Туве Янссон — Мемуары папы Муми-тролля: Сказка

— Тетка Хемулихи научила меня писать. Я знаю почти весь алфавит! Все буквы, кроме в, э, и, й! Она мне диктовала, а я писал. Вот что она говорит. — Клипдасс перевел дух и начал с трудом читать:

На холмах все замерло.

— Что такое «отраттельный»? — спросил я.

— Ясное дело — отвратительный, — отвечал Клипдасс.

— А тебе нравятся воспитательные игры? — осторожно спросил Фредриксон.

— Ужасно нравятся! — сказал Клипдасс.

Я сел, слегка ошарашенный.

— Будь добр, разверни пакет! — крикнул Шнырек. Клипдасс торжественно перегрыз веревочку, и все увидели фотографию тетки Хемулихи в полный рост: тетка Хемулихи — королева клипдассов.

— А нос у нее вовсе не отъеден! — воскликнул Шнырек. — Как я счастлив! Вот здорово!

— Дорогой, взгляни на рамку, — сказала Сос.

Мы все взглянули и ахнули. Рамка была из настоящего испанского золота с розами из топазов и хризолитов по углам. А по внутреннему краю шла полоска из бриллиантов (обратная сторона была украшена простенькой бирюзой).

— Как ты думаешь, их можно отковырнуть? — поинтересовалась Сос.

— Конечно, можно! — восторженно крикнул Шнырек.

И как раз в эту минуту со стороны залива донесся громовой голос:

— Ну! Семьсот пещер в моей маленькой конуре! Я знай себе жду утреннего кофе, а ни один из вас и не думает удружить старому Эдварду!

Прошло уже несколько дней с тех пор, как Муми-папа рассказал о свадьбе Шнырька. Папа сидел с семьей на веранде. Был ветреный сентябрьский вечер. Муми-мама сварила кофе, приготовила бутерброды с джемом и по-праздничному украсила дом.

— Ну так что же?.. — с интересом спросила она.

— Сегодня я закончил писать мемуары, — сказал папа. — Заключение будет записано в сорок пять минут седьмого. Я имею в виду последнюю фразу. И вы сами решите, понравится ли вам она.

— А там ничего не будет сказано о том, как ты бродяжничал с хатифнаттами? — спросил Снусмумрик.

— Нет, — ответил папа. — Понимаешь, это должна быть поучительная книга.

— Потому-то и надо было об этом написать! — воскликнул Снифф.

— Ш-ш-ш… — погрозила ему коготком Муми-мама. — А я появлюсь в этой книге? — И при этом ужасно покраснела.

Папа сделаал три больших глотка из своего большого стакана с соком и ответил:

— Слушай меня внимательно, сынок, ведь в последнем отрывке рассказывается о том, как я нашел твою маму.

Тут он открыл черную тетрадь и стал читать.

Наступила осень, и серые дожди надолго заволокли остров Самодержца густым туманом.

Я был твердо уверен в том, что наш блистательный эксперимент с «Морским оркестром» был только началом большого путешествия в огромный мир. Однако вышло иначе. Это приключение оказалось вершиной нашей жизни, самым замечательным событием, но без продолжения.

По возвращении домой, когда суматоха, связанная со свадьбой Шнырька, улеглась, Фредриксон начал совершенствовать свое изобретение. Одно изменял, другое пристраивал, прилаживал, шлифовал, чистил, красил, и под конец «Морской оркестр» стал походить на нарядную гостиную.

Иногда Фредриксон устраивал прогулки с Самодержцем или Королевской Вольной колонией, но к обеду всегда возвращался.

Я мечтал отправиться дальше, чахнул от тоски по большому миру, который ждал меня и никак не мог дождаться. А дождь лил сильнее и сильнее, и все время находилась работа: то надо было чинить руль, электропроводку или канатный люк, то что-нибудь переделывать.

Пришло время штормов.

Дом Мюмлы-мамы сдуло ветром, а дочь ее, Мюмла, простудилась, оттого что спала на дворе. Дождь накапаал и в кофейную банку Шнырька. У одного меня был нормальный дом с хорошей печкой. Что оставалось делать? Разумеется, все потерпевшие, измученные неудачники поселились у меня в доме. Теперь мы жили одной семьей и вели самую обыкновенную жизнь, а мне от этого становилось все скучнее и скучнее.

Не могу описать, как это скверно, когда твои друзья либо женятся, либо становятся королевскими изобретателями. Сегодня ты входишь в беспечную компанию любителей приключений, готовых отправиться в любой путь, как только наскучит оставаться на одном месте. Отправляйся, куда только захочешь, перед тобой карта всего мира… И вдруг… Путешествия перестают их интересовать! Им хочется жить в тепле! Они боятся дождя! Они начинают собирать вещи, которые некуда поместить! Они говорят только о разных пустяках… Ни на что серьезное они уже решиться не могут… Раньше они прилаживали парус, а теперь строгают полочки для фарфоровых безделушек. Ах, разве можно говорить об этом без слез!

Хуже всего было то, что домоседы заразили и меня своим оседлым настроением. Чем уютнее мне становилось сидеть с ними у камина, тем труднее было снова стать свободным и смелым, как морской орел. Вы понимаете меня, дорогие читатели? Я сидел взаперти, все помыслы мои были о свободе, а за окном бушевал шторм и лил дождь.

В тот особенно важный вечер, о котором я сейчас расскажу, погода была прескверная. Крыша дрожала и скрипела, порывы юго-западного ветра рвали на части идущий из трубы дым, дождь сильно стучал по крыше веранды (я переделал капитанский мостик в веранду, пристроив к ней узорчатые перила).

— Мама! Ты почитаешь нам вслух? — попросили малыши Мюмлы-мамы, лежа в кроватках.

— Конечно, почитаю, — отвечала Мюмла-мама, — на чем мы остановились?

— …Полицейский… инспектор Твиге… медленно… подкрался… ближе! — отбарабанили малыши.

— Хорошо, — сказала им мама. — «Полицейский инспектор Твиге медленно подкрался ближе. Что это там блеснуло, дуло револьвера? Полный холодной решимости нанести карающий удар, он скользнул дальше, остановился и снова начал продвигаться вперед»…

Я рассеянно слушал Мюмлу-маму, ведь этот рассказ я знал почти наизусть.

— А мне эта история нравится, — сказало привидение, вышивая на черном фланелевом мешочке для гвоздей скрещенные белые кости и поглядывая на часы.

Шнырек сидел у самого камина и держал Сос за лапку. Юксаре раскладывал пасьянс. Фредриксон лежал на животе и рассматривал картинки в книге «Путешествие по океану». В доме было тепло и уютно. Чем дольше я глядел на все это, тем беспокойнее становилось у меня на душе. По лапкам забегали мурашки. Дребезжащие оконные стекла то и дело облизывала морская пена.

— А каково плыть по морю в такую ночь… — сказал я.

— Восемь баллов. Если не больше, — подхватил Фредриксон и продолжал разглядывать волны на картинках.

— Пойду-ка гляну, какая погода, — пробормотал я и выскользнул за дверь. С минуту я стоял неподвижно и прислушивался.

Грозный шум волн наполнял мрак, окружавший меня. Я принюхался, прижал уши к голове и пошел навстречу ветру. Шторм, рыча, тут же набросился на меня, и я зажмурил глаза, чтобы не видеть неописуемо страшных сил, вырвавшихся на свободу осенней ночью. Лучше не думать о таких кошмарных вещах…

Впрочем, это был один из немногих случаев, когда я вовсе ни о чем не думал… Я знал лишь, что мне нужно спуститься к берегу, к ревущим волнам. Это было предчувствие. В жизни оно часто приводит к удивительным результатам.

Луна вышла из-за ночных туч, и в ее свете мокрый песок засиял, как металл. Волны с грохотом бились о берег, словно строй белых драконов, которые, выпустив когти, кидаются на препятствие, отступают со скрежетом назад, в темноту, и снова возвращаются.

Я и сейчас содрогаюсь от этих воспоминаний!

Что же заставило меня наперекор ночи и холоду (а для муми-тролля нет ничего хуже холода) блуждать в ту знаменательную ночь, в ту самую ночь, которая послала Муми-маму на наш остров? (Ах, игра свободного случая — что это за удивительная вещь!)

Уцепившись за дощечку, она плыла по волнам; ее то кидало, словно мяч, в залив, то уносило назад в море. Я ринулся на отмель и закричал изо всех сил:

— Я здесь!

Вот она появилась снова. Она выпустила доску из лапок, и ее несло на гребне волны прямо ко мне. Не моргая, смотрел я на приближающийся ко мне водяной вал. Через секунду потерпевшая была в моих объятиях, и мы беспомощно закружились в кипящем водовороте.

С неведомой мне ранее силой я крепко-накрепко уперся ногами в песчаное дно и выбрался на берег. Волны жадно хватали меня за хвост, а я упирался, боролся и наконец положил свою прекрасную ношу на берег, в безопасном, подальше от жестокого моря, месте. Ах, это было совсем не то, что спасать тетку Хемулихи! Ведь теперь это был муми-тролль, как и я сам, но еще красивее, чем я: маленький тролль женского рода, которого я спас!

Она села и запричитала:

— Где моя сумка? Спасите же мою сумку!

— Вы держите ее в своих лапках, — сказал я.

— Ах, так она при мне! — воскликнула она. — Какая радость…

Она тут же открыла ее и, порывшись, извлекла пудреницу.

— По-моему, морская вода испортила пудру, — огорченно сказала она.

— Не важно, вы и без нее прекрасны, — галантно заметил я.

Она взглянула на меня — о, это был неописуемый взгляд! — и сильно покраснела.

Позвольте мне остановиться на этом столь значительном рубеже моей бурной молодости, позвольте мне закончить свои мемуары на том, как Муми-мама — самая прекрасная из муми-троллих — вошла в мою жизнь! Она ласковым и понимающим взглядом посмотрела на все мои ребячества, и я стал вести себя здраво и разумно, и вместе с тем жизнь моя утратила очарование дикой свободы… Эта утрата, по-видимому, и засадила меня за мемуары.

Все, о чем я пишу, случилось ужасно давно, но теперь, когда я оживил в памяти эти события, мне кажется, что подобное могло бы произойти со мной снова, хотя уже на совершенно иной лад.

Я откладываю в сторону перо, которым писал свои мемуары, твердо уверенный в том, что прекрасная пора приключений наперекор всему не окончена — ведь это было бы довольно печально.

Пусть каждый достойный уважения муми-тролль задумается над моими переживаниями, моим мужеством, здравым смыслом, моими добродетелями, а возможно, и над моими глупостями (если он еще не принял решение набираться ума-разума на собственном опыте)…

На этом мемуары заканчиваются. Но за ними следует важный эпилог.

Переверните страницу!