Однажды после лекций Джефферсон Томс зашел в робокафе выпить кофе и позаниматься философией. Он сел, сложил стопкой учебники и увидел девушку, которая командовала роботами-официантами. У нее были дымчато-серые глаза и волосы цвета ракетного выхлопа. При виде ее стройного стана и аппетитных выпуклостей Томс ощутил комок в горле и вдруг представил осенний вечер, дождь и свечи.
Так и снизошла любовь на Джефферсона Томса. Обычно он был очень замкнут, но тут отверг роботизированное обслуживание и позвал девушку. Когда она подошла, Джефферсон сбивчиво замямлил, изнемогая под наплывом чувств. Однако все-таки ухитрился пригласить ее на свидание.
Странно, но девушке, которую звали Дорис, приглянулся коренастый черноволосый студент, и она немедленно согласилась. И с этого начались беды Джефферсона Томса.
Любовь он нашел прекрасной, но крайне докучливой, несмотря на его глубокие познания в философии. Любовь оказалась напастью даже в ту эпоху, когда космические лайнеры соединяли миры, с болезнями было покончено, о войнах никто не помышлял и все, что представляло самомалейшую важность, устроилось наилучшим образом.
Старушка Земля процветала как никогда. Города сверкали пластмассой и нержавейкой. Сохранившиеся леса превратились в ухоженные островки зелени для абсолютно безопасных пикников, поскольку всех зверей и насекомых переместили в охраняемые зоопарки, где с восхитительной точностью воспроизвели естественную среду.
Овладели даже земным климатом. На дождь выделялись квоты, и фермеры получали его ранним утром, между тремя и половиной четвертого; люди собирались на стадионы для просмотра программы закатов, а торнадо устраивали раз в год на специальной арене в ходе празднования Всемирного дня мира.
Но любовь продолжала вносить сумятицу, и это угнетало Томса.
Он просто не мог облечь свои чувства в слова. Выражения «люблю тебя», «обожаю тебя», «без ума от тебя» были избитыми и негодными. Они совершенно не передавали глубину и накал его страсти. Хуже того – обесценивали ее, так как звучали в каждом стереофильме, во всех второсортных пьесах. Люди применяли их в обыденных разговорах и заявляли, что «любят свиные отбивные», «обожают закаты» и «без ума от тенниса».
Томс восставал против этого всем существом. Он дал зарок никогда не описывать свою любовь словами для отбивных, но в смятении обнаружил, что других нет.
Он поделился своим затруднением с преподавателем философии.
– Мистер Томс, – ответил профессор, устало сняв очки и сделав ими неопределенный жест, – любовь, как ее принято называть, еще не подвластна нашему практическому вмешательству. В этой области не проводилось никаких серьезных исследований, если не считать изучения так называемого любовного языка тианской расы.
Это не помогло. Томс продолжал размышлять о любви и Дорис. Сидя на веранде долгими мучительными вечерами, когда на лице Дорис играли тени от виноградных лоз, Томс силился выразить свои чувства. И, брезгуя затертыми оборотами, он шел на вычурные изыски.
– Я испытываю к тебе чувства, которые питает к планете звезда, – говорил Томс.
– Круто! – отвечала она, глубоко польщенная этим космическим сравнением.
– Нет, не так, – поправлялся Томс. – Я хотел выразить чувство большее – ну вот, допустим, когда ты идешь, мне это напоминает…
– Что?
– Лань на лесной опушке, – хмурился он.
– Какая прелесть!
– Да я не хотел никакой прелести. Я старался передать неуклюжесть, которая свойственна юности, и в то же время…
– Милый, разве я неуклюжая? Мой учитель танцев…
– Нет же, я не хотел назвать тебя неуклюжей. Но суть неуклюжести заключается в том, что…
– Понимаю, – сказала она в итоге.
Но Томс знал, что это не так.
Пришлось отказаться от экстравагантностей. Вскоре он поймал себя на том, что не может сказать Дорис вообще ничего важного, поскольку слова и близко не передавали того, что он имел в виду.
Их общение наполнилось долгими мрачными паузами, и девушка встревожилась.
– Джефф, – настаивала она, – но что-то же ты можешь сказать!
Томс пожимал плечами.
– Не важно! – заявила однажды Дорис. – Пусть это будет не точно то, чего тебе хочется.
Томс только вздохнул.
– Прошу тебя! – расплакалась она. – Скажи хоть что-нибудь! Это невыносимо!
– О черт!..
– Ну? – выдохнула она, изменившись в лице.
– Да я не об этом, – ответил Томс, опять погружаясь в свое угрюмое молчание.
Наконец он сделал Дорис предложение. Он был готов признать, что «любит» ее, но развивать этот посыл отказался. Он объяснил, что брак должен опираться на доверие, иначе он будет обречен, едва образуется. Если с самого начала обесценить и оболгать чувства, то что же дальше?
Дорис нашла его излияния восхитительными, но замуж идти не захотела.
– Ты обязан говорить девушке, что любишь ее, – заявила она. – По сто раз на дню, Джефферсон, и даже этого мало.
– Но я же люблю тебя! – запротестовал Томс. – То есть у меня налицо эмоция, соответствующая…
– Прошу тебя, прекрати!
Попав в такое затруднительное положение, Томс вспомнил о любовном языке и отправился к профессору навести справки.
– Говорят, – ответил ему профессор, – что у аборигенов Тианы-два существовал уникальный язык для выражения любовных переживаний. Тианцам казалось немыслимым произнести: «Я тебя люблю». Они прибегали к высказыванию, которое точно передавало характер и категорию любви, испытываемой в определенный момент. И эту формулировку закрепляли только за данным случаем, не используя ни в каких других.
Томс кивнул, и профессор продолжил:
– Конечно, с таким языком техника любострастия достигла невообразимого совершенства. По нашим сведениям, обычные приемы по сравнению с нею напоминают ухаживания гризли в период гона. – Профессор смущенно кашлянул.
– Именно это мне и нужно! – воскликнул Томс.
– Странно, – заметил профессор. – Техника любопытная, но вашей собственной, несомненно, хватает для большинства нужд. А природа любовного языка такова, что он адресуется всего одному лицу. Мне кажется, что его изучение – напрасная трата времени.
– Труд во имя любви, – изрек Томс, – важнее всего на свете, ибо приносит богатый урожай чувств.
– Избавьте меня от скверных панегириков, мистер Томс. Зачем так шуметь по поводу любви?
– Это единственная в мире совершенная вещь, – пылко ответил Томс. – И если понадобится выучить специальный язык, чтобы оценить ее по достоинству, то отлынивать нельзя. Скажите, а далеко ли до Тианы-два?
– Приличный путь, – молвил профессор с вялой улыбкой. – И безрадостный, потому что эта раса вымерла.
– Вымерла! Но почему? Эпидемия? Агрессия?
– Одна из загадок Галактики, – мрачно ответил собеседник.
– Значит, язык утрачен!
– Не совсем. Двадцать лет назад землянин по имени Джордж Варрис отправился на Тиану и научился любовному языку у последних туземцев. – Профессор пожал плечами. – Его отчет не показался мне достаточно важным, чтобы углубляться.
Томс отыскал Варриса в межзвездном справочнике «Кто есть кто» и выяснил, что тому принадлежит честь открытия Тианы. Варрис какое-то время изучал и соседние планеты, но в итоге вернулся на пустынную Тиану и посвятил жизнь всестороннему исследованию ее культуры.
Узнав об этом, Томс погрузился в тяжкие раздумья. Путешествие на Тиану обещало быть нелегким, долгим и дорогим. Пока он будет добираться, Варрис может умереть, а если нет, то возьмет да и откажется учить языку. Стоит ли игра свеч?
– Стоит ли этого любовь? – спросил у себя Томс, уже зная ответ.
И вот он продал музыкальный центр, электронный ежедневник, учебники и несколько акций, которые достались ему от деда, после чего заказал билет до Крантиса-4, ближайшего к Тиане пункта, с которым имелось регулярное сообщение. Покончив с приготовлениями, Томс пошел к Дорис и сказал:
– Когда я вернусь, то смогу в точности донести до тебя, как сильно… Я имею в виду конкретное качество и категорию… В общем, когда я овладею тианской техникой, ты познаешь любовь, какой не знала ни одна женщина в мире!
– Ты серьезно? – спросила она, лучась глазами.
– Видишь ли, – ответил Томс, – термин «любовь» выражает не все. Но я говорю о чем-то очень похожем.
– Я буду ждать тебя, Джефф, – пообещала Дорис. – Но… не задерживайся, пожалуйста.
Джефферсон Томс кивнул, сморгнул слезы, безмолвно сжал Дорис в объятиях и поспешил в космопорт.
Через час он уже летел.
Минуло четыре месяца нелегких испытаний, и Томс очутился на Тиане. Постояв на столичной окраине, он медленно пошел по широкому и безлюдному главному проспекту. Величественные здания с обеих сторон возносились на головокружительную высоту. Томс заглянул в окно и увидел сложную аппаратуру с блестящими пультами. При помощи карманного тиано-английского словаря ему удалось перевести надпись на одном из домов.
«Бюро консультаций по вопросам любви четвертой степени».
Другие здания были очень похожи – забиты вычислительной техникой, панелями, перфолентами и тому подобным. Томс миновал Научно-исследовательский институт запоздалой страсти, поглазел на двухсотэтажный Приют для эмоционально неразвитых и оценил еще несколько учреждений. Перед ним забрезжила восхитительная, достойная благоговения истина.
Весь город предназначался для изучения любви и содействия ей.
Обдумать это открытие как следует он не успел. Перед ним высилось огромное здание с надписью «Общая служба любви». Из мраморного подъезда вышел старец.
– Кто ты такой, черт возьми?! – спросил он.
– Я Джефферсон Томс с Земли, мистер Варрис. Прибыл для изучения любовного языка.
Варрис вскинул косматые белые брови. Он был сутулым сморщенным старикашкой, и у него дрожали колени, но глаза оставались живыми и полнились холодным подозрением.
– Небось возомнил, что язык сделает тебя привлекательнее для женщин, – произнес Варрис. – Не обольщайся, юноша. Конечно, у знания есть свои плюсы. Но есть и несомненные минусы, как выяснили тианцы.
– Какие минусы? – осведомился Томс.
Варрис осклабился, обнажив одинокий желтый зуб.
– Тебе не понять. Для выявления недостатков знания нужно обладать самим знанием.
– Тем не менее, – сказал Томс, – я хочу выучить этот язык.
Варрис задумчиво рассматривал его.
– Но это не простое дело, Томс. Любовный язык – штука сложная, как нейрохирургия или корпоративное право. Он требует великих трудов, а также способностей.
– Я буду трудиться. И я уверен, что способности у меня есть.
– Так думает большинство, – отозвался Варрис. – И чаще всего ошибается. Но ничего, ничего. Давно у меня не было собеседника! Посмотрим, Томс, на что ты годен.
Они вошли в здание Общей службы, которое Варрис назвал своим домом. Затем отправились в главную аппаратную, где старик расстелил спальный мешок и поставил походную печку. Там, в тени гигантских калькуляторов, и началось обучение Томса.
Варрис был дотошным педагогом. Сперва он прибегнул к портативному семантическому дифференциатору и научил Томса выделять летучее предчувствие, возникающее в присутствии любимой, а также выявлять тонкое напряжение, которое образуется при постепенной актуализации любви.
Томас узнал, что об этих ощущениях нельзя говорить напрямик, ибо откровенность отпугивает любовь. Их следует выражать сравнениями, метафорами и гиперболами, невинной ложью и полуправдой. Таким образом создается атмосфера и закладывается фундамент любви. А разум, обманутый собственной предрасположенностью, размышляет о шуме прибоя и бушующем море, о скорбных черных скалах и кукурузных полях.
– Прекрасные образы, – восхитился Томс.
– Это только примеры, – ответил Варрис. – Теперь ты должен выучить все.
И Томс приступил к заучиванию бесконечного списка чудес природы, с которыми сопоставлялись ощущения, а также соответствующих стадий любовного предчувствия. В этом смысле язык был несказанно развит. Каждое состояние или предмет, существовавший в природе и имевший аналог в предвосхищении любви, был занесен в каталог, классифицирован и сопровожден подходящими модифицирующими прилагательными.
Когда Томс выучил список, Варрис обратил его к восприятиям любви. Томс ознакомился со странными мелочами, которые образовывали любовное состояние. Иные были до смешного диковинными.
Старик устроил ему выволочку:
– Любовь – дело серьезное, Томс! Похоже, тебя забавляет тот факт, что к ней нередко предрасполагают скорость и направление ветра.
– По-моему, это глупость, – признал Томс.
– Есть вещи и более странные, – ответствовал Варрис и назвал еще один фактор.
Томс поежился:
– Вот уж в это я не могу поверить. Это нелепо. Любому известно…
– Если любому известно, как устроена любовь, то почему никто не свел ее к формуле? Каша в голове, Томс! Вот ответ. Каша в голове и нежелание принять голые факты. Если ты не можешь взглянуть им в лицо…
– Я могу взглянуть в лицо чему угодно, если понадобится, – возразил Томс. – Давайте продолжим.
Летели недели, и Томс познал слова, которые выражали первую интенсификацию влечения, нюанс за нюансом, пока не сформируется привязанность. Он выяснил, что такое привязанность на самом деле, и выучил три слова для ее выражения. Это привело его к риторике ощущений, когда на первый план выступало тело.
Здесь язык переставал быть символическим и становился конкретным, имея дело с чувствами, которые вызывались определенными словами, а главное – определенными физическими действиями.
Удивительная черная машинка преподала Томсу тридцать восемь отдельных и разнородных ощущений, которые способно возбудить прикосновение руки, и он научился распознавать соответствующую зону, не больше десятицентовика и находящуюся под правой лопаткой.
Он освоил совершенно новую систему ласк, благодаря которой нервные импульсы буквально взрывались по ходу проводящих путей не только наружу, но и внутрь, а перед глазами плясали разноцветные искры.
Он также ознакомился с социальными преимуществами показной десенсибилизации.
Он узнал о телесной любви много такого, о чем только смутно подозревал, и еще больше такого, о чем не подозревал никто.
Эти познания напугали его. Томс считал себя как минимум сносным любовником. Теперь оказалось, что он не смыслил в этом деле ничего, вообще ничего, и его лучшие достижения напоминали забавы влюбленного гиппопотама.
– А ты чего ждал? – спросил Варрис. – Для хорошего сексуального акта, Томс, нужно учиться и трудиться больше, чем ради всякого другого занятия. Тебе все еще хочется преуспеть?
– Безусловно! – ответил Томс. – Помилуйте, когда я стану экспертом в любви, я буду… я смогу…
– Это не мое дело, – перебил его старец. – Вернемся к нашим урокам.
Томс перешел к любовным циклам. Ему открылось, что любви присуща динамика, постоянные падения и взлеты, которые происходят в определенных режимах. Больших режимов пятьдесят два, малых – триста шесть, а также имеются исключения: четыре общих и девять частных.
Томс вызубрил их лучше собственного имени.
Он освоил практику третичного прикосновения. И навсегда запомнил день, когда понял, что собой на самом деле представляет женская грудь.
– Но я не смогу сказать это женщине! – ужаснулся Томс.
– Разве это не правда? – возразил Варрис.
– Нет! То есть да. Наверно. Но это нелестно!
– Так только кажется. Вдумайся, Томс. Так ли уж нелестно?
Томс вдумался и обнаружил под оскорблением комплимент, познав таким образом очередной аспект любовного языка.
Вскоре он был готов для изучения мнимых отказов. Он открыл, что каждому уровню любви соответствует уровень ненависти, которая сама по себе есть форма любви. Он пришел к пониманию того, насколько ценна ненависть, как она облекает любовь в плоть и кровь и как даже безразличие и отвращение укореняются в природе любви.
Варрис устроил Томсу десятичасовой экзамен, который ученик выдержал с превосходными оценками. Томсу не терпелось закончить курс, но Варрис заметил, что у него дергается левый глаз и дрожат руки.
– Тебе нужен отпуск, – констатировал старик.
Томс и сам об этом подумывал.
– Пожалуй, вы правы, – признал он с плохо скрываемым жаром. – Сгоняю-ка я на пару недель на Цитеру-пять.
Варрис, которому была известна репутация Цитеры-5, цинично улыбнулся:
– Что, неймется применить новые знания?
– Ну а почему бы и нет? Для этого они и существуют.
– Только после того, как усваиваются.
– Но я их усвоил! Давайте назовем это практикой. Или дипломной работой.
– Диплом не нужен, – возразил Варрис.
– Да черт возьми! – вспылил Томс. – Мне же необходимо набраться какого-то опыта! Я должен посмотреть, как все это действует. Особенно метод тридцать три эс-ви. В теории выглядит замечательно, но хочется проверить на местности. Нет ничего лучше непосредственного опыта, чтобы закрепить…
– Ты что же, проделал весь этот путь, чтобы стать сверхискусителем? – осведомился Варрис с нескрываемым отвращением.
– Конечно нет. Но небольшое упражнение не помешает…
– Твои познания в механике ощущений бесполезны без постижения сути любви. Ты слишком далеко продвинулся, чтобы довольствоваться примитивными наслаждениями.
Томс понял сердцем, что это правда. Но заартачился:
– И это мне тоже хочется выяснить самому!
– Улетай, – молвил Варрис, – но сюда не возвращайся. Никто не посмеет обвинить меня в том, что я выпустил на просторы Галактики подкованного, но черствого соблазнителя.
– Ах вот как? Ладно, к черту! Вернемся к нашим штудиям.
– Нет. Посмотри на себя! Если ты, юноша, еще немного поработаешь без отдыха, то лишишься способности заниматься любовью. Разве это не прискорбный финал?
Томс согласился, что да, безусловно.
– Я знаю отличное место, где можно отдохнуть от изучения любви, – сообщил ему Варрис.
Они сели в космический корабль старца и через пять дней добрались до маленького безымянного планетоида. Когда приземлились, старик привел Томса на берег быстрой речушки с алыми водами и изумрудной пеной. Чахлые прибрежные деревца имели диковинную форму и цвет киновари. Даже трава была не похожа на траву – оранжевая и синяя.
– Ну и ну! – ахнул Томс. – Все не как у нас!
– Самое нечеловеческое местечко, какое мне удалось найти в этом скучном уголке Галактики, – объяснил Варрис. – А я уж поискал, будь уверен.
Томс уставился на него. Может быть, старик выжил из ума? Но вскоре стало ясно, что имел в виду Варрис.
На протяжении месяцев Томс изучал человеческие реакции и чувства, задыхаясь в мягкой людской плоти. Он погрузился в человеческую природу, изучал ее, купался в ней, ел ее, пил и мечтал о ней. Было великим облегчением оказаться здесь, где вода алая, деревья чахлые, диковинной формы и цвета киновари, а трава оранжевая и синяя и ничто не напоминает о Земле.
Томс и Варрис разделились, ибо даже соседство с человеком являлось помехой. Ученик проводил дни, бродя по берегу и восторгаясь цветами, которые при его приближении начинали стонать. Ночами играли в салочки три сморщенные луны, а утреннее солнце было не похоже на желтое земное.
В конце недели посвежевшие и отдохнувшие Томс и Варрис вернулись в Г’сель – тианский город, предназначенный для постижения любви.
Томс выучил пятьсот шесть нюансов правильной любви, от первого намека на ее возможность до предельного чувства, которое было настолько мощным, что его испытали всего пять мужчин и одна женщина, а самый крепкий из них не прожил и часа.
Под надзором сонма маленьких взаимосвязанных калькуляторов он изучил интенсификацию любви.
Он усвоил тысячу ощущений, на которые способно человеческое тело, а также научился усиливать их до нестерпимого уровня и превращать нестерпимое в переносимое и, наконец, в приятное, на каковой стадии организм оказывался в шаге от гибели.
После этого ему преподали кое-какие вещи, которые никогда не выражались словами – и, если повезет, так и не выразятся.
– На этом все, – сказал в один прекрасный день Варрис.
– Все?
– Да, Томс. У сердца больше нет от тебя секретов. Нет их, если угодно, и у души, а также у рассудка и органов пищеварения. Ты овладел любовным языком. Можешь возвращаться к своей подружке.
– Так я и сделаю! – воскликнул Томс. – Наконец-то она узнает, как я ее люблю!
– Пришли открытку, – попросил Варрис. – Напиши о твоих успехах.
– Обязательно, – пообещал Томс.
Он горячо пожал учителю руку и отбыл на Землю.
Когда долгий полет завершился, Томс поспешил к Дорис. Его лоб покрылся градинами пота, а руки тряслись. Он классифицировал это как тремор предвкушения второй степени, с оттенком мазохизма. Но это не помогло: его ожидало первое практическое занятие, и он нервничал. Всему ли он научился?
Томс позвонил.
Дорис отворила, и Томс увидел, что она прекраснее, чем он помнил: дымчато-серые глаза, подернутые слезой; волосы цвета ракетного выхлопа, стройный стан, аппетитные выпуклости. Он снова ощутил комок в горле и представил осенний вечер, дождь и свечи.
– Я вернулся, – каркнул он.
– О Джефф! – еле слышно отозвалась она.
Томс смотрел, не в силах вымолвить ни слова.
– Тебя так долго не было, Джефф, и я гадала, стоило ли все это трудов. Теперь мне ясно.
– Тебе… ясно?
– Да, любимый! Я ждала тебя! Я прождала бы и сотню лет, и тысячу! Я люблю тебя, Джефф!
Дорис упала в его объятия.
– Теперь скажи мне, Джефф, – велела она. – Говори же!
И Томс взглянул на нее, и почувствовал, и постиг; он обратился к разрядам и классам, справился у модификаторов, проверил и перепроверил. Потом поискал еще, и после тщательного отбора, уверившись полностью и рассмотрев текущее состояние сознания, а также не забыв принять во внимание климатические условия, фазу луны, скорость и направление ветра, солнечные пятна и другие явления, которые ожидаемо влияли на любовь, он произнес:
– Милая, ты мне весьма нравишься.
– Джефф! Я знаю, что ты способен на большее! Любовный язык…
– Язык чертовски точен, – возразил несчастный Томс. – Прости, но высказывание «ты мне весьма нравишься» исчерпывающе описывает мои чувства.
– Ты это серьезно, Джефф?!
– Да, – брякнул он.
– Пошел ты к черту, Джефф!
За этим, конечно, последовала мучительная сцена и крайне неприятное расставание. Томс отправился скитаться по свету.
Кем он только не работал – заклепщиком на линии «Сатурн – Локхид» и уборщиком на торговом маршруте «Хельг – Виносце»; какое-то время был фермером в кибуце на Израиле-4. Несколько лет околачивался во Внутренней Далмианской системе и жил в основном на подаяния. Потом был Новилоцессиль, где он познакомился с симпатичной шатенкой, за которой начал ухаживать, а дальше, как и положено, женился на ней и обзавелся домом.
Друзья говорят, что Томсы живут неплохо, хоть дома у них неуютно. Место приличное, но раздражает алая речка по соседству. И как ужиться с красными деревьями, оранжево-синей травой, стонущими цветами и тремя сморщенными лунами, которые гоняются друг за дружкой в чужих небесах?
Но Томсу нравится, а миссис Томс, если на то пошло, покладистая молодая женщина.
Томс написал на Землю своему профессору философии, сообщив, что разрешил загадку вымирания тианцев, сделав это просто так, развлечения ради. Он усмотрел причину в научных исследованиях, которые парализовали практику. По его убеждению, тианцы настолько увлеклись наукой любви, что просто не успевали перейти к делу.
А потом он послал открытку и Джорджу Варрису. Коротко сообщил, что женился, благо сумел найти девушку, к которой испытал «весьма основательную симпатию».
– Везучий, чертяка, – буркнул Варрис, прочитав открытку. – Сам-то я не продвинулся дальше «неуловимо приятной».
Отзывы о сказке / рассказе: