Глава XIII. Остров и разбитое судно
Все были рады-радешеньки. Это видно было по веселым и довольным лицам. Джонсон широко улыбался за штурвалом, Нэрс благодушно рассматривал карту острова, матросы толпились на носу, оживленно толкуя и жестикулируя: так очевидно было наше спасение, так привлекателен вид клочка земли после многих дней, проведенных в пустынном море! В довершение благополучия, в силу одного из тех лукавых совпадений, которые придают судьбе характер дурно воспитанного и злорадного школьника,— лишь только мы повернули корабль, ветер начал стихать.
Для меня, впрочем, это была только смена тревог. Избавившись от одного страха, я поддался другому; лишь только я убедился, что попаду в желанную гавань, как у меня явилась уверенность, что Трент побывал здесь раньше меня. Я взбирался по снастям, спускался на палубу и пристально всматривался в это кольцо кораллового рифа и бушующего прибоя и в окаймленную ими голубую лагуну. Два внутренних островка — Миддль-Брукс и Лоуэр-Брукс, как назвало их Адмиралтейство — обрисовывались теперь ясно: две низкие, заросшие кустарником полоски песка, каждая в милю или полторы длиной, разделенные узким каналом. Над ними, бесчисленные, как черви, кишащие в гнилом мясе, носились, трещали, кричали, звенели миллионы мелькающих птиц, белых и черных, главным образом черных. Со странным мерцанием этот вихрь крылатой жизни носился туда и сюда в ярких лучах солнца, то свертываясь в клубок, то раздаваясь и рассыпаясь на всю лагуну, так что я невольно вспоминал то, что мне случалось читать о катастрофах, случающихся во время туманов. Тонкая мгла стояла над рифом и прилегающей частью моря — пыль от прежних извержений, как подсказало мне воображение. А немного в стороне находился другой фокус центробежного и центростремительного полета: недалеко от линии оглушительного прибоя бриг «Летучее Облачко», плод работы стольких тружеников, воспоминание в жизни стольких людей, отражавшийся со своими высокими мачтами в водах отдаленнейших уголков моря, лежал с аккуратно убранными парусами (кроме изорванного марселя) и болтавшимся на грот-мачте красным лоскутом, символом старой Англии на морях,— лежал, успокоившись навсегда, в первой стадии разрушения. К нему подбиралась, как коршун, крепкая «Нора Крейна», явившаяся издалека поживиться его костями. И как я ни всматривался, я не мог заметить присутствия человека: не было видно никакой шхуны из Гонолулу с вооруженной командой, не курился дымок костра, на котором, как рисовала моя фантазия, Трент должен был жарить морских птиц. Судя по всему, мы поспели вовремя, и я мог свободно перевести дух.
Я еще не пришел к этой утешительной уверенности, когда мы были уже у самой линии прибоя; лотовой стал на свое место, а капитан поместился на переднем краспис-салинге, чтобы указывать нам путь среди коралловых глыб лагуны. Все благоприятствовало нам: свет сзади, низко стоявшее солнце, все еще свежий и постоянный ветер и прилив, достигший высшей точки. Минуту спустя мы пролетели между двух бурунов; лотовой принялся бросать лот, капитан кричать сверху свои приказания, шхуна лавировать между опасными местами лагуны, и в начале первой вечерней вахты мы стали на якорь у северо-восточного конца Мидль-Брукс-Айленда, на глубине пяти фатомов. Паруса были убраны, шлюпки освобождены от разных запасов, хлама и снастей, которые накапливаются в них во время плавания, якорь перевезен на берег и палубы прибраны: на это ушло добрых три четверти часа, в течение которых я бесновался на палубе, точно человек, страдающий сильной зубной болью. Переход от бурного моря к сравнительной неподвижности лагуны произвел странное действие на мои нервы: я не мог сидеть спокойно; медлительность матросов, уставших как собаки от тяжелой работы на море, раздражала меня, как личное оскорбление, а нелепый гвалт морских птиц удручал, как панихида. Мне стало легче, когда я уселся в шлюпку с Нэрсом и двумя матросами, и мы двинулись наконец к «Летучему Облачку».
— Выглядит довольно жалко, правда? — заметил капитан, кивая на разбившееся судно, находившееся за полмили от нас.— Выглядит, как будто ей не нравится это помещение, и капитан Трент обошелся с ней дурно. Поживее, ребята! — прибавил он, обращаясь к матросам,— а там можете отправиться на берег посмотреть птиц и покутить в городе.
Мы все засмеялись на эту шутку, и шлюпка стала скользить быстрее по подернутой рябью лагуне. «Летучее Облачко» показалось бы маленьким в гавани Сан-Франциско, но оно было втрое больше «Норы Крейны», которая столько времени заменяла нам материк; и когда мы взбирались на него, оно произвело на нас впечатление горы. Оно лежало носом к рифу, где высокая голубая стена валов вечно взбиралась вверх и обрушивалась вниз; и чтобы попасть на его правый борт, мы должны были пройти под кормой. Руль был занесен на левый борт, и мы могли прочесть надпись: «Летучее Облачко», Гулль.
С другой стороны, у кормового уступа, висела веревочная лестница, по которой мы и взобрались на судно.
Это было вместительное судно с приподнятой кормой, возвышавшейся фута на три над палубой, и маленькой рубкой для коек матросов и кухни, тотчас за фок-мачтой. На ней помещалась шлюпка, а две другие, побольше, на палубе с каждой стороны. Судно было окрашено в белый цвет с тропической экономией, снаружи и внутри, а стойки перил, обручи бака с пресной водой и прочее в зеленый, как мы убедились позднее. Теперь, когда мы впервые вступили на судно, все было скрыто под пометом бесчисленных морских птиц.
Сами птицы носились и орали среди снастей, и когда мы заглянули в кухню, вырвавшаяся оттуда стая заставила нас отступить… Вид у них был свирепый, клювы крепчайшие, и некоторые из черных были с орла величиной. Мы заметили на шкафуте ряд бочонков, полупогребенных в помете, и когда немного отчистили их, то убедились, что это бочонки с водой и съестными припасами, без сомнения собранные здесь раньше, чем показалась «Буря», когда у Трента и его матросов имелась в виду лишь одна перспектива: отправиться в Гонолулу в шлюпках. Ничего больше нельзя было заметить на палубе; только оторванный марсель произвел некоторое опустошение в снастях, и куча оборванных веревок висела, раскачивалась и гудела при затихающем ветре.
С робостью, смахивавшей на благоговение, Нэрс и я спустились вниз. Винтовая лестница привела нас к перегородке, делившей корму на три части. Передняя часть представляла нечто вроде кладовой для разных запасов, с двойным отделением для кока (как предположил Нэрс) и младшего помощника. Задняя часть содержала в середине главную каюту, входившую дугою в кривизну кормы; на левой стороне кладовую и каюту для старшего помощника; и на правой стороне капитанскую каюту и ватерклозет. В эти помещения мы только заглянули, нас привлекала главная каюта. В ней было темно, потому что морские птицы загадили стекла люков своим пометом; пахло кислятиной и гнилью, и носились целые рои мух, то и дело бившихся нам в лицо. Считая их постоянными спутниками человека и его объедков, я удивляюсь, как они нашли дорогу на Мидуэй-Риф; несомненно, какой-нибудь корабль завез их, и притом давно, так как они чрезвычайно размножились. Пол был усеян предметами одежды, книгами, морскими инструментами, разными безделушками, вообще всяким хламом, какого можно ожидать при опоражнивании сундуков нескольких моряков по случаю внезапной крайности и после долгого плавания. Странно было видеть в этой полутемной каюте, дрожавшей от грохота бурунов и оглашаемой криками птиц, столько вещей, принадлежащих людям, которые возились с ними, ценили их, носили на своем теле,— изодранное старое белье, шаровары странного вида, парусиновые пары разных степеней ветхости, клеенки, шкиперские куртки, склянки из-под духов, вышитые рубашки, шелковые жакетки — одежду для ночной вахты на море и для дневного времяпрепровождения на веранде в отеле; и перемешанные с ними книги, сигары, фантастические трубки, кучи табака, ключи, заржавленный пистолет, дешевые безделушки, бенаресские медные изделия, китайские чашки и картинки, бутылочки странной формы, завернутые в вату, предназначавшиеся, без сомнения, для домашних, быть может, живших в Гулле (родине Трента), где был построен корабль.
Затем мы обратили внимание на стол, по-видимому, накрытый к обеду, уставленный прочной корабельной посудой с остатками пищи: банка с пастилой, кофейная гуща в кружках, какие-то неузнаваемые остатки пищи, хлеб, несколько гренков и жестянка со сгущенным молоком. Скатерть, первоначально красного цвета, была испещрена бурыми пятнами, вероятно кофейными, на капитанском конце, а на противоположном — откинута; здесь стояла чернильница и лежало перо. Стулья были расставлены вокруг стола в беспорядке, как будто обед уже кончился и собеседники курили и болтали; один из стульев, сломанный, валялся на полу.
— Смотрите-ка, они составляли шканечный журнал,— сказал Нэрс, указывая на чернильницу.— Захвачены врасплох, как водится. Любопытно знать, существовал ли такой капитан, у которого журнал был доведен до дня крушения. Обыкновенно им приходится заполнять пустое место за целый месяц, как приходилось Чарльзу Диккенсу в его периодических повестях. Ах, эти сосальщики лимонного сока! — прибавил он презрительно.— Пастила и гренки для самого! Грязные, неряшливые свиньи!
Эти критические замечания об отсутствующих неприятно задели меня. Я не питал симпатии к капитану Тренту или кому бы то ни было из исчезнувшей команды, но заброшенность и беспорядок когда-то обитаемой каюты произвели на меня тяжелое впечатление. Смерть творения рук человеческих так же печальна, как смерть самого человека; и от всего окружающего на меня веяло трагедией.
— Скверно здесь,— сказал я.— Пойдемте на палубу, там легче дышать.
Капитан кивнул головой.
— Да, тоскливо,— сказал он.— Но мне нужно сначала добыть какой-нибудь сигнал. Капитан Трент еще не был здесь, но явится в скором времени, и ему будет приятно увидеть сигнал на бриге.
— Нельзя ли вывесить официальное уведомление? — спросил я, увлеченный этой выдумкой.— В таком роде: «Продан для удовлетворения страховщиков, за подробностями обращаться к Дж. Пинкертону, Монтана-Блок, С. Ф.».
— Ну,— возразил Нэрс,— может быть, какой-нибудь старый корабельный квартирмейстер и сумеет передать это сигналом, если вы дадите ему на это день и фунт табаку для подкрепления. Но мне это не по силам. Я должен выбрать что-нибудь коротенькое и приятное: КВ — настоятельный сигнал, «Повернуть назад»; или LM, тоже настоятельный, «Ваша стоянка не безопасна»; или, что вы скажете о PQH? — «Передайте моим хозяевам, что судно оправдало все ожидания».
— Это преждевременно,— заметил я,— но зато взбесит Трента. Я за PQH.
Мы нашли флаги в каюте Трента; Нэрс выбрал тот, который ему требовался, и мы вернулись на палубу. Солнце уже садилось, наступали сумерки.
— Эй, бросьте ее, дуралей! — гаркнул капитан матросу, который пил из бочки с пресной водой.— Это гнилая вода!
— Прошу прощения, сэр,— ответил матрос.— На вкус совсем свежая.
— Посмотрим,— сказал Нэрс и, взяв кружку, попробовал воду.— Да, в самом деле,— прибавил он.— Должно быть, загнила, а потом опять сделалась свежей. Странно, не правда ли, мистер Додд? Хотя я видел нечто подобное на мысе Горнер.
Что-то в его интонации заставило меня взглянуть ему в лицо; он поднимался на цыпочки, и оглядывался по сторонам, как человек, охваченный любопытством, и все его выражение и манеры говорили о каком-то подавляемом возбуждении.
— Вы сами не верите тому, что говорите! — заметил я.
— О, я знаю, что знаю,— ответил он, успокоительно дотрагиваясь до меня рукой.— Это вещь вполне возможная. Меня удивляет другое.
Он позвал матроса, отдал ему сигнальный флаг, а сам взялся за главный фал, дрожавший под тяжестью флага, развевавшегося наверху. Минуту спустя американский флаг, привезенный нами в шлюпке, заменил английский, а PQH развевался на фок-мачте.
— Теперь,— сказал Нэрс, следивший за вывешиванием своего сигнала с комической заботливостью американского моряка,— посмотрим, какова вода в лагуне.
Варварская какофония действующего насоса огласила шкафут, и потоки дурно пахнущей воды полились на палубу, промывая долины в птичьем помете. Нэрс прислонился к перилам, следя за потоком грязной воды, как будто в ней было что-нибудь интересное.
— Что вас занимает? — спросил я.
— Погодите, я вам скажу одну вещь,— ответил он.— Но есть и другая. Видите вы эти шлюпки: одну на рубке, две на стойках? Спрашивается, где шлюпка, которую Трент спускал, когда потерял матросов?
— Он поднял ее обратно на борт, я полагаю,— ответил я.
— Идет, если вы объясните мне, зачем! — возразил капитан.
— Так, может быть, была другая,— заметил я.
— Могла быть еще одна, на грот-люке, не отрицаю,— согласился Нэрс,— но не вижу, зачем она могла ему понадобиться? Разве прогуливаться в лунную ночь и играть на гармонике.
— В конце концов, ведь это не важно,— сказал я.
— О, конечно, не важно,— ответил он, глядя через плечо на сбегающую по желобам воду.
— А долго мы будем продолжать эту возню? — спросил я.— Мы этак выкачаем всю лагуну. Капитан Трент сам сказал, что получил пробоину и носовая часть наполнилась водой.
— Сам сказал? — повторил Нэрс с многозначительной сухостью.
Почти в ту же минуту вода иссякла, помпы перестали действовать и матросы опустили рукоятки.
— Вот, как вам это нравится? — спросил Нэрс.— Я вам говорю, мистер Додд,— продолжал он, понизив голос, но не изменяя своей удобной позы — бриг так же невредим, как «Нора Крейна». Я подозревал это раньше, чем мы вошли на борт, а теперь знаю.
— Это невозможно! — воскликнул я.— Какого же вы мнения о Тренте?
— У меня нет никакого мнения о Тренте; я не знаю, лжец ли он или только старая баба; я просто говорю вам о факте,— сказал Нэрс.— И я скажу больше,— прибавил он.— Мне самому случалось садиться на мель в глубокосидящих судах, я знаю, что говорю; я скажу, что после первого толчка, прежде чем бриг зарылся, семь-восемь часов работы могли бы освободить его, и всякий, кто хоть года два плавал по морю, должен знать это.
Я не мог удержаться от восклицания.
Нэрс предостерегающе поднял палец.
— Пусть они не знают об этом,— сказал он.— Думайте что угодно, но не говорите ничего.
Я оглянулся кругом; сумерки сменились наступающей ночью; мерцание фонаря указывало место нашей шхуны; матросы, освободившиеся от работы, стояли на шкафуте, покуривая трубки, освещавшие их лица.
— Почему Трент не вывел судна? — спросил капитан.— Зачем ему понадобилось покупать его во Фриско за баснословную сумму, когда он мог сам привести его туда?
— Может быть, он не знал тогда его ценности,— заметил я.
— Желаю, чтобы он знал его ценность теперь! — воскликнул Нэрс.— Как бы то ни было, я не хочу обескураживать вас, мистер Додд; я знаю, какая тревога у вас на душе, и вот что я вам скажу: я не терял времени, пока мы шли сюда; да и здесь намерен приняться за работу как следует. Мне хотелось бы успокоить вас, вам не придется жаловаться на меня.
Было что-то искреннее и дружеское в его голосе, и мы обменялись тем крепким, быстрым рукопожатием, которое так много значит у народов, говорящих на английском языке.
— Будем действовать, старина,— сказал он.— Мы пожали друг другу руки, как верные приятели, и вы увидите, что от этого моя работа пойдет не хуже. А теперь едем ужинать.
После ужина мы с ленивым любопытством мореплавателей отправились при лунном свете на берег и высадились на Мидль-Брукс-Айленде. Плоская отмель окружала его со всех сторон; средняя часть представляла чащу кустарников, из которых самые крупные были не выше пяти футов; в ней гнездились морские птицы. Мы пытались пробраться сквозь нее, но оказалось, что легче пройти через Трафальгар-сквер в день демонстрации, чем справиться с этими полчищами спящих птиц. Гнезда опрокидывались, яйца трещали под нашими ногами, крылья били нас по лицу, клювы угрожали нашим глазам, крик оглушал нас, наполнял весь остров и поднимался высоко к небу.
Не обойти ли нам остров берегом? — сказал Нэрс, когда мы отступили.
Матросы были заняты сбором яиц, так что никто не последовал за нами.
Наш путь лежал по рыхлому песку у самой воды; с одной стороны чаща, из которой нас только что выставили, с другой лагуна, с широкой дорожкой лунного света, а за нею линия внешних бурунов, то темная, то блестящая, то поднимающаяся, то падающая. Побережье было усеяно обломками разбившихся судов и наносным лесом: несколько секвойевых и сосновых бревен, две мачты джонок, старн-пост европейского корабля — на все это мы смотрели не без серьезного участия, так как все это говорило об опасностях моря и о бедствиях потерпевших кораблекрушение. В этом тревожном настроении мы обошли остров, поглядели на южную оконечность его соседа, прошли по западной стороне в тени кустарников и снова вышли на лунный свет на противоположном конце.
Вправо от нас, на расстоянии полумили, чуть покачивалась на якоре шхуна. На берегу, на полмили ближе к другому концу, туча взлетавших птиц указывала то место, скрытое от нас кустарниками, где матросы со свойственной им ненасытностью продолжали собирать яйца. Вправо от нас, в небольшой песчаной выемке, лежала на берегу шлюпка.
Нэрс отшатнулся в тень кустарников.
— Что за чертовщина? — прошептал он.
— Трент,— ответил я с волнением.
— Чертовски глупо было с нашей стороны высаживаться на берег безоружными,— сказал он.— Надо, однако, узнать, в чем дело.
Лицо его было бледно, и голос выдавал сильное волнение. Он достал из кармана свисток.
— На случай, если придется сыграть арию,— заметил он с усмешкой, и, зажав его между зубами, выступил на освещенную луной окраину, которую мы прошли быстрыми шагами, бросая кругом подозрительные взгляды. Ни один листок не шелохнулся; подойдя к лодке, мы убедились, что она брошена здесь давно. Это был восемнадцатифутовый вельбот обычного типа с веслами и уключинами. Два или три бочонка лежали на дне, один был вскрыт и распространял отвратительный запах; на них оказалось тоже новозеландское клеймо, что и на бочонках с мясом, найденных на бриге.
— Вот где оказалась шлюпка,— сказал я,— стало быть, одно из ваших недоумений устраняется.
— Гм! — произнес он.
На дне лодки скопилась вода. Он наклонился и попробовал ее.
— Пресная,— сказал он.— Дождевая вода.
— Это вас не удивляет? — спросил я.
— Нет.
— Так о чем же вы беспокоитесь? — воскликнул я.
— Не ясно ли, мистер Додд! — воскликнул он.— Вельбот, пять ясеневых весел и бочонок с протухшей свининой!
— Ну, что же это значит? — спросил я.
— Ну, вот что,— снизошел он до объяснения.— Мне вовсе нет надобности в четвертой шлюпке; но шлюпка этого типа венчает дело. Я не говорю, что это тип редкий в здешних водах; он обыкновенен, как грязь; торговцы пользуются им для береговых поездок. Но «Летучее Облачко»? Глубоководный бродяга, делающий рейсы между большими портами — Калькуттой, и Рангуном, и Фриско, и Кантон-Райвер? Нет, не выходит.
Мы говорили, облокотившись на планширь вельбота. Капитан стоял ближе к носу и лениво играл причальной веревкой, как вдруг какая-то мысль поразила его. Он стал перебирать веревку руками, уставившись на ее конец.
— Что-нибудь не в порядке? — спросил я.
— Знаете ли вы, мистер Додд,— сказал он каким-то странным тоном,— этот бакштов был перерезан! Моряк всегда отвязывает конец веревки, но этот был перерезан холодной сталью. Это вовсе не похоже на матросов,— прибавил он.— Постойте-ка, я прилажу, куда следует.
— Но что же из всего этого следует? — спросил я.
— Из этого следует одно,— ответил он.— Из этого следует, что Трент лгун. Сдается мне, что история «Летучего Облачка» гораздо живописнее, чем он ее рассказывал.
Полчаса спустя вельбот лежал за кормой «Норы Крейны», а Нэрс и я улеглись по койкам, молчаливые и ошеломленные нашими последними открытиями.
Отзывы о сказке / рассказе: