В самом начале девятнадцатого века один богатый испанец, по имени Эванхелиста, поселился в Бордо; имевшиеся у него рекомендательные письма и крупное состояние открыли перед ним двери дворянских домов. Его жена немало способствовала приобретению им безупречной репутации у местных аристократов, которые, быть может, лишь затем и приняли его в свою среду, чтобы досадить другому, второсортному светскому обществу города. Креолка, похожая на рабовладелицу, г-жа Эванхелиста, происходившая, впрочем, из прославленного испанского рода Каса-Реаль, жила, как знатная дама, не заботясь о деньгах, привыкнув к тому, что все ее прихоти, даже самые разорительные, немедленно исполнялись влюбленным в нее мужем, который считал излишним посвящать ее в денежные дела. Испанец был очень доволен, что его жене понравился Бордо, где ему пришлось обосноваться; он приобрел там особняк, зажил на широкую ногу, стал устраивать пышные приемы, проявляя во всем изысканный вкус. Поэтому с 1800 по 1812 год в Бордо только и говорили, что о супругах Эванхелиста. Испанец умер в 1813 году, оставив после себя вдову тридцати двух лет, огромное состояние и прелестную одиннадцатилетнюю дочь, обещавшую стать и действительно ставшую незаурядной красавицей. Как ни изворотлива была г-жа Эванхелиста, Реставрация повредила ее положению в обществе; роялистские круги стали более замкнуты, кое-какие семьи уехали из Бордо. Хотя на денежных делах вдовы сказалась смерть мужа, отсутствие его ума и твердой руки, она относилась к этим делам с беспечностью креолки, с безалаберностью истой щеголихи и жила по-прежнему широко. К тому времени, когда Поль принял решение вернуться в родной город, Натали Эванхелиста была самой красивой и, по всей видимости, самой богатой невестой в Бордо; никто не знал, что богатство ее матери постепенно таяло, так как г-жа Эванхелиста бросала на ветер огромные деньги, чтобы по-прежнему царить в высшем свете. Блестящие балы, пышный, как и прежде, образ жизни семьи Эванхелиста поддерживали в обществе уверенность, что семья эта все так же богата. Натали исполнилось девятнадцать лет, но еще никто не просил ее руки у матери. Не встречая препятствий к удовлетворению любого из своих девических капризов, мадемуазель Эванхелиста носила драгоценности, платья из кашемира и жила в роскоши, пугавшей расчетливых молодых людей, — ведь во Франции в те времена дети были ничуть не менее расчетливы, чем родители. В гостиных, в кругу мужчин, неизменно повторялось: «На мадемуазель Эванхелиста может жениться разве только какой-нибудь принц!» Маменьки и бабушки, стремившиеся выдать замуж своих дочерей и внучек, девушки, завидовавшие Натали, ее непревзойденному изяществу, ее царственной красоте, — все своими коварными намеками дружно поддерживали сложившееся о ней мнение. Стоило на балу кому-нибудь из числа возможных женихов при появлении Натали, залюбовавшись ею, восторженно воскликнуть: «Боже, как она хороша!» — маменьки не упускали случая заметить:
«Да, но как дорого стоит эта красота!» Если какой-нибудь новичок находил, что мадемуазель Эванхелиста очаровательна и что лучшей невесты не найти, ему возражали: «Кто же отважится взять в жены девушку, которая привыкла получать от матери на наряды по тысяче франков в месяц, у которой есть собственные лошади и горничная! А ее кружева! Ведь ее пеньюары отделаны мехельнскими кружевами. На стирку ее тонкого белья уходит столько денег, что на них могла бы прожить целая семья какого-нибудь служащего средней руки. По утрам она надевает пелерины, одно глаженье которых обходится в шесть франков».
Как бы ни хотелось кому-нибудь жениться на Натали, эти замечания и множество других, часто замаскированных похвалой, быстро отбивали у него всякую охоту. Блистая на всех балах, привыкнув, что каждый ее шаг сопровождается льстивыми комплиментами и восхищенными улыбками, Натали ничего не знала о жизни. Она жила так же беззаботно, как летают птицы, как растут цветы; все вокруг были готовы исполнить любое ее желание. Она не знала, сколько стоят вещи, которые ее окружают, откуда берутся деньги, как они достаются и на что уходят. Быть может, она думала, что при каждом доме полагается быть поварам, кучерам, горничным и лакеям, подобно тому как на лугу полагается расти траве, а на деревьях — плодам. Ей не было дела до нищеты и несчастья, так же как до поваленного бурей леса или неплодородной почвы. Мать нежно лелеяла ее, оберегала от малейшей заботы, которая могла бы испортить дочери удовольствие, и Натали легко носилась по балам, как носится по степи вольный скакун, еще не знающий ни узды, ни подков.
Через полгода после приезда Поля царица балов и «душистый горошек» впервые встретились в высшем обществе. Они обменялись, казалось бы, равнодушными взглядами, но на самом деле очень понравились друг другу. Внимательно следя за результатами этой заранее предусмотренной встречи, г-жа Эванхелиста уловила в глазах Поля зародившееся чувство и подумала: «Он будет моим зятем!» А Поль, увидев Натали, сказал себе:
«Она будет моей женой!» Представление о богатстве семьи Эванхелиста, вошедшем у жителей Бордо в пословицу, создалось у Поля еще в детстве и, как всегда в таких случаях бывает, прочно укоренилось в его сознании. Поэтому денежная сторона вопроса разрешилась для него сразу, не требуя наведения справок и расспросов, что одинаково неприятно как для робких, так и для гордых людей.
Кое-кто попытался в разговоре с Полем, расхвалив, как обычно, красоту, манеры, воспитанность Натали, закончить свою речь ядовитыми намеками на широкий образ жизни семьи Эванхелиста, сулящий осложнения в будущем, но «душистый горошек» отнесся к услышанному с тем пренебрежением, какого заслуживали подобные глубоко провинциальные сплетни. Об этом вскоре все узнали, и злословие прекратилось, так как Поль задавал тон во всем, что касалось не только манер и разных мелочей, но также мнений и толков. Он ввел в обиход чисто британский индивидуализм, ледяную неприступность, байроническую насмешку, презрительное отношение к жизни и к узам, считающимся священными, а также английскую серебряную посуду и английские же шутки, презрение к допотопным провинциальным обычаям и привычкам, ввел в моду сигары, лакированную обувь, шотландских пони, желтые перчатки и езду галопом. И Поль избежал общей участи: ни одна девушка, ни одна вдовствующая бабушка не попытались отбить у него охоту жениться на Натали. Г-жа Эванхелиста несколько раз приглашала его на парадные обеды. Разве мог он не посещать балы, где бывал весь цвет городской молодежи? Поль старался казаться равнодушным, но это не обманывало ни мать, ни дочь; дело мало-помалу подвигалось к браку. Когда Поль выезжал на прогулку в тильбюри или верхом на породистой лошади, многие молодые люди останавливались, и до его слуха долетали слова: «Счастливец! Он богат, красив и женится, говорят, на мадемуазель Эванхелиста. Да, есть же люди, которым все так и плывет в руки!» При встрече с коляской г-жи Эванхелиста ему было лестно видеть, что мать и дочь придают своему приветствию какой-то особый оттенок. Но даже если бы Поль и не был в глубине души влюблен в Натали, общество, наверное, и против его воли женило бы его на ней: внимание света никогда не приносит добра, но часто бывает причиною многих бед. Когда несчастье, которое общество старательно взращивает, распустится пышным цветом, все отрекаются от его жертвы и преследуют ее своей враждой. Великосветские круги Бордо, приписывая Натали миллионное приданое, прочили ее за Поля, как водится, не спрашивая согласия сторон. Они подходили друг к другу еще и потому, что оба были богаты. Поль привык к такому же изяществу, к такой же роскоши, в какой жила Натали. Никто в Бордо не мог бы обставить для Натали дом так хорошо, как Поль только что обставил свой особняк. Лишь тот, кто привык к парижской расточительности и к причудам парижанок, мог бы избежать денежных неприятностей, связанных с женитьбой на этой девушке, такой же креолке, как и ее мать, обладавшей теми же замашками знатной дамы. Любой житель Бордо, женившись на Натали, непременно разорился бы; но все почему-то считали, что графу де Манервилю удастся избежать такой беды. Итак, свадьба была делом решенным. Лица, принадлежавшие к роялистским кругам, толкуя об этом браке, наговорили Полю много лестного для его тщеславия.
— Все здесь прочат за вас мадемуазель Эванхелиста; вы прекрасно сделаете, женившись на ней; такой красавицы вы не найдете и в Париже: она изящна, грациозна, ее мать в родстве с Каса-Реаль. Вы будете прелестнейшей парой, ведь у вас одинаковые вкусы, вы одинаково относитесь к жизни, ваш дом будет самым блестящим в Бордо. Переселяясь к вам, жене придется захватить с собой разве лишь ночной чепчик. В подобных случаях хорошо обставленный дом — целое богатство. Вам везет и в том отношении, что у вас будет такая теща, как госпожа Эванхелиста. Эта умная, проницательная особа окажет вам немалую помощь в политической деятельности, которая вам, вероятно, предстоит. К тому же она все принесет в жертву ради обожаемой дочери; и Натали — прекрасная дочь, — значит, будет прекрасной женой. А ведь вам пора уже устроить свою жизнь.
— Так-то оно так, — отвечал Поль, хотя и влюбленный, а все же желавший сохранить свободу суждения, — но хочется быть уверенным, что устроишь ее счастливо.
Поль начал бывать у г-жи Эванхелиста: нужно же чем-нибудь заполнить свободные часы, а для него это было труднее, чем для кого-либо другого. Только в ее доме все дышало тем богатством, той пышностью, к каким он привык. В сорок лет г-жа Эванхелиста была еще красива — красотой великолепного заката солнца после безоблачного летнего дня. Ее безупречная репутация служила темой для нескончаемых пересудов в светских кружках Бордо и давала обильную пищу женскому любопытству, тем более что вдова проявляла признаки пылкого темперамента, присущего испанкам, и особенно креолкам. Ее волосы и глаза были черные, ножка — настоящей испанки, у нее была гибкая, круто выгнутая талия, какою издавна славятся испанские женщины. Ее лицо, все еще красивое, пленяло тем особенным румянцем, который увидишь только у креолок, — его оттенок можно передать лишь путем сравнения с пурпуром, просвечивающим сквозь кисейное покрывало, — так нежно проступал румянец сквозь белизну ее лица. Она отличалась округленностью форм, особенно заманчивых благодаря грации движений, сочетавшей в себе негу и живость, непринужденность и силу. Г-жа Эванхелиста влекла к себе — и в то же время внушала почтение; она пленяла, ничего не обещая. Высокий рост придавал ей царственный вид; такой же царственной была ее поступь. Креолка завлекала мужчин своим обращением, как птиц приманивают на клей, ибо ей от природы был свойствен тот талант, которым обладают все интриганки: она добивалась одной уступки за другой, пользовалась полученными уступками, чтобы потребовать еще больше, а когда у нее просили что-нибудь взамен, умела вовремя отступить. Она не получила никакого образования, зато была знакома со всей подноготной испанского и неаполитанского дворов, знала наперечет знаменитых людей Северной и Южной Америки, знатные семьи Англии и континента; как ни поверхностны были ее познания, но благодаря их разносторонности они казались весьма обширными. Она умела принять гостей; в ней было то чувство изящного, та величественность, которым обучить нельзя: лишь у немногих есть особый дар приобрести эти свойства, заимствуя повсюду все хорошее, что может пригодиться. Трудно было понять, как могла она сохранить безупречную репутацию, но г-жа Эванхелиста ее сохранила, и это придавало еще больше веса ее поступкам и словам, помогало ей держаться с особенным достоинством Мать и дочь были очень дружны; их связывало не только обычное родственное чувство, у них был одинаковый характер, и постоянное общение никогда не приводило к раздорам. Поэтому многие считали, что г-жа Эванхелиста все принесла в жертву ради материнской любви. Но если Натали и являлась утешением матери в ее упорном вдовстве, все же не дочь была его единственной причиной. Говорили, что г-жа Эванхелиста некогда была страстно влюблена в одного дворянина, которому вторая Реставрация вернула все титулы, вновь сделав его пэром. Этот человек в 1814 году был не прочь жениться на г-же Эванхелиста, но в 1816 году весьма вежливо порвал с нею всякие отношения. Несмотря на то, что она казалась доброй женщиной, в ее характере была ужасающая черта, которая лучше всего выражается девизом Екатерины Медичи: «Odiate e aspettate» — «Ненавидьте и ждите». Везде первая, привыкшая к повиновению, она отличалась свойством, присущим царственным особам: приветливая, добрая, ласковая, обходительная, она становилась грозной и неумолимой, когда была затронута ее женская гордость, ее самолюбие испанки из рода Каса-Реаль. Она никогда не прощала. Эта женщина верила во всемогущество своей ненависти, верила, что злой рок будет неотступно преследовать ее врага. Она полагалась на свою роковую власть и мечтала отомстить человеку, насмеявшемуся над ней. Ход событий как будто подтвердил силу ее «джеттатуры» <Дурного глаза (итал.).> и еще больше упрочил в ней эту суеверную убежденность в своей власти. Ее враг оказался близок к разорению, несмотря на то, что был министром и пэром Франции, а затем вконец разорился. Его имения, политическом влияние, положение в обществе — все пошло прахом. Однажды г-жа Эванхелиста, гордо проезжая в своем роскошном экипаже по Елисейским полям, встретила его, идущего пешком, и окинула взглядом, в котором сквозило торжество. Эта история, тянувшаяся свыше двух лет, помешала ей выйти вторично замуж. К тому же она была разборчива и всегда сравнивала тех, кто искал ее руки, с горячо и искренне любившим ее мужем. Так, мало-помалу, переходя от надежд к разочарованиям, от ошибок к новым расчетам, она достигла того возраста, когда женщине не остается другой роли в жизни, кроме роли матери, когда, принося себя в жертву детям, забыв все личные интересы, она целиком посвящает себя семье, этому последнему пристанищу человеческих страстей. Г-жа Эванхелиста быстро разгадала характер Поля, а собственный характер постаралась скрыть. Поль был как раз таким человеком, какого она хотела бы в зятья, какого можно было бы сделать покорным исполнителем ее честолюбивых замыслов. По материнской линии он был в родстве с Моленкурами; старая баронесса де Моленкур, приятельница Видама Памье, принадлежала к самому влиятельному кругу Сен-Жерменского предместья. Ее внук Огюст де Моленкур был прекрасно принят в высшем свете. Таким образом, с помощью Поля семья Эванхелиста могла легко попасть в парижское общество. Вдова знала только Париж времен Империи, да и то бывала в нем лишь изредка; она хотела блистать в Париже времен Реставрации. Только там ее зять мог бы сделать политическую карьеру, единственную, которой светские женщины могут содействовать, не нарушая приличий. Г-же Эванхелиста наскучил Бордо, где ей пришлось поселиться из-за дел мужа; у нее был открытый дом, а ведь всем известно, как много обязанностей ложится в этом случае на плечи женщины. Бордо ее больше не интересовал, она исчерпала все, что этот город мог ей дать. Ей хотелось выступить на более обширной сцене, подобно тому как заядлый игрок стремится к более крупной игре. В ее собственных интересах было, чтобы Поль пошел далеко. Она решила пустить в ход все свои способности, все свое знание жизни, чтобы выдвинуть зятя и потом, прикрываясь его именем, вкусить наслаждение властью. Очень многие мужчины служат ширмой для тайного женского честолюбия.
Итак, г-же Эванхелиста было очень важно пленить будущего зятя. И она пленила Поля с тем большей легкостью, что как будто вовсе и не стремилась как-нибудь влиять на него. Но она приложила все усилия, чтобы возвысить в его глазах как себя, так и дочь и заставить ценить их общество. Она постаралась заранее подчинить себе человека, с помощью которого могла бы продолжать великосветский образ жизни.
Поль поднялся в собственном мнении, когда увидел, как его ценят мать и дочь. Он стал считать себя гораздо умнее, чем был на самом деле, с тех пор как заметил, что Натали подхватывает все его мысли, повторяет каждую его остроту, улыбаясь и покачивая головкой; ей вторила мать, причем лесть была так искусно скрыта, что казалась искренней. Обе женщины держали себя с ним так любезно, он был так уверен в том, что нравится им, они так легко управляли им, дергая за ниточку самолюбия, что скоро он стал проводить в особняке г-жи Эванхелиста все свое время.
Через год после приезда в Бордо граф Поль был уже завсегдатаем их дома, и, хотя он еще не делал предложения, все считали его женихом Натали. Ни мать, ни дочь как будто и не помышляли об этом браке. Мадемуазель Эванхелиста вела себя весьма сдержанно, как истая аристократка, которая умеет быть обворожительной, любезной в разговоре, но не позволяет в то же время ни малейшей фамильярности. Полю очень нравилась эта сдержанность, столь мало свойственная провинциалкам. Застенчивые люди пугливы, они отступают перед предложениями, сделанными напрямик. Они бегут от счастья, если оно слишком шумливо, и сами идут навстречу несчастью, если оно предстает в скромном обличье и подернуто мягкой дымкой. Итак, видя, что г-жа Эванхелиста не прилагает никаких усилий, чтобы заманить его в сети, Поль сам в них попался. Испанка окончательно покорила его, сказав однажды вечером, что в жизни всякой незаурядной женщины, как в жизни мужчины, наступает момент, когда честолюбие вытесняет все остальные чувства.
«Эта женщина способна добиться того, что меня назначат посланником еще прежде, чем выберут депутатом!» — думал Поль, возвращаясь домой.
Человек при любых обстоятельствах должен уметь подойти к делу так, чтобы представить его себе с различных точек зрения, — иначе он бездарен, слабохарактерен и может погибнуть. В ту пору Поль был оптимистом; ему казалось, что все складывается в его пользу, и он не предполагал, что честолюбивая теща может стать тираном. Поэтому, возвращаясь по вечерам домой, он уже видел себя женатым, сам себя обольщал этой картиной, сам готов был надеть мягкие туфли брака. Он слишком долго наслаждался свободой, чтобы сожалеть о ней; холостая жизнь утомила его, уже не привлекала новизной, он замечал теперь только ее неудобства и хотя иногда задумывался о трудностях семейной жизни, но чаще мечтал о ее радостях. Все это было для него ново. «Брак, — думал он, — сулит неприятности только беднякам, а для богатых добрая половина этих бед устранима». Каждый день ему приходила в голову какая-нибудь новая мысль в пользу женитьбы; перечень преимуществ брачной жизни все возрастал. «Каких успехов я ни достигну, Натали всегда окажется на высоте положения, — думал он, — это большое достоинство в женщине. Сколько выдающихся людей Империи жестоко страдало на моих глазах от неудачного брака! Моя избранница никогда не заставит страдать мое самолюбие, не нанесет урона моей гордости, а это — важнейшее условие для счастья. Тот, кто женат на хорошо воспитанной женщине, никогда не будет несчастен: она никогда не сделает его посмешищем, всегда сумеет быть ему полезной. Натали будет просто восхитительна во время наших приемов». Он припоминал самых изысканных дам Сен-Жерменского предместья и все более убеждался, что Натали если не затмит их всех, то по меньшей мере ни в чем им не уступит. Сравнение шло целиком в ее пользу. Впрочем, все эти параллели, мысленно проводимые Полем, были подсказаны его тайными желаниями. В Париже он ежедневно встречался с красивыми девушками, разными и по внешности и по характеру, но именно благодаря обилию впечатлений оставался равнодушен к ним; а у Натали в Бордо не было соперниц, она была единственной в своем роде и появилась как раз в тот момент, когда Поля преследовала мысль о браке, овладевающая рано или поздно почти каждым мужчиной. Итак, эти сопоставления наряду с доводами самолюбия и непритворной страстью, не имевшей другого исхода, кроме законного брака, довели Поля до того, что он влюбился по уши, хотя даже самому себе не решался признаться в этом, убеждая себя, что ему просто-напросто хочется жениться. Он старался отнестись к Натали беспристрастно, как человек, не желающий подвергать риску свое будущее; дружеские предостережения де Марсе еще звучали у него в ушах. Но, во-первых, женщины, привыкшие к роскоши, отличаются обманчивой простотой; они как будто пренебрегают богатством, которое служит для них средством, а вовсе не целью. Видя, что обе дамы ведут точно такой же образ жизни, как и он сам, Поль не подозревал, что под этим кроется угроза разорения. К тому же, если существуют кое-какие неписаные правила, как улаживать неприятности, связанные с браком, то нет таких правил, которые помогли бы предугадать или предотвратить эти неприятности. Несчастные браки между людьми, казалось бы, поставившими себе целью облегчить Друг другу жизнь и сделать ее приятной, объясняются постоянным общением друг с другом, которое раскрывает их подлинные качества и которого не существует между молодыми людьми до брака и не будет существовать до Тех пор, пока не изменятся французские законы и нравы. Люди, готовящиеся вступить в брак, обманывают Друг друга, и это — невольный, невинный обман: каждому непременно нужно выставить себя в наиболее благоприятном свете; они состязаются в стремлении пленить один другого и в результате представляются друг другу лучше, чем впоследствии оказываются на самом деле. В жизни, как и в природе, бывает гораздо больше пасмурных дней, когда небо покрыто тучами, чем безоблачных, когда солнце ярким светом заливает поля. Молодежь замечает только ясные дни. Позже она обвиняет брак во всех недостатках, присущих самой жизни; ведь люди склонны искать причину всех зол в том, что находится в непосредственной близости к ним.
Чтобы обнаружить по лицу, словам, манерам и движениям Натали, что она, как и всякая другая, платит дань несовершенствам человеческой природы, Полю нужно было бы не только владеть наукой Лафатера и Галля, но и тем, чего не может дать никакая наука, — умением наблюдать, требующим большого житейского опыта. Как у всех девушек, у Натали было непроницаемое лицо. Скульпторы придают выражение глубокого, безмятежного спокойствия лицам мраморных дев, воплощающих Справедливость, Невинность, — словом, божества, чуждые человеческим страстям. В этой безмятежности — обаяние девушки, признак ее чистоты. Еще ничто не волновало ее души; неразделенная страсть и обманутая надежда еще не успели нарушить невозмутимость ее лица; если же это спокойствие напускное, то в такой девушке нет ничего девического. Всегда оставаясь под крылышком матери, Натали, как и всякая испанка, получила лишь чисто религиозное воспитание да несколько материнских наставлений, небесполезных для предстоящей ей роли. Спокойствие ее лица не было деланным. Но это был всего лишь покров, под которым таилась женщина, как бабочка в коконе. Человек, умеющий обращаться со скальпелем анализа, подметил бы в ее характере кое-какие зачатки отрицательных качеств; они должны были проявиться более отчетливо при ближайшем столкновении с жизнью, как семейной, так и светской. Она отличалась дивной красотой, безупречно правильные черты ее лица были в полной гармонии с пропорциями головы и тела. Но такое совершенство несовместимо с совершенством души; исключений из этого закона почти не бывает. У истинной красавицы непременно должен быть какой-нибудь чуть заметный недостаток: он-то и придает ей неотразимую привлекательность, это тот «огонек», который возникает из противоречия чувств и приковывает взоры. Полная гармоничность свидетельствует о холодности, свойственной ограниченным натурам.
Отзывы о сказке / рассказе: