Кэтрин Патерсон — Мост в Терабитию: Сказка

Нет, нет, Профессор не того хотел, не любил он так, с размаху в торец, напрямик — за что и пилил Льюиса. Но ведь получилось. Ты смотри, получилось! Потому что нет больше той любви, чем если кто положит жизнь свою за друзей своих — это в нас намертво, почти на подкорке.
Ну, а если… Если не за друзей, а — просто так? Ведь бывает и так. Чаще всего так.
«Лесли! — не отставала Мэй Белл. — А если ты умрёшь? Что тогда будет?»

***

Тогда будет большое горе.
Почему смерть детей представляется нам такой ужасной? Во-первых, потому, что дети кажутся нам невинными. Даже если мы прекрасно знаем, что это не так — но в данном случае слово «невинный» следует понимать как «человек, еще не причинивший никому столько горя, чтобы за это имело смысл карать его смертью». Это раз.
Два — оборвавшаяся детская жизнь, как короткая повесть, закончившаяся, едва начавшись. Должно было быть новое лето в Теравифии, новый учебный год, возможно, через несколько лет — перерастание дружбы в любовь, поступление в колледж… Дороги будущего, казалось, ветвились и расходились в тысячу сторон — и вдруг…
» — Эта ваша верёвка оборвалась, — неумолимо и спокойно продолжал отец. — Должно быть, она разбила обо что-то голову».
Шок. Недоверие. Шаблонные реакции и неподдельное горе, все вместе. Ощущение полной нереальности происходящего. В американских фильмах герой в этом месте обычно кричит протяжно: «НЕЕЕЕЕЕЕТ!!!!». На самом деле это «Нет!» — именно такое, как в повести Кэтрин Патерсон: скорее «Да нет же!», чем «НЕЕЕЕЕЕЕТ!!!!». «Нет» — это значит: всё это чушь, это происходит не здесь, не сейчас и не со мной, это жуткий сон — из тех кошмаров, в которых тебе снится, что ты не спишь. Помнишь, как-то раз ты увидел во сне, что звонишь с работы отцу и вдруг тебе в трубку говорят, что он умер? Тут то же самое: нужно совершить над собой усилие и проснуться… Жертвы «Норд-Оста» рассказывали, что вход боевиков в зал поначалу почти все восприняли как оригинальную режиссерскую находку. Примерно таково первое впечатление от прошедшей мимо чьей-то внезапной смерти: да нет же, шоу продолжается, это меня так решили разыграть…
«Отец наклонился над столом и положил сыну на руку свою большую руку, взволнованно взглянув на жену. Мать просто стояла и смотрела печальным взором.
— Твоя подруга Лесли умерла, — сказал отец. — Ты понимаешь?»
Он ПОНИМАЕТ только тогда, когда узнает, что не увидит Лесли мёртвой — её кремировали. «Кремировать. Что-то щёлкнуло у него в голове. Значит, Лесли нету. Она сгорела. Он её больше не увидит, даже мёртвую. Ни-ког-да (…) Она ушла, умерла, когда так нужна ему. Ушла, а его бросила. Ушла к этой чёртовой верёвке, чтобы показать, что она не трусит. «Вот так вот, Джесс Эронс!» Сейчас она где-нибудь над ним смеётся, как над миссис Майерс. Да, сыграла она с ним штуку! Вытянула в свой миф и, пока он там не обжился, взяла и бросила, как астронавта на луне. Обратно не вернёшься. Он — один».
Патерсон беспощадна. Эгоизм, детская ревность, любопытство — «Ты её видел? В гробу, да?», обида, мелкая торговлишка — «Учителя ругать не станут. Мать даже девочек приструнит» — словом, весь букет обычных человеческих эмоций. Но в этом неприглядном букетике вдруг распускается нечто…
…Нечто, источающее запах Теравифии. «Войдя поглубже, в тёмную сердцевину, Джесс встал на колени и положил венок на ковёр золотистых игл.
— Отец, в руки Твои предаю дух её.
Он знал, что Лесли бы эти слова понравились. Они подходили к их священной роще».
Вот почему в главе «Пасха» не говорят о Воскресении — Теравифия есть его прообраз. Именно оттуда исходит то, что Джесс делает правильно, — милосердие по отношению к старой учительнице, отвага перед лицом опасности, грозящей сестре, и в конечном счете — введение Мэй Белл в Теравифию. И не только то, что делает Джесс. Люди словно просыпаются и начинают видеть друг друга. Царство иллюзий разрушается, и там, внутри, люди оказываются прекрасными. Даже толстая Дженис Эйвери, «кит-убийца».
Ни одна смерть не напрасна. Ни одна смерть не случайна. Ни одна смерть не бессмысленна. Каждая — соприкосновение с вечностью, и НИКОГДА становится точкой входа во ВСЕГДА. Лесли Бёрк ВСЕГДА будет королевой Теравифии и самой быстрой бегуньей пятого класса.
Самое удивительное различие между языческим и христианским мужеством — в том, что язычник может презирать смерть, но не может назвать её своей сестрой. «Радуйся, апостольская душа! Каждый новый день приближает тебя к Жизни!» — пишет Св. Эскрива. И в этом нет манихейского отвращения к жизни, к плоти — просто прикосновение смерти делает и саму жизнь причастной Вечности. Митрополит Антоний Сурожский указывает, что заупокойная служба в православном храме начинается словами «Благословен Господь Бог наш!». И это не просто вызов, который душа в союзе с Богом бросают унынию, — это искренняя благодарность. За что? За обретённую полноту жизни. Жизнь становится цельной только будучи завершённой, и христианин своей жизнью пишет — он сам не знает, роман, повесть или рассказ, но знает, что точка в конце последней строки станет началом произведения как ЦЕЛОГО. Книга, сюжет которой только плетётся в своём роде не так хороша, как книга уже написанная. А почему Бог определил жизни Лесли стать рассказом, а жизни Джесса — повестью или романом, — Ему судить. Он — великий сказочник. Он знает, где лучше всего поставить точку. А наша задача — сделаться достойными участниками Его повествования. И… сделать других. То, что наша жизнь не броуновское движение, а Путь — тоже важная часть Благой Вести.
«Лесли увела его в Теравифию и сделала королём. Ведь король лучше всего, выше всего, а Теравифия — как замок, в котором посвящают в рыцари. Там надо побыть и стать сильнее, чтобы двигаться дальше. Да, там, в Теравифии, Лесли освободила его душу, чтобы он увидел сияющий, страшный, прекрасный и хрупкий мир. (Осторожно, бьётся!.. Всё, даже злые звери)».
Но прежний мост в Теравифию оборван. Разлохмаченный канат фантазии не выдержит веса взрослого человека — разве что это совершенно необычный человек. Поэтому Джесс просит у отца Лесли досок и строит мост.
А строитель мостов на латыни — Pontificus. Наверное, в бытность Свою плотником в Назарете Господь наш перебрасывал такие же дощатые мосты через ручейки, сбегающие с гор; но величайшее Его дело — это мост между Небом и Землей, и он имел форму Креста и понёс на себе весь ужас Крестной Смерти. И с тех пор как именно эта смерть примирила Небо и Землю, каждая смерть — это тень смерти Христовой, каждая жизнь — жизнь в отблеске её славы. «Каждый умирает в одиночку», — стоически скажет язычник. «Неправда, каждый умирает вместе с Ним», — ответит христианин.
Смерть ужасна. Даже не сама смерть, а последние мгновения, переход, полная неизвестность — полёт на канате над буйным грязным ручьём. Христианские славословия «сестре нашей смерти» можно было бы спокойно назвать благодушным идиотизмом, если бы идеалом христианской смерти не было мученичество. «Она не прекрасная, — вмешалась Мэй Белл. — Она ужасная. Гвозди в руки вбили, это ж подумать!». Да, но если бы не было возможно мученичество, оставалась бы только глухая, безысходная мука. Язычник ничего не может сделать со своим страданием; христианин в своём страдании может уподобиться Богу, как маленькая Лесли Берк уподобилась Христу, своей смертью примирив бедных и богатых, Джесса и его отца, миссис Майерс и Джесса… Да, смерть ужасна — но всё-таки она сестра. Что ж, Бренда и Элли тоже ужасны, но они — сестры. А самое лучшее, что можно сделать с сестрой, — это примириться с ней и полюбить её. Это взять её за руку и ввести в Теравифию.
Можно сказать, что Теравифия (Нарния, Швамбрания и Синегория, Средиземье и множество других «малых творений») лежит на дальних подступах к Небесному Иерусалиму. И, как и Небесный Иерусалим, она не может оставаться радостью одиночки-ревнивца, не разделённой ни с кем. Поэтому Джесс совершает свой первый маленький акт «подражания Христу» — строит мост через овраг, а потом ведёт по нему сестру, чтобы короновать её венком и разделить Теравифию с ней. А после она должна будет ввести во владение самую младшую сестрёнку… Делясь любовью, красотой, милосердием.
«Что до ужасов — он понимал, что будут они и дальше — надо выдерживать страх, не поддаваться. А, Лесли?»
Ольга Брилёва

Сноски

1. Джесси — полное имя, библейское Иессей. Джесс — укороченная фамильярная форма.
Сноски (послесловие)

1. Строка из песни Сергея Калугина «Радость моя».
2. Митрополит Сурожский Антоний (Блюм) — православный митрополит, автор многих книг, рассказывающих о различных аспектах христианской веры. Многие его книги и сборники бесед были опубликованы, в том числе и в Интернете.
3. Св. Хосемария Эскрива де Балагер (канонизирован 6 октября 2002 года) — католический священник, основатель организации Opus Dei (Дело Божье), очень много внимания уделявший духовности мирян и проповедовавший освящение обыденной, мирской жизни и труда. Автор книг: «Путь», «Борозда», «Христос проходит рядом» и др.
4. Авалон — в кельтской мифологии страна бессмертных и эльфов, «сидов», вечно юных и прекрасных.
5. Кондла Прекрасный — герой ирландской легенды, юноша, в которого влюбилась дочь короля сидов и дала ему отведать волшебного яблока, которое не заканчивалось, сколько бы его ни ели. Кондла не мог есть ничего, кроме этого яблока, и думать ни о ком, кроме девы, его подарившей. В конце концов он ушел за возлюбленной в край вечно юных.
6. Из песни С. Калугина «Радость моя».
7. Евкатастрофа — термин, введенный Дж. Р. Р. Толкиеном, — некая «благая катастрофа», переменяющая весь сюжет сказки от крайне безнадежного к хорошему. Например, воскрешение Чудища в «Аленьком Цветочке» или вызволение Катигорошка из подземного царства — типичная сказочная евкатастрофа.
8. Фэндом — сообщество людей, увлечённых творчеством какого-либо писателя, режиссера, певца etc.
9. «Властелин Колец» и «Сильмариллион» — произведения Дж. Р. Р. Толкиена, повествующие о сказочном мире, который называется «Арда».