Аркадий Гайдар — В дни поражений и побед

X

Николаю сделали операцию и вынули круглую свинцовую пулю.

— Эдакая мерзость застряла, — сказал доктор, взвесивши ее на ладонь. — Сразу видно, что из дрянного револьвера.

Когда Сергей выходил из курсового лазарета, ему передали, что его хочет видеть какая-то девушка.

Он спустился в садик и увидел там Эмму. По ее похудевшему лицу и по беспокойному взгляду не трудно было догадаться, о чем она хочет спросить.

Сергей, не дожидаясь расспросов, рассказал ей все сам.

— Ему теперь лучше?

— Да… Вот что, — добавил он немного подумавши, — вы приходите дня через три, и мы вместе к нему сходим.

Эмма ответила благодарным взглядом.

Здоровье Николая начало значительно улучшаться, и через несколько дней он уже мог слегка поворачиваться со спины на бок.

Эмма пришла, как они условились, — после строевых занятий. У входа в лазарет надели белые халаты и прошли к Николаю.

— Мы к тебе сегодня в гости, — проговорил входя Сергей.

Николай радостно взглянул на него.

— И ты пришла? — спросил он Эмму.

— Пришла, — смеясь ответила она.

— А как же дома?

По лицу Эммы можно было видеть, что это обстоятельство теперь беспокоило ее мало.

Сергей вышел, а они долго и оживленно болтали, как хорошие старые друзья.

— Ты изменилась, Эмма, — заметил Николай.

— Может быть, Коля. Я так много думала за последнее время.

— О чем?

— Обо всем! Досадно становится. Жизнь течет так скучно. Кругом что-то делается, кипит, а тут — все одно, все одно и то же. Помнишь, — улыбнулась она, — как ты на меня из-за петроградских работниц рассердился?

— А зачем же ты тогда спорила, — заговорил он после некоторого молчания, — а зачем в церковь… Глупая девочка! — вдруг закончил он мягко, точно большой человек, выговаривающий маленькому ребенку.

Когда они прощались, то Николай крепко пожал ей руку и сказал полусерьезно-полушутя:

— Думай только больше и глубже и обо всем!

— Сначала о тебе, а потом обо всем.

— Почему? — и он мельком поймал ее глаза. Она чуть-чуть улыбнулась, хотела что-то от дверей добавить, но не сказала и вышла.

XI

Был праздник; утром поверки не производились, и многие повставали несколько позднее, чем обыкновенно. Утро стояло жаркое, солнечное, и курсанты разбрелись по роще и садику, прогуливаясь и отдыхая.

Сергей только что направился по направлению к пруду, думая искупаться, как вдруг внезапно по окрестностям покатились торопливые, четкие переливы сигнала «тревога».

«Это — уже не сбор», — мелькнуло у него в голове. И он стремительно помчался наверх к пирамидам с винтовками.

Никто ничего не знал, только командир батальона громовым голосом кричал: «Строиться… быстро!» И почти что на-ходу построившимся курсантам подал команду: «За мной бегом марш».

Вот и знакомая роща, налево — насыпь, город кончается, что это такое?

— По окраине города от середины в це-епь!

Запыхавшиеся курсанты быстро рассыпаются, тарахтит по земле пулемет.

Вот оно что! Во весь опор мчатся на курсантов какие-то всадники, и быстро снимается с передков чья-то батарея.

— Ого-онь! — раздается команда.

И цепь, опередившая в развертывании на несколько минут неизвестного противника, жжет его огнем своих пуль.

Кто-то падает, тщетно пытается изготовиться к выстрелам батарея. Поздно! — слишком силен огонь курсантов.

— Прекратить стрельбу! Сдаются!

И цепь, бросаясь вперед, завладевает батареями загадочного противника.

— Кто же это? — слышатся недоумевающие голоса победителей.

И вдруг от края до края что-то быстро передается и перекатывается по цепи, и через минуту у всех на устах: «Багумский полк восстает», «Багумский полк — изменник».

Сергей хмурит брови, он начинает понимать, в чем дело. 9-й Багумский полк, — полторы тысячи человек, — самая крупная единица гарнизона.

— Дело — дрянь! — решает вслух он.

— А что?

— Полк большой, и если он серьезно заражен петлюровщиной, справиться будет трудно.

Захваченные орудия поставили на плацу, подходы к корпусу заняли сильными караулами.

Всю ночь собирались надежные части гарнизона — 6-е, 4-е, 5-е курсы, кавалерийские, а также мелкие партийные отряды. В девять часов утра полк выступил, к девяти ему предъявлен ультиматум — сдать оружие…

Киев точно вымер, по улицам извивались цепи, по углам к земле приникли пулеметы.

Еще несколько минут до срока. На автомобиле подъехал наркомвоен Украины и взглянул на часы. И почти в то же время вместо ответа с той стороны первою лентою резанул пулемет.

Наркомвоен привстал, рукой облокотившись на стенку машины, и подал сигнал.

И через головы притаившегося Киева батарея с ревом забила по Бендерским казармам.

Перестрелка на улицах длилась очень недолго, со стороны восставших выстрелы стали вскоре стихать.

Сергей бежал одним из первых по Керосинной улице и, завернувши за угол, он увидал спины поспешно убегающих багумцев и выкинутый белый флаг.

— Ага — сдаются!

И по улицам, до автомобиля наркомвоена доносится весть, что багумцы сдаются.

— Спохватились все-таки, — говорит он.

И приказывает прекратить огонь.

Без артиллерии докончить начатую измену полк не смог, сдался, был обезоружен и расформирован в тот же день.

К вечеру все было уже спокойно и тихо. Еще днем привычный киевлянин сначала робко высунулся на двор, потом показался на улицу. И не нашедши там ничего угрожающего своей особе, вздохнул с удовольствием и восхищением.

XII

Восстание не удалось, но обнаружило, что в частях гарнизона не все благополучно.

А кругом, почти под самым городом, бродили мелкие шайки. Слабые красные части понемногу, но постоянно отступали. Подходил Деникин к Екатеринославу, а Петлюра и Галлер уже поглядывали на Жмеринку.

Теперь возле курсов по ночам стояли сильные посты и ходили патрули.

Однажды Сергей сидел и писал домой:

«Я посылаю вам третье письмо, но ответа до сих пор не получил. Знаю, конечно, что не ваша это вина, а все-таки досадно. За меня не беспокойтесь, я доволен своей жизнью и своим положением как раз настолько, насколько вообще может быть доволен человек. Работы серьезной и ответственной у курсов очень много, и я целиком ушел в нее. Производство в красные командиры я должен получить в сентябре, но поговаривают, что нас выпустят и раньше. Если все будет благополучно, то заеду тогда домой».

Окончил письмо, запечатал его в конверт и хотел спуститься вниз, как вдруг в комнату вбежал запыхавшийся Владимир, а за ним следом Николай.

— Дело есть, Сергей.

— Тут брат кругом какая-то чертовщина твориться начинает.

— В чем же дело?

— Сегодня я стоял на дневальстве. Когда сменился, захватил книгу и улегся под кустом в роще. Кругом — никого, вдруг слышу шаги, гляжу — начальник. Я вспомнил про твои, Сергей, подозрения. Куда, думаю, его чорт несет? И тихонько за ним. А он возле крайней дороги у овражка встретился с тем самым человеком.

— С Агорским? — живо спросил Сергей.

— Да! Передал ему довольно большой синий сверток и сказал несколько слов. А затем пошел как ни в чем не бывало на курсы к артиллеристам.

— Странно что-то!

Друзья задумались.

— Знаете что? — сказал Сергей. — Тут дело не чисто. Возможно, что он передал ему какие-нибудь сведения. А затем прошел дальше действительно по делам к артиллеристам, чтобы скрыть следы своей отлучки. Надо потолковать с комиссаром.

Вместо заболевшего и несколько тяжелого на подъем прежнего комиссара теперь на курсы был назначен другой, молодой еще, умный и энергичный летчик Ботт.

Пошли к нему и рассказали все с самого начала.

— Вот что, товарищи, — сказал он. — Если арестовать Сорокина, то пожалуй никаких улик не найдется, а предупрежденные сообщники скроются, и дело будет закрыто. А кроме того, на чем в сущности основаны все эти подозрения? Ведь неловко, право, будет, если между ними просто какие-нибудь личные дела.

— Сверток бы достать! — сказал Владимир.

— Я попробую! — промолвил все время молчавший Николай.

— Ты! Каким образом?

— Это уже мое дело, — коротко ответил он. И быстро вышел.