Недели две тому назад у нас в школе был огромный праздник — встреча со знаменитым писателем. Мы давно уже всем классом читали его смешные рассказы и стихи, и они нам очень нравились. За веселье. И когда Раиса Ивановна сказала, что в субботу он придет к нам в класс, мы захлопали в ладоши и закричали «бис». Но Раиса Ивановна сказала:
— Прекратите шум! Здесь не цирк. Здесь школа. Лучше давайте подумаем, как мы встретим нашего гостя.
Мы сейчас же стали поднимать руки и предлагать. Мы галдели все вместе, каждый свое:
— Надо ему цветы подарить!
— Назначить его почетным пионером!
— Лучше подарить ему подушечку для иголок!
— Сняться с ним на карточку!
— Ерунда! Его нужно угостить хорошенько!
— Чай с хлебом, с маслом и сосисками!
— Идея! Как войдет, так сразу громовое ура!
— Верно! И салют из пугачей! Сто один залп!
— Да! Дверь открывается, а мы трах-трабабах!
— Ночь в Крыму — все в дыму!
— Шик-блеск!
— А я говорю, лучше подушечку для иголок!
— Плевать он хотел на твою подушечку! Что он, ненормальный, что ли?
— От дурака слышу!
— Подарить надо моего кота Ваську. Шесть кило чистого весу!
— Нет, дудки. Подари кота кому-нибудь другому.
— Да его никто не берет!
— Подушечку для иголок!
— Пузырькова! Ты забудешь когда-нибудь про свои подушечки?
— Качать его надо!
— А если он тяжелый?
— Позвать восьмой класс на помощь!
Мы так долго еще обсуждали, и, в конце концов Раиса Ивановна сказала:
— В общем, ясно. Букет цветов — раз. Аплодисменты — два. Потом мы попросим его почитать. А когда он почитает, мы его выберем почетным пионером нашего отряда. И Маша Кожина наденет ему пионерский галстук. А уже потом мы постараемся сфотографироваться вместе с ним. Вот и все! Скромно и хорошо, не правда ли? Договорились?
— Правильно, — сказали мы, — договорились, все в порядке.
И тут встал маленький Петька Горбушкин. Он поднял руку, но Раиса Ивановна его не замечала, куда там, он маленький и толстенький, как ежик, а в классе столпотворение, его не видно вовсе. Тогда я сказал:
— Раиса Ивановна, Горбушкин хочет что-то сказать.
Она сказала:
— Ну что же, Горбушкин, выкладывай!
И Горбушкин начал. Он сначала немножко запел, вот так: «А-а-а…» А потом начал говорить:
— Ав… Авв… Аввв…
Он не смог с собою справиться. Он, наверное, волновался.
И мы терпеливо ждали, когда у него пройдет.
Дело в том, что наш Горбушкин заикался. С самого первого класса. И он не как-нибудь скромненько так заикался, нет, он был чемпионом заикания. Горбушка был неслыханный трехступенчатый заика. Прежде чем заговорить, он сначала как будто чего-то запевал потихоньку: «А-а-а-а-а-а…»
А потом вдруг сразу он переходил на вторую ступеньку и начинал говорить первый слог нужного слова. Например, если он хотел сказать «Здравствуйте», то после пения «ааааа» он начинал молоть, как попугай, раз десять подряд одно и то же: «Ззздра… Ззздра… Здра…»
И потом ему надоедало, и он соскакивал уже на третью ступеньку, и, быстро, потряхивая головой, как будто желая избавиться от заикания, как от надоедливой мухи, Горбушка выкрикивал волшебное слово: «тех-тех-тех», и после этого гладко и быстро выговаривал:
— Здравствуйте, Раиса Ивановна! Забыл дома тетрадь по русскому языку. Больше не буду!
Но это заикание у него получалось только в особо важных случаях, когда он волновался, а так он говорил очень хорошо, громко и бойко, и вообще был очень славный паренек, и лучше всех в классе рисовал лошадей, и всегда делился завтраком, и мы к нему привыкли, и никто никогда не смеялся над Горбушкой, что он заикается. И оттого, что мы над ним не смеялись, заикание у него почти совсем прошло. А вот сейчас он снова начал свою песенку «ааа»… И мы все терпеливо ждали. Нам хотелось узнать, что же скажет наш Горбушка. И он очень скоро сказал:
— Аааа… Ав а ва-тех-тех-тех — автограф надо у него попросить?
Это значит, Горбушка хотел попросить писателя, чтобы он ему надписал свою книжку на память. Я сказал:
— Молодец, Горбушка, правильная мысль!
И после этого мы стали ждать писателя. Некоторые в классе учили его стихи наизусть. Пузырькова все-таки вышивала ему подушечку для иголок, большинство ждало просто так, но с нетерпением, а дни катились один за другим, очень быстро, и вот наконец наступила наша Великая Суббота. В этот день мы все, еще с утра, были вымытые, и причесанные, и прилизанные, в белых глаженых рубашках, с красными галстуками, и я просто удивился, что от этой чистоты получилось, как будто мы все очень красивые. Даже девочки, вот что странно. В общем, у нас был какой-то ненастоящий вид. И класс был нарядный и чистый, и на столе стоял букет цветов. И вдруг дверь распахнулась, и к нам вошел писатель. Он был высоченный. Под потолок. А больше ничего особенного. Ни-че-го. Просто так. И главное, в нем не было никакой важности. Было сразу видно, что он нисколько не задается. Когда он вошел, мы сразу все встали, он подошел к столу, а Раиса Ивановна сказала:
— Дорогие ребята, сегодня у нас в гостях ваш любимый писатель…
И не успела она произнести его фамилию, как мы захлопали изо всех сил, а он улыбнулся и сразу стал такой симпатичный и веселый, что мы еще громче захлопали, и не выдержали и завопили, а некоторые даже стали подпрыгивать на одном месте, а другие их стали успокаивать, и успокаивали обеими руками, а те не захотели успокаиваться и стали отбиваться. Я, например, здорово съездил Левке по затылку, а затем он меня схватил поперек живота. В общем, у нас в классе получилась небольшая кутерьма.
Наконец Раиса Ивановна хлопнула по столу, и мы стали затихать. И когда стало совсем тихо, наш писатель уперся своими длинными руками в стол, наклонился и сказал:
— Ззздра… Зззздра… Здра…
Мы просто остолбенели. Что это такое? Он заикается, что ли? А мы этого не знали. Это было для нас неожиданно. Нас никто не предупредил, и поэтому наша классная дурында Соня Пузырькова на задней парте сразу захихикала своим глупым голосом. Тогда писатель слегка покраснел и сказал в сторону Соньки нормально и спокойно:
— Ребята, я хотел вас предупредить, что когда я чем-нибудь взволнован или тронут, я начинаю немножко заикаться. Кому это смешно — может выйти из класса. Я не обижусь!
Вот как он ее отбрил. Она вся надулась, стала красная и опустила голову. А я встал и сказал:
— Михал Михалыч, не обращайте на Пузырькову внимания. Пожалуйста, не стесняйтесь. Заикайтесь сколько угодно.
И весь класс опять захлопал, а писатель улыбнулся и стал еще симпатичнее в сто раз. И он прочитал нам вслух все любимые наши стихи и рассказы. И он здорово читал, великолепно, лучше любого артиста, и мы чуть животики не надорвали, и так было это все интересно, особенно то, что он это сам все сочинил, сам придумал, и вот он здесь, живой, с нами, вправду, наяву!!!
Вот он сидит улыбается, и можно потрогать его руками, и он не рассердится, потому что добрые не сердятся на детей. И он все еще читал, и ребята даже визжали, а я просто не знал, что мне делать от удовольствия. И это продолжалось долго, наверно, больше часа, и я мог бы так сидеть и слушать до позднего вечера, но некоторые ребята стали поднимать руку и спрашивать: «Можно выйти?»
И тогда писатель остановился и сказал:
— Ну, вот на этом разрешите закончить. Желаю вам всем здоровья и веселья. Я надеюсь, что мы с вами подружились? Да?
Конечно, мы опять заорали, завопили и заголосили на разные манеры, и к нему подошла Маша Кожина, от горшка два вершка, и надела ему на шею пионерский галстук, а мы закричали:
— Спа! Си! Бо! Спа! Си! Бо!
И тут какая-то девчонка подарила ему цветы и совсем осмелела и поцеловала его в ухо. У него покраснели глаза, и он помахал рукой, чтобы привлечь наше внимание. Он сказал:
— Пппа… Ппппа… ппа…
И мы поняли, что он опять тронут и волнуется. Мы сейчас же притихли, чтобы услышать, что он нам скажет. Но в эту самую минуту Горбушка вытащил из парты какую-то книжку, встал, поднял ручку и завел тоже:
— Ппа… Ппа… Ппа…
Горбушка, наверное, тоже волновался. Писатель глянул на него краешком глаза, но не обратил внимания. Он хотел успокоиться и что-то нам сказать. Но ему не удавалось успокоиться, как он ни старался, и поэтому у него получилось только: «Ппа… ппа… ппа…»
А Горбушка что, хуже, что ли? Он тоже тянул свое: «Ппа… ппа… ппа…»
Тогда писатель разозлился и сказал:
— Ты чего, мальчик, дразнишься? Это не красиво.
А Горбушка быстро ответил:
— Я и не думаю дразниться…
Он протянул писателю книжку и жалобно сказал:
— Пппа… ппа… ппа…
У писателя глаза прямо сверкнули. Я подумал, что он сейчас, чего доброго, убьет нашего Горбушку. Он сказал:
— А ты зачем заикаешься? Это я заикаюсь, а не ты. Не путай, пожалуйста!
Тут Горбушка протрещал с каким-то даже отчаянием:
— Я тоже заикаюсь. Еще не хуже вас! Ппа… ппа… ппа…
Я подумал, что без меня они, того гляди, перессорятся сейчас. Я вскочил с места.
— Михал Михалыч, — сказал я, — это наш Горбушка! Он вас не дразнит. Просто он заикается тоже. Но он заикается самостоятельно, Михал Михалыч. Просто тут так сошлось. Что вот вы оба… Но вы не думайте, он сам по себе, а вы сами по себе. Горбушка! Ты что хотел сказать? Только не волнуйся! Возьми себя в руки! Постарайся!
Горбушка сейчас же постарался и взял себя в руки:
— Пожалуйста, надпишите мне вашу книжку на память, мы ее очень любим!
— Вот и все! — сказал я. — Молодец, Горбушка! Видите, Михал Михалыч, вот он что хотел сказать, он славный, а заикается он совершение независимо.
Тут писатель засмеялся и сказал:
— Давай свою книжку!
Взял и написал на первой странице: «Независимому Горбушке на добрую память». Потом он встал и тихо сказал:
— Ппо… ппо… ппозвольте сказать вам, что я вас очень люблю и я желаю вам всего-всего хорошего! До свидания! — И ушел.
(7 оценок, среднее: 4,14 из 5)
Норм