Рассказывают также [576], о счастливый царь, что Харун ар-Рашид однажды ночью томился бессонницей. И он послал за аль-Асмаи и Хусейном-аль-Хали и, призвав их, сказал: «Рассказывайте! И ты, о Хусейн, начинай». — «Хорошо, о повелитель правоверных, — ответил Хусейн. — В каком-то году спустился я в Басру, чтобы похвалить Мухаммеда ибн Сулеймана арРабии касыдой [577], и он принял ее и приказал мне оставаться в Басре. И однажды я вышел на Мирбад [578] и выбрал путь по улице аль-Махалия, и поразила меня сильная жара. И я подошел к большим воротам, чтобы попросить напиться, и вдруг увидел девушку, подобную качающейся ветви, с томными глазами, вытянутыми бровями в овальными щеками, и была она в рубашке гранатового цвета и плаще из Сана, и великая белизна ее тела одолевала красноту ее рубашки, из-под которой поблескивали две груди, подобные гранатам, и живот, точно сверток коптской материи со складками, похожими на свитки белой бумаги, наполненные мускусом. И на ее шее, о повелитель правоверных, была ладанка из червонного золота, которая спускалась между грудей, а на блюде ее лба был локон, подобный черной раковине, и брови ее сходились, глаза были огромны и щеки овальны, а нос — с горбинкой, и под ним были уста, как кораллы, и жемчужные зубы, и благовония как бы одолели ее. И была эта девушка смущена и растеряна и расхаживала в проходе дома, то уходя, то приходя, и ступала по печени влюбленных, и ее ноги делали немым звон ее ножных браслетов. И была она такова, как сказал о ней поэт:
Все частицы ее прелестей нам
Присылают красоты образец.
И я преисполнился к ней почтения, о повелитель правоверных, и приблизился к ней, чтобы ее приветствовать, и вдруг почувствовал, что и дом, и проход, и улица пропитаны запахом мускуса. И я пожелал ей мира, и она ответила мне неслышным голосом, с сердцем, сожженным пламенем любви, и я сказал ей: «О госпожа, я — старик, чужеземец, и меня поразила жажда. Не прикажешь ли ты дать мне глоток воды, за который ты получишь небесную награду?» — «Отстань от меня, о старец, — ответила девушка, — мне некогда думать о воде и пище…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьсот девяносто четвертая ночь
Когда же настала шестьсот девяносто четвертая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка ответила: «О старец, мне некогда думать о воде и пище». И я спросил ее: «По какой причине, госпожа?» — «Потому что я люблю того, кто ко мне несправедлив, и хочу того, кто меня не хочет, — отвечала девушка, — и при этом я испытана наблюдением соглядатаев». — «А разве есть, о госпожа, на всей шири земли кто-нибудь, кого ты хочешь и кто тебя не хочет?» — спросил я. И девушка сказала: «Да, и это из-за избытка вложенной в него красоты совершенства и чванства». — «А чего ты стоишь в этом проходе?» — спросил я, и девушка сказала:»Здесь его дорога, «и теперь ему время проходить». — «О госпожа, — спросил я ее, — встречались ли вы когда-нибудь и вели ли беседу, которая вызвала эту тоску?»
И девушка тяжело вздохнула и пролила на щеки слезы, подобные росе, падающей на розу, и произнесла такие стихи:
«Мы были как пара веток ивы одной в саду,
Вдыхали мы запах счастья, жизнь была сладостна,
Но ветвь отделил одну нож режущий от другой
Кто видел, что одинокий ищет такого же?«
«О девушка, — спросил я, — до чего дошла твоя любовь к этому юноше?» И она отвечала: «Я вижу солнце на стенах его родных и думаю, что это он сам, а иногда я внезапно его вижу и теряюсь, и кровь и душа убегают из моего тела, и неделю или две я остаюсь без ума». — «Прости меня, сказал я, — я влюблен так же, как ты, мой ум занят любовью, и я похудел телом, и силы мои ослабли. Я вижу у тебя перемену цвета лица и тонкость кожи, которая свидетельствует о муках любви; да я как могла любовь не поразить тебя, когда ты находишься на земле Басры». — «Клянусь Аллахом, — отвечала девушка, — пока я не полюбила этого юношу, я была до крайности чванлива, прекрасная красотой я достоинством, и пленяла всех вельмож Басры, пока не пленился мной этот юноша». — «О девушка, — спросил я, — а что же вас разлучило?» — «Превратности судьбы, — отвечала девушка, — и моя история с ним удивительна. В день Нейруза [579] я сидела у себя и пригласила несколько басрийских девушек, и среди них была невольница Справа, которая стоила ему в Оматае восемьдесят тысяч дирхемов. А эта девушка меня любила и была в меня влюблена, и, войдя, она бросилась на меня и едва меня не растерзала щипками и укусами. А потом мы остались одни, наслаждаясь вином, в ожидании, пока будет готово кушанье и радость наша станет полкой, и девушка играла со мной, я играла с нею, и то я была наверху, то она была наверху. И опьянение побудило ее ударить рукой по моему шнурку, и она развязала его без того, чтобы между вами было что-нибудь сомнительное, и мои шальвары спустились в игре, и когда это было, вдруг, неожиданно вошел тот юноша и, увидав это, разгневался и убежал, как убегает арабская кобылица, услышав лязг удил. И он вышел…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьсот девяносто пятая ночь
Когда же настала шестьсот девяносто пятая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка говорила Хусейну-аль-Хади: «И когда мой возлюбленный увидел, что мы играем с невольницей Сирана, как я тебе рассказывала, он вышел от меня, разгневанный, и вот уже три года, о старец, как я прошу у него прощения и подлаживаюсь к нему и стараюсь его смягчить, но он не дарит меня втором, не пишет мне ни одной буквы, и не передает мне ничего с посланным, и не хочет слышать от меня даже малого». — «О девушка, — спросил я ее, — он из арабов или из персов?» — «Горе тебе, — воскликнула девушка, — он из числа вельмож Басры». — «А он старик или юноша?» — спросил я, и девушка посмотрела на меня искоса и сказала: «Поистине ты дурак! Он точно месяц в ночь полнолуния, гладкий и без бороды, и ничто его не порочит, кроме неприязни ко мне». — «Как его имя?» — спросил я. «А что ты будешь с ним делать?» — молвила девушка. И я сказал: «Постараюсь встретиться с твоим возлюбленным, чтобы добиться между вами сближения». — «С условием, что ты отнесешь ему записку», сказала девушка. «Я не прочь это сделать», — ответил я. И девушка сказала: «Его имя — Дамра ибн аль-Мугира, а прозвище Абу-с-Саха, а дворец его на Мирбаде». И она крикнула тем, кто был в доме: «Подайте чернильницу и бумагу!» И, засучив рукава, обнажила руки, подобные серебряным ожерельям, и написала после имени Аллаха: «О господин мой, пропуск молитвы в начале моего письма возвещает о моем бессилии, и знай, что, будь моя молитва принята, ты бы со мной не расстался, — ведь я часто молилась, чтобы ты не расстался со мной, а ты со мной расстался. И если бы усердие не перешло пределов бессилия, было бы то, что взяла на себя твоя служанка при писании этого письма, ей помощью, хоть она и потеряла надежду на тебя, так как знает, что ты пренебрежешь ответом. И самое далекое ее желание, о господин, — один взгляд на тебя, когда ты проходишь к дому по улице, этот взгляд оживит умершую душу. А еще дороже для нее, если ты начертаешь своей рукой (да одарит ее Аллах всеми достоинствами!) записку и сделаешь ее заменой тем уединениям, что были у нас в минувшие ночи, которые ты помнишь. О господин мой, разве я не люблю тебя и не изнурена? Если ты согласишься на эту просьбу, я буду тебе благодарна, хвала Аллаху, и конец».
Я взял письмо и вышел, а наутро я отправился к ворогам Мухаммеда ибн Сулеймана и нашел его приемную залу наполненной вельможами. И я увидел там юношу, который украшал собрание и превосходил всех там бывших красотою и блеском, и эмир возвысил его над собравшимися. И я спросил про него, и оказалось, что это Дамра ибн аль-Мугира, и тогда я сказал себе: «По правде, постигло бедняжку то, что ее постигло!»
И я вышел и направился на Мирбад и стал у ворот дома Дамры, и вдруг он подъехал со свитой, и тогда я подскочил к нему и стал усердствовать в пожеланиях блага и подал ему записку. И когда Дамра прочитал ее и понял ее смысл, он сказал мне: «О старец, мы уже заменили ее; не хочешь ли ты посмотреть на заменившую?» — «Хорошо!» — сказал я. И Дамра крикнул девушку, и оказалось, что это красавица, смущающая солнце и луну, высокогрудая, которая ходит походкой спешащего, не робея. И Дамра подал ей записку и сказал: «Ответь на нее!» И когда девушка прочитала записку, цвет ее лица пожелтел, так как она поняла, что в ней написано, и она воскликнула: «О старец, проси у Аллаха прощения за то, для чего ты пришел!»
И я вышел, о повелитель правоверных, волоча ноги, и пришел к той девушке и попросил разрешения войти, и когда я вошел, она спросила: «Что позади тебя?» И я ответил: «беда и безнадежность!» — «Не будет беды с тобою! — сказала девушка. — Но где же Аллах и его могущество?»
И потом она велела дать мне пятьсот динаров, и я вышел. И я проходил мимо этого места через несколько дней я увидел там слуг и всадников, и я вошел в дом, и оказалось, что это люди Дамры, которые просят девушку вернуться к нему, а она говорит: «Нет! Клянусь Аллахом, я не взгляну в его лицо!»
И я пал ниц, благодаря Аллаха, о повелитель правоверных, из злорадства над Дамрой, а потом я приблизился к девушке, и она протянула мне записку, в которой стояло после имени Аллаха: «Госпожа моя, если бы я не жалел тебя, — да продлит Аллах твою жизнь! — я описал бы тебе, что произошло из-за тебя, и изложил бы тебе, чем ты меня обидела, так как это ты навлекла беду на себя я на меня и проявила дурную дружбу и малую верность и предпочла нам другую. Ты поступила несогласно с моей любовью, и Аллах-помощник в том, что случилось по твоей воле. Мир тебе!»
И девушка показала мне подарки и редкости, которые доставил ей Дамра, и оказалось, что их тысяч на тридцать динаров. Я видел эту девушку впоследствии, и Дамра на ней женился«.
И ар-Рашид воскликнул: «Если бы Дамра не опередил меня, у меня было бы с ней дело из дел!»
Рассказывают также, о царь, что Исхакибн Ибрахим, мосулец, говорил: «Однажды вечером был я у себя в доме, а случилось это в зимнее время, и развернулись облака, и дожди громоздились друг на друге и капали, словно из дыр бурдюков. И отказался шедший и приходящий ходить по дорогам из-за дождей и грязи, и у меня стеснилась грудь, так как не приходил ко мне никто из друзей и я не мог к ним пойти из-за большой грязи и слякоти. И я сказал слуге: «Принеси чего-нибудь, чем бы я мог заняться». И он принес мне кушаний и напитков, но они показались мне горькими, так как не было со мною никого, кто бы меня развлек, и я все время выглядывал из окон и смотрел на дороги, пока не пришла ночь. И тогда я вспомнил невольницу, принадлежавшую одному из сыновей альМахди [580] которую я любил (а она умела петь и извлекать звуки из музыкальных инструментов), и сказал себе: «Если бы была она сегодня вечером у нас, моя радость была бы полной и сократились бы ночь, думы и беспокойство». И вдруг кто-то постучал в ворота и спросил: «Войдет ли любимый, что стоит у дверей?» И я сказал себе: «Может быть, дерево желания принесло плоды?»
И я подошел к воротам, и вдруг оказалось, что это моя подруга и на ней был зеленый плащ, в который она завернулась, а на голове парчовая повязка, предохранявшая от дождя. И она до колен утопала в грязи, и вся ее одежда пропиталась водой из сточных труб, и была она как бы вылита в дивной форме [581].
«О госпожа моя, — спросил я ее, — что привело тебя в такую непогоду?» И девушка ответила: «Твой посланный пришел ко мне и описал, какова твоя любовь и тоска, и мне оставалось только поспешить к тебе». И я удивился этому…«
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Шестьсот девяносто шестая ночь
Когда же настала шестьсот девяносто шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что, когда девушка пришла и постучала в ворота Исхака, он вышел к ней и спросил: «О госпожа, что привело тебя в непогоду?» И девушка ответила: «Твой посланный пришел ко мне и описал, какова твоя любовь и тоска, и мне оставалось только поспешить к тебе».
«И я удивился этому, но мне не хотелось сказать ей: «Я никого к тебе не посылал». И воскликнул: «Слава Аллаху за то, что он соединил нас после мук ожидания, которые я вынес, и если бы ты заставила меня прождать еще минуту, я должен был бы сам бежать к тебе: я по тебе тоскую и очень тебя люблю».
И затем я сказал слуге: «Подай воды!» И он принес котелок с горячей водой, чтобы девушка привела себя в порядок, и я велел ему лить воду ей на ноги, и сам принялся их мыть, а затем я приказал подать платье из роскошнейших одежд и одел девушку, после того как она сняла то, что на ней было. И мы сели, и я велел подать кушанья, но девушка отказалась от них, и я спросил: «Есть ли у тебя охота к питью?» И она отвечала: «Да!» — и выпила несколько кубков и спросила: «Кто будет петь?» — «Я, о госпожа», — ответил я. И девушка сказала: «Не хочу!» — «Кто-нибудь из моих невольниц», — сказал я. И девушка воскликнула: «Не желаю!» И я сказал: «Спой сама!» — но она молвила: «И я тоже не стану!» — «Кто же будет тебе петь?» — спросил я. И девушка молвила: «Выйди поищи, кто мне смог бы петь».
И я вышел, из покорности ей, но не имел надежды и был уверен, что никого не найду в такое время. И я шел до тех пор, пока не дошел до площади, и вдруг увидел слепого, который тыкал своей палкой в землю и говорил: «Да не воздаст Аллах тем, у кого я был, добром! Когда я пел, они не слушали, а когда молчал, они надо мной смеялись». — «Ты певец?» — спросил я его. И он ответил: «Да». И тогда я сказал: «Не желаешь ли ты закончить вечер у нас и развлечь нас?» — «Если хочешь, возьми меня за руку», — оказал он. И я взял его за руку и пошел к дому. «О госпожа, сказал я девушке, — я привел слепого певца, мы будем им наслаждаться, и он нас не увидит». — «Ко мне его!» — воскликнула она. И я ввел слепого и предложил ему кушанья, и он поел немного и вымыл руки, и затем я подал ему вино, и он выпил три кубка. «Кто ты будешь?» — спросил он потом. И я ответил: «Исхак, сын Ибрахима мосульского». И тогда слепой сказал: «Я слышал о тебе, и теперь радуюсь, что разделил с тобой трапезу». — «О господин, — сказал я, — я радуюсь твоей радости». И слепец молвил: «Спой мне, о Исхак». И я взял лютню, дурачась, и сказал: «Слушаю и повинуюсь!» И когда я спел и песня окончилась, слепец сказал: «О Исхак, ты близок к тому, чтобы быть певцом!» И душа моя показалась мне ничтожной, и я откинул лютню. «Разве нет у тебя никого, кто бы хорошо пел?» — «спросил слепец. «У меня есть невольница», — ответил я. И слепец сказал: «Прикажи ей спеть». — «А ты споешь, когда удостоверишься в том, как она поет?» спросил я. И слепец сказал: «Да!»
И когда: девушка спела, слепец воскликнул: «Нет, ты не показала никакого искусства!» И девушка откинула лютню, разгневанная, и сказала: «То, что у нас было, мы отдали, и если у тебя есть что-нибудь, окажи нам этим милость.). — «Подайте мне лютню, которой не касалась рука», — сказал слепец.
И я велел слуге принести новую лютню, и слепец настроил ее и заиграл ни незнакомый лад и начал петь, говоря, такое двустишие:
«Летел, рассекая мрак, — а ночь так длинна была
Любимый, который знал часы посещения.
И вот нас встревожили привет и слова его:
«Войдет ли возлюбленный, стоящий у ваших врат?»
И девушка взглянула на меня искоса и сказала: «Тайну, которая была между нами, твоя грудь не сумела удержать даже и часа — ты поверил ее этому человеку».
И я стал ей клясться и извиняться перед ней и принялся целовать ей руки, щекотать ей груди и кусать щеки, пока она не засмеялась. И потом я обратился к слепому и сказал ему: «Спой, о господин».
И слепец взял лютню и пропел такие два стиха:
«Красавиц я посещал не редко, и часто я
Касался рукою пальцев, ярко окрашенных.
Гранаты я щекотал груди и покусывал
Округлое яблоко прекрасной щеки ее«.
«О госпожа, кто его осведомил о том, что мы делали?» — спросил я, и девушка сказала: «Твоя правда!»
А потом мы отошли от слепого в сторону. И он сказал: «Я хочу помочиться!» И я крикнул: «Эй, слуга, возьми свечку и иди впереди».
И слепой вышел и задержался, и мы пошли его искать, но не нашли, и оказалось, что ворота заперты и ключи в кладовой. И не знали мы, на небо он поднялся или под землю опустился, и понял я тогда, что это — Иблис и что он был для меня сводником.
И потом девушка ушла, и я вспомнил слова Абу-Новаса, который сказал такие два стиха:
«Дивлюсь Иблису я с его гордостью
И мерзостью, которую он творит!
Из гордости не пал пред Адамом он,
И сводником он стал для детей его«.
Отзывы о сказке / рассказе: