— А спросите-ка, почему? — прибавила она. — Ну, на это он и сам вам не ответит.
Привратница вынесла свой приговор уже на площадке четвертого этажа, у самой двери с объявлением о выходящих выпусках «Живописной истории Китая». Грязная площадка, испачканные перила, дверь со следами типографской краски, разбитое окно, потолок, на котором ученики, балуясь, написали коптящей свечой разные непристойности, кучи бумаг и мусора, нарочно или по небрежности наваленные в углах, — словом, все подробности представшей перед ними картины так наглядно подтверждали все, сообщенное маркизой, что, несмотря на все свое беспристрастие, следователь не мог не поверить ей.
— Вот вы и пришли, господа, — сказала привратница. — Заведенье всем на удивленье! Тут на китайские дела денег столько просадили, что хватило бы на целый квартал.
Протоколист с усмешкой взглянул на Попино, и тот с трудом удержался от улыбки. В первой комнате они застали старика, который, как видно, был одновременно рассыльным, кладовщиком и кассиром. Старик этот был мастер на все руки по «китайским делам». Вдоль стен тянулись длинные полки, заваленные отпечатанными уже выпусками. В дальнем конце комнаты за деревянной решетчатой перегородкой, изнутри задернутой зелеными занавесками, находилось нечто вроде кабинета. По полукруглому окошечку для выдачи денег видно было, где помещается касса.
— Могу я видеть господина д’Эспара? — обратился Попино к старику в серой блузе.
Кладовщик открыл дверь в соседнюю комнату; там следователь и протоколист увидели скромно одетого седовласого старика с орденом Святого Людовика на груди. Сидя за столом, он сравнивал цветные эстампы и при виде посетителей оторвался от работы. Эта скромная комната, служившая Конторой, была завалена книгами и оттисками. За другим столом, выкрашенным в черную краску, должно быть, обычно еще кто-то работал.
— Сударь, я имею честь говорить с маркизом д’Эспаром? — спросил Попино.
— Нет, сударь, — ответил старик, вставая. — Какая у вас до него надобность? — прибавил он, подходя к вошедшим с учтивостью благовоспитанного аристократа.
— Мы хотели бы поговорить с ним по сугубо личным делам, — ответил Попино.
— Д’Эспар, тут тебя два господина спрашивают, — сказал старик, проходя в последнюю комнату, где маркиз у камина читал газеты.
В кабинете на полу лежал потертый ковер, на окнах висели занавеси сурового полотна; из мебели здесь стояло несколько стульев красного дерева, два кресла, секретер, высокая конторка, а на камине дрянные часы и два старых канделябра. Старик ввел в комнату Попино и протоколиста и предложил им стулья, словно он был хозяином дома; г-н д’Эспар спокойно ждал. После взаимных приветствий, во время которых следователь наблюдал предполагаемого умалишенного, маркиз, естественно, поинтересовался целью визита. Тогда Попино посмотрел на старика и на маркиза достаточно выразительным взглядом.
— Я полагаю, господин маркиз, — объяснил г-н Попино, — что характер моих обязанностей и порученное мне расследование требуют, чтобы мы остались с вами наедине, хотя закон допускает в подобных случаях присутствие домашних при допросе. Я следователь суда первой инстанции департамента Сены и направлен к вам председателем суда, чтобы допросить вас о фактах, изложенных в прошении маркизы д’Эспар о взятии вас под опеку.
Старик вышел из комнаты. Когда следователь приступил к беседе с маркизом, протоколист закрыл дверь, бесцеремонно уселся за конторкой, разложил на ней свои бумаги и приготовился вести протокол. Попино не спускал глаз с г-на д’Эспара, он наблюдал, как тот воспринял заявление, такое жестокое для всякого нормального человека. Маркиз д’Эспар, обычно бледный, как все блондины, так и вспыхнул от гнева, весь передернулся, сел, положил газету на камин и опустил глаза. Он тотчас же взял себя в руки и стал разглядывать следователя, как видно, пытаясь понять по лицу, что это за человек.
— Почему же, сударь, меня не предупредили о подобном прошении? — спросил он.
— Маркиз, принято считать, что лица, подлежащие опеке, находятся не в здравом уме, а потому предупреждать их о такого рода заявлениях бесполезно. Обязанность суда проверить прежде всего доказательства просителя.
— Вполне правильно, — ответил маркиз. — Итак, сударь, не откажите в любезности сказать мне, что я должен вам сообщить?
— Вы должны только отвечать на мои вопросы, не упуская никаких подробностей. Как бы ни были деликатны причины вашего поведения, давшего повод госпоже д’Эспар подать это прошение, говорите смело. Нет надобности заверять вас, что суд знает свои обязанности и что в подобных случаях гарантируется строжайшая тайна…
— Сударь, — ответил маркиз, лицо которого выражало неподдельную муку, — а каковы будут последствия, если мои показания бросят тень на поведение госпожи д’Эспар?
— Суд может вынести ей порицание при мотивировке своего решения.
— Это порицание обязательно? Если я попрошу вас, прежде чем давать вам показания, чтобы суд в своем решении не допустил ничего оскорбительного для госпожи д’Эспар в случае благоприятного для меня исхода дела, — будет ли принята во внимание моя просьба? Следователь взглянул на маркиза, и эти два благородных человека без слов поняли друг друга.
— Ноэль, — обратился Попино к протоколисту, — выйдите в соседнюю комнату. Я позову вас, когда вы понадобитесь. Если, как я сейчас предполагаю, — продолжал он, когда протоколист вышел, — в основе вашего дела лежит что-либо, не подлежащее оглашению, обещаю вам, что суд уважит вашу просьбу и будет действовать деликатно. Первое обвинение, выдвинутое против вас госпожой д’Эспар, — самое серьезное, и я прошу вас разъяснить его мне, — сказал следователь, помолчав. — Речь идет о растрате вами вашего состояния ради некоей госпожи Жанрено, вдовы владельца речной баржи, или, вернее, ради сына ее — полковника Жанрено, для которого вы исхлопотали у короля гвардейский полк и которому так покровительствуете, что устраиваете ему выгодный брак. Прошение заставляет думать, что ваша приязнь превосходит своей горячностью всякое чувство, как допустимое нравственностью, так и порицаемое ею.
Внезапно краска залила все лицо маркиза, даже слезы навернулись у него на глаза и смочили ресницы; но справедливое негодование преодолело чувствительность, которая считается слабостью у мужчины.
— Правду сказать, сударь, — ответил маркиз изменившимся голосом, — вы ставите меня в очень затруднительное положение. Мотивы моего поведения должны были умереть вместе со мной… Объясняя их, я принужден обнажить перед вами скрытые раны, доверить вам честь нашей семьи и говорить о самом себе, а вы понимаете, как это трудно. Я надеюсь, что все это останется между нами. Вы найдете, конечно, юридическую форму, чтобы выразить ваше решение, и не упоминая о моих признаниях…
— Можете быть спокойны, маркиз.
— Спустя некоторое время после моей женитьбы, — начал г-н д’Эспар, — моя жена растратила столько денег, что мне пришлось прибегнуть к займу. Ведь вам известно, каково было положение дворянства во время Революции? У меня не было средств ни на управляющего, ни на стряпчего. В наши дни почти все дворяне вынуждены сами вести свои дела. Большая часть бумаг на земельные владения в Лангедоке, Провансе или Конте были перевезены отцом в Париж: отец не без основания боялся розысков, предпринимавшихся в целях уничтожения фамильных бумаг землевладельцев, или, как тогда говорили, дворянских грамот. Мы происходим из рода Негреплис. Д’Эспар — имя, связанное с титулом, приобретенным при Генрихе Четвертом через брак, принесший нам земли и маркизат при условии, что мы соединим с нашим гербом герб старинного беарнского рода д’Эспаров, связанного по материнской линии с домом д’Альбре, — четверочастный щит, по золотому полю три черные перевязи, по лазоревому полю две скрещенные серебряные лапы грифонов с червленными когтями со знаменитым девизом: Des partem leonis. [Отдай львиную долю (лат.)] В то время мы потеряли Негреплис, маленький городок, покрывший себя Славой в годы религиозных войн, так же как и предок мой, носивший его имя. Вождь католиков Негреплис был разорен пожаром: протестанты не пощадили друга Монлюка. Королевская власть отнеслась несправедливо к Негреплису; он не получил ни маршальского жезла, ни управления какой-либо провинцией, ни награды; Карл Девятый, любивший его, умер, не успев воздать ему должное; Генрих Четвертый содействовал его браку с девицей д’Эспар и закрепил за ним земли этого дома; но все имущество Негреплисов уже перешло в руки заимодавцев. Мой прадед, маркиз д’Эспар, как и я, вынужден был совсем молодым взяться за дела, когда отец его умер, промотав состояние своей жены и оставив ему только земли, перешедшие от рода д’Эспар, но с выделом вдовьей части. Молодой маркиз д’Эспар находился в очень стесненных обстоятельствах, тем более, что он нес службу при дворе. Он пользовался благосклонностью Людовика Четырнадцатого, и королевская милость стала источником его богатств. Вот тогда, сударь, и легло на наш герб никому не известное пятно, грязное и кровавое пятно; его я и смываю. Я узнал эту тайну из земельных документов Негреплиса и из старых писем.
В эту торжественную минуту маркиз говорил без заикания, не повторял, как обычно, одних и тех же слов; нетрудно убедиться, что лица, страдающие этими двумя недостатками в обычной обстановке, освобождаются от них, когда страсть вдохновляет их речь.
— Нантский эдикт был отменен, — продолжал он. — Возможно, вы знаете, сударь, что большинству королевских любимцев отмена эдикта принесла богатство. Людовик Четырнадцатый раздавал вельможам земли, отобранные у протестантов, не успевших продать свои владения. Несколько королевских любимцев отправились, как тогда говорили, на охоту за протестантами. Так я убедился, что земли, принадлежащие в настоящее время двум герцогским фамилиям, были отобраны у злополучных негоциантов. Я не стану объяснять вам, юристу, какие сети расставляли беглецам, старавшимся вывезти свои крупные капиталы; скажу только, что владения Негреплис, в которые входили двадцать два прихода и право на город, что земли Граванж, некогда также принадлежавшие нашему роду, были в те времена собственностью протестантской семьи. Мой дед получил их в дар от короля Людовика Четырнадцатого. Дар этот был актом величайшей несправедливости. Владелец этих земель, надеясь вернуться во Францию, оформил фиктивную продажу их и собрался выехать в Швейцарию, куда он уже отправил свою семью. Вероятно, он решил воспользоваться всеми предоставляемыми указом отсрочками, чтобы привести в порядок свои дела. Человек этот был арестован по приказу губернатора, подставной покупатель сознался, беднягу негоцианта повесили, и мой дед, который был замешан в этом темном деле, получил его земли; губернатор был его дядей с материнской стороны, и мне, к несчастью, попалось письмо, в котором дед просил похлопотать за него перед «Богоданным» — так называли короля его придворные. О жертве в письме говорилось в таком пренебрежительно-шутливом тоне, что я содрогнулся. Мало того, деньги, присланные во Францию эмигрировавшей семьей, чтобы спасти жизнь отцу, были приняты губернатором, что не помешало ему отправить беднягу на тот свет.
Маркиз д’Эспар остановился, — как видно, воспоминания все еще угнетали его — несчастного звали Жанрено, — продолжал он. — Имя это должно объяснить вам мое поведение. Я не мог вспоминать без острого стыда о позорной тайне, запятнавшей прошлое нашего рода. Это богатство дало возможность деду жениться на девице Наваррен-Лансак, наследнице всех владений младшей ветви этого рода, в то время более богатой, чем старшая Так отец стал одним из крупных землевладельцев королевства. Он женился на моей матери, представительнице младшей линии рода Гранлье. Состояние, нечестно нажитое, как это ни странно, пошло нам впрок. Решив немедленно исправить зло, я написал в Швейцарию и не успокоился, пока не напал на след потомков этого протестанта. В конце концов я узнал, что Жанрено, дошедшие до полной нищеты, покинули Фрейбург и вернулись во Францию. И вот мне стало известно, что наследник этой несчастной семьи — господин Жанрено, скромный лейтенант кавалерийских войск Бонапарта. С моей точки зрения, права семьи Жанрено бесспорны. Но, чтобы восстановить их права, надо было привлечь к ответственности фактических владельцев земель, не так ли, сударь? К каким же властям могли обратиться эти изгнанники? Суд ждет нас на небесах, или, вернее, он здесь, — сказал маркиз, ударяя себя в грудь. — Я не хотел, чтобы сыновья думали обо мне так, как я думаю о своем отце и предках: я хотел, чтобы они унаследовали незапятнанный герб и состояние, я не хотел, чтобы мое поведение дало повод считать благородство пустым звуком. К тому же, рассуждая исторически, какое право имеют на земли, добытые преступной конфискацией, эмигранты, восстающие против конфискаций революционных? В лице же господина Жанрено и его матери я встретил щепетильно честных людей: послушать их, так покажется, что они меня грабят. Несмотря на все мои уговоры, они согласились принять лишь то, что стоили эти земли в ту пору, когда наш род получил их от короля. Стоимость эту мы определили в миллион сто тысяч франков, причем они предоставили мне право выплаты по собственному моему усмотрению и без всяких процентов. Мне пришлось отказаться на длительный срок от всех доходов, чтобы выполнить это, обязательство. И вот тогда, сударь, рассеялись мои иллюзий относительно госпожи д’Эспар. Когда я предложил ей покинуть Париж и поселиться в провинции, где на половину наших доходов мы могли бы прилично прожить и таким образом скорее выплатить долг, о котором я рассказал ей, не касаясь кое-каких тяжких обстоятельств этого дела, госпожа д’Эспар сочла меня сумасшедшим. Тогда я понял истинный характер жены; она с легким сердцем одобрила бы поведение моего деда, нисколько не думая о гугенотах; испугавшись ее бессердечности и равнодушия к детям, которых она отдала мне без всякого сожаления, я расстался с нею, оставив ей все ее состояние и уплатив наши общие долги. Она заявила, что не желает расплачиваться за мои глупости. Не имея достаточных средств на жизнь и образование сыновей, я решил воспитывать их сам и сделать их мужественными и подлинно благородными людьми. Я приобрел на свои доходы процентные бумаги, мне удалось расплатиться скорее, чем я надеялся, так как я выиграл на повышении процентов. Оставив себе с сыновьями четыре тысячи ливров, я мог бы выплачивать только двадцать тысяч экю в год и освободился бы от лежащих на мне обязательств только лет через восемнадцать; однако недавно я выплатил уже все — миллион сто тысяч франков. Итак, я счастлив, что исполнил свой долг, не причинив ни малейшего ущерба сыновьям. Таковы, сударь, причины, побуждавшие меня выплачивать деньги госпоже Жанрено и ее сыну.
— Итак, — спросил Попино, сдерживая волнение, вызванное этим рассказом, — маркиза знает причину вашего отшельничества?
— Да, сударь.
Попино достаточно красноречиво пожал плечами, порывисто встал и открыл дверь кабинета.
— Ноэль, вы можете идти, — сказал он протоколисту. — Сударь, — продолжал следователь, — хотя после того, что вы рассказали, мне все ясно, я, однако, хотел бы услышать от вас кое-что и о других фактах, упоминаемых в прошении. Так, вы взялись за коммерческое предприятие — занятие, не подходящее для человека благородного происхождения.
— Неудобно говорить здесь об этом, — сказал маркиз, знаком приглашая судью последовать за собой. — Нувьон, — обратился он к старику, — я сойду к себе вниз, скоро вернутся дети, оставайся обедать с нами.
— Значит, ваша квартира не здесь, маркиз? — спросил Попино на лестнице.
— Нет, сударь. Я снимаю это помещение под контору типографии. Взгляните, — продолжал он, указывая на объявление, — официально «История Китая» издается не мною, а одним из самых почтенных парижских книгопродавцев Маркиз повел судью на первый этаж.
Отзывы о сказке / рассказе: