XXVIII. Я остаюсь один
Я отворил Катрионе дверь и остановил ее на пороге.
— Ваш отец желает, чтобы мы пошли погулять, — сказал я.
Она взглянула на Джемса Мора, кивнувшего ей головой, и, как дисциплинированный солдат, повернулась и пошла со мной.
Мы шли по одной из наших прежних любимых дорог, где часто ходили вместе и где были так счастливы. Я шел немного позади и мог незаметно наблюдать за ней. Стук ее маленьких башмаков по дороге звучал необыкновенно мило и грустно. Мне казалось странным, что сейчас должна решиться моя судьба, и я не знаю, слышу ли эти шаги в последний раз, или же звук их будет сопровождать меня, пока нас не разлучит смерть.
Она избегала глядеть на меня и шла все вперед, точно догадываясь о том, что будет. Я понимал, что должен поскорее высказаться, пока еще не лишился храбрости, но не знал, как начать. В этом затруднительном положении, когда девушку почти насильно заставляли выйти за меня замуж, излишняя настойчивость с моей стороны была бы неприличной, а между тем мое молчание свидетельствовало бы о равнодушии к ней. Я беспомощно стоял между этими двумя крайностями, и когда наконец решился заговорить, то заговорил наудачу.
— Катриона, — сказал я, — я нахожусь в очень тяжелом положении… нет, скорее оба мы. Я был бы очень благодарен вам, если бы вы обещали дать мне сперва высказаться и не прерывали бы меня до конца.
Она обещала мне это.
— То, что я должен сказать вам, — продолжал я, — очень затруднительно, и я знаю отлично, что не имею никакого права говорить вам это после того, что произошло между нами в прошлую пятницу. Мы так запутались, и все по моей вине. Я отлично знаю, что мне следовало бы держать язык за зубами. Это я и намерен был сделать и не имел и в мыслях снова тревожить вас. Но теперь поговорить уже необходимо, ничего не поделаешь! Видите ли, тут явилось это поместье, которое сделало меня выгодным женихом, и дело теперь выглядит уже не так глупо, как выглядело бы прежде. Я лично нахожу, что наши отношения настолько запутаны, что, как я говорил, их лучше бы оставить так, как они есть. По-моему, все это чрезвычайно преувеличено, и я, на вашем месте, не стал бы затрудняться выбором. Но я должен был упомянуть о поместье, потому что оно несомненно повлияло на Джемса Мора. Затем я нахожу, что мы вовсе уже не были так несчастны, когда жили здесь вместе. Мне даже кажется, что мы отлично ладили. Если бы вы только посмотрели назад, дорогая…
— Я не стану смотреть ни назад, ни вперед, — прервала она. — Скажите мне только одно: это все устроил мой отец?
— Он одобряет это, — сказал я, — он одобряет мое намерение просить вашей руки.
Я продолжал говорить, стараясь подействовать на ее чувства, но она не слушала меня и прервала на середине.
— Это он уговорил вас! — воскликнула она. — Нечего отрицать, вы сами признались, что ничего не было дальше от ваших мыслей. Он сказал вам, чтобы вы женились на мне!..
— Он первый заговорил об этом, если вам угодно знать, — начал я.
Она шла все быстрее и быстрее, глядя прямо перед собой. При последних словах она покачала головой, и мне показалось, что она хочет бежать.
— Иначе, — продолжал я, — после ваших слов, сказанных в прошлую пятницу, я никогда не решился бы потревожить вас моим предложением. Но когда он почти приказал мне, то что же оставалось мне делать?
Она остановилась и повернулась ко мне.
— Во всяком случае, я отказываю, — воскликнула она, — и делу конец!
И снова пошла вперед.
— Думаю, что я не мог ожидать ничего лучшего, — сказал я, — но вы могли бы постараться быть добрее напоследок. Не понимаю, почему вы так резки. Я очень любил вас, Катриона. Ничего: ведь я называю вас так в последний раз. Я поступал как мог лучше… Я стараюсь и теперь поступать так же и жалею, что не могу сделать ничего большего. Мне кажется странным, что вам нравится быть жестокой ко мне.
— Я думаю не о вас, — сказала она, — я думаю об этом человеке — о моем отце.
— Тут я тоже могу вам помочь, — сказал я, — и помогу вам. Нам надо с вами посоветоваться насчет вашего отца. Джемс Мор очень рассердится, когда узнает о результатах нашего разговора.
Она снова остановилась.
— Он считает, что я скомпрометирована? — спросила она.
— Так он думает, — сказал я, — но я уже просил вас не обращать на это внимания.
— Мне все равно, — воскликнула она, — я предпочитаю быть скомпрометированной!
Я не знал, что ответить ей, и стоял молча. Казалось, будто что-то закипело в ее груди, и она вдруг закричала:
— Что все это значит? Почему на мою голову пал этот позор? Как вы смели сделать это, Давид Бальфур?
— Что же мне было делать, милая моя? — сказал я.
— Я не ваша милая, — возразила она, — и запрещаю вам произносить подобные слова.
— Я не выбираю слова, — отвечал я. — У меня сердце болит за вас, мисс Друммонд. Что бы я ни говорил, будьте уверены, что ваше тяжелое положение вызывает во мне сочувствие. Но я просил бы вас подумать об одной вещи, которую следует обсудить спокойно: когда мы вернемся домой, произойдет столкновение. Поверьте моему слову, нам обоим придется постараться, чтобы мирно покончить это дело.
— А! — сказала она. На щеках ее выступили красные пятна. — Он хотел драться с вами? — спросила она.
— Да, — отвечал я.
Она засмеялась ужасным смехом.
— Только этого недоставало! — воскликнула она. Затем, обращаясь ко мне, продолжала: — Я и отец составляем прекрасную парочку, но благодаря богу есть на свете человек, еще более скверный, чем мы. Благодарю бога, что он показал мне вас в таком свете! Нет на свете девушки, которая не стала бы презирать вас.
Я довольно терпеливо переносил многое, но это было уже слишком.
— Вы не имеете права так говорить со мной, — сказал я. — Разве я не был добр к вам или не старался быть добрым? И вот награда! Нет, это слишком.
Она продолжала глядеть на меня с улыбкой ненависти.
— Трус! — сказала она.
— Ни вы, ни ваш отец не смеете произносить это слово! — закричал я. — Я еще сегодня, защищая вас, бросил ему вызов. Я снова вызову эту гнусную лисицу. Мне безразлично, кто из нас будет убит. Пойдемте вместе домой, покончим со всем этим, со всем вашим гайлэндским отродьем! Увидим, что вы подумаете, когда я буду убит.
Она покачала головой с той же самой улыбкой, за которую я готов был побить ее.
— Смейтесь, смейтесь! — кричал я. — Отцу вашему сегодня было не до смеха. Я не хочу сказать, что он струсил, — поспешно прибавил я, — но он предпочел другой выход.
— О чем вы говорите? — спросила она.
— О том, что я предложил ему драться со мной, — отвечал я.
— Вы предложили Джемсу Мору драться с вами? — воскликнула она.
— Да, — сказал я, — и он не пожелал этого, иначе мы не были бы здесь.
— Вы на что-то намекаете, — заметила она. — Что вы хотите сказать?
— Он хотел заставить вас выйти за меня замуж, — отвечал я, — а я не хотел. Я сказал, что вы должны быть свободны и что я переговорю с вами наедине: я не предполагал, что произойдет подобный разговор! «А что, если я не позволю?» — спросил он. «Тогда придется прибегнуть к поединку, — сказал я. — Я так же мало хочу, чтобы меня навязали молодой леди, как не желал бы, чтобы мне навязали невесту». Вот мои слова. Это были слова друга. И хорошо же вы отплатили мне за них! Теперь вы отказали мне по собственной свободной воле, и никакой отец з Гайлэнде или в другом месте не может приневолить меня к браку. Я позабочусь, чтобы ваше желание было исполнено. Я буду делать то же, что делал до сих пор. Но мне кажется, что вы хотя бы из приличия могли выказать мне хоть некоторую благодарность. Я думал, право, что вы лучше знаете меня! Я не совсем хорошо поступил с вами. О, то была минутная слабость! Но считать меня трусом — и таким трусом! — о милая моя, это было для меня большим ударом!
— Разве я могла знать, Дэви? — воскликнула она. — О, это ужасно! Я и мои родственники, — при этом слове она отчаянно вскрикнула, — я и мои родственники недостойны говорить с вами! О, я готова на улице стать перед вами на колени и целовать ваши руки, умоляя о прощении.
— Я сохраню те поцелуи, которые уже получил от вас! — воскликнул я. — Поцелуи, которые я хотел получить и которые имели цену. Я не желаю, чтобы меня целовали из раскаяния.
— Что вы можете думать о такой дурной девушке? — спросила она.
— Да я все время говорю вам об этом! — сказал я. — Вам лучше оставить меня. Вы не могли бы сделать меня более несчастным, чем теперь, если бы даже захотели. Обратите внимание на Джемса Мора, вашего отца, с которым вам еще предстоит трудное объяснение.
— О, как ужасно, что мне приходится остаться на свете одной с этим человеком! — воскликнула она, с большим усилием стараясь овладеть собой. — Но не беспокойтесь больше об этом, — сказала она. — Он не знает моего характера. Он дорого заплатит за этот день, дорого, дорого заплатит!
Она повернулась, направляясь домой. Я сопровождал ее. Вдруг она остановилась.
— Я пойду одна, — сказала она. — Я должна увидеться с ним наедине.
Я некоторое время в бешенстве бродил по улицам, называя себя самым несчастным человеком в мире. Злоба душила меня. Хотя я глубоко дышал, но мне казалось, что в Лейдене не хватает для меня воздуха. Я думал, что задохнусь. Остановившись на углу улицы, я целую минуту так громко смеялся сам над собой, что прохожий оглянулся. Это привело меня в чувство.
«Я слишком долго был простаком, бабой и тряпкой, — думал я. — Теперь этого больше не будет. Это мне хороший урок — не связываться больше с проклятым женским полом, который погубил человека в начале мира и будет губить его до скончания века. Видит бог, я был достаточно счастлив, пока не увидел ее. Клянусь богом, я могу быть снова счастливым, когда расстанусь с ней».
Больше всего я теперь желал, чтоб они уехали. Меня не покидала эта мысль. Я с какой-то злой радостью представлял себе, в какой бедности им придется жить, когда Дэви Бальфур перестанет быть для них дойной коровой. Вдруг, к моему великому удивлению, настроение мое совершенно изменилось. Я все еще сердился, все еще ненавидел ее, но считал себя обязанным позаботиться о том, чтобы она не терпела нужды.
Я быстро пошел домой, где увидел за дверью упакованные чемоданы, а на лицах отца и дочери прочел следы недавней ссоры. Катриона была похожа на деревянную куклу. Джемс Мор тяжело дышал, лицо его было покрыто белыми пятнами, а нос как-то свернуло на сторону. Как только я вошел, девушка взглянула на него пристальным, угрожающим взглядом. Этот взгляд был красноречив, и, к моему удивлению, Джемс Мор подчинился безмолвному приказу. Было ясно, что его хорошо пробрали и что в девушке было больше энергии, чем я предполагал, а в мужчине больше малодушия, чем я ожидал от него.
Он заговорил, называя меня мистером Бальфуром и, очевидно, повторяя чужие слова. Он не успел сказать многого, так как после первой торжественной фразы его прервала Катриона.
— Я объясню вам, что хочет сказать Джемс Мор, — проговорила она. — Он хочет сказать, что мы пришли к вам, как нищие, не особенно хорошо поступили с вами и стыдимся своего неблагодарного и дурного поведения. Теперь мы хотим уехать и быть забытыми. Но мой отец так плохо вел свои дела, что мы не можем сделать и этого, если вы опять не дадите нам милостыни. Вот что мы такое — нищие и блюдолизы.
— С вашего позволения, мисс Друммонд, — сказал я, — мне надо поговорить с вашим отцом наедине.
Она пошла в свою комнату и заперла дверь — без слова и взгляда.
— Извините ее, мистер Бальфур, — заметил Джемс Мор, — она невоспитанна.
— Я пришел не для того, чтобы рассуждать с вами об этом, — отвечал я, — но чтобы расквитаться с вами. А для этого мне приходится говорить о вашем положении. Мистер Друммонд, я посвящен в ваши дела больше, чем вы бы того желали. Я знаю, что у вас были свои деньги в то время, как вы занимали их у меня. Знаю также, что с тех пор, как вы в Лейдене, вы получили что-то еще, хотя и скрыли это даже от своей дочери.
— Будьте осторожны! Я не позволю больше раздражать меня! — вспылил он. — Вы оба мне надоели. Что за проклятая штука быть отцом! Она позволила себе относительно меня выражения… — Тут он остановился. — Сэр, у меня сердце солдата и отца, — продолжал он снова, приложив руку к груди, — оскорбленное в обоих этих качествах. Будьте осторожны, прошу вас.
— Если бы вы дослушали меня до конца, — сказал я, — вы увидели бы, что я хлопочу о вашей же пользе.
— Дорогой, друг, — воскликнул он, — я знаю, что могу положиться на ваше великодушие!
— Дадите ли вы мне наконец высказаться? — сказал я. — Дело в том, что я ничего не выигрываю от того, бедны вы или богаты. Но мне кажется, что ваши средства, происхождение которых таинственно, не совсем достаточны для вас. А я не хотел бы, чтобы ваша дочь терпела в чем-либо недостаток. Если бы я мог говорить об этом с ней, то мне, конечно, и в голову не пришло бы довериться вам, потому что я знаю, что вы любите только деньги, и всем вашим громким словам не придаю никакого значения. Но я все-таки верю, что вы по-своему любите свою дочь, и мне приходится довольствоваться этой уверенностью.
Затем мы согласились, что он будет извещать меня о своем местопребывании и о здоровье Катрионы, взамен чего я обязался выплачивать ему небольшое пособие.
Он выслушал все это с большим вниманием и, когда я кончил, воскликнул:
— Дорогой мой, милый сын мой, это действительно достойно вас! Я буду служить вам с солдатской верностью…
— Довольно об этом! — сказал я. — Вы довели меня до того, что при одном слове «солдат» мне делается тошно. Наша сделка совершена. Теперь я ухожу и вернусь через полчаса. Надеюсь найти квартиру свободной от вас.
Я дал им достаточно времени на сборы, боясь больше всего еще раз увидеть Катриону. Втайне я чуть не плакал, хотя и поддерживал в себе гнев из чувства достоинства. Прошло, должно быть, около часу. Солнце зашло, и узкий серп молодого месяца выплыл на фоне огненно-красного заката; на востоке показались звезды, и когда я наконец вошел в свою квартиру, в ней уже царила темнота. Я зажег свечу и осмотрел комнаты. В первой не оставалось ничего, чтобы могло вызвать воспоминание об уехавших, по во второй я в углу на полу увидел небольшой узел, при взгляде на который у меня чуть не выпрыгнуло сердце из груди. Она оставила, уезжая, все, что получила в подарок от меня! Этот удар я почувствовал сильнее всего оттого, может быть, что он был последним. Я упал на эту груду платья и вел себя настолько глупо, что мне даже совестно говорить об этом.
Уже поздно ночью, когда стало очень холодно и зубы мои начали стучать, ко мне вернулось некоторое мужество, и я стал соображать. Я не мог переносить вида этих несчастных платьев и лент, рубашек и чулок со стрелками. Я понял, что должен избавиться от них до утра, если хочу обрести душевное равновесие. Сперва я хотел развести огонь и все сжечь, но, во-первых, я всегда был врагом расточительности, во-вторых, мне казалось жестокостью сжечь те вещи, которые она носила! В комнате был шкаф, и я решил сложить вещи туда. Я чрезвычайно долго и неумело складывал их, но сколь возможно тщательно, по временам смачивая их слезами. Меня покинуло всякое мужество. Я чувстзовал себя усталым, точно пробежал несколько миль, и все члены мои болели, как будто кто-то побил меня. Вдруг, складывая косынку, которую она часто носила на шее, я заметил, что один угол ее был старательно вырезан. Эта косынка была очень красивого цвета, и я часто на это обращал внимание! Помню, что раз, когда Катриона надела ее, я в шутку сказал, что она носит мои цвета. В душе моей забрезжил проблеск надежды, и я почувствовал прилив нежности. Но через минуту я снова впал в отчаяние — я увидел, что этот уголок, свернутый и скомканный, валялся в другом месте на полу.
Однако рассудив хорошенько, я опять начал на что-то надеяться: она вырезала этот уголок из ребяческого, но, очевидно, нежного чувства. Не было ничего удивительного в том, что потом она его бросила. Я был склонен останавливаться более на первой догадке, чем на второй, и больше радовался тому, что ей пришла мысль оставить себе такой знак памяти, чем горевал оттого, что она швырнула его в минуту естественной досады.
Отзывы о сказке / рассказе: