Глава седьмая — БОГОМОЛЬЦЫ НА РЕКЕ ФАЛЬГУ
Нынешний Бихар занимает территорию, некогда бывшую Магадхаской империей. В эпоху буддистов эта страна была священной землей, и до сих пор еще она переполнена храмами и мечетями. Но прошло уже много веков с тех пор, как брамины заняли место жрецов Будды, завладели их «вигарами» и живут доходами с богомольцев. Правоверные стекаются к ним с разных сторон, и они конкурируют со священным Гангом, Бенаресом и церемониями Яггернаута, одним словом, превратили страну в свое поместье.
Край этот один из богатейших. Кругом необъятные рисовые плантации, обширные маковые поля, многочисленные селения, тонущие в зелени под тенью пальмовых, манговых, финиковых деревьев. Дороги, по которым катился наш паровой дом, походили на крытые аллеи тенистого сада, где влажная почва поддерживает живительную прохладу. Мы двигались вперед, руководствуясь картой, не боясь сбиться с пути.
Из-под ног слона вылетали целые стаи белых рисовок, терявшихся в молочных спиралях пара. Там и сям отделялись сплошные массы бананов, шеддоков (померанцевых деревьев с крупными плодами) и квадраты полей, засаженных кустовидным горохом (ствол имеет до одного метра вышины), темная зелень которых служила рамкой заднему плану пейзажа.
Жара стояла невыносимая. В окна сквозь влажные плетенки экранов едва проникало несколько струек воздуха. Теплые ветры, набравшись теплорода с поверхности обширных западных равнин, душили зноем. Пора было июньскому муссону освежить атмосферу. Никому нельзя вынести палящих лучей жаркого солнца, не рискуя захватить какую-нибудь опасную болезнь.
Потому-то и в полях не видно было ни души. Даже «риоты», привычные к знойному припеку, и те не осмеливались выходить на работы. Только по тенистым дорогам и возможно еще было отважиться путешествовать в такую пору, и то не иначе как под прикрытием нашего подвижного «бенгало». Наш Калуф должен был быть отлит, не скажу из платины — так как в подобных условиях сама платина непременно должна была бы расплавиться, — а, вероятно, создан из чистого углерода для того, чтобы оставаться невредимым у расплавленной решетки паровика. Нашему индусу все было нипочем! Он закалил себя не хуже огнеупорного чугуна, проводя жизнь на площадках локомотивов индийских железных дорог.
Девятнадцатого мая термометр, висящий в столовой, показывал 106 градусов по Фаренгейту (41o по Цельсию). Вечером в тот день мы не могли совершить даже нашей обычной прогулки для «гавакана». Буквальный перевод этого термина «поесть воздуху» и употребляется для обозначения того, что люди, задыхавшиеся целый день от жары, отправляются подышать вечерней прохладой. Однако в упомянутый день и вечером мы не могли высунуть носа из своего бенгало.
— Господин Моклер, — сказал мне сержант Мак-Нейль, — сегодняшняя погода напоминает мне последние дни марта, когда сэр Роз с двумя орудиями силился пробить брешь в стенах.
Было уже шестнадцать дней, как мы переправились через Бетву, и в продолжение всех этих шестнадцати дней ни разу не разнуздывали наших лошадей. Мы дрались в высоких гранитных стенах, и можно сказать, что там нам было не лучше, чем в пылающей печи. По рядам ходили «шитзи» с мехами, наполненными водой, и обливали нам голову, пока мы стреляли, иначе мы бы все попадали от солнечных ударов. Я как раз помню ту минуту, когда я совсем уже изнемогал. Череп трещал, собираясь словно лопнуть, и я чувствовал, что сейчас упаду. Вдруг полковник Мунро заметил мое состояние, выхватил мех из рук «шитзи» и облил меня: это была последняя порция воды, добытой нашими водоносами… Такое век не забудешь — за каждую каплю той воды человек готов заплатить столькими же каплями своей крови! Да если бы я пролил всю кровь за моего полковника, то и тогда еще останусь его должником.
— А скажите, сержант, не находите ли вы, что со времени нашего выезда полковник стал еще задумчивее? Мне сдается, что с каждым днем…
— Вы правы, — перебил меня несколько поспешно Мак-Нейль, — но это вполне естественно! Полковник приближается к Лакнау и Канпуру, к тем местам, где Нана Сахиб убил… Не могу говорить об этом без того, чтобы вся кровь не ударила мне в голову. Быть может, мы сделали бы лучше, избрав другой маршрут, дальше от провинций, пострадавших от мятежа! Эти события недостаточно далеки от нас, чтобы память о них сгладилась!
— Что же мешает нам, Мак-Нейль, переменить маршрут?
Я сейчас переговорю об этом с Банксом и капитаном…
— Поздно, — заметил сержант. — Я имею причины полагать, что полковник желает видеть еще раз театр военных действий и побывать в том городе, где леди Мунро окончила жизнь, и окончила какой смертью?
— Если вы так думаете, Мак-Нейль, то не лучше ли представить полковнику действовать как ему угодно и не менять наших планов? Часто люди находят известного рода облегчение в горе: пойти поплакать на могилу дорогих им покойников.
— Поплакать на могилу! — воскликнул Мак-Нейль. — Хорошая могила — канпурский колодезь, куда навалили вперемежку кучу жертв! Разве это похоже на надгробный памятник наших шотландских кладбищ, где заботливая рука близких разводит цветы над прахом того, кто лежит под камнем с именной надписью, и лежит один, особняком! Ах, господин Моклер, боюсь я, что полковнику будет страшно тяжело. Но, повторяю, теперь поздно останавливаться. Кто знает, не откажется ли он ехать с нами в случае, если бы мы вздумали изменить направление? Положимся на Божью волю!
Очевидно, Мак-Нейль, когда разговаривал со мной, знал о проектах сэра Эдварда Мунро. Но сказал ли он мне все, что знал? Не согласился ли полковник покинуть Калькутту с единственной целью посетить Канпур? Как бы то ни было, но теперь его как магнит притягивало к месту развязки ужасной драмы.
Мне пришло в голову спросить сержанта, отказался ли он сам от всяких помыслов о мести или, другими словами, верит ли он, что Нана Сахиб действительно умер?
— Нет, — отрезал Мак-Нейль, — хотя у меня нет точных данных, на которых опиралось бы мое мнение, но я не могу поверить, чтобы Нана Сахиб умер, не понеся кары за свои преступления… Конечно, я ничего не знаю и ничего не слыхал… но инстинкт говорит мне это… Ах, господин Моклер! Жизнь для законной мести — это все еще похоже на жизнь! Дай Бог, чтобы мои предчувствия не обманули меня!
Сержант не договорил, но жест доказал его мысль. Слуга был заодно со своим господином! Когда я передал Банксу и Году этот разговор, все мы решили единодушно, что изменять маршрут нельзя. Впрочем, не было говорено о том, чтобы ехать в Канпур, а просто существовало намерение, переправясь за Ганг, направиться к северу, через восточную часть королевства Ауд и Рохилькенда.
Несмотря на предложение Мак-Нейля, никто из нас не знал положительно, хочет ли сэр Эдвард Мунро видеть Лакнау и Канпур, напоминавшие ему о таких страшных событиях. И если бы он выразил подобное желание, никто не решился бы полковника отговаривать.
Что касается Нана Сахиба, его личность была слишком известна, и если бы объявление, гласившее о его присутствии в Бомбейском округе, было справедливо, то слухи о нем уже дошли бы до нас. При нашем отъезде из Калькутты все толки о Нана Сахибе, однако, замолкли, и, справляясь о нем по дороге, мы предположили, что власти введены в заблуждение.
Во всяком случае, если в первоначальных слухах была доля истины и если полковник Мунро имел тайные планы, то удивительно, почему его ближайший друг Банкс не был выбран им в поверенные предпочтительно перед Мак-Нейлем. Вероятно, причина заключалась в том, как догадывался Банкс, что он сделал бы все на свете, чтобы отклонить полковника от опасных и бесполезных поисков, между тем как сержант непременно должен был поощрять подобные замыслы.
Около полудня 19 мая мы миновали пригород Шигиру. Паровой дом отъехал на расстояние четырехсот пятидесяти километров от места своего отправления. На следующий вечер, 20 мая, железный слон прибыл в окрестности Гайи. Местом привала был избран берег священной реки Фальгу, известной всем индусским богомольцам. Наши два дома остановились на красивом откосе, защищенном роскошными деревьями, в двух милях от города.
На другой день, поднявшись в четыре часа утра, чтобы избежать полуденного зноя, капитан Год, Банкс и я, простившись с полковником, отправились в Гайю. Говорят, что в этом центре браминских учреждений ежегодно перебывает до ста пятидесяти тысяч богомольцев. Действительно, приближаясь к городку, мы встречали по дороге толпы мужчин, женщин, стариков и детей. Весь этот люд, преодолев труды длинного пути, шел теперь в торжественной процессии поклониться святым местам. Банксу случалось уже бывать раньше в этой части Бихара для съемок проектированной линии железной дороги, не приведенной еще в исполнение. Следовательно, он хорошо знал местность и мы не могли желать лучшего проводника. Он принудил капитана Года расстаться на этот раз со всеми его охотничьими доспехами.
Не доходя до города, которому по справедливости можно дать название священного, Банкс остановил нас перед деревом, вокруг которого богомольцы всех полов и возрастов совершали обряд поклонения.
Это было дерево «пипал», с огромным стволом, и хотя большинство его ветвей высохло от старости, ему, вероятно, было не больше двухсот или трехсот лет. Факт этот констатировал Луи Руссле два года позднее, во время интересного своего путешествия в «страну раджей». Это дерево религиозное, имя его «дерево Бадди», он последний представитель длинного ряда поколений священных пипалов, защищавших в течение нескольких веков своею тенью это место, куда первый из них был посажен за пятьсот лет до начала христианства. Вероятно, фанатики, простертые у его подножия, видели в нем то самое дерево, которое освятил сам Будда. Этот пипалмошкан возвышается на развалившейся террасе подле храма, сложенного из кирпича, и, очевидно, весьма древней постройки.
Появление трех европейцев в толпе нескольких тысяч индусов было принято не особенно благосклонно. Правда, нам не сказали ни слова, но мы не могли ни пробраться к террасе, ни осмотреть развалин храма. Они были битком набиты богомольцами, среди которых проложить себе дорогу не было никакой возможности.
— Если бы здесь оказался брамин, сказал нам Банкс, — то наша экскурсия была бы удачнее и мы могли бы осмотреть здание.
— Каким образом? — удивился я, неужели священники менее строги?
— Милый Моклер, — ответил на это Банкс, — никакая строгость не может устоять перед предложением нескольких рупий. Да и говоря по правде, и браминам нужно же жить чем-нибудь.
— Я не вижу в этом никакой необходимости, — заметил капитан, имевший слабость не выказывать к нравам, обычаям, суевериям и верованиям индусов той терпимости, которая составляет обычаи его соотечественников. В его глазах Индия была не более как обширное «отъезжее поле», и он отдавал несомненное предпочтение хищным обитателям джунглей перед населением деревень и городов.
После приличной остановки у подножия священного дерева Банкс повел нас по направлению к Гайе. По мере приближения к городу толпы богомольцев становились все многочисленнее. Вскоре в просеке зелени нашим взорам предстала сама Гайя на вершине утеса, увенчанного живописными ее зданиями.
Внимание туристов в этой местности привлекает прежде всего храм Вишну. Это здание современной постройки, так как недавно храм заново перестроен королевой Галпара. Главную достопримечательность его составляют следы, запечатлевшиеся на камне во время борьбы демона Майя с Вишну, когда последний соблаговолил сойти на землю. Поединок между богом и демоном не мог иметь сомнительного исхода. Демон был побежден, и базальтовая глыба, хранящаяся в Вишну-Пад, свидетельствует глубокими отпечатками ступней, врезавшихся в твердую поверхность камня, о силе противника, с которым пришлось иметь дело представителю ада. Сказав, что существует «каменная глыба с видимыми отпечатками», я спешу оговориться, что все это доступно зрению одних индусов. Ни один европеец не допускается к лицезрению этих святынь. Быть может, для того, чтобы различить на чудесном камне «видимые» отпечатки, нужна крепкая вера, давно утраченная западными людьми. На этот раз рупии не помогли Банксу. Ни один священнослужитель не взял мзды, которая была бы платой за святотатство. Не смею решить, была ли сумма слишком несоразмерна с ценой браминской совести, знаю одно: что мы не могли проникнуть в храм и что я не видал «отпечатки» красивого и кроткого молодого человека с «лазоревым» лицом, одетого как древние цари и прославленного десятью воплощениями. Я не познакомился с формой ноги воплотившегося доброго начала, соперника Шивы, грозного представителя разрушительного начала, того, кому поклонники его «Вайхнавасы» отводят верховное место в сонме трех тысяч богов индусской мифологии. Тем не менее и в Вишну-Пад мы не имели оснований раскаиваться в экскурсии, предпринятой в святой город. Трудно было бы описать лабиринт храмов, дворцов и «вигар», какими нам пришлось пройти до его входа. Сам Тезей, не выпуская из рук нити Ариадны, мог бы сбиться с пути в этих бесчисленных ходах и переходах. Нам пришлось прогуляться обратно к подножию Гаяского утеса, отложив надежду увидеть внутренность индусского святилища. Капитан Год готов был приколотить брамина, отказавшегося впустить нас в Вишну-Пад.
— Что вы делаете, Год? — остановил его Банкс. — Разве вы не знаете, что индусы считают браминов существами не только знатного, но и высшего происхождения?
Дойдя до того места, где Фальгу омывает подножие Гаяской скалы, мы увидели на берегу несметное стечение богомольцев. Тут теснились целые полчища мужчин, женщин, стариков и детей, горожан и деревенских жителей: богатые бобуи и риоты беднейшей категории, вайхии — купцы и земледельцы — ктатрии, гордые туземные воины — судры, жалкие последователи различных сект, и, наконец, парии, стоящие вне закона, один взгляд которых оскверняет предмет, попавшийся им на глаза; словом, тут были образцы всех классов и всех каст Индии. Рослый раджуит красовался рядом с тщедушным бенгали, урожденец Пенджаба рядом с синдским магометанином. Одни прибыли сюда в паланкинах, другие в каретах, запряженных горбатыми волами. Иные отдыхали рядом с привезшими их верблюдами, растянувшимися теперь на земле, другие прибрели пешком издалека, а за ними со всех концов полуострова тянутся еще новые, бесконечные вереницы пилигримов. Там и сям высятся палатки, стоят распряженные телеги, шалаши из древесных ветвей, служащие временным жилищем благочестивому стану.
— Экая толпа! — воскликнул капитан Год.
— Да, не особенно приятно будет пить сегодня вечером воду из Фальгу, — заметил Банкс.
— Почему? — полюбопытствовал я.
— Река эта священная, и вся наличная толпа подозрительной чистоты перекупается в ее водах, как это делают «гангисты» в водах Ганга.
— Разве мы остановились ниже Гайи? — испуганно спросил Год, протягивая руки по направлению нашей стоянки.
— Не беспокойтесь, капитан,возразил инженер, — мы стоим выше.
— Слава Богу, Банкс! Не подобает поить нашего «Железного великана» из этого нечистого источника.
Мы продирались кое-как среди этой тысячной толпы индусов, скученных на большом пространстве. Слух наш неприятно терзал раздирающий визг цепей и звон колокольчиков. Это было не что иное, как туземный способ нищих взывать к общественной благотворительности.
Толпа кишела самыми разнообразными образчиками бродяг, членов организованной мошеннической ассоциации, разветвленной по всему Индийскому полуострову. Большинство из них выставляло напоказ искусственные раны, точь-в-точь как это делали средневековые нищие Европы. Но если по большей части нищие по профессии лжеувечные, то нельзя сказать того же о фанатиках. В убеждениях трудно быть искреннее этих людей.
Мы видели факиров, почти нагих и посыпанных пеплом. У некоторых от продолжительной неподвижности окаменели вытянутые руки, у других насквозь сжатого кулака проросли ногти.
Многие дали обет измерить своим телом все расстояние от дома до богомолья.
Беспрерывно ложась и вставая, они проходят целые сотни лье, вымеривая расстояние, наподобие землемерной цепи.
Иные, напившись «ханга» — раствора опиума, настоенного на конопле, прикрепив к ветвям крючья, подвешивались на них, продернув железо в свои плечи. Они крутятся на крючке, пока не протрется живое мясо и они не упадут прямо в реку. Поклонники Шивы, проткнув ногу, язык или грудь стрелой, заставляли змею вылизывать кровь, льющуюся из добровольной раны.
Такое зрелище, естественно, могло вселять европейцу одно отвращение. И я торопился пройти скорее мимо всех этих безобразий, когда Банкс остановил меня.
— Наступил час молитвы, — шепнул он нам.
В то же мгновение среди толпы показался брамин. Он поднял руку по направлению к солнцу, скрывшемуся за набежавшее облачко.
Первый луч лучезарного светила послужил сигналом. Толпа бросилась в священные волны. Началось с простого обливания, похожего на крещение первой эпохи христианства. Но затем поднялось такое плескание и плавание религиозного характера, которых я, признаюсь, уловить не мог. Определить не берусь, омовение ли тела или души составляло главную цель купания этих верующих, повторявших за брамином «слокасы» или стихиры.
Религиозное омовение происходит следующим порядком: индус, почерпнув воды в горсть, плещет по несколько капель воды, обращаясь на все четыре страны света, после чего брызгает себе в лицо. Прибавим, что никто из них не забывал вырвать себе по крайней мере по одному волоску за каждое содеянное прегрешение. Весьма многие, по всей вероятности, заслуживали выйти из волн Фальгу совсем плешивыми.
Религиозное купание богомольцев, то погружавшихся в воду, то бивших ногами о поверхность реки как удалые пловцы, было до того шумно, что испуганные аллигаторы повыскакивали на противоположный берег.
Выстроившись фронтом, они глядели своими выпученными глазами на толпу, завладевшую их стихией, и оглашали воздух щелканьем грозных челюстей. Богомольцы, впрочем, обращали на них так же мало внимания, как если бы те были безобидными ящерицами.
Но пора было расстаться со странными молельщиками, жаждущими стяжать себе прямо вход в кайлас — браминский рай. И мы отправились вверх по берегу Фальгу, обратно к нашему кочевью.
Все общество собралось к завтраку, и остаток необыкновенно жаркого дня прошел без всяких приключений. Вечером капитан Год отправился с ружьем в соседнюю равнину и принес немного дичи. Тем временем Сторр, Калуф и Гуми запасали дрова и воду для тендера, чтобы мы могли пуститься в путь на рассвете.
В девять часов все уже разошлись по каютам.
Наступила тихая, но довольно темная ночь. Густые облака заволакивали небо, скрывая звезды и сгущая атмосферу. Жара не уменьшилась даже после захода солнца. Я не мог спать от духоты.
В растворенное окно входил раскаленный воздух, мало способствовавший правильной работе легких. Была уже полночь, а я все еще не сомкнул глаз. Однако у меня было твердое решение отдохнуть три или четыре часа до отъезда, но, как я ни старался, заснуть не мог: сон не поддается воле.
Было около часа, когда мне почудился глухой гул вдоль берега реки. Первым предположением было, что в атмосфере, насыщенной электричеством, поднимается западный грозовой ветер. Но я ошибся. Листья соседних деревьев не шевелились. Я просунул голову в окно и стал прислушиваться.
Слышен был отдаленный шум, но ничего не было видно. Поверхность Фальгу представляла темную ленту, без малейших переливов, указывающих на волнение реки. Не заметив ничего тревожного, я снова улегся и под влиянием утомления стал засыпать. Через некоторые промежутки времени до меня долетали еще порывы необъяснимого гула, но вскоре я заснул.
Два часа спустя в момент, когда первая полоска белого света показалась на горизонте, меня внезапно разбудил громкий голос, звавший Банкса.
— Что нужно?
— Подите сюда.
По голосам я узнал инженера и механика, шедших по коридору. Немедленно встав, я вышел из каюты. Банкс и Сторр были уже на лицевой веранде. Полковник Мун-ро опередил меня, а капитан Год не замедлил присоединиться к остальным.
— Что такое? — спросил инженер.
— Взгляните, — отвечал Сторр. Занимавшийся рассвет позволял различать берега Фольгу и часть дороги, извивавшейся на расстоянии нескольких миль. Каково же было наше изумление, когда мы увидели несколько сотен индусов, устилавших берег и дорогу.
— Ведь это вчерашние богомольцы, — заметил Год.
— Что им нужно?
— Вероятно, они ждут восхода солнца, — ответил капитан, — чтобы выкупаться в священной реке.
— Нет, не то, — сказал Банкс. — Они могли бы совершать свои погружения в Гайе. Если они пожаловали сюда, значит…
— …наш «Железный великан» произвел обычный свой эффект! — воскликнул капитан. — Они узнали, что гигантский слон, какого они не видели сроду, находится по соседству, и пришли полюбоваться!
— Лишь бы они ограничились одним созерцанием! — возразил инженер, качая головой.
— Чего ты опасаешься, Банкс? — спросил полковник Мунро.
— Чего опасаюсь? Боюсь, как бы эти фанатики не заслонили дорогу нашему великану и не помешали нам двигаться!
— Во всяком случае, будь настороже! С подобными безумцами предосторожность никогда не лишняя.
— Истинная правда! — подтвердил Банкс. Позвав кочегара, он спросил:
— Калуф, затоплена ли печь?
— Да, сэр.
— Так подложи еще дров.
— Да, Калуф, — воскликнул капитан, — разожги печь, и пусть наш слон дохнет в лицо всем этим богомольцам дымом и паром!
Это происходило ровно в половине четвертого утра, через полчаса машина должна была быть готова в путь.
Подложили топлива, огонь запылал в топке, из хобота повалил черный столб дыма, теряющийся за ветвями раскидистых вершин высоких деревьев.
В то же мгновение несколько групп индусов приблизилось к нашему поезду. Толпа колыхнулась. Со всех сторон нас обступали богомольцы, вздымая руки кверху, кланяясь, падая на колени. Очевидно, это были признаки глубокого почтения.
Полковник Мунро, капитан Год и я оставались на веранде, все мы задавали себе вопрос: чем все это кончится? Мак-Нейль тоже пришел к нам и молча смотрел. Банкс же отправился вместе со Сторром в башенку, укрепленную на спине слона, откуда он мог удобно распоряжаться движениями машины.
В четыре часа паровик уже пыхтел. Звонкие вздохи его должны были казаться индусам сердитым ревом сверхъестественного слона. Манометр показывал давление пяти атмосфер, и Сторр выпускал из клапанов пары, казавшиеся крупными каплями пота на коже гигантского зверя.
— Готово, Мунро! крикнул Банкс.
— С Богом! — отозвался полковник. Но полегоньку, не задавить бы кого!
Почти рассвело. Дорога, окаймляющая берег, была запружена толпой богомольцев, не особенно расположенных сторониться. При подобных условиях было затруднительно двигаться вперед, никого не раздавив. Банкс дал три или четыре свистка. Толпа отвечала исступленным ревом.
— Прочь с дороги! Прочь с дороги! — крикнул инженер, приказывая механику приоткрыть регулятор.
Послышался шум пара, ринувшегося в цилиндры.
Машина двинулась на один поворот колеса. Могучий клуб белого пара взвился над хоботом.
Толпа дрогнула на секунду. Мычания железного гиганта участились, и поезд тронулся между теснившихся кругом индусов, по-видимому не хотевших сторониться.
— Стойте, Банкс! — крикнул я.
Нагнувшись через перила веранды, я видел, как десяток этих идиотов легли поперек дороги перед локомотивом с очевидным намерением быть разможженными под тяжелыми колесами машины.
— Берегитесь! Берегитесь! Отойдите прочь! — повторял повелительно полковник Мунро, показывая знаками, чтобы они встали.
— Безмозглые! — в свою очередь вопил капитан. — Они принимают наш поезд за колесницу Ягернаута! Они хотят быть растоптанными под копытами священного слона.
По знаку Банкса механик запер заслонку, преграждающую впуск пара в машину. Богомольцы, лежавшие поперек дороги, по-видимому, не думали вставать. Фанатичная толпа, окружавшая их, вопила и одобряла мимикой. Машина остановилась. Банкс не знал, что предпринять, и был взволнован. Вдруг у него явилась мысль.
«Попробуем!» — сказал он про себя.
Он открыл клапаны для очистки цилиндров, и тотчас же порывистые струи пара заклубились по земле в то время, как оглушительные свистки раздались в воздухе.
— Урра! Ура! Ура! — воскликнул Год. — Хлестни их хорошенько, дружище Банкс, гони их прочь!
Средство оказалось хорошим. Фанатики, обожженные паром, повскакивали на ноги, испуская громкие крики. Дать себя растоптать — это еще в порядке вещей, но быть сожженными — дело другое. Толпа расступилась, и дорога была расчищена.
— Едем! Едем! — кричал капитан Год, хлопая в ладоши и заливаясь звонким смехом.
«Железный великан» прибавил шагу, понесся прямо по дороге и скоро скрылся из глаз ошеломленной толпы.
Глава восьмая — НЕСКОЛЬКО ЧАСОВ В БЕНАРЕСЕ
Итак, перед паровым домом была открыта дорога, которая должна была привести нас через Сассерам к правому берегу Ганга, против Бенареса.
Отъехав от места ночевки, мы убавили ход и пошли по два с половиной лье в час. Банкс намеревался остановиться на ночь в двадцати пяти лье от Гайи и спокойно отдохнуть в окрестностях небольшого города Сассерама.
Как правило, индийские дороги избегают, насколько возможно, рек, требующих мостов, устройство которых обошлось бы дорого на наносной почве. Потому-то мостов и недостает во многих пунктах, где оказалось невозможным устроить на пути переправу через реку или речонку. Правда, везде можно найти плоты, но этот первобытный способ, без сомнения, не годился для переправы нашего поезда с одного берега на другой. По счастью, мы могли легко обойтись и без плота.
Так, в этот день нам предстояло переправиться через значительную реку Сон. Река эта, принимающая выше Роты притоки Копут и Коэл, впадает в Ганг, приблизительно на полпути между Аррахом и Диномуром.
Переправа эта нас нимало не затруднила. Слон самым естественным образом превратился в плавательный снаряд.
Он спустился в воду по отлогому откосу, вошел в реку и, держась на поверхности, принялся рассекать воду своими широкими ступнями и плавно поволок за собой поезд. Капитан Год не помнил себя от радости.
— Передвижной дом! — воскликнул он. — Дом, служащий попеременно то вагоном, то пароходом! Ему недостает только крыльев, чтобы лететь по воздуху!
— Со временем и это будет, друг мой Год, — серьезно сказал инженер.
— Знаю, друг мой Банкс, — ответил тем же тоном капитан, — До всего додумаются! — Только мы не воскреснем через двести лет, чтобы любоваться этими чудесами. Живется не всегда хорошо, а между тем я согласился бы прожить два века из-за одного любопытства.
Вечером, на расстоянии двенадцати часов от Гайи, пройдя под великолепным железнодорожным мостом, возвышающимся на восемьдесят футов над Соном, мы остановились лагерем в окрестностях Сассерама. Здесь предполагалось провести только ночь, возобновить запасы воды и топлива и ехать на рассвете далее.
Программу удалось исполнить в точности, и на следующее утро, 22 мая, до восхода солнца, мы двинулись в путь.
Характер местности был тот же. Не стану перечислять всех многочисленных селений, рассеянных между обширными полями и тонущих под тенью густых сводов пальмовых тар, магнолий и других роскошных деревьев. Тем более что мы и не останавливались ни в одном из них. Когда дорогу преграждала какая-нибудь телега, запряженная медленно шагающим зебу, мы сгоняли препятствия с пути свистками, и наш поезд проходил мимо изумленных жителей.
В этот день я видел несколько прелестных розовых полей. Мы проезжали по соседству Газипора, большого центра производства розовой эссенции, добываемой из цветов.
Я спросил Банкса, может ли он сообщить какие-нибудь сведения о выделке этого продукта.
— Вот вам цифры, милый друг,сказал Банке, — они покажут вам стоимость этого производства. Сорок фунтов розовых лепестков подвергают медленной перегонке на легком огне, из чего получают около тридцати фунтов розовой воды. Эту воду наливают на сорок фунтов свежих лепестков и продолжают перегонку до получения двадцати фунтов смеси. Смесь ставят на двенадцать часов на прохладный ночной воздух и на следующее утро находят на поверхности жидкости одну унцию благовонного масла. Итак, из восьмидесяти фунтов роз, составляющих, как говорят, не менее двухсот тысяч цветов, в конце концов добывается всего одна унция масла.
После этого не удивительно, если розовая эссенция, даже на месте, стоит сорок рупий, или сто франков, за унцию.
— Ах, если бы на унцию водки потребовалось восемьдесят фунтов винограда, то страшно дорого обходился бы грог! — заметил капитан.
В этот день нам цришлось переправиться еще через один из притоков Ганга — Карамнаку. Индусы превратили эту невинную реку в род Стикса, по которому плавание неприятно.
Берега ее прокляты, как берега Мертвого моря. Она уносит вверженные в нее трупы прямо в браминский ад. Я не оспариваю этих верований, но не могу согласиться, что вода этой адской реки невкусна или нездорова. Напротив, вода в ней превосходная.
Проехав очень однообразной местностью среди маковых и рисовых полей, мы к вечеру сделали привал на правом берегу Ганга, остановясь против древнего индусского Иерусалима — св. Бенареса.
— Двадцать четыре часа остановки! — крикнул Банкс.
— Как далеко мы отъехали от Калькутты? — спросил я инженера.
— Около трехсот пятидесяти миль,ответил он. — И сознайтесь, милый друг, что мы не заметили ни продолжительности, ни особенной утомительности дороги!
Сколько поэтических легенд будит одно имя Ганга! Кажется, вся Индия воплотилась в этой реке. Существует ли в мире другая подобная долина, где бы река извивалась на протяжении ста пятидесяти лье и умещала не менее ста миллионов жителей? Существует ли какой-нибудь второй пункт на земном шаре, где со времени возникновения азиатской расы скучено более сокровищ? Что бы сказал здесь Виктор Гюго, воспевший Дунай?
И у Ганга прибой и свои циклоны, затмевающие все ураганы европейской реки. Он тоже извивается змеей по самым поэтическим местностям мира! Он тоже течет с запада на восток! И истоком ему служит не группа посредственных холмов, а самая высокая горная цепь — Тибетские горы, с которых он ниспадает, поглощая на своем пути все притоки. Колыбель его — Гималаи.
На следующее утро, 23 мая, широкая водяная скатерть расстилалась перед нашими взорами. Несколько крупных аллигаторов, покоясь на белом песке, упивались первыми лучами восходящего солнца. Они лежали неподвижно, обратившись к лучезарному светилу, как будто принадлежали к числу вернейших поклонников Брамы; но несколько плывших мимо трупов вывели их из созерцательного состояния. Рассказывают, будто труп мужчины плывет по течению на спине, а женский на груди. Могу засвидетельствовать, что это наблюдение неправильно. Чудовища стремительно бросились за добычей, ежедневно доставляемой им течением с полуострова, и увлекли трупы на дно реки.
Калькуттская железная дорога перед разветвлением у Аллахабада на Дели и Бомбей постоянно следует правым берегом Ганга, пересекая многочисленные его извилины, прямой линией от станции Могуль-Серай, которую мы оставили в стороне. На небольшом расстоянии идет ветвь, соединяющая ее через реку с Бенаресом и продолжающаяся по долине Гутмы до Джонпура на пространстве шестидесяти километров,
Бенарес расположен на левом берегу. Но мы должны были переправиться через Ганг не в этом пункте, а в Аллахабаде. «Железный великан» остался на том же месте, куда мы прикочевали вечером 22 мая. На берегу причалены были лодки, готовые доставить нас в святой город, который мне хотелось осмотреть повнимательнее.
Полковника Мунро ничто не интересовало в этих городах: они были ему знакомы. Между тем он на минуту выказал желание отправиться с нами, но тотчас передумал и предпочел прогулку по берегу реки в обществе Мак-Нейля. Они ушли вдвоем раньше нас.
Что касается капитана Года, он прежде служил в гарнизоне Бенареса и хотел идти в город повидаться с несколькими товарищами. Следовательно, только Банкса и меня, которому инженер взялся служить гидом, влекла в город любознательность.
Сказав, что капитан Год стоял гарнизоном в Бенаресе, я должен оговориться. Обыкновенно отряды великобританской армии не квартировали в индусских городах; казармы их находились в «лагерях», превращающихся в настоящие английские города. Это повторяется в Аллахабаде, Бенаресе и в остальных местностях, где не только в лагерях живут солдаты, но около них группируются негоцианты и рантье. Поэтому все индусские города разделяются на две части, одну — снабженную всем европейским комфортом, другую — сохранившую во всей своей неприкосновенности местный колорит нравов и обычаев Индии.
Английский город Секроль, примыкающий к Бенаресу, не представляет ничего интересного. Там находятся главные отели, служащие пристанищем туристам. Секроль — один из тех шаблонных городов, какие фабриканты Соединенного королевства могли бы рассылать укупоренными в ящики для поставки на место. Следовательно, любопытного в нем нельзя отыскать ничего.
Банкс и я уселись в гондолу, переехали Ганг наискось, с тем чтобы полюбоваться общим видом великолепной панорамы Бенареса, раскинувшегося амфитеатром над высоким берегом.
— Бенарес, — сказал мне Банкс, — по преимуществу святой город Индии. Это индусская Мекка, и кто проживет в нем хотя бы сутки, обеспечивает себе частицу будущего блаженства. После этого понятно, какое стечение народа привлекает сюда такое верование и какое многочисленное население доставляет городу высокая привилегия, дарованная ему Брамой.
Бенарес насчитывает более тридцати веков существования. Следовательно, он основан в эпоху разорения Трои. Пользуясь постоянно самым большим не политическим, а духовным влиянием на Индостан, город этот был центром буддийской религии до IX столетия. Но вот совершилась религиозная революция. Брамизм вытеснил древнюю религию. Бенарес сделался столицей браминов, средоточием, к которому стекались правоверные, и говорят, что в нем ежегодно бывает до трехсот тысяч богомольцев.
Власть метрополии сохранила раджу в святом городе. Этот князь, получающий довольно скудную пенсию от Англии, живет в великолепной резиденции Веинагура, на Ганге. Он прямой потомок князей Раси (древнее имя Бенареса), но утратил всякое значение, с чем бы он, вероятно, помирился, если бы его пенсия не ограничивалась одним лаком рупий — то есть ста тысячами франков, едва равняющихся сумме карманных денег набоба доброго старого времени,
Бенарес по примеру всех прибрежных городов Ганга был на минуту затронут великим восстанием 1874 года. В то время гарнизон его состоял из 37-го пехотного полка, туземных войск и корпуса иррегулярной кавалерии и полуполка сикхов. Из королевской армии в них находилось только полбатареи европейской артиллерии. Этой горсти войска нельзя было помышлять об разоружении туземных солдат. Поэтому власти и поджидали с понятным нетерпением прибытия полковника Нейля, шедшего к Аллахабаду с 10-м полком королевской армии. Полковник Нейль вступил в город только с двумястами пятьюдесятью солдатами, по случаю чего был объявлен парад на военной площади. Когда все сипаи были в сборе, им приказали сложить оружие. Они отказались повиноваться. Завязалась борьба между ними и пехотой полковника Нейля. К мятежникам тотчас пристала иррегулярная кавалерия, а затем и сикхи. Но тогда полубатарея открыла по мятежникам огонь и, несмотря на мужество и настойчивость, они были рассеяны.
Битва эта происходила вне города. Внутри была сделана только попытка к восстанию мусульманами, поднявшими зеленое знамя, попытка, немедленно подавленная. С этого дня во все продолжение мятежа Бенарес оставался спокоен, даже в те дни, когда на сторону мятежников склонялась победа в западных провинциях.
Банкс передавал мне эти сведения в то время, когда наша гондола медленно скользила по волнам Ганга.
— Милый друг мой, — сказал он мне, — мы отправляемся осматривать Бенарес, прекрасно! Однако, несмотря на древность этой столицы, вы не увидите ни одного памятника старее трехсот лет. Не удивляйтесь; это результат религиозных войн, в продолжение которых огонь и меч играли слишком деятельную роль. Тем не менее Бенарес — город любопытный; и вы не раскаетесь в нашей прогулке.
Вскоре наша гондола приблизилась на некоторое расстояние, позволявшее нам видеть город, возвышающийся живописным амфитеатром над бухтой, синеющей, как воды Неаполитанского залива, с громоздящимися на уступах холма дворцами, целая группа которых, подмываемая водами реки, грозит рухнуть. Венцом этой диковинной панорамы служит пагода китайской архитектуры, посвященная Будде, и целый лес башен, минаретов, пирамидальных конусов мечетей и храмов и, наконец, господствующий надо всем золотой линга Шивы и две острые иглы мечети Ауренгзеба.
Вместо того чтобы пристать к одному из «гатов» или лестнице, соединяющих край берега с площадью дамбы, Банкс приказал проехать вдоль набережной, фундамент которой погружается в реку. Тут я увидел повторение сцены, встреченной в Гайе, только в измененном виде. Зеленые леса Фальгу заменены были в фоне картины строениями святого города. Но сюжет оставался неизменным.
Тысячи богомольцев заполнили набережную, террасы и уступы береговых лестниц и погружались в реку шеренгами в три и четыре ряда. Не следует, однако, полагать, что это омовение совершается даром, Сторожа в красных чалмах, с саблей на боку, стоя на последних ступенях лестниц, взимают дань с богомольцев в обществе браминов, продающих четки, ладанки и другие предметы благочестия.
Но кроме богомольцев, купавшихся ради спасения, были тут и торгаши, исключительно промышляющие водой святой реки, которую они разносят по отдаленным закоулкам полуострова. Каждая склянка священной влаги гарантирована печатью браминов. Но вывоз чудотворной воды так велик, что приходится сомневаться относительно того, чтобы дело обходилось без подлога.
— Очень может быть, что не хватило бы всей воды Ганга на удовлетворение запроса, сказал мне Банкс.
Я спросил его, не влекут ли эти купания за собой несчастий, о предотвращении которых никто не думает: тут нет знающих пловцов, останавливающих неосторожных от плавания по опасным местам быстрого течения.
— Несчастные случаи бывают нередко, — ответил мой приятель, — но если тело богомольца гибнет, спасается его душа. И потому об этом мало кто задумывается.
— А крокодилы?
— А крокодилы обыкновенно держатся в стороне: их пугает шум. Страшны не эти хищники, а злоумышленники, ныряющие вглубь и топящие женщин и детей, с тем чтобы сорвать с них дорогие украшения.
Рассказывают, что один из этих мошенников, устроив себе искусственную голову, долго разыгрывал роль крокодила и составил себе целое состояние этим опасным, но прибыльным промыслом. Однако в один прекрасный день его самого съел настоящий аллигатор, и нашли только кожаную голову, всплывшую на поверхность.
Кроме того, есть сумасбродные фанатики, ищущие добровольно смерти в волнах Ганга и обставляющие свое самоубийство разными тонкостями. Они обматывают вокруг тела длинную цепь пустых и откупоренных кувшинов. Мало-помалу вода, наполняя кувшины, увлекает фанатиков ко дну при громких аплодисментах зрителей.
Наша гондола поравнялась скоро с Маншенк-Гоши. Многоэтажное здание наполнено пылающими день и ночь кострами, на которых сжигают покойников, позаботившихся о будущем блаженстве. Сожжение в священном месте очень ценится правоверными. Богатые «бабуи» из далеких местностей заставляют переносить себя в Бенарес, как только занемогают смертельной болезнью. Недаром Бенарес — наилучший пункт для «отъезда» на тот свет. Если у покойника лежат на совести одни легкие грехи, душа его улетает в дым Ман-шенка прямо в чертог вечного блаженства. Если же, напротив, усопший был великий грешник, душа его переселяется в тело новорожденного брамина. Надо надеяться, что благочестивая жизнь при вторичном воплощении избавляет от третьего превращения и прямо открывает грешнику двери рая Брамы.
Остаток дня мы посвятили осмотру города, главных памятников и базаров с темными лавками арабского образца. В них по преимуществу торгуют тонкой дорогой кисеей и «кинкобом», родом шелковой парчи, затканной золотом, выделываемой в Бенаресе. Улицы чисты, но узки, как и следует для города, над которым почти постоянно светит тропическое солнце, но, несмотря на тень в них, было очень душно, и мне стало жаль наших носильщиков паланкина, хотя они, по-видимому, мало страдали от жары.
Для бедняков это был случай заработать несколько рупий, что придавало им бодрость и силу. Но того же нельзя сказать об одном индусе или, вернее, бенгали, с живыми глазами и хитрой физиономией, следовавшем за нами не таясь во все время нашей экскурсии.
При высадке на набережную Маншенк-Гоши я в разговоре громко произнес имя полковника Мунро. Бенгали, смотревший на причалившую гондолу, вздрогнул. Я не обратил на это особенного внимания, но позднее вспомнил это обстоятельство, заметив, что он ходит по нашим пятам, как шпион. Он отставал от нас только для того, чтобы опять оказаться или впереди, или позади нас. Был ли то друг или враг? Этого я не знал, но очевидно, что для этого человека имя полковника Мунро не было безразлично.
Наш паланкин не замедлил остановиться у подножия широкой лестницы в сто ступеней, ведущей с набережной к мечети Ауренгзеба.
В былые времена богомольцы поднимались на эти ступени не иначе как на коленях, наподобие того, как это делают набожные люди на Janta Jcale в Риме. На этом месте некогда стоял храм Вишну, замененный завоевателем нынешней мечетью.
Хотелось бы мне взглянуть на Бенарес с вершины одного из минаретов, постройка которых считается архитектурным фокусом. Высотой в сто тридцать два фута, они в окружности не толще обыкновенной фабричной трубы, а между тем в полости их спирально извивается лестница. Но теперь, и очень резонно, подъем по этим лестницам запрещен. Минареты уже заметно уклоняются от перпендикулярной линии и менее устойчивы, чем башня в Пизе, они кончат тем, что в один прекрасный день развалятся непременно.
Выходя из мечети Ауренгзеба, я увидел снова поджидавшего нас бенгали. На этот раз я пристально посмотрел ему в лицо, после чего он опустил глаза. Прежде чем убедиться, будет ли продолжаться соглядатайство этого подозрительного человека, я решил промолчать.
В этом замечательном городе сотни пагод и мечетей, великолепных дворцов, самый роскошный из которых несомненно дворец нагурского короля. Большинство раджей имеют свои дома в Бенаресе, куда они приезжают на религиозные празднества Мелы. Я не мог задаться странной мыслью осмотреть все здания города в короткий промежуток времени, каким мы располагали. Итак, мы ограничились посещением Бишесвара, где возвышается линга Шивы. Эта бесформенная каменная глыба, считающаяся членом одного из суровейших богов индусской мифологии, служит покрышкой колодцу со стоячей водой, слывущей за чудотворную. Видел я также священный фонтан Маккорник, где купаются набожные индусы, к вящей выгоде браминов. Осматривал Ман-Мундир, обсерваторию, выстроенную два века тому назад императором Акбаром, со всеми неподвижными астрономическими инструментами, высеченными из камня. Слышал рассказы о дворце обезьян, посещаемом всеми туристами в Бенаресе. Парижанину, естественно, должно было представляться в воображении нечто среднее со знаменитым садом Jardin des Plantes. Но на деле оказалось совсем не то.
Дворец этот — просто храм Дурго-Хунд, находящийся за чертой города. Он построен в IX веке и причисляется к древнейшим памятникам города. Обезьяны содержатся в нем не в решетчатых клетках, а бродят на свободе по его дворам, лазают на вершины высоких манговых деревьев и ссорятся за приносимые посетителями жареные семечки, которые они очень любят. И тут, как и в прочих местах, брамины — хранители Дурго-Хунда взимают за вход небольшую плату, очевидно превращающую браминство в одну из самых прибыльных профессий Индии.
Лишнее говорить, что мы были значительно утомлены жарой, когда под вечер решили, что пора вернуться в паровой дом. Завтракали мы в Секроле, одной из лучших гостиниц английского города, а между тем, признаться сказать, я вздыхал о стряпне Паразара.
Когда гондола подъехала к подножию Гат, чтобы отвезти нас обратно на правый берег Ганга, я еще раз увидал бенгали в двух шагах от нашей лодки. Его ожидал челнок с индусским лодочником.
Неужели он будет следовать за нами и на другой берег реки? Это становилось несносным.
— Банкс, — сказал я шепотом, указывая ему на бенгали, — этот человек — шпион, следующий за нами шаг за шагом…
— Я его заметил, — ответил Банкс, и видел, как имя полковника Мунро, произнесенное нами, заставило его встрепенуться.
— Не нужно ли в таком случае?..
— Нет, оставим его в покое, — прервал Банкс. — Пусть думает, что мы его не замечаем… Впрочем, он исчез.
Действительно, челнок с бенгали затерялся в флотилии многочисленных лодок всевозможных размеров и форм, покрывавших реку.
— Знаешь ли ты этого человека? — спросил Банкс, равнодушно оборачиваясь к нашему лодочнику.
— Нет, я вижу его в первый раз, — ответил последний.
Наступила ночь. Сотни лодок, расцвеченных флагами, освещенных цветными фонарями, с хорами певцов и музыкантов сновали, перекрещиваясь, по реке. С левого берега поднимались огни разнообразных фейерверков, напоминавших о соседстве с Небесной Империей, где они пользуются таким почетом. Трудно дать верное описание этого зрелища, действительно оригинального. В честь чего дается этот ночной праздник, в котором принимали участие индусы всех мастей, я так и не мог дознаться. Гондола наша причаливала к противоположному берегу в момент его окончания.
Все это походило на мимолетное видение, длилось оно не долее потешных огней. Но Индия, как я уже сказал выше, признает триста миллионов богов, полубогов и святых всех разрядов, так что в году не только не хватит часов, но минут и секунд на чествование каждого из них.
Возвратясь в паровой дом, мы уже застали там полковника Мунро и Мак-Нейля, явившихся раньше нас. Банкс спросил сержанта, не случилось ли чего-нибудь нового в наше отсутствие.
— Ничего, — ответил тот.
— Не замечали вы какой-нибудь подозрительной личности?
— Никого мы не видали, господин Банкс. Разве у вас есть причины подозревать?
— За нами шлялся шпион во все время нашей прогулки по Бенаресу, — ответил инженер, — а я не люблю, чтобы за нами подсматривали.
— И шпион этот был?..
— …какой то бенгали, затрепетавший при имени полковника Мунро.
— Что же нужно этому человеку от нас?
— Этого я не знаю, Мак-Нейль. Надобно быть настороже.
— Будем настороже, — ответил сержант.
Отзывы о сказке / рассказе: