Туве Янссон — В конце ноября: Сказка

Глава 18

И вот фонарики зажглись, красные, желтые и зеленые, они мягко отражались в черных оконных стеклах. Гости собрались в кухне, торжественно здоровались друг с другом и усаживались за стол. Но хемуль, стоя у спинки своего стула, сказал:

– Сегодня у нас праздник в честь семьи муми-троллей. Прошу вашего позволения открыть его стихотворением, которое я написал по этому случаю и посвятил его Муми-папе.

Он взял листок бумаги и с большим чувством прочел:

Все зааплодировали.

«Сей миг», – повторил Онкельскрут, – как приятно. Помню, так говорили, когда я был маленький.

– Одну минутку! – сказал хемуль. – Это не мне нужно аплодировать. Давайте помолчим полминуты в знак благодарности к семье муми-троллей. Мы едим их припасы, вернее, то, что они оставили, бродим под их деревьями, дышим воздухом снисходительной дружбы и жизнелюбия. Минута молчания!

– Ты сказал полминуты! – пробормотал Онкельскрут и стал считать секунды. Все встали и подняли рюмки, момент был торжественный. «Двадцать четыре, двадцать пять, двадцать шесть, – считал Онкельскрут, у него в тот день немного устали ноги. – Эти секунды должны бы быть моими собственными, ведь праздник-то, во всяком случае, мой, а не семьи муми-троллей. Им-то хорошо, у них живот не болит». Он был недоволен, что предок опаздывал.

В то время, как гости стояли, застыв на минуту в честь семьи муми-троллей, снаружи, откуда-то вроде бы с кухонной лестницы, донеслось странное шуршание, словно кто-то крался, шаря руками по стене дома. Филифьонка бросила быстрый взгляд на дверь – она была заперта на щеколду – и встретилась глазами с хомсой. Они оба подняли мордочки и молча принюхались.

– Я предлагаю тост! – воскликнул хемуль. – Выпьем за хорошую дружбу!

Гости отпили вино из рюмочек, рюмки были малюсенькие и очень красивые – на ножках, с полосочкой по краям. Потом все уселись.

– А теперь, – сказал хемуль, – программу продолжает самый неприметный из нас. Последний будет выступать первым, не правда ли, это справедливо, а, хомса Тофт?

Хомса открыл книгу почти в самом конце и начал читать. Он читал довольно тихо, делая паузы перед длинными словами. «Стр. 227. То, что форма существования вида, который мы пытаемся реконструировать, сохраняет характер травоядного в чисто физиологическом плане и одновременно его отношение к внешнему миру становится все более агрессивным, можно считать явлением исключительным. Что касается обострения внимания, быстроты движений, силы и прочих охотничьих инстинктов, сопровождающих обычно развитие плотоядных, то таких изменений не произошло. На зубах наблюдаются тупые жевательные поверхности, когти чисто рудиментарные, зрение слабое. Размеры его, однако, увеличились поразительно, что, говоря откровенно, может причинить неприятности особи, в течение тысячелетий дремавшей в укромных щелях и пустотах. В данном случае мы, к нашему изумлению, наблюдаем форму развития, соединяющую в себе все признаки вегетарианца с чертами ленивого простейшего, наделенного слабо выраженной и абсолютно необъяснимой агрессивностью».

– Какое там последнее слово? – спросил Онкельскрут. Он все время сидел, приложив лапу к уху. Со слухом у него было все в порядке, пока он знал, что будет сказано.

– «Агрессивностью» – довольно громко ответила Мюмла.

– Не кричи, я не глухой, – машинально сказал Онкельскрут, – а что это такое?

– Когда кто-нибудь очень злится, – пояснила Филифьонка.

– Ага, – сказал Онкельскрут, – тогда мне все ясно. Нам еще что-нибудь прочитают или, наконец, начнутся выступления? – Он начал волноваться за предка. – «Может, у него ноги устали, может, ему по лестнице не спуститься? Может, он обиделся, а может, просто уснул? Во всяком случае, что-то стряслось, – сердито думал Онкельскрут. – Эти старики просто невозможные, когда им перевалило за сто. И невежливые к тому же…»

– Мюмла! – протрубил хемуль. – Позвольте представить Мюмлу!

Мюмла ступала по полу застенчиво, но с большим достоинством. Ее распущенные волосы доставали до колен, видно было, что она вымыла их прекрасно. Мюмла быстро кивнула Снусмумрику, и он заиграл. Он играл очень медленно, Мюмла подняла руки и закружилась, делая маленькие неуверенные шажки. Шуу-шуу-тиделиду – выводила губная гармошка, незаметно звуки слились в мелодию, зазвучали веселее, и Мюмла закружилась быстрее, кухня наполнилась музыкой и движениями, а длинные рыжие волосы казались летающим солнцем. Какое это было великолепное зрелище! Никто не заметил, что огромный и тяжелый зверь бесцельно ползал вокруг дома – один круг, другой, третий… не зная, что ему здесь надо. Гости отбивали такт и пели: тиделиду-тиделиду. Мюмла скинула сапожки, сбросила на пол свой платок, бумажные гирлянды покачивались над теплой плитой, все хлопали лапами. Вот Снусмумрик издал громкий возглас, и номер закончился.

Все закричали: «Браво! Браво!», а хемуль даже с искренним восхищением сказал: «Огромное спасибо».

– Не за что! – Мюмла смеялась, гордая и довольная. – Меня всегда тянуло к танцам. Я не могла без них. И вам надо было ко мне присоединиться.

Филифьонка встала.

– «Не могу» и «надо» – разные вещи, – сказал она.

Все взялись за свои рюмочки, думая, что за этим последует тост. Но обошлось без тоста, и все стали кричать, чтобы Снусмумрик сыграл еще. Только Онкельскрута больше ничего не интересовало, он сидел и сворачивал свою салфетку, она становилась все более твердой и маленькой. Скорее всего, предок обиделся. Почетного гостя нужно привести на праздник, прежде так было принято. Да, они поступили скверно.

Вдруг Онкельскрут поднялся и ударил лапой по столу.

– Мы поступили очень плохо, – сказал он. – Начали праздник без почетного гостя, не помогли ему спуститься с лестницы. Вы слишком поздно родились и не имеете никакого понятия об этикете. Вы за всю свою жизнь не видели ни одной шарады! Я спрашиваю вас, что за вечер без шарад? Слушайте, что я вам говорю! На таком вечере каждый должен показать самое лучшее, на что он только способен. И я сейчас покажу вам предка. Он не устал. Ноги у него не больные. Но он рассержен!

Пока Онкельскрут говорил, Филифьонка успела потихоньку подать каждому горячие бутерброды с сыром. Онкельскрут проводил взглядом каждый бутерброд, поглядел, как он шлепался в тарелку, и громко крикнул:

– Ты мешаешь мне выступать!

– Ах, извини, – сказала Филифьонка, – но ведь они горячие, только что из духовки…

– Да берите свои бутерброды, – нетерпеливо продолжал Онкельскрут, – только держите их за спиной, чтобы еще сильнее не обидеть предка, и поднимите бокалы, чтобы выпить за него.

Филифьонка подняла выше бумажный фонарик, а Онкельскрут открыл дверцу шкафа и низко поклонился. Предок ответил ему таким же поклоном.

– Я не собираюсь представлять их тебе, – сказал Онкельскрут. – Ты все равно забудешь, как их зовут, да это вовсе не так важно. – Он протянул к нему свою рюмку, и она зазвенела.

– Ничего не понимаю! – воскликнул хемуль. Мюмла наступила ему на ногу.

– Теперь вы чокнитесь с ним, – сказал Онкельскрут и отошел в сторону. – Куда он подевался?

– Мы слишком молодые, чтобы чокаться с ним, – заявила Филифьонка, – он может рассердиться…

– Давайте крикнем «ура!» в его честь! – воскликнул хемуль. – Раз, два, три… Ура! Ура! Ура!

Когда они возвращались в кухню, Онкельскрут повернулся к Филифьонке и сказал ей:

– Не такая уж ты молоденькая.

– Да, да, – рассеяно отвечала Филифьонка.

Она подняла свою длинную мордочку и принюхалась. Затхлый запах, отвратительный запах гнили. Она взглянула на Тофта, а он отвернулся в сторону и подумал: «Электричество».

Как приятно снова вернуться в теплую кухню!

– А сейчас я бы хотел поглядеть на фокусы, – заявил Онкельскрут. – Может кто-нибудь из вас достать кролика из моей шляпы?

– Нет, сейчас будет мой номер, – с достоинством сказала Филифьонка.

– А я знаю, что будет! – воскликнула Мюмла. – Ужасная история про то, как один из нас выйдет из кухни и его съедят, потом другой выйдет и тоже будет съеден…

– Сейчас вы увидите театр теней, – невозмутимо объявила Филифьонка, – представление называется «Возвращение».

Она подошла к плите и повернулась к ним спиной. Повесила большую простыню на шест для сушеных хлебцев под потолком. После этого поставила лампу за простыней на дровяной ларь, обошла кухню и погасила один за другим фонарики.

– А когда свет снова зажгли, был уже съеден и последний, – пробормотала Мюмла.

Хемуль шикнул на нее. Филифьонка уже исчезла за простыней, белевшей в темноте. Все смотрели и ждали. Медленно и тихо, будто шепот, зазвучала музыка Снусмумрика. И вот по белому полотну поплыла тень, черный силуэт корабля. На носу сидел кто-то маленький с прической, похожей на луковицу.

«Это Мю, – подумала Мюмла. – Очень похоже на нее. Здорово сделано».

Лодка медленно скользила по простыне, как по морю. Еще ни один корабль не плыл по воде так тихо и легко. Потом появилась вся семья: Муми-тролль, мама с сумкой, облокотившаяся на поручни, и папа. Он сидел на корме и правил. Они плыли домой. (Однако руль получился какой-то неудачный).

Хомса Тофт смотрел только на маму. Времени было достаточно, чтобы рассмотреть все подробно. Черные тени стали казаться разноцветными, силуэты будто бы зашевелились. Снусмумрик все время играл, и когда музыка смолкла, все поняли, какая она была прекрасная. Семья возвратилась домой.

– Это был настоящий театр теней, – сказал Онкельскрут, – я видел много таких представлений и хорошо помню их, но это – самое лучшее.

Занавес опустился, представление окончилось. Филифьонка задула кухонную лампу, и в кухне стало темно. Все молча сидели в темноте и ждали с удивлением.

Вдруг из темноты послышался голос Филифьонки:

– Я не могу найти спички.

И сразу же стало неуютно. Было слышно, как свистит ветер, казалось, будто кухня расширилась, стены раздвинулись в стороны, и у зрителей начали мерзнуть ноги.

– Никак не могу найти спички! – резко повторила Филифьонка.

Стулья задвигались, кто-то что-то опрокинул, все вскочили, стали натыкаться друг на друга в темноте, кто-то запутался в простыне и опрокинул стул. Хомса Тофт поднял голову – теперь зверь был совсем рядом – кто-то тяжелый терся о стену возле кухонной двери. Послышался глухой раскат, загрохотал гром.

– Они уже здесь! – закричала Филифьонка. – Сейчас они вползут к нам!

Хомса Тофт приложил ухо к двери, прислушался, но ничего, кроме шума ветра, не услышал. Он толкнул задвижку и вышел, дверь бесшумно закрылась за ним.

Вот лампа снова зажглась – Снусмумрик нашел спички. Хемуль застенчиво засмеялся:

– Взгляните-ка, – воскликнул он, – я наступил лапой на бутерброд!

Кухня выглядела такой же, как всегда, но никому не хотелось садиться. И никто не заметил, как хомса ушел.

– Оставим все как есть, – нервно сказал Филифьонка, – пусть все так и стоит. Я вымою посуду завтра.

– Уж не собираетесь ли вы расходиться? – воскликнул Онкельскрут. – Сейчас предок лег спать и можно начинать веселиться!

Но ни у кого не было охоты продолжать празднество. Пожелав друг другу спокойной ночи, они поспешно и очень вежливо пожали друг другу лапы и тут же разошлись. Онкельскрут постучал тростью по полу, прежде чем уйти.

– Во всяком случае, я ухожу последним, – сказал он.

Выйдя на крыльцо, хомса остановился и замер в ожидании. Небо было чуть светлее гор, которые волнистым контуром выделялись вокруг Муми-дола. Зверь не подавал признаков жизни, но хомса чувствовал, что он смотрит на него.

– Нумулит, – тихонько позвал он его, – милый радиолярий. Протозоя…

Но тот, видно, не понимал странных книжных названий. Скорее всего, зверь был растерян и не мог понять бормотания хомсы.

Тофт огорчился, его тревожило, что нумулит мог отправиться куда глаза глядят, а ведь он был слишком большой и слишком злой и в то же время не привык быть таким злым.

Хомса неуверенно шагнул вперед и тут же почувствовал, что зверь отступил назад.

– Ты не уходи, – объяснил Тофт, – просто отойди чуть подальше.

Хомса пошел по траве. Зверь, неуклюжая, бесформенная громадина, стал пятиться назад, кусты под ним трещали и ломались. «Он стал слишком большим, – думал хомса. – Теперь он пропадет».

Вот затрещали кусты жасмина. Хомса остановился и зашептал:

– Не спеши, иди медленнее…

Зверь заворчал в ответ. Послышался слабый шелест дождя, гроза была очень далеко. Они двигались дальше. Тофт все время разговаривал со своим зверем. Вот они подошли к стеклянному шару, в этот вечер шар был ярко-синим и за стеклом играли бурные волны.

– Послушай, – сказал хомса, – давай не будем кусаться. Это ни к чему. Уж ты поверь мне.

Нумулит слушал хомсу, скорее, он только прислушивался к голосу хомсы. Хомса замерз, сапожки у него промокли. Потеряв терпение, он сказал:

– Сделайся опять маленьким и спрячься! А не то пропадешь!

И вдруг стеклянный шар потемнел. Бурные волны разверзлись, образовав глубокую пропасть, и снова сомкнулись. Стеклянный шар Муми-папы открылся для растерявшегося нумулита. Зверь из отряда Протозоя сделался маленьким и вернулся назад в свою стихию.

Хомса Тофт возвратился в дом и прокрался к своему чуланчику. Он свернулся калачиком на рыболовной сети и сразу уснул.

Все ушли, а Филифьонка осталась стоять посреди кухни, занятая своими мыслями. Кругом царил беспорядок: гирлянды растоптаны, стулья перевернуты, повсюду капли стеарина.

Она подняла с пола бутерброд, по рассеянности надкусила его и бросила в помойное ведро. «Праздник удался на славу», – подумала она.

Дождь припустил снова. Она прислушивалась, но не услышала ничего кроме падающей с неба воды. Насекомые ушли.

Филифьонка взяла со стола губную гармошку, которую оставил Снусмумрик, подержала ее в лапках, подождала. По-прежнему все было тихо. Филифьонка поднесла гармошку к губам, подула в нее и стала водить ее туда-сюда, прислушиваясь к звукам. Она села за кухонный стол. Ну-ка как там это: тидели-тидели… Это было непросто, она стала осторожно искать нужные звуки, нашла первый, а второй нашелся сам собой. Мелодия то ускользала от нее, то вновь возвращалась. Очевидно, нужно было точно знать, а не искать. Тидели, тидели – вот уже их целая стайка, – каждый звук точно на своем месте.

Не один час сидела Филифьонка за кухонным столом и играла на губной гармонике все уверенней и вдохновенней. Звуки сливались в мелодию, а мелодия становилась музыкой. Забыв обо всем на свете, Филифьонка играла песни Снусмумрика и свои собственные. Ей не было дела до того, слушает ее кто-нибудь или нет. За окном в саду было тихо, все эти ползучки исчезли, стояла обычная темна ночь, ветер крепчал.

Филифьонка так и заснула за кухонным столом, уронив голову на лапки. Она проспала до самого утра, пока часы не пробили половину девятого; тогда она проснулась, огляделась вокруг и сказала про себя: «Какой беспорядок! Сегодня будет генеральная уборка».