Это был фантастический, безумный, старый дом, дико глядящий на город немигающими глазами. Под его высокими сводами птицы свили гнезда, так что сам дом уже скорее походил на тощую старуху-привидение с растрепанной шевелюрой.
Холодным осенним вечером они поднимались по длинному склону холма — Мэгги и Уильям — и вот, увидев дом, она поставила на землю чемодан, купленный в фешенебельном магазине «Сакс» на Пятой авеню, и произнесла:
— О нет!
— Да! — Уильям бодро тащил свой потрепанный старый баул. — Разве это не жемчужина? Посмотри на него, это просто сокровище!
— И ты заплатил две тысячи долларов вот за это? — вскричала она.
— Да он стоил тридцать тысяч долларов… пятьдесят лет назад, — с гордостью заявил он. — И теперь он весь наш! Черт возьми!
Мэгги подождала, пока ее сердце забилось ровнее. Ей было не по себе. Она переводила взгляд то на Уильяма, то на дом.
— Он… он несколько смахивает на дом Чарльза Аддамса, не правда ли? Знаешь, того, который рисует комиксы про вампиров для «Нью-Йоркера»?
Но Уильям уже подошел к дому. Она осторожно ступила вслед за ним на скрипящие ступени крыльца.
Дом, казалось, взмывал ввысь со всеми своими тремя мансардами, колоннами с каннелюрами и лестничными пролетами в стиле рококо, башнями, шпилями и эркерами с зияющими в них выбитыми стеклами; и на всем этом — тонкий налет никотиновой желтизны от времени. Внутри дома царил покой бесшумно летающей моли, неподвижно висящих оконных штор и задрапированных диванов, похожих на невысокие белые надгробия.
И снова она почувствовала, как все опускается у нее внутри. Если ты всю свою жизнь провела на широкой и тихой улице в большом, опрятном доме, в котором слуги незаметно поддерживали порядок, в котором всегда, где бы ты ни находилась, под рукой был телефон, а ванна была огромной, как бассейн, и единственное усилие, которое тебе приходилось прикладывать, это поднять невероятно тяжелый бокал с сухим мартини — что ты должна подумать, оказавшись в замшелой пещере, в подземелье с привидениями, перед мрачными стенами и полнейшим хаосом? «Господи, — думала она, — что, если американцы дойдут до такой жизни: домов не хватает, цены бешеные. Зачем людям вообще жениться?»
Она с трудом сохраняла на лице спокойствие и невозмутимость, поскольку Уильям кричал, то взбегая, то спускаясь по лестнице вниз, быстро и важно шагая по комнатам, гордый, словно он сам построил этот дом.
— Я призрак отца Гамлета, — произнес Уильям, спускаясь по темным ступеням.
— …отца Гамлета, — повторило эхо с высоты лестничного колодца.
Уильям улыбнулся и поднял указательный палец.
— Слышала? Там, наверху, живет Слухач. Мой старинный приятель. Он слышит все, что ты говоришь. Только вчера я говорил ему: «Я люблю Мэгги!»
— «Я люблю Мэгги», — повторил Слухач откуда-то с высоты.
— А у него есть вкус, у этого Слухача, — заметил Билл. Он подошел к Мэгги и взял ее за плечи. — Ну, разве этот дом не прелесть?
— Он большой, тут я с тобой согласна. И грязный — тут я тоже с тобой согласна. И уж точно старый.
Она смотрела ему в лицо, их глаза встретились. И по тому, как медленно изменяется выражение его лица, она поняла, что ее собственное лицо совсем не отражает должного стремления полюбить этот необъятный дом. Проходя через дверь, она порвала о гвоздь нейлоновый чулок. На дорогой твидовой юбке, которую она привезла из Сан-Франциско, уже виднелось грязное пятно, и еще…
Уильям снял руки с ее плеч. Он посмотрел на ее губы.
— Он тебе совсем не нравится, правда?
— Ну, не то чтобы…
— Может, стоило лучше купить автоприцеп?
— Нет, что ты, не говори глупостей. Просто мне надо привыкнуть. Кому захочется жить в этой тесной коробке на колесах? А здесь — простор.
— Или подождать еще годик с женитьбой, пока не накопим денег?
— Да может, мы и не задержимся здесь надолго, — сказала она, стараясь казаться веселой.
Зря она так сказала. Он не хотел никуда отсюда уезжать, никогда. Это был дом, который он любил и в котором хотел остаться на всю жизнь. Уильям смотрел на него как на свое постоянное жилище.
— Здесь, наверху — спальня.
Остановившись на первой лестничной площадке, где тускло горела лампочка, он открыл дверь. За ней оказалась комната, в которой стояла кровать с пологом на четырех столбиках. Уильям собственноручно отскреб и отчистил эту комнату и поставил сюда кровать, чтобы сделать для Мэгги сюрприз. На стенах, оклеенных новенькими желтыми обоями, висели яркие картины.
— Симпатично, — все еще с трудом проговорила она.
— Рад, что тебе понравилось, — не глядя на нее, пробормотал он.
На следующее утро, после завтрака, полный сил и идей, он летал по всему дому вверх-вниз, насвистывая и напевая. Мэгги слышала, как он срывает старые шторы, подметает холл, выбивает осколки старого стекла из разбитого окна в кухне. Она лежала в кровати. Теплое желтое солнце вливалось через южное окно, касаясь ее руки, лениво покоящейся на одеяле. Мэгги лежала, не имея никакой охоты двигаться, с изумлением слушая, как ее жизнерадостный муж носится из комнаты в комнату в порыве мгновенного вдохновения, жизнерадостный — вот точное слово. Сегодня ты делаешь ему больно или разочаровываешь, а назавтра все забыто. Он снова полон сил. Вряд ли она могла сказать о себе то же самое. Он был словно фейерверк, летающий и взрывающийся по всему гулкому дому.
Она соскользнула с кровати. «Что ж, попробуем внести свою лепту, — подумала она. — Сделаем правильное лицо. — Она посмотрела в зеркало. — Интересно, можно ли как-то нарисовать на нем улыбку?»
После мимолетного подгоревшего завтрака Уильям наградил ее шваброй и поцелуем.
— Вперед, все выше и выше! — прокричал он. — Ты хоть знаешь, что цель человека не в любви или сексе и не в том, чтобы достичь успеха или быть не хуже людей? Не слава и богатство! Нет, мадам, самую долгую битву человечество ведет против стихии грязи. Она проникает во все щели и закоулки дома! О, если бы мы все год просидели, просто качаясь в креслах, мы заросли бы в грязи по уши, города пришли бы в упадок, сады превратились в пустыни, а гостиные — в помойки! Боже, так вот и приподнял бы весь этот дом и вытряхнул бы его хорошенько!
Они принялись за работу.
Но она быстро устала. Сперва она жаловалась на спину, потом на «головную боль». Он принес ей аспирин. Наконец, она просто была измотана этим нескончаемым количеством комнат. Она потеряла им счет. А пылинкам в комнатах? Их число вообще зашкаливало за квинтиллионы! Ходя по дому, Мэгги начала чихать и сморкаться, уткнув свой маленький носик в платок, вся горя от смущения.
— Лучше тебе посидеть, — сказал Уильям.
— Ничего, все в порядке, — ответила она.
— Тебе лучше пойти отдохнуть, — без улыбки произнес он.
— Со мной все будет отлично. До обеда еще далеко.
Это было неприятной неожиданностью. Только первое утро, а она уже устала. И Мэгги чувствовала, как щеки заливает стыдливая краска. Потому что это была странная усталость, усталость от ненужных переживаний, лишних движений и напряжения. До сих пор ты обманывала себя, но это предел. Да, она устала, но не от работы, а от самого этого места. Не прошло и двадцати часов, проведенных здесь, а она уже устала от этого дома, ей плохо от него. И Уильям видел, что ей плохо. Что-то неуловимое в ее лице говорило об этом. Что именно, она сама не знала. Это как проколотая шина: ты не сможешь найти, где прокол, пока не погрузишь ее в воду, и тогда из воды поднимутся пузырьки. Мэгги не хотелось, чтобы он видел, как ей плохо. Но то и дело думала, как ее друзья приедут к ней в гости и что они будут говорить потом между собой дома за чаем: «Что случилось с Мэгги Клинтон?», «О, вы не слышали? Она вышла за того писателя, и теперь они живут на Банкер-Хилле. Представляете, на Банкер-Хилле? В старом доме с привидениями или что-то в этом роде!», «Надо будет как-нибудь ее навестить», «О да, это ужасно забавно. Дом — такая развалина, просто развалина. Бедная Мэг!»
— Раньше ты могла каждый день утром и после полудня сыграть я-не-знаю-сколько теннисных сетов подряд, а в перерыв еще и партию в гольф, — заметил он.
— Со мной все будет нормально, — ответила она, не зная, что еще сказать.
Они стояли на лестничной площадке. Лучи утреннего солнца падали сквозь разноцветные витражи высокого окна. Тут были и маленькие розовые стеклышки, и синие, и красные, и желтые, и фиолетовые, и оранжевые. Многоцветные блики светились на ее лице и на балясинах перил.
Несколько мгновений он неотрывно смотрел на эти разноцветные стеклышки. Потом перевел взгляд на нее.
— Прости за мелодраматичность, — сказал он, — но когда я был маленьким, совсем мальчишкой, я кое-что узнал. У моей бабушки в доме был холл с лестницей, и наверху — окно с такими же вот разноцветными стеклышками. Я часто поднимался туда и смотрел сквозь эти цветные стеклышки, и… — Он вдруг швырнул на пол пыльную тряпку. — Да что там. Тебе не понять.
И он пошел прочь от нее вниз по лестнице.
Мэгги стояла и смотрела ему вслед. Она взглянула на разноцветные стекла. Что же он хотел такое сказать, что-нибудь до смешного банальное, а потом передумал? Она подошла к окну.
Сквозь розовое стекло мир внизу стал радостным и теплым. Запустелая округа из убогих домишек, сгрудившихся на краю пропасти, окрасилась в розовые закатные тона.
Мэг посмотрела сквозь желтое стекло. И мир наполнился солнечным светом, ярким, сверкающим и чистым.
Она посмотрела сквозь фиолетовое стекло. И мир закрыла туча, он стал болезненно-тоскливым, и люди в нем выглядели прокаженными, падшими духом и покинутыми. Дома казались почерневшими и безобразными. Как будто все покрылось синяками.
Она снова посмотрела сквозь желтое стекло. И вновь засветило солнце. Любая дворняжка казалась умным и милым псом. Самый грязный мальчишка казался чистюлей. Обветшавшие дома как будто засверкали новенькой краской.
Мэг взглянула на Уильяма, который, стоя внизу у лестницы, спокойно, с бесстрастным выражением лица, набирал номер телефона. Затем она снова перевела взгляд на цветные стеклышки и вдруг поняла, что он имел в виду. Ты можешь выбирать, сквозь какое стекло смотреть на мир. Сквозь темное или светлое.
Она почувствовала, что все потеряно. Она чувствовала, что уже слишком поздно. Иногда, даже если еще не поздно, чувствуешь, что все потеряно. Надо что-то сказать, произнести одно слово. Одно-единственное слово. Но она была не готова. Сама эта мысль была слишком нова для нее. Сейчас у нее не нашлось бы нужных слов, чтобы выразить, о чем она думает. Эта мысль просочилась внутрь нее. Она почувствовала лишь первое слабое волнение, но задушила его своим страхом и ненавистью к самой себе. А затем она почувствовала быстрые уколы ненависти к этому дому и к Уильяму за то, что они заставили ее ненавидеть саму себя. И в конце концов это вылилось в обычное раздражение, раздражение лишь против собственной слепоты.
Уильям разговаривал по телефону. Его голос разносился по великолепным лестничным маршам. Он звонил агенту по недвижимости.
— Мистер Вульф? Я по поводу дома, который вы мне продали на прошлой неделе. Послушайте, как вы думаете, могу ли я продать его? Быть может, с маленькой прибылью?
Тишина. Мэгги слышала, как учащенно забилось ее сердце.
Уильям положил телефонную трубку.
— Он может продать его, — сказал он, не глядя на Мэг. — С небольшой выгодой.
— С небольшой выгодой, — повторил Слухач в высотах дома.
Они молча обедали, когда кто-то громко постучал во входную дверь. Уильям, с несвойственным для него молчанием, пошел открывать.
— Чертов звонок не работает! — раздался в холле крикливый женский голос.
— Бесс! — воскликнул Уильям.
— Билл, старый сукин… эй, а местечко-то ничего!
— Тебе нравится?
— Нравится ли мне? Повяжи-ка мне платок на голову и дай в руки швабру!
Они начали о чем-то весело болтать. На кухне Мэгги отложила нож для масла и стала слушать, холодея от тревоги.
— Господи, что бы я только не отдала за такое местечко! — кричала Бесс Олдердайс, с топотом бегая по всему дому. — Ты только взгляни на эти перила ручной резки. Хейсус, как говорят испанцы; ты только посмотри на эту хрустальную люстру! Кто ж тебе такое сокровище втюхал, а, Билл?
— Нам повезло, что его выставили на продажу, — ответил Билл из прихожей.
— Я много лет назад положила глаз на этот дом! И вот ты, ты, проклятый везунчик, ты выхватил его прямо из цепких чумазых лапок добрейшей Бесс Олдердайс.
— Давай мой свои цепкие чумазые лапки и иди на кухню, пообедай.
— Обед, черт, когда ж мы будем работать? Я хочу приложить к этому руку!
Мэгги вышла в холл.
— Мэгги! — закричала ей Бесс Олдердайс в своем строгом габардиновом пальто и туфлях на плоской подошве. — Как я тебе завидую!
— Привет, Бесс.
— Что-то ты выглядишь какой-то усталой, — продолжала кричать Бесc. — Слушай, ты сядь посиди, а я помогу Биллу. У меня силы хоть отбавляй, потому что я ем хлопья «Уитиз»!
— Мы не будем здесь жить, — спокойно сказал Билл.
— Что? — Бесс посмотрела на него, как на помешанного. — Нынче здесь, завтра там, твое имя что — Фигаро? Ладно, продай его мамочке, мамочка хочет его купить.
— Мы попробуем найти какой-нибудь небольшой бревенчатый домик, — притворно весело сказал Билл.
— Сам знаешь, что такое эти бревенчатые дома, — фыркнула Бесс. — Ладно, раз уж я у тебя покупаю этот дом, Билл, давай хоть помоги мне прибраться у себя! Пособи-ка мне снять эти шторы!
И она подошла к окнам гостиной, чтобы сорвать с них изъеденные молью шторы.
Они трудились вдвоем, Бесс и Уильям, до самого вечера.
— Иди-ка ты полежи, дорогуша, — сказала Бесс, похлопывая Мэгги по плечу. — Я помогу и денег не возьму.
Дом гудел эхом голосов и скрипением щеток. То и дело раздавались взрывы хохота. В коридорах бушевали пыльные вихри, а один раз Бесс от смеха чуть не свалилась с лестницы. Слышался стук и скрип выдираемых из стен гвоздей, мелодичное позвякивание задеваемых люстр, шорох срываемых старых обоев.
— Это мы поставим в чайной гостиной, а это — здесь: так, а эту стену мы вообще снесем! — кричала Бесс сквозь облака пыли.
— Верно! — смеялся Уильям.
— А еще я видела недорогой набор старинных стульев, которые как раз сюда подойдут! — говорила Бесс.
— Отличная идея! — вторил ей Билл.
Они что-то живо обсуждали, расхаживая туда-сюда, добираясь до каждого уголка. Уильям рисовал синим мелом какие-то отметины, выбрасывал в окна ненужную мебель, которая с грохотом падала на землю.
— Молодчина! — кричала Бесс. — Как насчет того, чтобы развесить на этой стене красивые баварские тарелочки, а, Билл?
— Здорово! Превосходно!
Мэгги во всем этом не участвовала. Сначала она бесцельно поднялась наверх, в спальню, затем спустилась вниз и вышла из дома на солнышко. Но и здесь до нее доносился счастливый смех Билла. Он строил планы, раздумывал, хохотал, и все это вместе с другой женщиной. Он и думать забыл о продаже дома. Как он поступит, когда вспомнит, что звонил агенту по недвижимости? Уж конечно, ему будет не до смеха.
Мэгги скрестила руки на груди. И что такого в этой Бесс Олдердайс? Уж наверное, не ее плоскогрудое, костлявое, неуклюжее тело и не торчащая во все стороны нечесаная шевелюра или заросшие брови! Как бы то ни было, в ней было воодушевление, свежесть и напор, которых не хватало ей, Мэгги. А на что они ей? В конце концов, какое право имела Бесс приезжать сюда? Это ведь не ее дом? Пока что, во всяком случае.
Через открытое окно она услышала голос Бесс:
— Ты хоть знаешь, какая у этого дома история? Он был построен в тысяча восемьсот девяносто девятом году одним адвокатом. Раньше здесь вся округа была такая. Это был благородный дом, он и сейчас благородный. Люди гордились тем, что живут здесь. И они по-прежнему могут этим гордиться.
Мэгги стояла в холле. Как Бесс удалось все расставить на свои места? Все было наперекосяк, пока не вошла Бесс и не расставила все по мостам. Но как? Слова тут ни при чем. Словами вряд ли можно что-то поправить. Тут нечто большее. Это были дела, упорный и долгий труд. И сейчас Бесс нравилась Биллу больше, чем ему когда-либо будет нравиться Мэгги. Почему? Потому что у Бесс были проворные руки и живое лицо, она расправлялась с одним делом и переходила к следующему.
Но главное все же — Билл. Ему хоть раз в жизни приходилось забить гвоздь или перетаскивать ковер? Нет. Будучи писателем, он всю жизнь до сегодняшнего дня только сидел и сидел. К встрече с этим Домом Ужасов — подходи-налетай, цена — копейка, не скупись-покупай! — он был готов не больше, чем она сама. Как же ему удалось за одну ночь так перемениться, чтобы наброситься на этот дом, вцепиться в него зубами и ногтями? Ответ напрашивался сам собой. Он любит Мэгги. Это будет ее дом. Остановись они на одну ночь в какой-нибудь пещере, он сделал бы то же самое. В любом месте хорошо, если Мэгги рядом.
Мэгги закрыла глаза. Все замыкалось на ней самой. Она была катализатором. Без нее он сидел бы на месте и никогда не взялся бы за эту работу. А она сама весь день чувствовала бы себя потерянной. Весь секрет был не в Бесс или Уильяме, а в самой любви. Любовь всегда подвигала на труд, будила энтузиазм. А раз Уильям трудился, чтобы сделать ее счастливой, почему бы и ей не сделать того же для него? Любовь всегда что-то где-то строит. Иначе она угасает. Всю свою совместную жизнь вы строите — строите себя, строите дома, растите детей. Если один останавливается, другой подхватывает импульс. Но тогда получается лишь половина всего строения. В конце концов оно рассыпается, как карточный домик.
Мэгги посмотрела на свои руки. Извиняться теперь перед Биллом было бы неудобно и лишне. Как же тогда все устроить? Так же, как ты все расстроила. Тот же процесс, только наоборот. Все было не так, когда тебе случалось разбить вазу, порвать занавеску или оставить книгу под дождем. Ты исправляла это, склеивая вазу, зашивая занавеску, покупая новую книгу. Это было в порядке вещей. Ее неудачи с этим домом были из разряда вещей в беспорядке: нерасторопность рук, нехотение в глазах, безжизненность в голосе.
Она подмела пыльный ковер, залезла на стремянку, начистила медный канделябр; потом, обуреваемая переполнявшей ее великой идеей, принялась подметать коридоры. Она представила этот дом законченным. Отчищенные от грязи старинные вещи, роскошный и теплый колорит. Сияющая медь, отполированное дерево, светлые люстры, ковры цвета свежесрезанной розы, сияющее воском пианино, старинные масляные лампы, переделанные в электрические, заново окрашенные резные перила ручной работы и солнце, льющее свет сквозь высокие разноцветные окна. Как в другом веке. Друзья будут танцевать в просторной бальной зале на четвертом этаже, освещенной восемью огромными люстрами. В нем будут старинные музыкальные автоматы, в барах — старое вино, и весь дом будет наполнен мягким теплом, словно ароматом изысканного хереса. Это займет время, у них совсем мало денег, но, может быть, через год…
Люди будут говорить: «Восхитительный дом у Билла и Мэг, будто попадаешь в другой век; так уютно. А снаружи не догадаешься. Как бы мне хотелось, чтобы мы тоже жили в Банкер-Хилле, в одном из этих чудесных старинных особняков!»
Она начала отрывать огромные куски выцветших обоев. И только тогда Билл услышал и в изумлении подошел к дверям холла.
— Мне показалось, я слышу какой-то шум. И давно ты работаешь?
— Полчаса.
На сей раз лицо ее осветилось широкой улыбкой.
Отзывы о сказке / рассказе: