цветов.

«Где, где она?!»

Вот замигала одна из звёздочек. Не чуя под собой ног, я, как во сне, сделал шаг, другой. Занёс сачок.

Большое тёмное тело бабочки едва касалось цветка, и он слегка покачивался.

Нужно сделать движение сачком, будто срываешь что-то. Пора. Скорее. Дорога каждая секунда. Вот уже бабочка покинула цветок. Улетела? Нет, перебралась к другому.

Я опять занёс сачок. Но рука дрожала, не слушалась. Упущу, обязательно упущу.

— Лови, что ж ты стоишь?! — послышался голос Михалыча.

Я с отчаянием, совсем не целясь, махнул сачком, сорвав сразу несколько цветков. Но бабочка, где же она? В сачке или нет?

— Поймал, поймал? Да говори же! — чуть не закричал Михалыч.

— Не знаю. Ничего в сачке не шевелится.

— Эх ты, разиня! Тебе только мух ловить! — Михалыч встал и, не глядя на меня, пошёл в дом. Совсем убитый, я поплёлся за ним.

— Ну что, поймали? — встретила нас мама.

— Уже одиннадцатый час. Просто безобразие!

— Мамочка, я мёртвую главу упустил! — в отчаянии сказал я.

— Ну, упустил, и ничего. Еще поймаешь, — начала утешать меня мама. — Не огорчайся, обязательно поймаешь. Я завтра тоже с тобой ловить пойду.

Я уже хотел расправить сачок и вытряхнуть из него сорванные головки цветков, как вдруг заметил, что внутри сачка копошится что-то живое. Тонкая марля в одном месте слегка шевелилась.

— Мама, Михалыч! — не своим голосом закричал я. — Она здесь, здесь, в сачке!

— Где? Стой, не упусти! — послышался ответный крик. Михалыч уже нёсся ко мне на помощь.

Он выхватил у меня из руки свёрнутый сачок и, придерживая, чтобы он не раскрылся, побежал в кабинет. Я — следом за ним. Мама — за нами.

В кабинете Михалыч положил сачок на письменный стол, достал из шкафчика пузырёк с эфиром и капнул несколько капель прямо на марлю, там, где под нею шевелилось что-то живое.

— Теперь готова! — победоносно сказал Михалыч. — Можно раскрыть и посмотреть.

— Подожди, дай только окно закрою… Ну-ка ещё улетит, — переполошилась мама.

— Нет, уж теперь никуда не улетит»

Михалыч вытряс на стол всё содержимое сачка, И мы бросились его рассматривать.

На столе лежало несколько цветков душистого табака и крупная тёмно-бурая ночная бабочка.

Михалыч осторожно пинцетом взял её, поднёс к лампе.

Увы, никакого черепа на её туловище не оказалось.

— Это не она, — с некоторым разочарованием сказал Михалыч. — Это какой-то бражник. Ну ничего, тоже отличный трофей. Такого у нас в коллекции нет.

Михалыч проколол булавкой туловище бабочки, потом взял расправилку и, не теряя времени, сел тут же расправлять бабочку. Он раздвинул ей крылья. Они были коричневато-розового цвета с тёмным извилистым узором. В общем, бабочка была очень красива, и я немного утешился, что это не мёртвая глава.

— И даже очень хорошо, что это просто бабочка, а не эта дурацкая голова, — сказала мама. — С каким-то черепом на спине, страсть какая! Ничего хорошего. Я бы поглядела, а потом всю ночь не спала. А эта прямо красавица! Ну, друзья мои, пора спать, а то до самого утра так провозитесь.