Из всего чудесного и замечательного, что есть в нашей доморощенной революции, самое чудесное и замечательное, самое такое, перед чем я готов благоговейно снять шляпу и с почтительным удивлением и восторгом преклонить голову — это русские железные дороги.
Среди необозримого разбушевавшегося океана беспросветного хамства, лени, разгильдяйства, грабительства, жадности, преступной небрежности, тупой жестокости, оголтелого баклушничества и смешного, но облитого кровью самодурства и произвола — маячит какой-то островок, основание которого твердо покоится на самом крепком неподвижном фундаменте.
Это — железные дороги и вообще железнодорожная служба
Кто поймет эту психологию серого, незаметного подвижничества, этот «перманентный» риск своей жизнью, этот ежедневный будничный героизм, к которому так все привыкли, что считают его таким же обязательным и непременным, как воздух, которым нужно обязательно и непременно дышать — иначе задохнешься…
И нельзя даже сказать, что железнодорожный аппарат потому так живуч и жизнеспособен, что он по своей природе выкован из железа и стали — поэтому несокрушим.
Наоборот, ничего нет чувствительнее и нежнее железнодорожного аппарата… Заметьте: как только в какой-нибудь местности неблагополучно — сейчас же вы получаете телеграмму:
— «Железнодорожное движение прервано».
Это первая ласточка. Железная дорога — это хрупкая женственная натура, склоняющая первая нежную голову на надломленное шее при первом же дуновении свирепого урагана.
Но нет ничего на свете выносливее таких женственных хрупких натур. Они первые пригибаются к земле, но и первые же выпрямляются, как только ураган пронесся дальше.
Налетела грубая ужасная грабительская красная армия — железнодорожное дело разрушено, исковеркано, разрушена, разграблена, исковеркана почта, банки, городское самоуправление, учебная жизнь.
Но вот кто-то явился на выручку несчастной местности, красные грабители и насильники прогнаны дальше, и за их спиной остается все, чего коснулась рука жестокого демона разрушения: закрытые банки, разрушенная почта, разогнанное городское самоуправление, мертвые заколоченные гимназии.
И угрюмо дремлет в тоске смертельно израненный город — закрытые, заколоченные банки, почта, гимназии.
А в это время — даже еще раньше, когда красные в полуверсте от станции, убегая, еще отстреливаются из орудий, когда еще по железнодорожным путям посвистывают последние запоздавшие пули — на перроне показывается фигура, хлопотливая, в красной фуражке, какие-то серые люди копошатся около развинченных, развороченных взрывами рельс, кто-то чистит холодный молчаливый паровоз, кто-то что-то смазывает, кто-то по чем-то хлопотливо постукивает молоточком и — не прошло и нескольких часов, как колесо завертелось: уже на железнодорожном телеграфе застучали, как дятлы, телеграфисты, уже засаленные люди льют из масленок в вагонные колеса какую-то смазочную штуку, уже у билетного окошечка замаячила небритая физиономия кассира, а там — звонок, свисток, гудок, т-шу, т-шу, тшу-у-у! Пожалуйте!
— На Конопаткино, Васино, Чудаковскую — третий звонок! Поезд стоит на втором пути!
А на другой день начальство, если только есть малейшая возможность, кроме почтовых пустит еще и международный вагон. Уж будьте покойны! Это вопрос его, железнодорожного, самолюбия.
Банки заколочены, о городской думе ни слуху, ни духу, а на станции — будто ничего и не случилось:
— Что вы хотите знать? Ну, да! 3-й номер, как всегда, отходит в восемь вечера, а 8-й bis по-старому в 11 часов. Что? Багаж? Конечно, принимается! Почему бы ему и не приниматься?
* * *
На железной дороге своя логика — логика чудо-богатырей.
— Эй, начальник станции! Почему поезд не идет?
— Угля нет.
— А вы купите.
— Денег нет, Верите, третий месяц жалованья не получаем.
— Что же делать?
— А вы, может, между пассажирами на уголь соберете? Все-таки с десяток станций проедете.
— А машинист поедет?
— На то он и машинист, чтобы ехать! Ему лишь бы уголь был.
Пошептались. Собрали. Купили в городе. Нагрузили тендер. Кто-то постучал молоточком по колесам вагонов, кто-то звякнул, кто-то свистнул…
Пассажиры сияют, машинист сияет, а больше всех сияет начальник станции: есть, значит, еще порох в пороховницах, сердце в хилом умирающем организме, все, значит, в порядке!
Проехали несколько станций, отправили снова делегацию к новому начальнику станции, прикупили угля, постучали, позвякали, погудели — качай дальше вплоть до той магической черты, где «благодаря беспорядкам железнодорожное движение прервано».
По всей необъятной Руси раскинулась стальная паутина, и в ней несмотря ни на что — ни на холод, ни на голод, ни на расстрелы — копошатся десятки тысяч серых трудолюбивых пауков…
Кто, когда, каким образом дал им этот гигантский толчок, кто сообщил им столько могучую инерцию, что они до сих пор аккуратно и педантически катятся по своей паре хрупких рельсовых путей в туманную загадочную даль, где брезжит рассвет могучей страны?
Кто они, эти безликие безымянные сумрачные герои в засаленных тужурках, красных шапках, оберкондукторских кафтанах и инженерных мундирах?
Шапку долой перед этим серым, безликим, могучим, прекрасным цементом разваливающейся жизни!..
Отзывы о сказке / рассказе: