КАК МЫ ИГРАЛИ В ПАПУ И МАМУ
Пришёл я однажды с гулянья, а у нас гости. Приятели Михалыча зашли в карты — в преферанс — поиграть. Все они старые, такие же, как сам Михалыч. Какой в них интерес! Я уж хотел к себе в комнату пройти. Вдруг слышу, мама зовёт:
— Юра, иди сюда! Куда ты прячешься?
Вхожу и вижу: на диване рядом с мамой сидит какая-то девочка. Только взглянул на неё, сразу понял — красавица. Личико кругленькое, носик пуговкой, а больше я ничего и не заметил — в глазах какой-то туман. Не помню, как и подошёл, как поздоровался, ведь до этих пор у меня ни одной знакомой девочки не было.
А мама совсем спокойно говорит, как будто ничего особенного и не случилось:
— Познакомьтесь, дети. Это наша новая соседка — Катя. Она приехала в Чернь к своему дяде. Будет жить рядом с нами. Можете и играть и гулять вместе. Покажи ей, Юра, свои игрушки.
Я стоял перед диваном, слушая мамины слова, но вряд ли понимал их смысл. Что же мне теперь делать?
Выручила сама Катя. Она вскочила с дивана, протянула мне руку и весело, по-приятельски сказала:
— Ну, бежим. Покажите, что у вас есть интересного.
Этот простой, дружеский тон сразу вернул меня к действительности. И как хороша была теперь эта действительность! Мы взялись за руки и побежали в соседнюю комнату.
Я тут же вытащил и показал Кате все свои сокровища — в основном крючковатые палки и корешки. Одни из них изображали птиц, другие — зверей. Особенно хороша была большая коряжина. Её я с трудом притащил из леса. Вся серая, головастая, очень похожая на медведя. Даже Серёже она нравилась.
Мы её частенько вытаскивали в сад, прятали в кусты и устраивали медвежью охоту.
Но, странное дело, все эти замечательные вещи Кате, кажется, совсем не понравились. Зато она очень обрадовалась кубикам и сразу предложила:
— Давайте строить из них квартиру. Выстроим столовую, гостиную, спальню… А куклы у вас есть?
Я в смущении ответил, что нет.
— Так кто же будет жить в нашей квартире?
— Не знаю. Может, солдатиков можно?..
— Нет, солдатики не годятся, — строго ответила она.
— А медвежата плюшевые тоже не годятся?
— Ну, какие же это дети! — возмутилась Катя. — А впрочем, покажите.
Я достал из шкафа медвежат, обезьянок и зайчонка.
— Какие смешные! — расхохоталась Катя. — А знаете — ничего. Мы их сейчас оденем в штанишки, в платьица. Они будут наши сынки и дочки. Наверное, у вас и посуды игрушечной нет?
Я смущённо покачал головой.
— Так я и знала. Эх вы, мужчины, никакого уюта создать без нас не можете!
И она презрительно покосилась на мои сучки и палки. Я чувствовал свою вину, но не знал, как её исправить.
— Не горюйте, — вдруг ласково сказала Катя. — В следующий раз я принесу свою кукольную посуду и даже, пожалуй, куклу Матильду тоже в гости к вам приведу. А сейчас давайте вырезать из бумаги и клеить штанишки и юбочки для наших детей. Надеюсь, бумага и клей у вас найдутся.
Бумага нашлась, даже разноцветная, клей тоже, нашлись и какие-то тряпочки. И мы с жаром принялись за работу.
Какой это был замечательный вечер! Как мне было грустно, когда Катю позвали идти домой. И ей, видно, тоже очень не хотелось уходить.
— Я обязательно к вам на днях опять приду, — кивнула она мне на прощанье.
В эту ночь я никак не мог уснуть. Всё думал о Кате, о том, что она скоро опять придёт и принесёт с собой настоящую крохотную посуду. Думал о том, что плюшевые мишки и зайчата теперь наши сынки и дочки… От всего этого сладко сжималось сердце и совсем не хотелось спать.
— Почему ты ворочаешься, не спишь? — недовольно проворчала мама. Наверное, блохи кусают? Говорила тебе — не клади Иваныча на постель. Вот блох и напустил. Сейчас простыню ромашкой посыплю.
Ах, мама, мама! Разве могла она угадать, что творилось в моей душе? Пусть сыплет в постель ромашку, пусть хоть засыплет ею весь дом. Но ей не убить того счастья, которым теперь полно моё сердце.
Чтобы не сердить маму, я свернулся калачиком в постели, стал Думать о Кате, о предстоящих чудесных днях; всё думал, думал да и не заметил, как заснул.
Наступили поистине волшебные дни. Мы с Катей совсем подружились, постоянно бегали друг к другу, играли в папу, маму и деток. Катя сшила всем моим зайцам и медвежатам штанишки, платьица, юбочки. Они пили и ели из настоящих крохотных чашечек, блюдечек. Для такого угощения мама давала нам хлеба, сахару, а иногда и печенья или пастилы. Дети У нас были послушные, они никогда не дрались, не ссорились. Мы с Катей — тоже. Казалось, счастью нашему ничто не угрожает.
И вот как-то утром приехал Серёжа. Я ему очень обрадовался, начал расспрашивать, что интересного он видел за эти две недели в Москве, ходил ли с мамой в цирк или хотя бы в театр.
Серёжа охотно обо всём рассказывал и вдруг с изумлением спросил:
— А это что за зверинец?
В углу комнаты мной и Катей были выстроены из кубиков комнаты, и в них на крохотных стульчиках чинно сидели за столом наши сынки и дочки.
— Зачем ты медведей в какие-то лоскуты нарядил? — не понял Серёжа. — Как же мы теперь на них охотиться будем? И клетушки им настроил. Какая чепуха!
Серёжа тут же хотел разорить всю квартиру и сорвать одежду с моих детей. Но я поспешил им на помощь.
— Не трогай, не трогай! Это наши сынки и дочки!
— Твои сынки и дочки? — изумился Серёжа. Я тут же рассказал ему о Кате и о том, как мы с ней подружились и вместе играем.
— Если хочешь, мы и тебя примем с нами играть. Но Серёжа только презрительно усмехнулся:
— Играть с девчонкой в папу и маму! Нет уж, играйте вдвоём. Я вам не товарищ.
Не знаю почему, но я вовсе не обиделся на него за такой отказ, даже его пренебрежительный тон меня вовсе не огорчил. «Не хочет, и не надо, подумал я. — Нам с Катей и вдвоём очень весело».
В этот же вечер Катя, как обычно, прибежала к нам. Мамы и Михалыча дома не было: они ушли в гости. Я немного волновался, как буду знакомить Катю с Серёжей. Но всё вышло очень просто. Увидя Катю, Серёжа почему-то совсем не растерялся, а поздоровался с нею так, будто знал её уже давным-давно.
Чтобы не терять золотого времени, я тут же предложил Кате продолжать игру в папу и маму.
— А вы будете с нами играть? — весело спросила она Серёжу.
Нет, не буду, — так же весело и даже небрежно ответил он.
— Почему?
Потому, что это смешно и глупо. В это только малыши играют.
И вдруг, к моему изумлению, Катя вся покраснела.
— Ну, не хотите, давайте во что-нибудь другое играть, — смущённо сказала она. — Хотите в салочки?
— Вот в это хочу, — кивнул Серёжа. И тут же крикнул: — Катя салочка! Спасайся кто может!
Мы побежали от неё в разные стороны. Катя погналась за Серёжей. Вбежали в столовую. Серёжа ловко увёртывался. Катя никак не могла его поймать и осалить. Видя, что меня никто не ловит, я сам подбежал к Кате, дразня её:
— Салочка, салочка, не боюсь тебя!
Но Катя даже не обратила на меня никакого внимания, будто меня и вовсе не было. Раскрасневшись и запыхавшись от беготни, она гонялась за Серёжей вокруг обеденного стола и всё повторяла:
— У, противный, противный, всё равно осалю!
Наконец Серёжа нарочно поддался ей. Катя его осалила и со смехом побежала спасаться.
Серёжа — за ней. Они выбежали из столовой к Михалычу в кабинет.
Чувствуя себя совсем лишним, я уныло поплёлся следом. Кабинет был разгорожен ширмой для приёма больных. Катя с Серёжей меня не видели.
В кабинете Серёжа сразу же догнал и осалил Катю.
— Ага, поймал! — крикнул он. — Теперь не пущу, — Он крепко обнял девочку.
— Пустите же, какой несносный! Катя вырвалась, но не убежала и совсем не рассердилась.
— Устала, не хочу больше в салки играть, — сказала она, чему-то лукаво улыбаясь. — Жарко очень. — Она подбежала и распахнула настежь окно.
— Закройте, — сказал Серёжа.
Катя вопросительно взглянула на него:
— Почему?
— Сквозняк. Юра войдёт — простудится, — ответил Серёжа.
Катя торопливо закрыла. Кажется, ничего обидного не было в словах Серёжи. Но он сказал их таким тоном, что я сразу почувствовал себя, по сравнению с ними, каким-то маленьким, ненужным и смешным.
Они сели рядышком на подоконник и начали о, чём-то оживлённо разговаривать.
Я потихоньку вышел из кабинета, побежал в нашу спальню, разрушил, раскидал всю квартиру, где жили наши дочки и сынки, а с них сорвал всю лоскутную одежду.
«Не буду больше играть с ней в папу и маму! — с горечью думал я. — Пусть со своим Серёжкой играет!»
Увы, моя месть оказалась совсем не страшной: больше Катя о наших сынках и дочках ни разу даже не вспомнила.
На этом и кончилась моя первая дружба с первой девочкой, какую я встретил на своём пути.
НЕХОРОШО БЫТЬ МЛАДШИМ
Печальный конец моей дружбы с Катей почти совсем не испортил наших отношений с Серёжей.
Конечно, я на следующий день сказал ему о том, что слышал, как он говорил, чтобы Катя закрыла окно, а то я простужусь.
Но Серёжа изумлённо взглянул на меня и спросил:
— А что же тут плохого, что я так сказал? Ведь ты действительно постоянно простуживаешься.
Что мне было ему на это ответить? Сказать, что он этим унизил меня в глазах Кати, выставил в каком-то недостойном ребяческом виде? Сказать всё это не позволяло моё самолюбие. Ведь это значило бы признаться, что я действительно не ровня им, что я ещё маленький. Поэтому я ничего ему не ответил и постарался поскорее забыть весь этот грустный для меня вечер. Забыть о нём оказалось не так уж трудно, так как Катю вскоре увезли из Черни не то в деревню, не то в соседний городок к каким-то её родственникам. И я совсем успокоился.
Мы по-прежнему с Серёжей дружили, хотя к этой дружбе у меня начало всё больше и больше примешиваться совсем другое чувство — чувство зависти и грустного признания его превосходства надо мной.
Серёжа был на два года старше меня и вообще как-то гораздо взрослее, мужественнее.
Это невольно признавала и мама. Серёжа, например, мог совсем один пойти на реку искупаться или поудить рыбу. А меня одного мама и близко к реке не подпускала.
— Пойдёт Серёжа удить, — обычно говорила она, — тогда и ты пойдёшь.
Что поделать? Приходилось подлаживаться к Серёже; а то ещё, глядишь, и не возьмёт с собой. Но обычно он брал меня очень охотно, и мы, как только стало совсем тепло, частенько бегали за мельницу на мелкий брод ловить пескарей.
Однако во время этих прогулок Серёжа постоянно давал понять, что он мне не ровня, — он старший, и я отпущен только под его ответственность. Поэтому я должен был его слушаться беспрекословно, иначе он грозил вернуть меня домой.
Иной раз свою власть Серёжа употреблял даже не совсем бескорыстно.
Помню, я как-то перебрался по камешкам на середину брода, пристроился на большом камне, пустил леску вдоль по течению и ну давай таскать одного пескаря за другим. А Серёжа с берега ловит, у него куда хуже получается.
Вдруг слышу, Серёжа кричит мне:
— Куда ты забрался? А ну-ка, иди сейчас же на берег, ещё утонешь, отвечай тогда за тебя!
— Как «утонешь»? — возмутился я. — Да тут воробью по колено.
Но Серёжа и слушать не стал:
— Сейчас же вылезай на берег, а то пойду домой, скажу маме, что ты посреди реки на камнях сидишь.
Я сразу сообразил, что тогда будет. Мама, конечно, ахнет: «Юра посреди реки, кругом бурлит вода…» Пожалуй, после этого и на рыбалку не пустит.
Так и пришлось перебраться на берег. А я ведь отлично понимал, зачем Серёжа меня с камня согнал: чтобы я больше его рыбы не наловил. На берегу-то он меня сразу обловит. Ведь он и ловчее меня, и закинет подальше, и подсечёт получше.
Вообще, несмотря на нашу дружбу, мы с Серёжей во всём соперничали. И надо сознаться, что он во всём был впереди. Я очень ему завидовал. Завидовал даже тому, что он учится у злющей бабки Лизихи, а я ещё не учусь. Его рассказы о её школе, об ужасных издевательствах над несчастными ребятами я слушал как страшную сказку, от которой и жуть берёт, и невозможно оторваться.
— Ты знаешь, Юрка, — таинственным голосом начинал он обычно свой рассказ, — меня сегодня Лизиха так за ухо драла, думал — совсем оторвёт.
Я замирал от ужаса.
— За что же она тебя?
— А вот за что. Велела мне наизусть всю таблицу умножения написать. Я, известно, ни в зуб ногой.
— Куда ногой?
— Да молчи, не перебивай. Ну конечно, незаметным образом вытаскиваю из ранца шпаргалочку, кладу её на колени и начинаю сдувать.
Я с восхищением смотрю на Серёжу. Правда, мне не совсем понятно, откуда и что именно он сдувает, но я чувствую, что за этим кроется какая-то тайна, какое-то страшное преступление и геройство. А Серёжа продолжает:
— Дую я, братец мой, уже больше половины содрал, уже шестью восемь, шестью девять валяю. И вдруг как она хвать меня за ухо! Да как заорёт: «Давай шпаргалку, подлец! Вижу — на коленях у тебя!»
От ужаса я широко раскрываю рот. Не прерывая рассказа, Серёжа, так, между прочим, суёт в него палец: «Закрой, а то галка влетит!» — и продолжает:
— Что тут делать? Эх, была не была! Только она отвернулась, я-раз! шпаргалку в карман, а вместо неё подаю ей какую-то бумажку: «Вот, Елизавета Александровна. Я не списывал. Это так просто, бумажка на колени свалилась». Ну, тут она и разъярилась, вскочила со стула, глазищи выпучила, даже все кровью налились. Видит — обдул я её, а в чём дело, понять не может. Схватила меня за вихры, за уши и давай таскать! «Отдай шпаргалку! — орёт. — Всё равно убью, коли не отдашь!»
— И ты не отдал? — едва слышно спрашиваю я.
— Вот дурак-то! — пожимает плечами Серёжа. — Да она ведь на пушку и брала. Если бы отдал, ну и капут мне. Сколько ни зверствовала, я всё на своём стою. Нет у меня шпаргалки, и конец.
— А если бы она к тебе в карман полезла? Серёжа презрительно усмехался:
— Эх ты, пупочка-мумочка! Да у меня все карманы с дырками. Я уже давно её куда следует пропихнул. Гляди — учись…
Серёжа выворачивает карманы штанов и с гордостью показывает огромные дырки. Они кажутся мне какими-то потайными лазейками, в которых бесследно исчезают шпаргалки и прочие таинственные вещи.
После таких рассказов, выслушанных обычно поздно вечером, «на сон грядущий», я, бывало, долго не Мог заснуть: всё думал о том, что ждёт меня этой осенью, когда я тоже попаду в лапы кровожадной бабки Лизихи. И, чем больше думал, тем безнадёжнее казалось мне моё будущее. А Серёжа, как и подобает настоящему герою, претерпев все дневные школьные ужасы и выйдя из них победителем, спокойно спал, приоткрыв рот, сладко посапывая и даже чему-то улыбаясь.
С наступлением весны Серёжа всё больше и больше проводил время в школе у бабки Лизихи. Каждую весну она возила всех своих учеников держать переходные экзамены при гимназии в городе Серпухове. Вот Серёжа целые дни и готовился к этим экзаменам.
В мае он уехал со всей школой в Серпухов, сдал экзамен, перешёл в другой класс и, наверное, счастливый, довольный, покатил отдыхать к своей маме в Москву, а оттуда в Подмосковье на дачу. Я немного поскучал о нём, но долго скучать было некогда — наступало лето, самая чудесная, самая хлопотливая пора.
Отзывы о сказке / рассказе: