Глава X
Предупреди его, чтобы он не произносил непристойных слов.
Шекспир, Зимняя сказка
Подходя к «Ржавому якорю», Уайлдер заметил в дотоле спокойном городе явные признаки сильнейшего волнения. Больше половины всех женщин и около четверти всех мужчин, проживавших в более или менее близком соседстве с этой знаменитой таверной, собрались у ее двери и внимали некоей особе женского пола, которая ораторствовала таким резким и пронзительным голосом, что любопытные слушатели из задних рядов толпы, старавшиеся не пропустить ни одного слова, никак не могли бы утверждать, что до них, мол, ничего не доходит. Увидев эту суматоху, наш искатель приключений сперва заколебался как человек, лишь недавно пустившийся в дела, подобные тому, в каком он только что согласился принять участие. Он решился продолжать свой путь лишь после того, как заметил своего престарелого сообщника — тот локтями пробивал себе дорогу в толпе с необыкновенным упорством и энергией. Подбодренный его примером, молодой человек сделал несколько шагов, но остановился в стороне от толпы, чтобы в случае надобности иметь возможность ретироваться.
— Взываю к тебе, Эрсли Поттер, к тебе, Презервд Грин, и к тебе, Фэйтфул Уонтон, — доносились теперь до него крики Дезайр, которая на миг умолкла, чтобы перевести дыхание, а затем снова подхватила свой горячий призыв к соседям, — и к тебе тоже, Апрайт Крук, и к тебе, Релент Флинт, и к тебе, Уэлси Пур [Эти диковинные имена могут поразить читателя как слишком уж нелепые, однако все они взяты из местной хроники Род-Айленда (прим. автора). Приблизительный смысл данных имен по порядку следующий: Земляной Горшечник, Консервированная Зелень, Честный Распутник, Добродетельный Мошенник, Мягкий Кремень и Богатый Бедняк (прим. переводчика)]. Будьте моими свидетелями и поручителями! Все вместе и каждый в отдельности, вы можете удостоверить, если захотите, что я всегда была любящей, работящей супругой человеку, оставившему меня на произвол судьбы в моем возрасте, с его же многочисленным потомством на руках, которое надо прокормить и воспитать, не говоря уж…
— Но с чего вы взяли, — весьма кстати прервал ее хозяин «Ржавого якоря», — что добрый человек сбежал? Вчера был веселый денек, и есть все основания думать, что супруг ваш, как и некоторые другие, которых я мог бы назвать, да только не сделаю такой глупости, был, как говорится, несколько не в себе и теперь немного заспался. Пари держу, что достойный портной вскоре выползет из какого-нибудь амбара такой же свеженький и готовый снова приложиться к горькой, словно после последнего всеобщего увеселения он не промачивал глотку даже холодной водой.
За несколько тяжеловесной шуточкой кабатчика последовал негромкий, но дружный смешок, хотя на расстроенном лице Дезайр она не вызвала и тени улыбки; лицо это выражало такую скорбь, словно оно на веки вечные утратило способность улыбаться.
— Нет, нет, только не он! — возопила неутешная супруга портного. — Не такой он был человек, чтобы по-хорошему выпить ради торжественного случая вроде победы королевских войск. Ни о чем он не думал, кроме своей работы, из-за этого-то я больше всего и убиваюсь. Столько лет я привыкла рассчитывать на то, что он работает, а теперь, извольте, должна сама выпутываться. Тяжелый это крест для женщины! Но он у меня поплатится, если только в Род-Айленде и на плантациях Провиденса существует закон! Пусть только истечет положенное время, и если после этого он сунет сюда свою мерзкую рожу, так увидит, как и многие бродяги до него, что остался без жены и без угла, где бы он мог преклонить свою поганую голову.
Тут она заметила любопытную физиономию старого матроса, уже пробившегося вперед и стоявшего теперь рядом с ней, и внезапно добавила:
— Вот здесь незнакомый человек — он только что появился. Скажите-ка, приятель, не повстречался вам по дороге сюда беглый бродяга?
— Мне и так нелегко вести посуху свою старую посудину — где же мне было записывать в судовой журнал название и разряд каждого встречного судна? — с полнейшим хладнокровием ответствовал он. — Но вот сейчас вы про это заговорпли, и мне вспомнилось, что как раз к началу утренней вахты я и правда встретился с каким-то малым вон там, в кустарнике между городом и паромом, что перевозит народ с острова на материк.
— А как он выглядел? — вскричали, как один, пять-шесть голосов, которые, однако, перекрывал голос Дезайр, подобно тому как первоклассный солист заглушает своими фиоритурами трели всех прочих певцов оперной труппы.
— Как выглядел? Ну, руки у него болтались там, где положено по правилам оснастки, а ноги несли его так же, как любого доброго христианина. Правда, теперь я вспоминаю, что одна нога у него была короче, словно уменьшенный шкентель, и что на ходу его сильно кренило.
— Это он! — раздался тот же хор голосов.
Несколько человек сейчас же вырвались из толпы с намерением броситься вдогонку за преступником и тем самым обеспечить себе уплату по кое-каким счетам несчастного, обесславленного портного. Что же касается Дезайр, не имевшей никаких законно оформленных претензий к своему бродяге мужу и никаких надежд получить от него что-нибудь, то она удовольствовалась тем, что продолжала на месте собирать все сведения о беглеце, какие только могла. Быть может, ее живому воображению уже рисовались все радости свободы, которые сулил ей предполагаемый развод вкупе со сладостной перспективой нового замужества, расцвеченной воспоминаниями о первой любви. Во всяком случае, все это несколько успокоило ее возбужденный дух, и она продолжала свои расспросы довольно прямо и решительно.
— А был ли у него вороватый вид? — спросила она, не обращая внимания на то, что ее так внезапно оставили соседи, только сейчас выражавшие самое живое соболезнование. — Был ли у него подлый вид скрывающегося от всех беглеца?
— Как выглядело его носовое украшение, точно вам не скажу, — ответил старый моряк, — хотя, в общем, у него был такой вид, точно его довольно долго продержали под сточным желобом с подветренной стороны. Если уж вы спрашиваете моего мнения, то, на мой взгляд, бедняга страдал от…
— … от безделья, хотите вы сказать. Да, да, на его беду, в последнее время он очень мало работал. Не приходилось ему думать о деле, вот и полезли в голову всякие зловредные мысли. Он страдал от…
— … жены, — выразительно вставил старик.
За этим беззастенчивым заявлением последовал всеобщий весьма недвусмысленный хохот по адресу Дезайр.
Нисколько не смущаясь столь явной поддержкой, оказанной отважному моряку, сварливая супруга продолжала гнуть свое:
— Ах, вы не знаете, сколько я выстрадала и натерпелась за долгие годы жизни с этим человеком! Наверно, по его виду можно было догадаться, что он оставил дома оскорбленную женщину.
— По его виду трудно было точно определить, насколько он оскорбил женщину, которую оставил на мертвом якоре, — ответил старый моряк с похвальной осторожностью. — Во всяком случае, было вполне очевидно, что где бы и в каком бы состоянии он ни оставил свою жену, — если, конечно, она ему жена, — он не счел нужным оставить при ней и все ее снаряжение. На шее у него болталась куча всяких женских безделушек — они ему, верно, пришлись больше по вкусу, чем женские объятия.
— Что? — в ужасе вскричала Дезайр. — Он посмел еще и обворовать меня! Какие вещи были на нем? Может быть, золотые бусы?
— Не поручился бы, что они золотые.
— Негодяй! — возопила взбешенная женщина, задыхаясь, словно только что вынырнула из-под воды, где пробыла дольше, чем это дозволено человеческой природе, и начала изо всех сил пробиваться сквозь окружавшую ее толпу, дабы выяснить дома, что из сокровищ, запрятанных в ее тайниках, похищено мужем. — Святотатец, злодей! Обокрасть подругу своего сердца, мать своих детей и…
— Полно, полно! — снова прервал ее хозяин «Ржавого якоря» совсем не подходящим к случаю толом. — Никогда я не слыхивал, чтобы этого добряка обвиняли в мошенничестве. Соседи и трусом-то его обзывали неохотно.
Старый моряк взглянул прямо в лицо трактирщику, многозначительно подмигнул и промолвил:
— Если честный портной не обокрал никого, кроме этой лихой бабы, на счету у него будет не очень-то много уворованного, ибо все золотые бусины, которые были при нем, не оплатили бы ему переправы на пароме. Я мог бы засунуть себе в глаз все золото, что висело у него на шее, и не стал бы от этого хуже видеть… Но нельзя же в самом деле, чтобы такая толпища загораживала вход в добропорядочную таверну, словно это порт, на который наложено эмбарго [Эмбарго — запрещение какого-либо государства заходить в его порты иностранным судам]. Потому-то я и отправил эту бабенку обследовать ее ценности, а все прочие бездельники, как видишь, пошли у нее в кильватере [Кильватер — след, остающийся за кормой идущего судна].
Джо Джорам уставился на говорившего, как человек, завороженный некоей таинственной силой. С минуту он безмолвствовал, не спуская с него глаз, а затем внезапно разразился громким, раскатистым хохотом, словно без всякого запоздания оценил проделку, действительно заставившую весь народ перебраться от его дверей к двери исчезнувшего портного. Наконец, помахав в знак приветствия рукой, он вскричал:
— Здравствуй, Боб-Деготь, здравствуй, старина! Откуда ты свалился? И какой ветер снова пригнал тебя в Ньюпорт?
— Слишком много вопросов, чтобы на них отвечать, стоя на дороге, друг Джорам, да и ответы застревают в непромоченном горле. Когда я получу койку в одной из твоих кают да смогу забросить свой абордажный крюк на кружку джина и хороший кусок доброй родайлендской говядины, тогда задавай сколько хочешь вопросов и получишь на них столько ответов, сколько позволит мой аппетит.
— А кто заплатит за музыку, честный Боб? И какой судовой казначей выдаст деньги по твоему чеку? — продолжал трактирщик, пропуская старого моряка в свое заведение с готовностью, явно противоречившей его сомнениям в том, что он будет вознагражден за свое радушие и гостеприимство.
— Кто? — прервал его старик, показывая монету, только что полученную им от Уайлдера, и притом так, чтобы ее хорошо рассмотрели немногие еще задержавшиеся у таверны зеваки, словно он хотел доказать, что вполне заслуживает любезного приема. — Кто, как не этот джентльмен? За мои слова поручится само изображение его августейшего величества короля, храни его бог!
— Храни его бог! — отозвались некоторые из сидевших в таверне верноподданных.
— Храни его бог, — повторил Джорам, открывая дверь в заднюю комнату и пропуская туда своего гостя, — равно как и всех пользующихся его милостью и покровительством! Входи, старина Боб. Сейчас ты подцепишь абордажным крюком половину говяжьей туши.
Уайлдер подошел к двери таверны, как только толпа разошлась: он увидел, как два достойных приятеля скрылись во внутреннем помещении, и тотчас же вошел в общий зал. Пока он раздумывал, как ему добраться до своего нового спутника, не привлекая особого внимания, ибо общение между двумя столь различными людьми непременно вызвало бы любопытство окружающих, возвратился хозяин и вывел его из затруднения. Быстро оглянувшись по сторонам, трактирщик остановил взгляд на нашем герое и подошел к нему довольно решительно, хотя и не без колебаний.
— Ну как, сэр, удалось вам найти подходящее судно? — спросил он, признав наконец незнакомца, с которым уже беседовал накануне утром. — Рабочих-то рук сейчас больше, чем работы.
— Может быть, выйдет и по-другому. На холме я повстречал одного старого моряка, и он…
— Гм! — прервал трактирщик, украдкой делая Уайлдеру знак следовать за собой. — Вам, сэр, будет, пожалуй, удобнее завтракать вон в той комнате.
Уайлдер последовал за хозяином, но они вышли из общего зала совсем через другую дверь. Молодого человека несколько удивило, что трактирщик напускает на себя такую таинственность. Проведя Уайлдера круговым коридором, тот в глубоком молчании поднялся вместе с ним по внутренней лестнице на чердак. Там он легонько постучал в дверь, и в ответ Уайлдер услышал голос, поразивший нашего искателя приключений, — такой он был глубокий и строгий. Очутившись в низенькой и довольно тесной комнатке, Уайлдер, однако, не увидел там никого, кроме моряка, которого трактирщик только что приветствовал как старого знакомого, назвав его при этом именем, весьма подходящим к его одежде, — Боб-Деготь. Пока Уайлдер оглядывался по сторонам, немало удивленный своим странным положением, хозяин исчез, и он остался наедине со своим союзником. Тот занят был тем, что разрезал на части вышеупомянутую говядину и не без удовольствия поглощал какое-то питье. Не дав вошедшему опомниться, старый моряк жестом указал ему на единственный свободный стул, а сам продолжал прилежно поглощать говядину.
— Честный Джо Джорам в приятельских отношениях со своим мясником,
— произнес он и одним глотком опорожнил свою кружку. — Говядина у него всегда такая вкусная и ароматная, ни дать ни взять плавник палтуса. Вы ведь бывали в заграничных портах, братишка, или, вернее, однокашник, раз мы сейчас бросим якорь у одной и той же мерки. Конечно, вы бывали в чужих странах?
— Часто бывал. Какой бы я иначе был моряк?
— Тогда скажите мне по чести, бывали вы в такой стране, где всякая снедь — рыба, мясо, птица, плоды — не хуже, чем в достославной Америке, где мы с вами сейчас ошвартованы и где, полагаю, оба родились?
— Ну, верить в такое уж полное наше превосходство во всем — значило бы слишком далеко зайти в любви к родине, — ответил Уайлдер, охотно уклоняясь от главной темы разговора: ему надо было сперва собраться с мыслями и увериться, что никто не подслушивает. — Все полагают, что Англия в этом стоит выше нас.
— Кто так считает? Всякие невежественные болтуны. Но я побывал чуть ли не во всех землях и чуть ли не во всех водах, и я скажу вам, что все эти пустые хвастунишки врут. Мы — колонии, друг, колонии! А если колония заявит стране-матери, что превосходит ее в том-то и том-то, это такая же дерзость, как если бы марсовый Джек сказал офицеру, что тот ошибается, хотя бы он и знал наверное, что прав. Я всего лишь бедный человек, мистер… Как прикажете называть вашу честь?
— Меня? Мое имя? .. Гаррис.
— Я всего лишь бедный человек, мистер Гаррис, а был в свое время вахтенным начальником и провел много ночей на палубе не без того, чтобы поразмыслить о том о сем, хотя, может, и не вдавался при этом в такую философию, как приходский священник на жалованье или адвокат на гонорарах. Позвольте сказать вам, что быть всего-навсего жителем колонии — унылое дело. Это ущемляет человека, принижает его гордость и дух, словом, делает из него все, чего хотелось бы его хозяину. Не стану ничего говорить о плодах, о мясе и о всякой прочей снеди, что доставляют из страны, о которой мы с вами много слышали и знаем, а только укажу вам на солнышко да спрошу: считаете ли вы, что король Георг может заставить его светить на своем острове так, как оно светит здесь, на широких просторах Америки?
— Конечно, нет. Но все же ты сам знаешь, и в этом все согласны, что английские товары по качеству превосходят…
— Да, да. Колония всегда плавает под ветром своей страны-матери. И все это делает болтовня, друг Гаррис. Слова, слова, слова. Словами человек может самого себя вогнать в жар, может стравить друг с другом матросов одной команды, может превратить вишню в персик и камбалу в кита. Смотрите, вот здесь все наше длинное американское побережье, все наши реки, озера, ручьи, кишащие богатствами, которые могут насытить кого угодно. Но, глядишь, появляются среди нас королевские слуги да начинают говорить о своих палтусах, камбалах и карпах, словно остальных рыб создал не господь, а сам черт без его разрешения устроил так, что они вроде как просочились у него сквозь пальцы.
Уайлдер с удивлением посмотрел на старика. Тот, впрочем, продолжал есть с таким видом, словно высказал только самые обыденные вещи.
— У тебя больше привязанности к родному краю, чем верноподданнических чувств, приятель, — произнес молодой моряк с некоторой строгостью в голосе.
— Ну, уж к рыбам-то у меня таких чувств нет. Надеюсь, о божьих тварях можно говорить без ущерба для ближнего. А что касается правительства, так это веревка, которую человек сам для себя сплетает и…
— И что? — спросил Уайлдер, видя, что тот заколебался.
— Гм! Словом, я думаю, что человек может и расплести то, что сплел, если ему больше нечего делать. Я, кажется, ничего худого не сказал?
— Худо только, что мне приходится напоминать тебе о деле, которое нас с тобой свело. Уж не забыл ли ты так скоро о честно заработанном задатке?
Старый матрос отодвинул от себя блюдо с едой, скрестил руки на груди и, посмотрев собеседнику прямо в глаза, спокойно ответил:
— Когда мое имя внесено в список команды, на меня твердо можно рассчитывать. Ведь вы плывете под таким же флагом, друг Гаррис?
— В противном случае, я был бы бесчестным человеком. Но, прежде чем я сообщу тебе свои планы и пожелания, ты уж прости, я хорошенько обследую вон тот чулан: мне надо убедиться, что мы тут одни.
— Вы там не найдете ничего, кроме тряпок и побрякушек женской половины семейства честного Джо. Дверь не бог весть на каком запоре, так что можете туда заглянуть и убедиться собственными глазами.
Уайлдер и не ждал разрешения. Пока старик говорил, он открыл дверь и, обнаружив, что в чуланчике действительно нет ничего, кроме предметов, названных его собеседником, повернулся к нему с видом человека, несколько даже разочарованного.
— Ты был один, когда я вошел? — спросил он после краткого раздумья.
— Был еще честный Джорам да вы.
— И больше никого?
— Я никого больше не видел, — ответил тот не без некоторого смущения. — А если вы сомневаетесь, давайте все обыщем. Попадись мне только какой-нибудь любопытный, — ему не поздоровится!
— Подожди! Ответь-ка на один вопрос: кто крикнул мне «войдите»?
Боб-Деготь, довольно живо вскочивший с места, теперь, в свою очередь, на миг словно задумался, а затем громко расхохотался:
— А, вижу, мысли у вас дают крен! Если у человека во рту кусок говядины, он не может говорить так, словно его языку открыт весь морской простор, как кораблю, уже целые сутки находящемуся в море.
— Значит, это был ты?
— Могу присягнуть, — ответил Боб и сел на свое место, как человек, уладивший дело к полному своему удовольствию. — А теперь, друг Гаррис, если вы готовы выложить все, что у вас на уме, я готов вас выслушать.
По всей видимости, Уайлдера не слишком удовлетворило объяснение его собеседника, однако он пододвинул себе стул и начал:
— После всего, что ты слышал и видел, приятель, мне незачем говорить тебе, что я не особенно желаю, чтобы дама, с которой мы разговаривали сегодня утром, и ее спутница отправились в плавание на «Королевской Каролине». Полагаю, для наших с тобой планов достаточно, что ты об этом знаешь, а причина совершенно не касается твоего поручения.
— Старого моряка не нужно учить, как собирать воедино обрывки мыслей, — вскричал Боб со смехом, подмигнув собеседнику, которому эта фамильярность пришлась весьма не по вкусу. — Я провел на море пятьдесят лет и за небо его не приму.
— Ты, значит, хочешь сказать, что побуждения мои для тебя не тайна?
— И без подзорной трубы ясно, что, когда старики говорят «идите», двое молодых предпочитают оставаться на месте.
— Ну, здесь ты ошибаешься: до вчерашнего дня я и в глаза не видел ту, о ком ты говоришь.
— Ага, теперь понимаю: владельцы «Каролины» обошлись с вами не так учтиво, как следовало бы, и вы, как человек благодарный, хотите уплатить им небольшой должок.
— Может быть, такой способ мести и в твоем вкусе, — серьезным тоном произнес Уайлдер, — но мне он не очень-то по нраву. Кроме того, и хозяева судна и пассажиры для меня совершенно незнакомые люди.
— Гм! Так вы, наверно, с судна, что стоит на рейде, и хоть у нас и нет ненависти к врагам, зато вы любите друзей. Мы должны придумать, как уговорить дам ехать на работорговце.
— Боже упаси!
— «Боже упаси»! Сдается мне, друг Гаррис, вы слишком уж совестливы. Хоть я не могу согласиться с вами насчет всего, что вы наговорили о «Королевской Каролине», но насчет того, другого судна мы с вами, наверно, сойдемся во мнениях. По-моему, это красивое, хорошо построенное судно и на нем даже король мог бы путешествовать с полным удобством.
— Не отрицаю. Только оно мне не нравится.
— Что ж, я этому рад. И, раз уж мы с вами говорим начистоту, мистер Гаррис, я хотел бы сказать два слова касательно этого самого судна. Я старый морской волк, и меня не так-то легко провести. Не находите ли вы, что в этом корабле есть что-то необычное для честного купца? На якорь он стал не совсем так, как принято, далеко от форта, да и вид у него какой-то сонный, а ведь всякому ясно, что построен он не для ловли устриц или перевозки скота на острова.
— Я тоже нахожу, что это красивое и прочное судно. Но в каких неблаговидных делах ты его подозреваешь? Уж не в контрабанде ли?
— Гм! Я не уверен, что на таком судне приятно заниматься контрабандой, хотя работа эта, в общем, не скучная. На нем, кажется, отличная батарея, насколько можно видеть отсюда.
— Наверно, он еще не надоел своим владельцам и они не хотят, чтоб он попал в руки к французам.
— Что ж, может, я и ошибаюсь, но либо с годами у меня ослабело зрение, либо на этом работорговце не все обстоит как должно, даже если документы в порядке и каперское свидетельство выписано по всем правилам. А что ты думаешь насчет этого, честный Джо?
Уайлдер с досадой обернулся и увидел трактирщика, вошедшею в комнату так неслышно, что молодой человек его не заметил, ибо все его внимание было приковано к тому, что говорил его собеседник. Изумление, с которым Джорам взглянул на матроса, было таким неподдельным, что вопрос пришлось повторить в еще более определенных выражениях, прежде чем трактирщик сумел на него ответить.
— Я спрашиваю тебя, честный Джо, как по-твоему, работорговец на рейде — добропорядочное судно или нет?
— Ты просто ошеломить можешь человека, Боб! Задаешь такие неожиданные вопросы и делаешь такие намеки, что я даже с мыслями не могу собраться, чтобы толком тебе ответить, — сказал наконец трактирщик, озираясь вокруг, словно хотел убедиться, чго в комнате пет других слушателей.
— Право же, забавно видеть хозяина «Ржавого якоря» в таком смущении! — с полнейшей невозмутимостью заметил старик. — Я у тебя спрашиваю на чистейшем английском языке: не кажется ли тебе, что у этого работорговца не все чисто?
— Не все чисто! Бог ты мой, соображай, что болтаешь, Боб! Даже за должность главного адмирала его величества не хотел бы я, чтобы в моем доме говорилось хоть слово, порочащее честного работорговца! Упаси меня господь, чтобы я стал чернить хоть одного верноподданного нашего короля!
— Значит, ты, достойный и человеколюбивый Джорам, не видишь ничего подозрительного в эгом судне? — повторил Боб-Деготь, не моргнув и глазом.
— Ну, раз уж ты так настойчиво требуешь, чтобы я высказал свое мнение, и принимая во внимание, что ты постоянный мой посетитель и щедро платишь за все, что заказываешь, я, пожалуй, скажу, что, если есть что-нибудь непонятное или даже незаконное в поведении…
— Ты идешь так круто к ветру, друг Джорам, — хладнокровно прервал его старик, — что у тебя на палубе все трясется и стучит, в том числе и твои зубы. Подумай и ответь прямо: заметил ты на этом работорговце что-нибудь странное?
— Ничего, по совести говорю, ничего, — произнес трактирщик, пыхтя на манер кита, выплывшего на поверхность моря, чтобы набрать воздуху,
— хотя я всего лишь недостойный грешник, внимающий проповедям доброго и праведного доктора Догмы, — ровным счетом ничего.
— Ничего? Тогда ты глупее, чем я предполагал. И ничего не подозреваешь?
— Боже меня сохрани что-либо подозревать! Дьявол преисполняет умы наши сомнениями, но тот, кто им поддается, слаб духом и склонен ко злу. Офицеры и команда этого судна не дураки выпить и притом щедры, как князья. А кроме того, они никогда не забывают перед уходом уплатить по счету, и потому я смело могу сказать, что они порядочные люди.
— А я говорю, что они пираты.
— Пираты! — повторил Джорам, с подчеркнутым недоверием глядя прямо в лицо насторожившемуся Уайлдеру. — Пират — не просто слово, мистер Роберт, нельзя его швырять в лицо человеку, коли у тебя нет достаточных оснований, чтобы опровергнуть обвинение в клевете, если такое дело вынесут на суд двенадцати совестливых присяжных. Но ты, наверно, понимаешь, что и перед кем говоришь.
— Отлично понимаю. Ну, а теперь, поскольку у тебя на этот счет нет никакого настоящего мнения, поди, пожалуйста, и…
— Все, что прикажешь! — вскричал Джорам в восторге от возможности переменить разговор.
— … и спроси своих гостей в нижнем зале, не хотят ли они выпить,
— продолжал старик, указывая трактирщику на дверь с видом человека, уверенного в том, что его не ослушаются.
Как только дверь за хозяином закрылась, Боб повернулся к Уайлдеру.
— Вы, кажется, так же поражены моими словами, как и неверующий Джо? — спросил он.
— Подозрения твои — дело серьезное: их надо основательно подкрепить, прежде чем повторять. А о каком пирате идет слух у этих берегов?
— Поговаривают о знаменитом Красном Корсаре, — ответил старик, понизив голос и беспокойно оглядевшись по сторонам, словно считал, что даже произносить это грозное имя надо с осторожностью.
— Но ведь считается, что он плавает преимущественно в Карибском море.
— Он такой человек, что всегда может появиться в любом месте. Король хорошо заплатит тому, кто отдаст этого злодея в руки правосудия.
— Это легче сказать, чем сделать, — задумчиво произнес Уайлдер.
— Может быть, и так. Я уже старая посудина и могу только указать дорогу, но не вести. Но вы — судно, только что сошедшее с верфи, оснастка у вас новая, а на подводной части корпуса нет ракушек и водорослей. Почему бы вам не разбогатеть, выдав этих негодяев королевским властям? Это означало бы отдать черту то, что он все равно получит рано или поздно.
Уайлдер вздрогнул и отвернулся от собеседника, словно ему пришлась не по вкусу его манера выражаться, но, понимая, что молчать нельзя, спросил:
— Какие у тебя основания считать, что твои подозрения правильны? И, если они и правильны, как ты можешь осуществить свой план, раз поблизости нет военных кораблей?
— Я не могу присягнуть, что прав. Но если мы взяли неверный галс, то выправиться можно, только выяснив, в чем ошибка. Что же до способов осуществить мой план, то, признаюсь, их легче просто назвать, чем провести в жизнь.
— Ладно, ладно, все это пустая болтовня, фантазии твоей седой головы, — холодно бросил Уайлдер. — И чем меньше ты будешь об этом говорить, тем лучше. Между прочим, мы забыли о нашем деле. Сдается мне, мистер Роберт, что ты все время подаешь фальшивые световые сигналы, чтобы увильнуть от дела, за которое тебе уже наполовину заплачено.
Старый моряк слушал Уайлдера с явным удовольствием, что, вероятно, удивило бы молодого человека, если бы тот не встал и не принялся озабоченно расхаживать по тесной комнатке.
— Ну что ж, — отозвался старик, пытаясь скрыть свое удовлетворение за обычным хитроватым выражением лица, — я старый фантазер и частенько воображаю, будто плыву по морю, когда на самом деле накрепко пришвартован к берегу! Думаю, мне скоро придется свести счеты с дьяволом, чтобы он получил свою долю моего несчастного остова, а я остался бы капитаном своего корабля. Теперь я целиком к услугам вашей чести.
Уайлдер снова уселся на свое место и принялся подробно рассказывать своему собеседнику, как опровергнуть все им же самим сказанное в пользу судна, готового к выходу в море.
Отзывы о сказке / рассказе: