Глава XX
Скорей достань себе меч, хотя бы деревянный.
Вот уже два дня, как они поднялись.Шекспир, Король Генрих VI
Схватка между хозяевами палубы и воинственными защитниками марса была далека от завершения. Язвительные слова зачастую сопровождались ударами, а так как в словесной баталии солдаты и матросы могли помериться силами со своими более ловкими мучителями, то исход боя начал было колебаться. Однако Найтингейл был начеку и своей знаменитой сигнальной дудкой, а то и просто ворчливыми окриками не уставал напоминать сражающимся о том, что следует держаться в рамках благопристойности.
Долгий, пронзительный свисток и возглас: «Полегче, вы там! » — до сих пор сдерживали разгоравшиеся страсти, когда шутка слишком больно задевала вспыльчивого солдата или менее горячего, но более мстительного караульного. Но рассеянность предводителя, обычно неустанно следившего за каждым движением своих подчиненных, чуть было не повлекла за собой самые прискорбные последствия.
Не успела команда начать грубую потеху, которую мы только что описывали, как мгновенная прихоть, заставившая Корсара ослабить строгую дисциплину, прошла так же внезапно, как появилась. Светлое и радостное расположение духа, какое он выказал во время разговора со своими пленницами или гостьями, исчезло, глаза больше не вспыхивали искорками своенравного и саркастического веселья, которому он любил предаваться; взгляд сделался сосредоточен и угрюм. И, в то время как матросы все поддались шутливому настроению, один Корсар, казалось, оставался безучастным к происходящему. Порой, правда, он следил взором за ловкими молодцами, которые, словно белки, сновали меж снастей, или переводил взгляд на менее проворных защитников палубы, но выражение его лица оставалось рассеянным, и видно было, что зрелище, представлявшееся его глазам, вызывало в душе образы смутные и далекие от действительности. Взгляды, которые он время от времени бросал на миссис Уиллис и на ее прекрасную, увлеченную зрелищем воспитанницу, выдавали глубокое внутреннее волнение.
Потеха шла своим чередом; зрелище, порой забавное, вызывавшее улыбку на устах слегка испуганной Джертред, все же отличалось грубостью и несдержанностью. Воды наплескали столько, что по палубам текли настоящие потоки, и брызги не раз долетали до запретной, огороженной части юта [Ют — кормовая возвышенная часть палубы, в те времена являлась как бы командирским мостиком]. Чтобы досадить палубным, которые оказались в невыгодном положении, марсовые пускали в ход все, что попадалось под руку, а те, кто стоял внизу, тоже не оставались в долгу. Эти грубые шутки и проделки свидетельствовали о недопустимой вольности, на мгновение предоставленной этим людям, привыкшим к строгой дисциплине, которая необходима на военном корабле.
Среди общего шума и сутолоки раздался вдруг голос, громко выкликавший название судна; он шел, казалось, из глубин океана и доносился через рупор, приставленный к внешнему отверстию клюза.
— Кто требует «Дельфина»? — вопросил Уайлдер, убедившись, что командир корабля никак не откликнулся на призыв, словно и не слышал его.
— Сам отец Нептун [Нептун — у древних римлян бог морей. Один из непременных комических персонажей матросских развлечений] у вас под носом.
— Что угодно богу морей?
— Он узнал, что в подвластные ему воды проникли чужеземцы, и желает взойти на борт «Дельфина», чтобы спросить у смельчаков, куда они держат путь, да проверить но судовому журналу, что это за люди.
— Добро пожаловать! .. Примите старика на борт со стороны носа; столь бывалому моряку не пристало лезть через окно каюты.
На этом обмен речами закончился, ибо Уайлдер, которому противна была его шутовская роль, круто повернулся на каблуках и отошел прочь.
Вскоре на палубе показался могучего сложения моряк, словно бы действительно вышедший из недр стихии, чье божество он олицетворял. Вместо седых локонов на голове у него красовалась растрепанная мочалка, облитая морской водой; с плеч спускалась охапка водорослей, целые поля которых окружали судно; косматые травы должны были изображать нечто вроде небрежно накинутой мантии; в руке он держал трезубец, сделанный из трех костылей, надетых на древко дротика.
Разряженный подобным образом повелитель океана — его роль исполнял командир полубака собственной персоной — с подобающей торжественностью шествовал по палубе в сопровождении целой свиты бородатых нимф и наяд, разодетых столь же причудливо и нелепо. Дойдя до шканцев, где стояла группа офицеров, глава процессии приветственно взмахнул трезубцем и возобновил прерванную речь, а Уайлдер, видя, что мысли командира все еще где-то витают, счел себя обязанным продолжить беседу.
— Я вижу, сын мой, что на этот раз ты вошел в море на крепком, прекрасно оснащенном судне, с благородной командой моих сыновей. Давно ли вы покинули землю?
— Около восьми дней назад.
— Маловато для того, чтобы зеленые новички хлебнули качки. Но я отличу их и в безветренную погоду.
При этих словах генерал, с презрительной миной глядевший в сторону, поспешно выпустил из рук бизань-ванты, за которые схватился с единственной целью сохранить равновесие. Нептун улыбнулся и продолжал:
— Я не спрашиваю, откуда вы вышли, ибо вокруг лап якорей «Дельфина» еще болтаются обрывки лотов Ньюпорта. Надеюсь, что на борту немного новичков, ибо не более чем за сто миль отсюда идет балтиец, груженный товарами, запах которых щекочет мне ноздри; а посему у меня мало времени для проверки ваших людей и выдачи им документов.
— Они все здесь, перед вами. Не мне учить такого искусного морехода, как Нептун, отличать настоящих моряков.
— Тогда начнем с этого джентльмена, — продолжал проказливый командир полубака, поворотившись к неподвижно стоявшему генералу. — У него что-то уж слишком сухопутный вид, а посему я желал бы знать, много ли часов прошло с тех пор, как он впервые пустился в плавание.
— Сдается мне, что за его спиной немало путешествий, и осмелюсь добавить, что он уже давно уплатил вашему величеству обычную дань.
— Не знаю, не знаю. Весьма возможно, но если это и так и он давно служит на флоте, то замечу, что я знавал грамотеев, которые за короткий срок успевали научиться большему. А как насчет этих дам?
— Обе не раз ходили в плавание и заслужили право избежать экзамена, — с некоторой поспешностью заявил Уайлдер.
— Младшая столь хороша собой, что достойна быть рожденной в моих владениях, — сказал галантный повелитель морей, — но никто не смеет отмалчиваться, когда к нему обращается сам Нептун, а посему, если ваша честь не возражает, я попросил бы, чтобы молодая леди сама ответила за себя.
Затем, нимало не заботясь о том, что Уайлдер метнул в его сторону сердитый взгляд, решительный исполнитель роли морского божества обратился прямо к Джертред:
— Если это правда, миленькая барышня, что вам не впервой нестись по синим волнам, то, может быть, вы вспомните название судна и подробности вашего первого путешествия?
Джертред переменилась в лице. Щеки ее краснели и бледнели с такой же быстротой и внезапностью, как меняется вечернее небо, когда зарницы то гаснут, то вспыхивают, возвращая ему перламутровую прелесть; однако девушка быстро взяла себя в руки и ответила с полным самообладанием:
— Если я стану вдаваться в мелкие подробности, это отвлечет вас от более достойных предметов. Вот доказательство, которое убедит вас, что мне не впервой бывать в открытом море.
При этих словах золотая монета выскользнула из ее белой руки и упала прямо в протянутую широкую ладонь Нептуна.
— Извините, что за многочисленными и сложными обязанностями запамятовал вашу милость, — ответил дерзкий мошенник, пряча в карман подачку и кланяясь с грубой учтивостью. — Загляни я в свои книги прежде, чем взойти на борт, я бы не допустил такой промашки; мне помнится даже, что я велел своему живописцу запечатлеть ваше хорошенькое личико, чтобы показать его дома своей супруге. Парень намалевал неплохой портрет на раковине индийской устрицы; я прикажу снять с него копию и, оправив кораллом, пошлю вашему супругу, когда вы соизволите избрать себе такового.
Затем он отвесил еще поклон и, неуклюже шаркнув ногой, оборотился к гувернантке, чтобы продолжить свой допрос.
— А вы, сударыня? — спросил он. — Вы в первый раз посещаете мои владения?
— Не в первый и даже не в двадцатый. Мне не однажды доводилось встречаться с вашим величеством.
— Значит, старая знакомая! В каких же широтах мы познакомились с вами?
— Кажется, я имела это удовольствие лет тридцать назад, на экваторе.
— Верно, верно! Я частенько бываю там — люблю высматривать индийских и бразильских купцов, плывущих домой. В тот год судов было особенно много, и я не могу похвастать, что ваше лицо мне запомнилось.
— Боюсь, что черты его несколько переменились за тридцать лет, — возразила его собеседница с улыбкой хотя и грустной, но исполненной такого достоинства, что ее нельзя было заподозрить в тщеславном сожалении об утраченной красоте. — Я совершала плавание на корабле королевского флота; он был весьма примечателен своими размерами, ибо это был трехпалубный фрегат.
Бог морей благосклонно принял еще одну тайком протянутую ему монету, но удача, видимо, подстегнула его алчность, ибо вместо благодарности он явно пожелал увеличить сумму взятки.
— Может быть, все, что говорит ваша милость, правда, — возразил он, — но у меня большая семья на руках, да и государственные заботы вынуждают не упускать свои интересы. Корабль тот, конечно, плавал под определенным флагом?
— Да.
— И флаг этот, как положено, был поднят на утлегаре?
— Он был поднят на фор-бом-брам-стеньге, как положено на судне вице-адмирала.
— Неплохо сказано для юбки, — пробормотало божество, смутившись, что хитрость его не удалась. — Прошу прощения, но чертовски странно, что я запамятовал этот фрегат. Не напомните ли вы мне что-нибудь примечательное, чтобы освежить мою ослабевшую память?
Тень воспоминания набежала на черты миссис Уиллис и стерла деланную улыбку, устремив глаза в одну точку, она, казалось, унеслась мыслями в далекое прошлое.
— Как сейчас вижу перед собой лукавую мордашку своенравного мальчугана, — отвечала она, словно думая вслух. — Проказнику было не более восьми лет, но он ловко перехитрил мнимого Нептуна и отплатил за всех, сделав его посмешищем в глазах команды.
— Не более восьми лет? — повторил подле нее низкий, звучный голос.
— Он был юн годами, но неистощим в проказах, — ответила она, словно пробудившись, и, обернувшись, взглянула прямо в глаза Корсару.
— Ну ладно, — заявил бог морей, который счел за лучшее прекратить допрос, коль скоро в него вмешался сам грозный его начальник. — Пожалуй, это похоже на правду. Я еще загляну в свой журнал; если все так, как вы говорите, то счастливого плавания; если же нет, я пошлю вам навстречу противный ветер, а счеты сведу потом, когда разделаюсь с датчанином.
С этими словами бог поспешил отойти от офицеров и направился к солдатам, которые держались кучкой, понимая, что в минуту испытания каждому из них может понадобиться дружеская поддержка. Прекрасно зная все подробности их бурной разбойничьей жизни и помня, что ненадежная власть может быть в любую минуту вырвана у него из рук, генерал ткнул пальцем в двух новичков, только что прибывших с суши, и приказал своим клевретам вытащить жертвы вперед, торопясь без помехи устроить жестокую потеху. Но солдаты, раздосадованные общим смехом, твердо решились сопротивляться насилию и отстоять товарищей. Завязался долгий, шумный и злобный спор, в котором обе стороны отстаивали свою правоту. От слов противники не замедлили перейти к военным действиям. И ту самую минуту, когда мир и безопасность на корабле и так висели, можно сказать, на волоске, генерал выбрал для того, чтобы дать выход возмущению, которое клокотало в его груди при виде такого грубого нарушения воинской дисциплины.
— Я протестую против этой безобразной, недостойной солдата процедуры! — сказал он, оборотившись к задумавшемуся и ничего не замечавшему командиру судна. — Я полагаю, что сумел внушить своим людям истинное понятие о долге воина. Если не считать естественного и даже полезного наказания линьками, то для солдата нет большего позора, чем подвергнуться такому насилию. И предупреждаю, что каждого, кто тронет моих молодцов, — если, конечно, они не нарушили дисциплину, — ждет хорошая трепка.
Так как генерал не счел нужным понизить голос, то слова его были хорошо слышны всем подчиненным и возымели желанное действие. Сокрушительный удар в челюсть, нанесенный сержантом, залил кровью лицо морского бога, тем самым обнаружив его чисто земное происхождение. Вынужденный постоять за себя и доказать свою доблесть, храбрый моряк ответил на неожиданное приветствие с удвоенной силой. Обмен любезностями между столь выдающимися воинами послужил сигналом для открытия всеобщих военных действий. Вопли, которые возвестили начало побоища, привлекли внимание Фида; взглянув вниз и мгновенно поняв, что происходит, он покинул свой пост на рее и с ловкостью обезьяны соскользнул на палубу при помощи бакштага. Его примеру последовали остальные марсовые, и отважные солдаты, без сомнения, были бы раздавлены простым численным превосходством противника; но ожесточившиеся в бою и полные решимости, эти обученные воины, вместо того чтобы искать спасения в бегстве, лишь плотнее сомкнули свои ряды. Засверкали штыки; в свою очередь, стоявшие впереди толпы матросы быстро расхватали полупики.
— Стой! Назад! Ни с места! — вскричал Уайлдер, бросаясь в гущу людей и расталкивая их с силой, которая удваивалась при мысли об опасности, грозившей беззащитным женщинам, если бы буйная, обезумевшая от ярости толпа головорезов вышла из повиновения.
— Назад! Ни с места, кому жизнь дорога! А вы, сэр, коли считаете себя честным солдатом, обуздайте своих людей.
Генерал хоть и был взбешен всем происходящим, однако слишком хорошо понимал, как важно сохранить на судне порядок; поэтому он сразу откликнулся на этот призыв. Его примеру последовали и младшие офицеры, которые отлично знали, что не только покой, но и самая их жизнь целиком зависит от того, удастся ли остановить бурный поток, столь неожиданно прорвавший плотину. Но тут они лишний раз убедились, как трудно сохранить власть, если она не покоится на законной основе. Нептун сбросил маскарадный костюм и при поддержке своих храбрых, задиристых товарищей начал готовиться к схватке, ибо это сулило больше надежд на бессмертную славу, чем роль божества, от исполнения которой он только что отказался.
С помощью угроз и увещеваний офицерам до сих пор еще удавалось сдерживать страсти, и все были заняты лишь приготовлениями к бою. Но стоило солдатам взяться за оружие, как в тот же миг матросы, вооружившись пиками и ломами, разделились на два больших отряда и стали по обе стороны грот-мачты. Нашлись даже такие отчаянные головы, что добрались до пушки и повернули ее дулом внутрь судна, чтобы одним выстрелом снести половину шканцев. Короче говоря, страсти разгорались с такой силой, что малейший повод с любой стороны мог вызвать на судне кровавую резню.
В те несколько минут, когда нарастали эти зловещие и грозные признаки бунта, человек, который прежде всех должен был заботиться о дисциплине, выказывал необычайное равнодушие и полную безучастность ко всему, что творилось вокруг. Скрестив руки на груди и устремив свой взор на широкую гладь океана, Корсар стоял неподвижно, словно мачта, к которой он прислонился. Он издавна привык к подобным шумным потехам, и в нестройном гуле его рассеянное ухо не улавливало ничего, кроме обычной сумятицы, всегда сопровождающей эти грубые забавы.
Офицеры, служившие под его началом, оказались куда более деятельными. Уайлдеру удалось оттеснить назад наиболее ретивых матросов, и, понимая, что медлить нельзя, его помощники поспешно устремились в пустое пространство, которое очистилось между дерущимися. Однако этот первый успех таил серьезную опасность: полагая, что дух мятежа уже усмирен, наш смельчак решил воспользоваться удачей и схватил одного из главных зачинщиков: немедленно двадцать человек бросилось на выручку, и пленника буквально вырвали из его рук.
Положение нового лейтенанта становилось довольно плачевным.
В толпе раздавались злобные голоса.
— Кто это смеет командовать на борту «Дельфина»! Откуда он взялся и как попал сюда? — кричал один.
— А ну-ка, — подхватил другой, — спросите его, где бристольский купец, которого он должен был завлечь в наши сети! Чего ради мы без толку болтались на якоре в Ньюпорте и даром потеряли время?
Ответом был общий ропот, и уже по одному этому было ясно, что неизвестного офицера ожидала здесь такая же судьба, как и в предыдущем плавании. Обе партии единодушно выступили против его вмешательства, на его голову со всех сторон сыпались оскорбления и угрозы.
Нимало не страшась опасности, наш герой отвечал на колкости презрительной улыбкой, предлагая оскорбителям выступить вперед и ответить за свои слова, померившись с ним силой.
— Вы только послушайте! — кричали в толпе. — Он разговаривает с нами, как королевский таможенник с контрабандистами!
— Пока он на «Дельфине», нам не видать удачи!
— В воду его! За борт чужого! В воду! — послышались голоса, и многие поспешили показать, что готовы привести свою угрозу в исполнение.
Но в это мгновение из толпы стремительно выскочили два матроса и, словно разъяренные львы, кинулись между Уайлдером и его врагами. Первый из них грудью встретил наступавших матросов и сокрушительным ударом сбил с ног бывшего Нептуна, который повалился, как тряпичная кукла; второй не замедлил последовать примеру товарища. Толпа отступила, ошеломленная расколом в своих рядах, а Фид — это был он — между тем размахивал огромными кулаками, тяжелыми, как пушечные ядра, и в бешенстве вопил:
— Ах вы, собаки! Прочь! Неужели вы подло накинетесь все на одного, да еще на офицера!
— Назад! — крикнул Уайлдер, бросаясь между своими защитниками и врагами. — Назад, говорю! Я сам справлюсь с мятежными негодяями.
— За борт его! За борт их всех, — ревели матросы, — и его холуев вместе с ним!
— Неужели вы смолчите и допустите, чтобы на ваших глазах совершилось убийство? — воскликнула миссии Уиллис, выбежав из своего убежища и с горячностью схватив за руку Корсара.
Он вздрогнул, как человек, внезапно пробудившийся от сна, и пристально взглянул ей прямо в глаза.
— Глядите! — продолжала она, указывая на толпу, бушевавшую внизу, где каждую секунду готова была пролиться кровь. — Глядите, они убивают вашего офицера, и ему неоткуда ждать помощи!
Мраморная неподвижность, которую столь долго хранили черты Корсара, исчезла. Он с одного взгляда постиг смысл происходящего, и вся кровь бросилась ему в лицо. Схватившись за веревку, свисавшую с рея над его головой, он оттолкнулся и легко перелетел с юта в самую гущу мятежной толпы. Противники отскочили друг от друга, и внезапная тишина сменила дикий рев, который еще минуту назад способен был заглушить могучий шум водопада.
Корсар заговорил, подкрепляя каждое слово резким, надменным движением руки; в тоне его не было заметно перемены: только голос звучал глуше и более угрожающе, чем обычно. Однако каждый звук этого негромкого голоса отчетливо доносился до самых дальних рядов.
— Итак, бунт! — сказал он, и в этих словах презрение странно смешивалось с иронией. — Открытый, жестокий, кровавый бунт! Видно, вам жизнь надоела? Кто желает получить урок в назидание прочим? Если есть такой, то ему достаточно только пошевелить рукой или двинуть пальцем. Пусть скажет лишь слово, поглядит мне прямо в глаза, посмеет хоть рот раскрыть…
Он остановился, и столь глубоко и необоримо умел он подчинять людей своей воле, что в этой толпе свирепых и разъяренных головорезов не нашлось ни одного смельчака, который бы рискнул бросить ему вызов. Солдаты и матросы стояли неподвижно, укрощенные и покорные, как нашкодившие дети, понимающие, что им не уйти от наказания. Видя, что никто не решается вымолвить слово или хотя бы встретить его твердый горящий взгляд, Корсар продолжал тем же низким, повелительным голосом:
— Хорошо. Кажется, вы образумились; и счастье ваше, что вы взялись за ум. Убирайтесь отсюда, слышите? Своим присутствием вы оскверняете шканцы!
Ближайшие к нему матросы сделали шаг назад.
— Поставьте ружья в козлы. Когда понадобится, я прикажу пустить их в ход. А те наглецы, что без приказания схватились за пики, пусть берегутся, как бы не обжечь пальцы!
С дюжину древков одновременно грохнулось о палубу.
— Где барабанщик? Пусть подойдет!
Вперед с раболепным видом выступило дрожащее от страха существо, которому, видно, лишь инстинкт отчаяния помог отыскать его инструмент.
— Бей, да погромче, чтобы я сразу видел, кто у меня под командой — экипаж из добросовестных, дисциплинированных людей или шайка бандитов и убийц, которым нельзя доверять, не продраив [Продраить — жаргонное слово вроде «прочистить»] их как следует.
Первый же взмах палочек дал знать, что барабанщик отбивает сигнал «тревоги». Толпа сразу рассеялась, и преступники молча поплелись на свои места; а орудийный расчет, нацеливший было пушку на палубу, повернул орудие назад с быстротой, которая пригодилась бы им во время боя.
В течение всей этой сцены Корсар не проявлял ни раздражения, ни гнева, лишь глубочайшее презрение отражалось на его лице; но он совершенно владел собой, и нельзя было даже на миг вообразить, что он с трудом сохраняет хладнокровие. И теперь, когда команда подчинилась его воле и вернулась к своим обязанностям, он не был упоен этим успехом, точно так же как минуту назад не испугался бури, которая грозила сокрушить его власть.
Он внимательно следил, чтобы все выполнялось по форме, как этого требуют морские традиции и польза дела. Офицеры один за другим подходили и докладывали, что их подразделения готовы к бою, как это положено делать, когда на горизонте враг. Перекличка марсовых показала, что все на месте; пушечные ядра и стопоры приготовлены; пороховой склад открыт, оружие вынуто из ящиков; короче говоря, сделаны были приготовления, гораздо более тщательные, чем для обычных учений.
— Прикажите опустить реи и закрепить шкоты и фалы, — сказал Корсар первому помощнику, который только что проявил такое же знакомство с военным искусством, как и с морским делом. — Раздайте абордажной партии пики и абордажные топоры, сэр; надо показать людям, что мы не боимся доверить им оружие.
Приказ был выполнен в точности, и вслед за тем наступила та глубокая, торжественная тишина, которая превращает корабль, готовый к бою, в зрелище столь внушительное, что оно волнует даже тех, кто с детских лет привык его видеть. Так искусный командир «Дельфина» сумел смирить буйство этой шайки отъявленных головорезов оковами дисциплины. Когда он убедился, что обуздал их мятежный дух и вернул в привычные рамки, объявив чрезвычайное положение, при котором одно непокорное слово и даже просто дерзкий взгляд влекут за собой немедленное наказание, он удалился вместе с Уайлдером и потребовал объяснений.
От природы наш герой склонен был к милосердию, но, как истый моряк, считал всякий мятеж тяжким преступлением. Даже если бы из его памяти выветрилось недавнее бегство с обломков бристольского купца, то опыт всей службы на море должен был научить его, что для усмирения мятежников необходима строгая дисциплина, ибо, удаленные от общества, лишенные благотворного влияния женщин, возбуждаемые постоянными раздорами, они легко предаются мятежу и кровопролитию. Хотя Уайлдер не таил на них злобы, он вовсе не собирался смягчать краски в своем рассказе и доложил Корсару обо всем прямым, неприкрашенным языком истины.
— Этот народ не удержишь в подчинении проповедями, — возразил тот.
— У нас нет ни гауптвахты для преступников, ни желтого флага [На английских военных судах желтый флаг поднимался в знак того, что совершено преступление и виновный приговорен к смерти], поднятого напоказ всему флоту, ни судей, которые с умным видом перелистывают толстые книги, чтобы потом заявить: «Повесить его». Мерзавцы знали, что мне было не до них. Один раз им уже удалось превратить мой корабль в живую иллюстрацию к тому месту священного писания, которое напоминает нам, смиренным, что «последние станут первыми, а первые — последними из людей». Пьяная орава человек в двенадцать добралась до запасов спиртного, хватила лишнего и переарестовала всех офицеров — положение, как понимаете, не очень-то приятное.
— Как же вам удалось восстановить порядок?
— Я пришел к ним совершенно один, добравшись с берега на шлюпке; но мне нужно лишь место, куда поставить ногу да где взмахнуть рукой, и я сумею покорить своей воле тысячи таких, как они. Теперь они хорошо меня знают, и мы почти всегда понимаем друг друга.
— Видно, наказание было жестоким.
— Всякий получил по заслугам. Вам, наверно, кажется, мистер Уайлдер, что служба здесь идет не совсем по уставу, но через месяц вы привыкнете к нашим порядкам, и сцена, подобная сегодняшней, больше не повторится.
Корсар проговорил эти слова с беззаботной веселостью, глядя прямо в глаза новому помощнику, но улыбка его напоминала гримасу.
— Ну ладно, — поспешил добавить он, — на этот раз я сам во всем виноват; и потом, коли уж мы хозяева положения, то можем позволить себе роскошь быть милосердными. Кроме того, — тут он обратился в сторону миссис Уиллис и Джертред, которые словно оцепенели, ожидая его решения, — в такую минуту стоит прислушаться к советам прекрасного пола, благо, его представительницы у нас в гостях.
Затем Корсар отошел от Уайлдера и, выступив на середину палубы, приказал главным зачинщикам приблизиться. Он обратился к ним, не преминув предостеречь против возможных последствий подобных проступков, и люди с таким почтением слушали его увещевания, словно он был существом высшего порядка.
Он говорил, не повышая тона, но каждое слово, произнесенное ровным голосом, было слышно в самых отдаленных уголках палубы; а когда короткая проповедь окончилась, то люди, стоявшие перед ним, казались самим себе уже не просто озорниками, получившими выговор и затем прощенными, но серьезными преступниками, которых собственная совесть казнит так же сурово, как общественное мнение. Между всеми нашелся лишь один, кто, видно, в память старых заслуг осмелился вымолвить слово в свое оправдание.
— Что до стычки с солдатами, — сказал он, — то шканцы и правда не место, где сводить счеты, хотя ваша честь отлично знает, что промеж нас нет большой дружбы. Но этот джентльмен, самовольно занявший чужое место…
— Мне угодно, чтобы он остался на этом месте, — оборвал его предводитель. — Я один могу судить о его достоинствах.
— Извольте, сэр, кто же станет спорить, ежели такова ваша воля. Но нам ничего не сообщили о бристольце, а ведь мы здесь все надежды возлагали на тот корабль. Ваша честь — человек здравомыслящий, и вы не удивитесь, что люди, думавшие захватить вест-индский корабль, не захотят вместо него довольствоваться пустой разбитой посудиной.
— Ну, сэр, уж если я пожелаю, то вам придется довольствоваться веслом, румпелем или уключиной. Но довольно об этом. Вы видели, в каком состоянии было его судно! А где тот моряк, который в недобрый час устоял бы перед коварной стихией? Кто уберег «Дельфина» от той самой бури, что похитила нашу добычу? Уж не вы ли? Или его спасло искусство человека, который всегда выручал вас, но в один прекрасный день бросит эту шайку невежд на произвол судьбы и предоставит им самим думать о себе? Мистер Уайлдер предан нам; я в этом уверен, и этого достаточно. Сейчас у меня нет времени убеждать ваши тупые головы, что все шло как должно. Убирайтесь прочь да пришлите ко мне тех двоих, что так благородно вступились за своего офицера.
Появился Фид, а вслед за ним вразвалочку и негр; одной рукой он неловко мял шапку, а другую старался спрятать в карман робы.
— Молодец парень, ты и твой однокашник…
— Вовсе не однокашник, ваша милость, поскольку он черномазый, — вмешался Фид. — Он ест с другими неграми, а вот табачком мы и вправду балуемся из одной жестянки.
— Ну — приятель, если это название тебе больше по вкусу.
— Да, сэр, порой мы довольно дружны, но холодный ветер нет-нет да пробегает между нами. У Гвинеи чертовски нескладная привычка верховодить, а ваша милость сами знаете, белому не больно-то приятно поворачивать по ветру вслед за негром. Я так ему и говорю: это, мол, не годится. Но вообще-то он добрый малый, сэр; к тому же чистокровный африканец, и потому, я надеюсь, вы простите ему его маленькие слабости.
— Будь я даже не склонен к этому, — возразил Корсар, — решительность и энергия, проявленные им нынче, говорят в его пользу.
— Это-то да, сэр, он человек решительный, чего не могу сказать о себе. А уж какой моряк! Немногие могут с ним потягаться. Ежели бы ваша милость не сочли за труд пройти вперед и взглянуть на юферс, который он заделал в грот-штаг в недавний штиль… теперь выбрать скабину не труднее, чем стряхнуть грех с совести богача.
— Я удовлетворен твоей речью. Его зовут Гвинея?
— Называйте его в честь любого пункта африканского побережья; он не очень-то щепетилен, поскольку никогда не был крещен и знать не знает, что такое религия. Его правильное имя Сцип, или Сципион Африканский; его так назвали, наверно, потому, что привезли из той части света. Что касается имени, то здесь он кроток, как овечка; зовите как угодно, только не забудьте позвать к раздаче грога.
Во время всего разговора африканец стоял, вращая большими черными глазами, но всячески избегал смотреть на собеседников, видимо, весьма довольный, что испытанный друг изъясняется и за себя и за него. Между тем раздражение Корсара постепенно рассеивалось, лицо его посветлело, и суровость, туманившая взор, сменилась чем-то похожим на любопытство.
— Вы давно плаваете вместе? — небрежно спросил он, ни к кому не обращаясь.
— Давненько. Вместе и в бурю и в штиль, ваша честь. В равноденствие стукнуло ровно двадцать четыре года, как мистер Гарри свалился на нас как снег на голову, а до того мы уже года три служили на «Громовержце» и на катере обогнули мыс Горн.
— Вот как! Целых двадцать четыре года вместе с мистером Уайлдером. Неудивительно, что вам дорога его жизнь.
— Дороже короны его величества, нашего короля, — перебил прямодушный моряк. — И вот, сэр, я услыхал, что ребята сговариваются спустить нас за борт, всех троих… Тут решили мы, что пора и нам замолвить за себя словечко; но слова-то не всегда под рукой, так негр и рассудил покамест дать такой ответ, чтобы был не хуже слов. Да, Гвинея не очень-то разговорчив, да я и сам в таких случаях не сразу найдусь; но ведь ваша милость сами видели, мы их застопорили, а значит, вышло не хуже, чем у ученого мичмана из колледжа, который простого языка не разумеет, вот и лезет с латынью.
Корсар улыбнулся и поглядел по сторонам, ища глазами нашего героя. Не видя Уайлдера, он чуть было не поддался искушению продолжить свои расспросы, но гордость помешала ему слишком откровенно проявлять любопытство. После минутного раздумья он опомнился и отбросил эту мысль как недостойную.
— Ваши заслуги не останутся без награды. Вот деньги, — сказал он, протягивая горсть золотых негру, который стоял ближе, — поделите их как добрые друзья и впредь можете рассчитывать на мое покровительство.
Сципион отпрянул назад и ответил, загораживаясь локтем:
— Ваша честь, пусть возьмет масса Гарри.
— Ваш мистер Гарри не нуждается в деньгах, ему хватит своих.
— Сцип тоже не нуждается.
— Не обращайте внимания на его неучтивость, сэр, — сказал Фид, преспокойно протягивая руку и отправляя подачку в карман. — Такому опытному моряку, как ваша честь, нет нужды объяснять, что в такой стране, как Гвинея, не больно-то наберешься хороших манер. Но уверяю вас, он благодарен ничуть не меньше, чем если бы ваша милость дали денег вдвое больше… Поклонись его чести, парень, — видишь, кто с тобой водит компанию. Ну, а теперь, когда моя находчивость помогла уладить этот щекотливый вопрос, я, с разрешения вашей чести, пошел на бак. Один новичок там болтается на рее. Парень не создан быть марсовым, сэр, — взгляните, что он творит со своими подпорками. Он так же запросто может связать морским узлом собственные ноги, как я стягиваю концы линя.
Корсар знаком отпустил Фида и, повернувшись, столкнулся лицом к лицу с Уайлдером. Глаза их встретились, и легкая краска выдала чувство неловкости, охватившее командира.
Мгновенно овладев собой, он произнес несколько шутливых слов по адресу Фида и приказал помощнику давать сигнал отбоя.
Пушки откатили назад, убрали концы, заперли пороховой склад, задраили люки, и команда занялась своими повседневными делами; мятежный дух полностью смирился под властным воздействием могучей воли. Теперь и Корсар мог покинуть палубу и оставить корабль на попечение старшего офицера.
Отзывы о сказке / рассказе: